В первые месяцы вынужденного пребывания на лесоповале Михаил Кошевой совсем не ощущал красоту окружавшего лагерь леса, не до того было. Бронзовые колонны строевых сосен, солнечные поляны, зелёный моховой ковёр не вызывали у него никаких чувств, не волновали.
- Как можно здеся выжить? - такие темы занимали его.
После месячного выматывающего этапа он попал в совершенно иной мир и впервые в жизни столкнулся с уголовниками. В удалённом отделении Каргопольлага правил вор по кличке Сёма, который властвовал почти самодержавно. Лагерное начальство в лице майора Степанова полностью устранилось от регулирования внутри барачной жизни.
- Делать мне, что ли больше нечего! - пыхтел склонный к полноте майор. - Разбирайтесь сами… По мне хоть перережьте друг дружку, лишь бы план давали.
- Будь спок начальник…
Хозяева лагеря разбирались, как водится, «по понятиям». Норму вырубки для всего лагпункта разбросали на «врагов народа» и «бытовиков». «Блатари» на работу не выходили вообще, сидели в отгороженном углу барака и яростно резались в самодельные карты.
- Работать должны «мужики», - высокомерно говорили неграмотные воры.
- Нам горбатиться западло…
Михаил однажды попробовал было возмутиться, но тогда «Валет», «шестёрка» авторитета Сёмы, скользящей походкой подошёл к нему и спросил:
- Ты Кошевой?
- Тебя «урка», не касается…
- Слышь «баклан», - вор поигрывал блестящей заточкой, оружие блатные носили почти открыто. - Тебе что, жить надоело?
- Пока ишо хочется, но работать должны все.
- Не тебе судить, кто кому должен, - прохрипел наглый «уркаган». - Тебя менты видать не зря сюда замели, поэтому сиди на жопе тихо, не чирикай…
Никто из осуждённых по политической статье Кошевого не поддержал, и он, стиснув зубы был вынужден работать за себя и за того парня. Получалось откровенно плохо. И без того высокая норма, теперь оказалась совершенно невыполнимой. Так продолжалось много месяцев подряд.
- Передохнем, как мухи… - однажды сказал ему сосед по нарам Маруженко, бывший мясник из Киева.
- Как пить дать! - согласился Михаил.
Бригады получали всё более скудный паёк, работяги слабели, процент выполнения плана резко падал. Казалось, из смертельного круга не было выхода.
- Месяц-два, я ишо протяну, - признался страшно похудевший Кошевой. - Потом каюк, не выкарабкаюсь…
- Хорошо, что у меня запасы сделаны, - рассмеялся сосед и похлопал себя по объёмному пузу, - не зря на мясокомбинате работал…
Мясник оказался на редкость весёлым и словоохотливым человеком. Он изводил Михаила бесконечными рассказами о сытой жизни в Киеве.
- Однажды я стырил с работы коровье вымя! - вспоминал он вечером. - Засунул его в штаны и пру через проходную. Обычно нас охрана обыскивала, но я подгадал, когда подъедет трамвай, остановка которого была аккурат перед проходной. С криком: «Подождите меня!» бегу к нему, охранник только спину и увидел.
Маруженко так красочно показывал эту сцену и так громко крикнул, что на него зашипели потревоженные уставшие за трудовой день лагерники.
- Заскакиваю я в салон и стою в сторонке, восстанавливаю дыхание, - мясник даже не заметил косых взглядов соседей. - Рядом сидит дамочка в шляпке и так странно на меня смотрит. Раз, другой… Потом она не выдержала и говорит соседке: «Как не стыдно некоторым людям мужского пола ширинку не застёгивать?!»
Бывший киевлянин затрясся от мелкого смеха. На голове у него закачалась чёрная мятая фуражка с простроченным козырьком.
- Я руку вниз, а сосок коровьего вымени вылез наружу и торчит, словно писюн… - мясник засмеялся сильнее. - У меня за голенищем всегда с собой нож был, острый и тонкий. Я его выхватил и вжик, отрезал проклятый сосок.
- Ну и што? - не понял Кошевой.
- А то, что дамочка сразу в обморок грохнулась, - громко заржал Маруженко, - она же не поняла, что то был коровий сосок…
Михаил не засмеялся, его томили мысли о возвращении домой. Придя к неутешительным выводам на счёт туманного будущего, он решился осуществить небольшую авантюру.
- С общих работ надобно как-то выбираться… - сказал он затихшему соседу.
- Как ты с них слиняешь?! - обречённо произнёс Маруженко.
- Надо думать…
Понимая полную невозможность придуряться, то есть откосить от работы обычным путём, Кошевой написал заявление на имя местного начальства с просьбой дать ему возможность доработать изобретение, имеющее большое оборонное значение.
- Спасибо Мишке, - мысленно поблагодарил он приёмного сына, страстного радиолюбителя, - а я дурак невнимательно слушал, когда ты рассказывал о своём малолетнем изобретении…
Михаил был немедленно вызван к лагерному «куму», где, стоя по стойке «смирно», изложил чужую идею.
- Дело государственной важности! - важно добавил он.
- А точно дело стоящее? - усомнился особист.
- Зуб даю…
Сущность изобретения заключалась в том, что вдоль границ Советского Союза устанавливались излучатели направленных звуковых волн и соответствующее количество звукоулавливателей, которые принимали эти волны в тех случаях, когда они отражались от самолётов.
- Аль на худой конец от дирижаблей, - туманно пояснил Кошевой.
- Вона как!
Опешивший «опер» задумчиво почесал стриженый затылок и недоверчиво спросил:
- Сколько времени тебе надо, чтобы оформить соответствующую документацию?
- Хрен его знает.
- Двух месяцев хватит?
- Три как раз… - ответил Михаил, хмелея от собственной наглости. - И литература нужна специальная… Комнатка, где можно работать, тогда точно управлюсь.
«Кум» разбирался в вопросе пеленга воздушных объектов ещё меньше самозваного специалиста, и ему не пришла в голову мысль, точившая исподтишка Кошевого:
- Почему бы не ограничиться звукоулавливателями и ловить непосредственно звуки моторов?
Он рассчитал всё верно:
- Что для оперуполномоченного освобождение от работы одного «зэка» на пару месяцев?.. А если что-нибудь получится, то какие-нибудь плюсы будут и ему.
«Кум» подумал и решился, больше всего он боялся, что кто-то стуканёт о зажиме оборонного изобретения. Тогда самому легко можно попасть во вредители. Поэтому он сказал:
- Чёрт с тобой!
- Спасибочки!
- Будут тебе курортные условия по первому разряду, но смотри, не выдашь мне оформленную идею, сгною!
- О чём речь, начальник! - горячо заверил его Кошевой, так далеко он не заглядывал.
Главное для него было вырваться с общих работ.
- Оформим в лучшем виде, - пообещал он.
Особист выполнил обещание и устроил Михаилу райскую жизнь. Пару раз даже возил его в другой лагерь, где была обширная библиотека научной литературы. Возвращались они в кабине грузовой машины, впереди по курсу висела огромная, яркая луна.
- Полнолуние, - подумал Кошевой.
«Кум» обратил внимание на ночное светило, но будто видел впервые:
- Что это такое огромное?
- Да ты что, - заверил он, - это ж луна.
- Да не может быть! - не поверил особист. - Обычно она маленькая.
- Ну да, что, не видел ни разу, что ли?
- Кхм... Ну ладно, доедем к не й ближе, поглядим...
***
Месяцев через восемь после прибытия в лагпункт «Волошки» заключённый Шелехов получил из дома нежданную спасательную посылку. Он написал Антонине сразу же, как выпала первая оказия, но до Сталино дошло только его пятое письмо.
- Не чаял дождаться весточки… - Григорий почти плакал, принимая дрожащими руками сказочные сокровища.
- Следующий! - крикнул равнодушный надзиратель.
Получение гостинца совпало с резким пробуждением природы. Короткими ночами вокруг лагеря гремели страстные серенады влюблённых соловьёв, и, как безобразное эхо, им откликались сотни похотливых лягушек на многочисленных озёрах.
- Ишь, как стараются продлить род! - заметил крестьянского вида сосед.
- Каждая тварь любви хочет, - ответил радостный Шелехов.
Расположившись бугристыми рядками вдоль кромки воды, они ревниво старались перекричать друг друга и завладеть вниманием капризной подруги.
- Значит, помнят меня родные, - Григорию захотелось крикнуть вместе с голосистыми женихами, - значит, не отказались!
Посылка, хотя и разобранная на треть охраной, воодушевила исхудалого адресата. Особенно ему пригодилось сало с мясными прожилками, папиросы исчезли, как плата за доставку, а валенки пришлось продать.
- Всё равно бы их спёрли, - сказал ему начальник караула, который купил их, - а так появились деньги на курево.
- Само собой…
Материальное доказательство связи с домом позволило каторжанину выжить в самые тяжёлые месяцы каторги, ведь до этого его часто мучил вопрос:
- А стоит ли драться за жизнь?.. Зачем? - он забыл зарок не унижаться ради пищи.
Месяцы жизни впроголодь кого угодно заставят думать только о еде.
- Может быть, лучше сложить руки! - Григорий почти потерял желание жить. - Начать пить кипяток из снега, дабы заглушить чувство голода, и в полубессознательном состоянии, какое я достаточно наблюдаю вокруг, навек заснуть?
Для многих в бараке такой исход казался лучшим. Многие так и делали, постепенно становясь доходягами, незаметно оказываясь в открытой промёрзлой яме за ограждением лагеря.
- Нет, буду держаться! - решил Шелехов. - Лишь бы помнили обо мне домашние…
Важнее сала оказалась мысль, что его не забыли, не предали, не отреклись. Ведь умирали скорее те, кто позволял себе опускаться, и решающими факторами оказались не здоровье и не молодость, а решимость и состояние духа. Неважно, кем они были раньше и неважно, сколько им лет.
- Теперь стану понемногу крепнуть и учиться валить лес, - обрадовался бывший казак.
В самое тяжёлое для Григория время пришла спасительная помощь, но внезапно возникла проблема.
- Как быть с продуктами, штобы их не украли «блатные»? - гадал он.
Его выручило давнего этапное знакомство. Заключённый Куликов стал к этому времени главным и единственным врачом маленького лагерного стационара, и Шелехов смог спрятать у него продукты. Всю ночь он не спал, охраняя богатство, а за полчаса за подъём побежал в санчасть.
- Сохранность гарантирую за десять процентов посылки! - намекнул оборотистый врач.
- А как будем определять проценты? - недовольно спросил Григорий.
- На глаз.
Пристроив посылку в надёжные руки, он побежал в барак, чтобы не опоздать на развод на работы. Перед ним толпились сгорбленные «зэки».
- Зараз можно перекурить! - решил счастливчик.
Шелехов обстоятельно свернул полноценную «козью ножку» и, не замечая завистливых взглядов других заключённых, глубоко затянулся. Он курил и смотрел, как рядом бурлила обычная лагерная жизнь.
- Меня энто не касается! - сыто усмехнулся Григорий.
Соседом по нарам у него был Сергеев, человек очень маленького роста, остроносый, с глубоко запавшими глазками на смуглом, небритом, землистого цвета лице.
- Слушай, Сергеев, сколько можно с тобой возиться? - распекал его нарядчик. - Тебя бьют, садят в холодный карцер, не дают пайки, а ты всё равно в воскресные дни не выходишь на работу.
Сосед был одет в чёрное истрепанное «зэковское» одеяние. На ногах рукава от телогрейки, приспособленные вместо валенок. На голове шапка из грубого сукна, похожая на монашескую скуфью, только с ушами.
- Грех это… - твёрдо ответил Сергеев.
Перед ним стоял лагерный нарядчик Мищенко, рослый мужик, сильный и красивый.
- Вот и сегодня опять из барака еле вытащили, - будто не слышал подрядчик. - А мне за тебя влетит.
- Все мы руках Бога!
Мищенко свирепея, добавил:
- Вот как щёлкну по лбу, так копыта отбросишь…
Ожидая удара, поэтому втянув голову в плечи и часто моргая маленькими глазками, Сергеев смиренно и тихо ответил:
- За веру Христову готов принять любые земные муки, а в воскресенье работать грех…
Григорий знал, что толку от него как работника мало, он доходяга. Но в остальные дни, кроме воскресенья, Сергеев регулярно выходил на работу.
- Начальство и нарядчики ждут, когда «контрик» покинет белый свет, избавит их от волокиты, и надеются, что это будет скоро, - подумал Шелехов и отвернулся.
… Получив богатую передачу, Григорий стал пользоваться уважением всех «зэков», слишком редкими были гостинцы с воли. С ним стремились завести дружбу, на самом деле надеясь получить хотя бы кусочек от сказочного богатства.
- Взять хоть случай с Сиротой! - бывалый «зэк» Никифоров надоедал Шелехову арестантскими историями. - То ли кличка у него такая, то ли фамилия… Работал он бригадиром погрузки. От него многое зависело. Когда в вагон грузишь пиломатериалы, можно любую подлянку сделать. Например, так их сложить, что через несколько сотен километров груз развяжется, и железная дорога сделает возврат или вызовет представителя на станцию и заставит закреплять груз.
Никифоров особым авторитетом не пользовался. На нём болталась зелёная, второго срока носки телогрейка, из которой отовсюду торчали клочья ваты. Многочисленные конвои на работу через чащобный лес и болота не прошли даром: брюки и рукава телогреек были продраны, ботинки ещё держались, но вид имели жалкий.
- У «хозяина» жёсткий план, поэтому он Сироту ценил, как ценного работника, - продолжил хитрый Никифоров. - Тот совсем обнаглел и соблазнл лейтенанта. Как водится муж перепробовал все средства. Бил изменницу, застав в её постели «зэка», и голого гонял его по посёлку, не очень метко стреляя из охотничьего ружья вслед. Убивать осуждённого он опасался, полковник ценил рабсилу, и только сам мог её увечить. Начальник, чтобы показать, что труд для него главное мерило, подписал Сироте заявление, и тот снял в Няндоме хату, куда переехала жена лейтенанта. Вскоре у неё родился ребёнок. Когда женщина ругалась с «зэком», она говорила, что дочка не его, а прежнего мужа и уходила жить к нему. Через пару месяцев ей надоедал лейтенант. Тогда он узнавал, что дочка от «зэка», и Сирота обратно принимал взбалмошную бабу. Через год она внесла разнообразие и уехала на Большую землю к маме. Лейтенант и Сирота помирились и бухнули вместе. Но через месяц женщина вернулась и продолжает по очереди сожительствовать с двумя мужчинами.
- С жиру бесятся! - вяло заметил Григорий. - Мне зараз до баб никакого интереса нету…
- Жрать хочется… - согласился Никифоров. - Не дашь кусочек сальца?
Рассказ сильно тронул душу Шелехова, чтобы замять вспыхнувшие воспоминания об Антонине, он наклонился под шпонку и долго отпиливал от хорошо просоленного куска тоненькую полоску.
… Обстановка в их бригаде продолжала накаляться, у людей пока находились силы на недовольство. Большинство работяг поняло, что, хотя норму полностью не осилить, но можно выполнять её на тридцать-сорок процентов.
- Тогда получим какой-то приварок... - уговаривал товарищей Григорий. - Энто ж плюс четыреста аль пятьсот граммов хлеба…
- А как же её заклятую выполнить?
- Нужно учиться…
- Вот ты и учись!
Как лагерное начальство узнало, что бригада на грани взрыва и почему не прибегло к подавлению силой, никто не знал, но вскоре всех собрали и, вопреки, всем господствовавшим тогда правилам и порядкам молоденький лейтенант, представитель администрации сказал:
- Вы недовольны бригадиром?
- Скоро все передохнем! - крикнул кто-то.
Он яростно потёр отмороженные щёки, Север не щадит никого.
- Выбирайте себе руководство сами! - разрешил начальник отряда.
- Энто мы мигом…
Бригадиром единогласно выбрали заключённого Шелехова, а уголовников перевели в другую бригаду. На другой день его остановил молодой парень, колхозник с Белгородщины, сидевший за воровство оставшихся на полях после уборки колосков, и предложил за весьма умеренную приписку к выработке ежедневно докладывать всё, что о нём говорят в бригаде.
- Буду докладывать в лучшем виде! - хвастливо пообещал он.
- Пошёл ты нахер! - ругнулся новый бригадир.
Григорий брезгливо отказался, но понял, что мало понимает в существующих правилах лагерной жизни.
- За кусок хлеба всех продадут! - возмущался он в душе. - Время придёт и меня заложат.
В один из первых дней вынужденного бригадирства Шелехов докладывал результаты дневной работы заведующему производством. Сухой, невысокий заключённый, осуждённый по бытовой статье за растрату кассы, слушал невнимательно. Внезапно он опёрся пальцами о край своего стола, грозно приподнялся и крикнул:
- Как стоишь? - заорал бывший кассир, случайно выбившийся в лагерное начальство. - Стань, как следует! Прямо!.. Теперь докладай.
- Чего орёшь? - опешил Григорий. - Чай не следователь, штобы орать…
- Ты как разговариваешь?
- Пробую гутарить с тобой по-человечески…
- Да я тебя Шелехов сгною!
- Попробуй.
- И бригада твоя будет теперь горбатиться на самых дрянных делянках!
Григорий опомнился и, став прямо, как в юности перед офицерами, доложил по форме. На душе у него всё переворачивалось, хотелось врезать возомнившему себя пупом земли чванливому «зэку». Только мысль о голодных членах бригады удержала его, и до хруста сжимая ноющие кулаки, бригадир выслушал получасовую лекцию об уважении к начальству.
- Чай не барин, - уговаривал он себя, - потерплю…
На следующий день начальник лагеря по какому-то пустяковому поводу снял хама с халявной должности, и растратчик вскоре погиб от удара ножа синего от наколок «блатного», не слишком расторопно выполнив приказание главного из воров в законе.
***
9 декабря 1938 года центральные советские газеты «Правда» и «Известия» опубликовали сообщение:
- «Товарищ Ежов освобождён, согласно его просьбе, от обязанностей наркома внутренних дел с оставлением его народным комиссаром водного транспорта. Народным комиссаром внутренних дел СССР утверждён товарищ Берия».
При руководстве Ежова евреев было около половины. Половина их пострадала от репрессий, вторая уволена в результате кадровых чисток. Русских в центральном аппарате стало восемьдесят четыре процента. Из аппарата исчезли поляки и латыши. После прихода Берия в наркомат смертность в лагерях снизилась более чем в два раза.
… Ярким весенним днём следующего года бригадио лесорубов Григорий Шелехов сидел на пеньке посредине недавно вырубленной делянки и спорил с хитрым десятником о количестве заготовленных кубометров:
- Здеся двадцать кубов лежит с гаком!
- Нет и девятнадцати… - настаивал приёмщик.
- Ох, и жук ты!
- Не жук, а Жуков! - весело ответил десятник.
Он как всегда занижал объёмы заготовленной древесины, новому бригадиру приходилось торговаться за каждый квадратный дециметр.
- Вредный ты человек, Шелехов! - удивился десятник.
Раньше он был «блатным» по кличке «Вася», но погорел из-за бабы. Однажды Жуков отправился получать передачу. За ним никто не стоял, а в окошечке маячила новенькая сотрудница лагерной администрации. Он стал с симпатичной сотрудницей заигрывать.
- Она вроде не против... - обрадовался смазливый «Вася».
На следующий день он зашёл туда специально. Пообщались подольше. Даже в чувствах объяснились. Через день Жукова позвали к окошечку выдачи передач. Сотрудница предложила ему должность дневального.
- Тогда мы сможем видеться каждый день и быть наедине, - соблазняла она молодого «блатного», - так как у дневального имеется своя каптёрка.
- Нужно подумать! - сказал он.
- Старый дневальный освобождается через неделю, - предупредила соблазнительница, - поэтому нужно думать быстрее…
«Вася» был поставлен перед трудным выбором. Стать дневальным значило для потомственного вора уйти из креминальной братвы навсегда.
- Меня больше не будут считать «авторитетом», - твёрдо знал он. - Все здешние друзья больше не подадут руки и начнут презирать. С другой стороны буду тянуть срок на тёплом местечке...
Братва перевела его в «козлы». Жуков смог скрыть истинную причину перехода в низшую масть. Только надолго его не хватило. Многие арестанты очень проницательны. Им показалось странным, когда сотрудница и дневальный надолго закрываются в комнате, там натужно скрипела кровать. «Уркаганам» стал понятен поступок «Васи»:
- Гад такой, братву без дополнительного питания оставил…
Два авторитета просто громко обсудили его роман:
- Нас на бабу поменял…
Кто надо, это услышал и сразу передал операм. Информация о внеслужебных связях сотрудницы подтвердилась.
- Её уволили, - помнил Шелехов, - а Жукова перевели в десятники, назад ему путь в «блатные» заказан.
Григорий вернулся в суровую действительность после его слов:
- У каждого свой взгляд на вещи и на чувства! Особенно если это чувство к женщине. Меня подставляешь, ты хоть понимаешь, как…
- Нет.
- Да ты знаешь, как твой объём принимают от меня на складе? Ужас, а не приёмка… Я, брат, то одного пожалею, тому скощу, а сам потом голой жопой недостачу закрывать должон…
- Какая же недостача? - настаивал Григорий и быстро обошёл объёмный штабель. - У нас всё честно, сколько заготовили - столько примай!
- Нет тут двадцати кубов…
Вдруг Шелехов краем глаза, не вникая в смысл происходящего, увидел, как стоявший поодаль работяга резко нагнулся над широким пнём. Он положил на него левую руку и коротко взмахнул топором.
- Аааааа! Больно! - завопил мужик. - В Бога, душу мать!
Он побежал зигзагами, прижимая к груди искалеченную руку, которая исходила тёмной, дымящейся кровью. Четыре пальца остались лежать на пеньке. Бледнея, десятник спросил:
- Шелехов, ты знаешь, что бывает за «саморуб»? Ему десятку накинут, да и тебе достанется!
- Давай пожалеем мужика, и не дадим рапорт о том, што он «саморуб»…
- А мне какой интерес?
- Бери моё пальто, - предложил Григорий. - Хрен с тобой!
- Вот это другое дело, - Жуков пощупал материю. - Доброе пальто.
Травму лесоруба провели как производственную. Раненый мужик остался в лагере на подсобных работах. Его левая рука со временем усохла, но он выжил, бойко таская в лазаретном стационаре ведро с помоями…
- Поменял пальто на четыре пальца! - подшучивали над Шелеховым бригадные остряки.
Это услышал комендант лагпункта и написал на Григория донос. Несмотря на громкое название должности, он был обычным заключенным, главной его обязанностью был присмотр за поведением каторжан.
- Вошь на палочке... - кривились «зэки». - А строит из себя цацу!
По сравнению с вольнонаёмными он не имел никаких прав, но зазнавался страшно. Он ходил в сияющих хромовых сапожках и, будучи в хорошем настроении, спрашивал у каждого встречного:
- Слышишь, как рипят? - комендант весело жмурил и без того узкие глаза. - Знаешь, как я в Москве жил?
- Откудова мне знать? - удивился Шелехов.
- На заказ шились сапожки, береста в подошве… Вот те рипели!
Начальство не разбиралось. Григория сняли с бригадирства, десятника перевели в лесорубы. Приказали конвойным уделять внимание заключённому Шелехову.
- А нужно ли это моим стрелкам? - подумал начальник караула. - Зачем пребывать в постоянном напряжении?
Он отдал приказ убить того, якобы при попытке к бегству. Кроме обычной рапортички это для конвоира ничего за собой не влекло. Накануне у столовой вывесили объявление:
- «Показательная казнь!»
Оно гласило, что за попытку к бегству сорок семь человек приговорены к смертной казни, которая состоится в лагере Каргополя. С каждого лагпункта взяли по два человека для присутствия при казни, чтобы все лагеря узнали, что это не слухи, и за попытку к бегству расстреливают без суда.
- Они реально стреляют за побег! - делились впечатлениями очевидцы. - Никаких новых сроков, сразу к стенке…
На следующий день Григорий удивился, когда новый бригадир поставил его в середину строя. Как опытный лесоруб, он шёл и работал с краю.
- Тебя, по-моему, собираются застрелить, - шёпотом предупредил бригадир. - Так что лучше будь на людях.
- Шага в сторону не сделаю.
Лагерные конвоиры были солдатами срочной службы. Зимой стрелки ставили провинившихся заключённых «на пенёк».
- Чтобы другим неповадно было… - оправдывались конвоиры.
- В овчинном полушубке легко смотреть, как кто-то на морозе неподвижно стоит пару часов, больше не выдерживали. Возможно, охрана так развлекалась и согревалась, хотя постоянно грелась у костров… - подумал Шелехов. - Я им такой радости не доставлю!
Перед концом смены конвойный приказал Жукову, работавшему рядом:
- Скидывай рубашку, становись вот на этот пенёк.
- Зачем, гражданин начальник? - спросил дрожащий мужчина.
Он был одет в старые бумажные вылинявшие гимнастёрку и брюки. Грубые ботинки типа третьего срока носки завершали его экипировку.
- Затем, дядя... - рябой паренёк из костромской деревни широко улыбнулся: - Шаг вправо, шаг влево считается побегом.
- Пощадите! - попросил страдалец.
- Стреляю без предупреждения! - притворно нахмурился конвоир.
«Вася» встал как на трибуну. Его воля к сопротивлению сломали, он механически делал то, что прикажут. Через минуту образовавшийся монумент накрыла плотная туча жадной до человеческой крови мошкары.
- Не могу больше терпеть! - раздался оттуда вопль.
- Так иди… - продолжал издеваться солдатик.
Жуков дико закричал и шагнул с постамента, глухо щёлкнул выстрел.
- Приказали застрелить, - сказал под нос конвойный, - получите…
Продолжение http://proza.ru/2011/11/18/24