Ник
НИК
Память хранит воспоминание о своем первом учителе литературы Николае Васильевиче. Может быть благодаря именно его постоянной благожелательной и терпеливой критики и смог появиться автор этих строк о нем.
День с бесконечным дождем, серый и тоскливый. Окна класса струями косыми. И ветка тополя, что в первом классе сажал под окном, теперь в окно третьего этажа последними грязными листьями со стекла слезы сметает.
В классе тихо и сиро, уроки приглушенные.
Ник зонтик открытый в угол поставил, пальцами хрустнул и мелом по доске застучал, как азбуку Морзе… «Летние впечатления при сентябрьской непогоде».
На минуту или около того, во мне вдруг становится стерильно чисто, пусто и гулко. Отрешенно смотрю на авторучку, почему-то вспоминая, заправил я ее вчера или позавчера… но и эта практичная мысль незаметно растворяется. И в наступившей полной тишине, как всегда вдруг я слышу шорох речной гальки, омываемой маленькими, короткими волнами. Так бывает почти всегда – сначала я слышу звук, потом возникает…
У Ника дома. Жена его, Ирина, молоденькая как десятиклассница, а ему уже лет сорок, тоже училкой работает в другой школе, тетрадки проверяет, посему нас на кухню выгнала.
Ник дверь прикрыл, «Герцеговину» на стол… на меня зыркнул и рукой махнул – «валяй». Фортку приоткрыл чуть. Дождь кончился, тучи низкие, быстро к востоку тянет… к заморозкам, значит. Сел у окна, тетрадку с моими каракулями открыл, карандаш красный достал…
Это что-то новенькое. Обычно после последнего урока он меня оставлял и начинал разбирать мои «опусы». Случалось, что одно и то же сочинение по нескольку раз переписывал наново. Мне, правда, легче было чего-нибудь новенькое нацарапать, чем «вылизывать» уже написанное…
Полстранички прочитал только, карандаш пополам, и в угол забросил. Его Ирина дверь приоткрыла, голову просунула, бровь знаком вопросительным. Я папироску под стол спрятал… - Зайди, - говорит, - присядь. Вошла, увидела дым из-под стола, тоже рукой махнула, точно, как он, - «валяй». Села прямо на пол, коленки подтянула и подбородок на них пристроила… ну как есть – девчонка. Закурил «Ник» по новой. Закурил, и начал вслух…
А я сижу как в кино, наблюдаю, вроде бы как и не мое это вовсе… за облаками бегущими, за божьей коровкой, что по раме ползет – желтенькая, с четырьмя точечками. И вроде бы я и не писал этого, что с таким «выражением» «Ник» читает. А там… и стихи про костер, про «Енисей серпом серебряным…», и «… как старуха тяпкою на грядке, месяц ковыряет дальний лес…», и про купания ночные нагишом, и про тезку мою негаданную и нежданную… Ивану.
Ирина встала, тихо меня по загривку потрепала, потом к «Нику» вплотную, очки сняла с него и долгим поцелуем в губы. И вышла молча. «Ник» в окно уставился, а я потихоньку, чтобы не шуршать, папироску вторую из коробки выуживаю.
«Зависли», только дым слоем под потолком потихоньку в фортку вытягивает.
Сел напротив, улыбнулся грустно.
- Ну, вот и все. Кончилось твое отрочество, новая жизнь начинается у тебя… и у меня тоже, кажется. Уезжаем скоро, в Иркутск. В редакцию зовут… давно уже. Так что, не учитель я тебе больше… как-нибудь сам теперь. Скажи только, Шишкова летом читал?
- Давно… в пятом или шестом.
- М-да, ну да это ничего. Жаль только, что это может скоро кончиться, а там, кто его знает. Я тут тебе список литературы написал… литература хорошая, она душу воспитывает, ведет по жизни и охраняет. А еще… - дверь приоткрыл,
- Ириша! ты нас чайком угостишь?
- Тот час же! – из комнаты радостно, звонко.
- А я кое-что найти должен… - вышел.
Ирина чайник на плиту «зарядила» и на его место села. Глаза чуть раскосые, «скифские» какие-то на меня глянули, как синевой вечерней, поздней блеснуло.
- Мальчишки вы все-таки малые. И все-то вам любови подавай, и чтобы… - локти на стол остренькие, а на кулачки подбородок пристроила, - Ты от любви женской и всякой не бегай. Мало ее по свету ходит, не каждому положено. И свою… не раскидывай, береги пуще жизни, если встретишь. А вообще, вы с Колькой моим дурачки оба… неизвестно, кто больше, ничегошеньки в жизни не понимаете. Жить надо, а не… пи-са-те-ли! - засмеялась звонко и начала посуду расставлять. Ник заходит с тетрадкой толстой.
- Кого это тут в дурачки записывают?
Чай пили с батончиками соевыми, болтали о разном. Потом Ирина снова за свои тетрадки засела, а мы на финал еще задымили. И только тогда «Ник» тетрадь с подоконника взял.
- На обмен, идет? Я твои «творчества», если не против, конечно, себе оставлю… а это… давно хотел подарить тебе. Только ты с ходу ее не «проглатывай», а как станет худо, небо «с овчинку» покажется, открывай тогда. Мне помогало. Дарю! В школе не болтай, - не люблю разные там проводы, договорились? А с тобой сейчас прощаться будем – по мужски, без «соплей». И ничего не говори, чтобы потом не жалеть, только и ты мне помог в чем-то. А там… глядишь, может, и встретимся еще, у судьбы такие выкрутасы бывают, что и не придумаешь. Обнял крепко, по спине похлопал.
- Вот и ладно. Давай, живи дальше.
Ирина вышла провожать в прихожую. На «Ника» взглянула, он только хмыкнул и отвернулся. Поцеловала в губы звонко и рассмеялась. У меня даже уши полыхнули
- Коль, а он вкусный такой. Может бросить мне тебя, пока не поздно, - Тут же по заднице схлопотала,
- Да пошутила я.
- Все. Пока-прощай. Попытайся не растерять себя. А теперь, беги и не оглядывайся!
Вышел на улицу. Небо прояснило и закат красно-малиновый в полнеба… точно, заморозки ночью будут.
Ник…. Я люблю тебя. Пока-прощай.