Киллер на зимовье

(Главы из романа «Золотая пещера» приключенческой тетралогии «Попутчик»)

ГЛАВА ПЕРВАЯ
«Пасмурное утро, это еще не предлог, чтобы менять дневные планы»!
Подобное утверждение можно было бы вырезать на дереве, или отлить в бронзе для «Красного уголка» Мариинского авиапредприятия. Потому, что именно такими словами встречает дежурный диспетчер, приехавший на аэродром из города, служебный «ПАЗик» – потрепанный годами эксплуатации автобус Павлово-на-Оке производства.
Не в его силах отменять рейсовые пассажирские полеты «Аннушек» – бипланов, называемых еще «кукурузниками». И уж тем более – не запретить специальные вылеты любого из двух «базовских», то есть – местных вертолетов «Ми-8». Потому и пресекает диспетчер излюбленной, выше обозначенной, фразой любые просьбы летного состава распустить по уважительному обстоятельству:
– Раз сейчас погоды нет, то кто поручиться за продолжение такого дня в дальнейшем? Может быть, ясное небо предвидится в ближайшем будущем!
Чаще всего бывает наоборот. Особенно вот как сейчас – осенью. Метеорологи зафиксируют окружающее ненастье в своих особых журналах, наложат запрет на любые воздушные сообщения и суть проблемы сразу будет решена. Потянутся с городского аэропорта люди, но не все кто куда. Лишь пассажиры с, отмененных в конце-концов, рейсов – по домам или в гостиницу, если, конечно, командированные. Тогда как, в расписании летного персонала с местных «бортов» ничего не изменится до самого вечера. До конца смены будут авиаторы ждать «от моря – погоды! Останутся они на месте. С одним развлечение на всех. Продолжат свой бесконечный спор о «козлобородости коллег». Набираясь аргументов за партией в домино. Безжалостно, при этом, окуривая стены красного уголка едким сигаретным дымом.
Но иногда крылатое выражение диспетчера имеет свойство сбываться. Вот и сегодня с самого утра вроде бы все небо хмурая пелена затянула от горизонта до горизонта. Зато к полудню, как что куда пропало.
Видимость по авиаторскому определению: – Никак не меньше чем «миллион на миллион» километров!
...Наступил как раз такой случай.
Не успели совсем приуныть пассажиры вертолетного спецрейса: охотники – промысловики заготконторы, мол, еще один день подготовки к сезону потерян, как все переменилось к лучшему. Будто кто услышал их матерные выражения по поводу всей небесной канцелярии.
– Объявляется посадка на специальный рейс вертолета «Ми-8»!
Хрипло, как будто не прошло и ста лет со дня появления граммофона, и столь же гнусаво, как и на ископаемых виниловых пластинках, раздалось из громкоговорящего динамика – алюминиевого «колокола», висевшего над крыльцом аэровокзала.
Все, а сигнала ждало не меньше полудюжины, заросших щетинами еще до начала таежной зимовки, мужиков, пришли в движение. Кто лихорадочно застегивал рюкзак, из которого недавно доставал в «профилактических целях» алюминиевую фляжку со спиртом. Кто подпоясывал патронташем пеструю камуфляжную куртку.
– А ты чего ждешь, старина? – обратился кто-то из промысловиков к лысому, благообразному пенсионеру, обстоятельно запивавшему чаем из термоса очередной бутерброд с маслом. – Нас всех только что позвали занимать места, согласно купленных в кассе, билетов на вертолёт!
Повторять не пришлось.
Тот, как и другие, рьяно забеспокоился, что улетят без него. Потому, даже не завязав всех тесемок на своём достаточно объёмистом вещмешке, вприпрыжку, совсем не по-стариковски, побежал за последним из своих молодых попутчиков.
Они же к тому моменту уже выходили через дверь, «застекленную» куском фанеры, на летное поле. Впрочем, то, что было у старика с собой, еще не говорило о его, недостаточной для таежной жизни, экипировке.
Тюки и мешки всех участников спецрейса давно покоились в грузовом отсеке вертолета. И который день беспокоили сторожей: – Вдруг, да что стащат. С кого тогда спрос?
Все, однако, обошлось вполне благополучно для всех. И хозяева вещей, собранных на долгие месяцы зимовки, не предъявляя особых претензий, привычно заняли свои излюбленные места в салоне винтокрылой машины.
Если, конечно, можно было назвать столь красивым словом – салон, тесное пространство, в котором всюду, где сидели, согнувшиеся в три погибели, люди, еще и разместился их немалый груз.
Это были тюки с теплыми вещами, ящики с порохом, кули муки и пшена. Словом – все то, чего не найти зимовщику на месте – на его таежной делянке. Где до самой весны каждому предстоял «сбор пушного урожая».
Басовито взревев турбинами, и войдя в лихорадочное дрожание всем, что способно реагировать на общую вибрацию, алюминиевая стрекоза взмыла над, опостылевшей всем за томительные дни непогоды, взлетной площадкой.
Вид из иллюминаторов, через которые внутрь, поочередно, следуя за поворотами вертолета, заглянули яркие лучи сентябрьского солнца, открылся самый обычный. Какой только и бывает в сезон, именуемый: – «Бабьим летом»!
До снега было еще на «половину пальца» страниц отрывного календаря. И потому странноватыми могли показаться, имевшиеся в общей экипировке пассажиров, исключительно «зимние» предметы – широкие охотничьи лыжи, пластмассовые сани-корытца для перемещения по снегу тяжестей.
Вдобавок ко всему и зимовщики могли бы еще повременить, не спешить из цивилизованного мира в свои таежные дебри. Но так, однако, мог рассуждать лишь, один человек на борту – весьма, видимо, далёкий от охотничьих забот, не знакомый никому из попутчиков благообразный седой старичок. Это он в пути всё время скрывал свою обширную лысину под черной вязаной шапкой. А утром демонстрировал своим случайным попутчикам умение обращаться с бутербродами.
Сами же основные пассажиры, в большинстве своем, бывшие далеко не новичками в своем деле, знали, без дополнительных советчиков – когда и в каком виде следовать до места назначения. Потому и зимовку начинали еще до того, как снег накроет собою все лежащие под колючей кроной таежных исполинов-лиственниц, пихт и кедрачей.
Ведь им еще предстояло отремонтировать свои зимовья, порушенные, наверняка, дикими туристами или зверьем. Заодно и собрать загодя урожай кедрового ореха. Самым же дальновидным и трудолюбивым промысловикам следовало заняться более серьёзным делом – поправить еще и избушки-времянки на своих дальних обходах.
Один лишь дед казался совсем чужим в этой компании, сколь грубоватой, столь и жизнерадостной. Не прижился горожанин среди людей, имевших не совсем привычную, для таких простых обывателей, как он профессию. Называвших сами себя – охотниками-промысловиками.
Но и тот уже надоел всем за те дни, что компания ожидала вылета. Не остались, наверное, никого, к кому бы он назойливо не приставал со своими въедливыми расспросами.
И бубнил все – то же самое:
– Когда их всех заберут обратно из тайги? Да каков из себя Степан Маркелович Кузьмин? На зимовье к нему, как выяснилось, он и собрался в свою творческую командировку.
– Ладно, хоть язык без костей, а то бы давно сломался! – восприняли охотники назойливость, сочтя её как основную примету профессии лысого. Как-никак – писатель! Такого именно любопытство кормит, что охотника – ружье и верный пес.
Кстати, еще одни временные обитатели вертолета – лайки таёжников, не досаждая никому, привычно и покорно лежали, прямо, поверх, мягких тюков с зимней одеждой своих хозяев. Но они совсем не интересовали писателя, державшегося подальше от четвероногих пассажиров.
Этому чужаку никто не завидовал. Собаки – от того, что вообще не завидовали никому, кроме самих себя, наконец-то возвращавшихся к любимому занятию. А охотники – хорошо зная крутой нрав и угрюмость старого таежника Кузьмина.
С усмешкой представляя, как-то «обрадует» его – сюрприз директора их Заготконторы, направившего именно к тому на зимовье столь нудного, скупого и несимпатичного «инженера человеческих душ».
Хотя сам выбор и руководства, и писателя был понятен каждому. Потому, что дед Степан у них в городе уже успел прослыть настоящей телевизионной «Звездой». Большой фильм про него шел по центральному каналу. Из него все как раз и узнали, что он и герой гражданской войны, и невинно пострадавший от сталинских репрессий, а не только единственный родственник погибшего «афганца» и его умершей, от разрыва сердца, матери.
И вообще, многие напасти, обрушившиеся на долю Кузьмина, заставляли всех упоминавших о нем, говорить с сочувствием. Вроде бы едва отошел от одного горя, найдя себе чуть ли не сына – отличного охотника Сергея Калугу, уважаемого всем таежным братством, и вот – на тебе. Год назад пришла из Новосибирска страшная весть, мол, и убийца тот, и бандит, каких свет не видел.
И раньше был Кузьмин человеком нелюдимым, а теперь и совсем замкнулся. Ну, да ничего, может этот вот плешивый и отвлечет его от тягостных мыслей, полагали, летевшие в вертолёте, попутчики писателя – знакомые Кузьмина.
– Роман будешь писать с деда Степана? – только и спросил, у первого в своей жизни, лично встреченного, писателя директор заготконторы.
Давал это своё разрешение главный городской заготовитель даров тайги, не ставя в известие самого Кузьмина. Но и не мог поступить иначе. Не посмел отказать в решении просьбы человеку, имевшему рекомендательные бумаги от весьма уважаемой организации из столицы Федерального округа.
– Точно. Зиму у него побуду, – ответил тогда ему приезжий. – Вживусь в образ, а весной за рукопись сяду.
Старик-литератор, видно, был немалой шишкой в своих кругах, хотя его книг никто, из тех, кто его теперь знал, не читал. Но, как теперь, под свист винтов, рассуждают попутчики, так думал и директор заготконторы. Дескать, кого попало, из Новосибирска не направят. А потому, вопреки воле сурового таежника, летел чужак к нему на жительство, да еще на целую зимовку!
Правда, коли образовалась «оказия», пришлось готовить для приезжего «заказы», с которыми тот должен был появиться на зимовье у Кузьмина, чтобы прожить, не стесняя особенно хозяина, до следующего прилета вертолета. А то и до весны.
В том, что Степан Маркелович не откажется принять гостя, его шеф был уверен. И так все эти годы внимал просьбам Кузьмина не посылать к нему даже напарника. Благо, хоть работал тот в лесу и один отлично. За целую бригаду пушнины сдавал и другого таежного сырья.
Правда, раз отыскал, было, «таежного компаньона», да вон оно как вышло, думал директор. И все же одно дело – коллега по охоте, другое – тихий - мирный сожитель с его ручкой, да блокнотом: – Небось, уживутся.
Примерно такие же мысли могли быть и у тех, кто летели сейчас вместе с писателем. Если бы их не беспокоило больше исконно свое, куда как более существенное – предстоящий охотничий сезон.
Посадка на поляне у избушки Степана Маркеловича Кузьмина была для экипажа вертолета предпоследней. Специально спланировали так, чтобы освободить борт для груза с его участка. Ведь, много чего отправлял всякий раз «на большую землю», не забывая и о гостинцах вертолетчикам.
Не изменил своим правилам старый таежник и теперь, когда загрузили в «Ми-8» фляги с медом, бочки грибов, мешки лекарственных трав. Каждого из экипажа дед Степан по-царски одарил еще куканом копченых хариусов: – Будет вам под пиво!
О прилете неожиданного гостя вслух не высказался. Лишь косо зыркнул на него, прочтя письмо от директора. А когда вертолет, поднявшись над поляной и сделав прощальный круг, улетел, старик-таёжник хмуро сказал, подхватывая в обе руки по тюку вещей писателя:
– Коли уж всё равно прилетел, то пойдем располагаться!
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Появление нового обитателя на таежной заимке не всеми было воспринято так же спокойно как хозяином. Крупная лайка – белесого, словно седого, окраса, с широкой мощной грудью, крепкими лапами и горящими ненавистью глазами, а так же злым оскалом острых клыков заставила приезжего оставить затею немедленного осмотра усадьбы. Так и побоялся он прогуляться вокруг зимовья после того, как все вещи оказались занесенными в помещение, а бородач-хозяин отправился к роднику за водой для чая.
Собака появилась совершенно неожиданно для писателя. Встретив его за углом избушки, у незатейливого огорода с неубранными еще, грядками моркови и переплетениями пожухлой, от первых заморозков, картофельной ботвы.
Так что интересные наблюдения о таежном огородничестве мигом сменились в голове перепуганного старика на панические заискивания:
– Хороший пес! Хороший! Ну, что я тебе плохого сделал?
Медленно отступая к крыльцу, человек хотел, было, юркнуть в спасительный проём, широко открытых, дверей. Но лайка до того остервенела, что казалось – сделай он еще одно движение, вцепится в горло.
Так они и простояли до самого прихода Кузьмина – бледный от испуга писатель, и разгневанный пёс.
– А ну, пошел отсюда, симулянт несчастный! – громкий окрик хозяина примирил собаку с неизбежностью терпеть присутствие нового обитателя их замкнутого таежного мирка.
Да и потом только терпения и ничего другого не удалось добиться от собаки гостью за все время, что он пытался приручить слишком норовистого кобеля вкусными подношениями. Тогда же, в первый день их «знакомства», едва поняв, что опасность миновала он, с усмешкой над собственным испугом, снял с лысой головы шерстяную шапку, вытер ею холодный пот, покрывавший взволнованное лицо:
– Вот, так злющая же у Вас, уважаемый Степан Маркелович, псина! Любого и каждого до смерти перепугает.
И тут же не удержался от вопроса, демонстрируя свою хватку литератора:
– Только скажите мне, почему это он симулянт?
Посчитав весьма своевременным и полезным для себя, такой перевод разговора с собственной персоны, на обидчика, гость приготовился к долгому рассказу об особенности четвероногого чудовища в собачьем облике.
И не ошибся.
– А потому, мил человек, что симулянт он и есть! – немногословный таежник, не прекращая хлопотать у разгорающейся плиты, счел возможным относительно полно развить свою мысль. – Вроде бы, как заблудился Таскыл с утра в тайге. Кричу, кричу ему, а его словно вётром сдуло. Не иначе, думаю, как вертолет должен прилететь!
– Еще утром о нашем появлении узнали от собаки? – удивлению собеседника не было предела.
– Точно. Уж больно Таскылу не хочется отсюда в город перебираться. Всякий раз, когда вертолет садится, прячется подальше. Как будто не нарочно. Мол, заблудился, с кем не бывает. И сегодня та же картина. Едва улетели ребята, и он – тут как тут. Нашелся! Какая радость…
Пес, понимая, что разговор идет о нем и не очень лицеприятный, счел для себя более важным посмотреть, что делается во дворе.
Еще раз, довольно хмуро глянув в лицо лысого обитателя их зимовья, он слегка надавил лапой на притворенную дощатую дверь. Выйдя же наружу, повторил ту же процедуру в обратном порядке.
– Прямо цирк, да и только! – восхитился гость. – Только почему собаку Таскылом зовут?
– Из-за окраса. У нас тут в округе есть самая высокая гора. Вечно стоит белая гора и зимой, и летом от вечного снега. Вот и этого еще щенком определили – крепким будет, большим как та гора, – ответил охотник. – Опять же белый в молодости был как снег.
Он совсем потеплел голосом, рассказывая о любимом четвероногом друге:
 – Это теперь вот пёс покрылся и сединой, не стой меня, от переживания, что остались мы с ним вдвоем.
Откровения, однако, были недолгими. Тут же Кузьмин нашел занятие и себе и гостю по приготовлению тому «спального места». Тем более что обитать вдвоём, не считая, промысловой собаки, предстояло довольно долго.
Прилетевший и впрямь был опытным «инженером человеческих душ». Во всяком случае, сумел найти нужный подход к хозяину, расположил того к себе, вызвал на откровенность. А все – собака…
Правда, сам он к Таскылу питал те же чувства, что и пёс к нему – сдержанную ненависть. Но виду о том не подавал. Изо дня в день потом старался баловать своего давнего обидчика лакомыми кусочками. До тех пор, пока не убедился окончательно, что из его рук Таскыл не возьмет даже мясо.
– Не обижайтесь, уж так воспитан, – за ужином вежливо извинился за своего друга Кузьмин. Видя, что очередная попытка задобрить лайку не удалась. – Ест лишь из рук хозяина.
Так и потянулось день за днем их нехитрое житье – бытье в ожидании начала сезона, лишь изредка перемежающееся вылазками Кузьмина в тайгу за дичью.
– Добыча настоящая еще не скоро начнется, – на прощание всякий раз говорил он. –  Как снег ляжет, тогда не зевай, а сейчас, что блукать безо всякого толку. Взял дичину для варева и ладно!
Откровение Кузьмина, однако, было не полным. Видел гость, что, как ни бодрится его хозяин, а в иные времена, будь хотя бы на несколько десятков лет моложе, ничто бы не удержало его в избе. Нашел бы, наверное, чем еще заняться, а не просто греть старые кости у печи.
И все же возраст – восемьдесят с гаком, где «гак» трудно и определить, вызывал почтение у гостя. Он-то сам куда как моложе и то давным-давно – на пенсии. Хотя и не жалуется писатель на здоровье, а все же понимает, что вряд ли смог бы вот так – год за годом тянуть в одиночку лямку охотника-промысловика.
Отношения у них сложились, хоть и не особо доверительные, но говорили между собой с уважением и все больше по имени – отчеству.
– Савелий Петрович Казарин! – в первый день знакомства по всей форме представился гость, хотя мог бы просто сослаться на рекомендательное письмо, в котором всё про него было досконально «прописано».
С тех пор так и остался Савелием Петровичем, а не Саввой, как иной раз предлагал таёжнику. И не на «ты».
Тем временем, осень в ту пору стояла, как никогда мягкой, теплой, солнечной. Так что гостю был предложен полный таежный рацион вдобавок к его городским запасам, доставленным сюда вертолетом. Вплоть до грибов. Полрюкзака отборных – один к одному, маслят принес, как-то раз с собой Кузьмин, возвращаясь из тайги:
– Будет с этого отменная жарёха. Такой нигде не попробовать. Только исключительно здесь!
– Поздноватые нынче грибы, – в ответ заметил Казарин, предвкушая еще один шедевр таежной кулинарии, на которые так щедр был Кузьмин.
– Это и плохо, что грибочки поздноватые.
– Как так? Ведь сами хвалите, Степан Маркелович, свои грибы?
– Потому плохо, что примета такая верная – поздний гриб к позднему снегу, – нахмурился Кузьмин. – Значит, сезон промысловый пойдет с запозданием.
Подобные рассуждения, вполне разумного старика, ещё на «съехавшего с катушек» не мог не развеселить городского гостя.
– Вы бы еще на гуще кофейной прикинули? – пошутил Казарин.
– Зачем на гуще? Когда и так все говорит о теплой и поздней зиме, – парировал знаток примет и суеверий. – Гром вот был недавно, опять же птицы высоко летят. Да мало ли других подсказок...
...Вскоре и сам Казарин смог убедиться в верности примет.
Дни стояли, как никогда, теплыми, ясными. Будто осень, вместо зимы, к лету повернула. Лишь по утрам – холодным, с неизменным инеем на траве, можно было постоянно – день за днем убеждаться в обратной, самой обычной смене сезона.
И все же, даже в морозец хорошо встречать таежный рассвет. Откуда-то из отдаления несутся странные звуки – то ли чьё бормотание, то ли галдеж базарной толпы?
Сидит Казарин на крыльце, прислушивается. Недоумевает:
– Что это могло быть?
Сзади, скрипнув, распахнулась дверь. Из избушки вышел Кузьмин:
– Не спится, Савелий Петрович? Заскучал, наверное, у нас в глухой тайге по своим городским забавам?
Пропустив его достаточно подковыристый вопрос мимо ушей, Казарин задал свой собственный:
– Кто это там «чуфыркает?»
– Тетерева. Сезон них такой сейчас говорливый, линьку закончили, перебрались из глухих болотистых мест сюда, – охотно объяснил Кузьмин. – Пируют на ягодниках, промышляют у речек.
Каким бы, однако, обстоятельным ни был ответ, но и он не удовлетворил Савелия Петровича:
– На речках-то, что им делать? Глухарям.
– Роются в песке. Галечником набивают зобы, всякой мелочью для пищеварения. Ну да сам, если хочешь, можешь посмотреть.
Хозяин порадовал писателя сюрпризом:
 – Завтра за дичью вместе сходим.
Казалось, совсем рядом чуфыркали тетерева, а ночью, чтобы успеть до рассвета по темноте, шли охотники не меньше часа. Благо, хоть Кузьмин и в предутренних сумерках вел вперед уверенно и споро.
Большую красивую птицу, вразвалочку вышедшую на галечник у быстрой, горной речки, Степан Маркелович «снял» с первого выстрела. Мог бы и еще, судя по всему, добавить несколько птиц к добыче, что, не издав ни звука, упала на прибрежные мелкие, округлые голыши.
Да жадничать не стал:
– Этого таёжного расписного господина нам с Вами Савелий Петрович, на целый день, а то и на два хватит.
Потом еще и пояснил, поднимая за шею с земли крупную, красивую птицу:
– Остальные никуда не денутся. Дождутся своей очереди.
Побывав, таким образом, на охоте в качестве зрителя, за разделку тетерева Казарин взялся сам:
– Вы, Степан Маркелович, добыли ее, а я уж приготовлю. То же есть у меня в запасе кое-какой рецепт охотничьего шулюма.
По возвращению в зимовье, он сел на нижнюю ступеньку крыльца и принялся ощипывать перья. Завершив первую часть работы, новоявленный повар опалил на дичи пух. Для чего достаточно ловко использовал пламя небольшого костерка из сухих осиновых веточек.
После чего, подойдя к бревну, где, судя по пятнам запекшейся крови, Кузьмин прежде всегда свежевал добытую им дичь, Савелий Петрович тоже начал острым ножом потрошить птицу.
Первым делом он вырезал и отбросил в сторону зоб, набитый камешками, хвоинками и еще чем-то, ярко блеснувшим на солнце, когда это вместилище всякой всячины лопнуло от удара о землю.
Заинтересовавшись необычным явлением, лысый старик поковырял в зобу кончиком ножа, освобождая находку от, скрывавших её, песчинок. После чего, позабыв о брезгливости, схватил рукой небольшой, желтоватого цвета, покатый самородок:
– Золото!– выдохнул он восхищенно.
Не забыв, при этом осмотреться по сторонам и убедиться в том – не видит ли кто ещё его драгоценную находку. Особенно Степан Маркелович? Но тот, вместе с Таскылом находился в избушке и свидетелем быть не мог.
Успокоившись, пряча самородок как можно глубже в карман своих штанов, Казарин, нисколько не боясь того, что кто-то мог услышать его в этой глухомани, завистливо протянул:
– Значит, не врал Тукачев. Верную идею подсказал...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В штатском Тукачев выглядел не столь солидно и внушительно, как в своем полковничьем мундире. Но и теперь, от его облика за версту несло офицерской выправкой. Потому Галину Семеновну Воронин нисколько не разочаровал вид бывшего любовника, встретившего её у трапа самолета. Есть еще у «гусара» порох в пороховницах! – поняла она. А в душе – черные мысли: – Вот, ведь, как приосанился. Бравады на себя напускает.
Широкофюзеляжный аэробус «Ил-86», на котором она прибыла в столицу, только что приземлился в московском аэропорту «Домодедово». И сходя на бетонку взлетного поля, чтобы дальше следовать к дверям в здание порта, Воронина не затерялась в общей массе людей.
Многие земляки-пассажиры, узнавшие в моложавой красивой женщине, известного в их Новосибирске, общественного деятеля, с пониманием отнеслись и к тому, что и в Москве её прямо у самолёта встретила машина.
Однако, черная служебная «Волга» Тукачева, накануне козырнувшего перед охраной аэродрома своими министерскими «корочками», не понадобилась Ворониной.
– Борис Сергеевич, меня тут свой транспорт должен дожидаться на стоянке, – заявила она. – Может, разве что, проводите с лётного поля?
Вчерашний телефонный звонок, прозвучавший в кабинете Тукачева, напомнил ему о договоре с, безутешной от горя, матерью. Чей сынок, по собственной вине, оказался в местах не столь отдаленных.
Хотя, уже тогда достаточно веселый голос подтверждал совершенно иное настроение собеседницы. К тому же, присутствовавший едва ли не в каждой фразе Галины Семёновны, насмешливый оттенок, ещё более выдавал её истинное отношение звонившей к теме их разговора.
Правда, начался тогда их телефонный диалог более-менее так, как и рассчитывал Борис Сергеевич.
 – Господин Тукачев, что Вам стало известно нового о Сергее? – раздалось тогда из трубки аппарата связи.
– К сожалению, пока ничего. Кроме, конечно, оперативной информации. Например, объявили, что розыск продолжается, а, значит, парень на свободе.
– Тогда у меня для вас есть новость! – выслушав полковника, игриво заметила собеседница. – И неплохая.
– Говорите. Может от меня что-то зависит?
Предлагая вновь свои услуги, Тукачев ни чем не рисковал, потому, что точно знал, в каком месте тайга скрыла все следы Калуги. И кроме как от него – Тукачева новостей ждать банкирше попросту не от кого.
Тем временем Воронина продолжала:
– Я завтра прилетаю в столицу. Может быть, Вы встретите меня с рейса? Там и поговорим!
Не сказать, что очень просто было Тукачеву взять на день разъездную машину из министерского гаража, что бы при полном параде встретить неожиданную гостью. Но он добился своего.
И вот надо же – эта банковская стерва Воронина словно смеется над ним.
Следовавшие по трапу за «сибирской красавицей» рослые, подтянутые ребята, как будто только что сошедшие с обложки журнала «Спортивная жизнь России», во время всего разговора стояли неподалеку от беседовавшей парочки.
– Ну что же? Вы, полковник, все-таки проводите даму до её машины? – Галина Семеновна протянула ему свою руку, обтянутую в эту осеннюю пору тонкой лайковой перчаткой.
– Одну минуту!
Тукачев открыл дверцу «Волги», сказал своему водителю несколько слов и вернулся к Ворониной:
– Весь к Вашим услугам.
На стоянке, куда он под ручку довел банкиршу, оказалось сразу несколько машин, поджидавших руководителя коммерческого банка «Молодость». В том числе и представительский, кофейного цвета, лимузин «Бентли». Туда, в салон, отделанный кожей и панелями из мореного дуба, и увлекла Воронина Тукачева. Когда же за ними захлопнулась дверца, пассажирка внезапно отдала водителю совсем иную, чем тому ожидалось, команду:
– Оставьте нас одних.
Повернув лицо, с насмешливо блеснувшим взглядом в сторону полковника, Галина Семеновна сбросила с себя, за ненадобностью, светский лоск:
– Ну что, мент, долго еще будешь Ваньку валять. Или давно не учили, как вести себя следует?
Но и сам Тукачев, однако, был вполне готов и к подобному общению с бывшей любовницей.
– Какая речь, что за изысканность манер? – не скрывая злости, той же монетой ответил Борис Сергеевич. – Или это, наконец-то, показываете истинное лицо любительницы шарить по чужим сейфам!
Воронина внимательно глянула в лицо, буквально преобразившегося при этих словах Тукачева. Перед нею теперь был уже не чиновник, взятый на крючок из-за финансовых махинаций, а вполне добропорядочный гражданин, требовавший компенсации за понесённый ущерб в их общем деле. Причем, не такой уж и смирный. Скорее, наоборот – в любой момент готовый дать отпор на все притязания к его личной свободе.
– Думаешь, бумаги те дерьмовые, что из сейфа были выкрадены, меня все так же волнуют? – размеренной своей речью Борис Сергеевич с каждым словом, будто, вколачивал между собою и Ворониной заостренные столбы крепостного частокол. – Ну, уж дудки!
– Успел подчистить концы и радуешься, как пацан, – возразила, озадаченная переменой, собеседница. – Не боишься больше проверки?
– Не только ее, но и всего остального, вплоть до служебного расследования и даже суда офицерской чести! – искренне расхохотался Тукачев.
– Мой рапорт, об увольнении с должности уже лежит на столе министра. А с гражданской штафирки, мелкого обывателя, какой прок?
Тон его стал даже назидательным:
– И Вам, Галина Семеновна, и тем серьезным людям, которые стоят в тени банка «Молодость».
Тукачева, явно, несло в кураже:
– Думал, вот, последний раз встретиться по-человечески. И, надо же, такой облом. Прямо разнос мне учинила красивая барышня.
И все же Тукачев лгал, что ему совершенно безразличен исход этой встречи. Да, действительно, через несколько дней он снимет погоны. Вот уже и к штатскому костюму привыкать стал, – уже не стесняется Борис Сергеевич и того, – что будет простым акционером небольшой такой шарашкиной конторы, что ворочает весьма крупными капиталами, застраивая коттеджами ближнее Подмосковье. Но ему, все так, же остро, как прежде, хотелось найти для себя новый источник доходов.
Потому, отправляясь на встречу с Ворониной, не исключал вероятность сатисфакции – возвращения, похищенной у него из сейфа, валюты. Да и простое любопытство толкало его на то, чтобы узнать больше о планах банкирши. Тем более что против нее Тукачев готовил такой свой козырь, круче которого просто не бывает. Хотя выкладывать его еще было рано. И все же чувствовал наверняка, что любые сведения о сыне Галины Семеновны могли приблизить развязку.
Лучшим же способом вывести самовлюбленную особу на откровенность оставалась только насмешка. Вот ее и пустил в ход новоявленный москвич. И не ошибся.
– Вот так-то. Полковник я ныне, считай, что бывший. И парня больше искать не могу с прежней интенсивностью. За что, разумеется, у Вас, милейшая Галина Семёновна, нижайше прошу прощения.
Он покаянно опустил глаза. И тут же поднял их обратно на красивое лицо приватной собеседницы. Глядя на нее с затаенным блеском бесовщины в глубине зрачков:
– Кстати, что там у Вас лично из последних новостей о Сергее?
– Новости есть! – столь же недружелюбно, как и он сам, парировала банкирша. – Но не столько о нем, сколько о Вас, дорогой господин Тукачев.
И так испепеляющее глянула на Тукачева, что кандидат в милицейские экс-полковники понял, что она нисколько не обескуражена откровениями, бывшего теперь уже своего помощника в деле возвращения сына безутешной матери. И насторожился, ожидая сильного хода с ее стороны.
Он последовал незамедлительно:
– Мы были готовы к Вашему рапорту об увольнении. Да и зачем теперь служба, коли сидишь на золотой россыпи?!
…Тукачев всегда считал себя «тертым калачом».
И в общеобразовательной школе, где среди сверстников выделялся не по годам хитрым, рассудительным и толковым нравом. И в армии. Там, пока другие травили байки в казарме, он штудировал учебники. Собираясь после увольнения в запас сесть за университетскую скамью.
К его сожалению, срочная служба свое взяла. Знаний не хватило. Кое-что серьёзно подзабыл. Потому, получив низкие оценки на вступительных экзаменах и не пройдя по конкурсу на юридический факультет, особо не огорчился. Нашел себе иную дорогу. А именно – просто перенес свои документы в Школу милиции. Куда оформился на заочное отделение.
Офицером он стал еще задолго до получения долгожданного диплома, когда перешёл с патрульно-постовой службы на кабинетную должность – в отдел борьбы с хищениями социалистической собственности – ОБХСС. А уж там проявилось истинное применение его таланта играть на струнах слабостей людских дул нужную мелодию.
До сих пор Борис Сергеевич считает, что все шло вполне удачно до встречи с этим лохом Дадюшиным. Слов нет – немало средств наварил в свое время Тукачев с его помощью, пока сам Валера же не подкосил под корень своего благодетеля.
Но, к счастью, было поле для маневра, сам себя хвалит Борис Сергеевич за своевременно проявленную дальновидность. И вот, когда, казалось бы, оправился от удара судьбы – вышел на светлую полосу жизни, эта стерва, Воронина, упоминает о золоте.
– Что за россыпи? Откуда? – смахнув с лица легкую озабоченность, запротестовал было Тукачев.– Я не понимаю ваших намеков.
– Разве? – с иронией спросила Воронина. – И дело врага народа Кузьмина Вы в архиве, разве, не читали?
Она, совершенно  лучезарно улыбнулась своими пухлыми, сейчас ярко-красными от помады губами, и, выговаривая каждое слово, чётко сказала, гордясь собственной осведомлённостью:
 – И не знаете, господин бывший полковник милиции, что именно к нему подался из лагеря мой мальчик?
При последних словах уже не насмешка, а такая ярость сверкнула в черных глазах банкирши, что Тукачев, непроизвольно, как от удара, втянул голову в плечи:
– Но, откуда Вы об этом догадались?
– Оттуда же, откуда появился и дубликат ключей от вашего сейфа. Откуда информация о каждом шаге, любом телефонном разговоре!
Воронина говорило много такого, о чём следовало бы и помолчать. Но чувства были сильнее здравого смысла. Потому она и откровенничала, явно, сама не желая обрывать разговор на самом интересном месте.
Выговорившись, она вальяжно устроилась на своем сидении в салоне автомобиля, закурила сигарету и, вместе с дымом выдохнула требование:
– Теперь, все это же самое, мне расскажите лично. Докажите, что не осталось камня за пазухой. Начинайте. Подробно и по порядку.
– С чего именно начать? – все еще хорохорясь, поинтересовался Тукачев. – Много чего удалось раскопать из прошлой жизни наших с Вами общих знакомых.
У него на минуту появилось желание хорошенько ударить эту красотку по её румяному от волнения лицу рукояткой служебного пистолета. А когда брызнет кровь из обезображенного личика, выскочить поскорее из «Бентли» на свободу. Туда, где его ждала собственная машина с водителем, заранее предупрежденным о возможной опасности.
Но в окна лимузина хорошо были видны здоровяки, настороженно ожидавшие у машины окончания разговора ее пассажиров. Одни из них прилетели вместе с Ворониной новосибирским рейсом, не осталось не замеченным для отставного полковника, другие ждали в машинах у аэропорта. И, даже открой Тукачев стрельбу из своего служебного пистолета «Макарова», больше чем на пару выстрелов его не хватит.
– С чего, спрашиваете, следует начать? – тем временем переспросила «сибирская красавица». – А хотя бы с того, начните…
Банкирша откровенно рассмеялась над сомнениями Тукачева:
– Что расскажите, как это в наше время очень просто из замшелых бериевских палачей, вдруг становятся демократическими писателями?
– Он вовсе не палач! – поникнув головой, произнес Борис Сергеевич. – Нормальный ветеран правоохранительных органов.
Следом сказал именно то, что думал:
 – Без таких специалистов как он, и прежде не обходилась репрессивная машина государства. Да и теперь такое занятие не потеряло своего значения, вполне востребовано в некоторых структурах.
– Вы хотите сказать, на современном языке – киллер, наемный убийца опять в штате ваших недавних коллег!
Борис Сергеевич отвечать на риторический вопрос не собирался, да и не успевал, захоти этого. Потому, что Воронина, своей новый фразой окончательно пресекла последнюю увертку Тукачева:
– Ну, дело, впрочем, не в том, кто по профессии Савелий Петрович Казарин. Главное – как Вы с ним договорились о связи.
Большего удара Борис Сергеевич не ожидал. Все свои дальнейшие планы он строил на том, что с помощью Казарина выведает у старого шамана подробности о золоте теленгитов. Был и довод, против которого Кузьмину не оставалось шансов на сопротивление, упомянутый в разговоре Тукачева с его сообщником из гаражного кооператива.
 – Его уже «пробовали на зуб» мои бывшие коллеги: и били, и пытали, и гноили двадцать пять лет на каторжных работах, – откровенно сомневался тогда Казарин. – Но это все было делом напрасным.
Ветеран вопросительно уставился на своего покровителя:
 – Чем же мы его таким проймём, чтобы отрёкся от прежних убеждений и выложил всё без утайки?
– Теперь же старик все скажет! – попытался убедить Тукачев своего давнего «стрелка» по живым мишеням» перед отправкой в тайгу.
– Это почему же? – в последний раз усомнился тогда Савелий Петрович.
– Потому, что он у себя беглого тюремщика прячет, и за его благополучие отдаст все на свете.
Этот их разговор в гараже Казарина состоялся сразу после того, как Тукачева осенила, после изучения архива, мысль, закончить то дело, что бросили на полпути следователи НКВД.
Потому, назначая встречу, Борис Сергеевич нисколько не сомневался в согласии Казарина вылететь в тайгу. А на тот случай, если бы киллер отказался, оставалось последнее средство надавить на старика – алмазы. Те самые, что тот взял у раненого Сергея и не отдал Тукачеву.
Что бриллианты именно у лысого убийцы, Борис Сергеевич узнал из первых протоколов допроса Калуги. Потом, правда, тот не стал настаивать на первоначальных показаниях, видя явный скепсис следователей. Зато Тукачев и это, как говорится, «намотал на ус».
– Если я всё-таки не поеду? – тем временем, как по сценарию произнес свою реплику Казарин. – Какой из меня писатель!
– Тогда вернешь камушки, я на них другого найму, – невозмутимо парировал его возражения полковник. – К тому же еще больше потеряешь, не получив и своей законной доли из таежного клада.
Тут он и рассказал ветерану «органов» о самородках, собранных племенем теленгитов за сотни лет их существования в Мариинской тайге. Даже, чуть ли не по памяти, цитировал заявления партизан, с которыми когда-то Кузьмин воевал в гражданскую войну:
– В отряд он принес целую котомку самородков, на которые купили у восставших против красных, чехов и словаков оружие.
Приведённый факт возымел действие, если можно было судить по искрам алчности, загоревшимся в глазах Казарина. И Тукачев продолжил «ковать железо пока оно горячее», убеждая сообщника отправиться на особое задание:
– Самородки кучами не валяются. Значит, их Кузьмин где-то нагреб, чтобы спасти своих соплеменников, взятых карателями в заложники.
И вот тогда, довольно призрачный свет золотых самородков окончательно пленил Казарина:
–Я согласен!
Решение проблемы того, как и когда ему попасть на таежное зимовье? – взял на себя Тукачев. Документы и липовое ходатайство о содействии литератору Казарину, оформил он же. И теперь только ждал, когда поступит долгожданный сигнал из тайги. И даже со службы уводился на пенсию раньше времени, по тому же поводу, чтобы в нужный момент не оказаться занятым иными делами.
Следовало сразу быть готовым к вылету в тайгу.
– Так, что за сигнал будет от Казарина? – переспросила Воронина, внимательно выслушав покаянный рассказ Тукачева.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
План побега, как и договаривались ранее, предложил Сергею смотрящий зоны уголовный авторитет Кент-Максимов.
Придумка его была всем хороша. Не считая одного: – Едва не задохнулся Калуга в своем смолистом убежище, ожидая наступления ночи. Хотя и имелись небольшие щели между, свеженапиленным брусом, а все же голова пошла кругом от терпкого запаха пихтача.
И вот здесь, впервые за все время пребывания в колонии, Сергей с добром отозвался о своей работе в штрафной бригаде. Лишь привычка, выносить ядовитые испарения креозота, которым изо дня в день вели пропитку железнодорожных шпал, позволила парню собраться с силами, преодолеть новые испытания.
...Едва товарный состав прошел контрольную проверку охраной и тронулся в путь, методично пересчитывая тряской рельсовые стыки, как беглец принялся за дело. В ограниченном пространстве, оставленном для него между брусьями будущего сборного домика, нельзя было говорить об особых удобствах работы с примитивным плотницким инструментом. Но все же, как говорится, некого было в том винить. Сергей сам выбрал собственную участь.
И едва появилась возможность для работы, он взялся за острое долото и киянку – массивный деревянный молоток. Орудуя ими в минуты движения состава, когда никто не мог, за стуком колес, услышать посторонний шум из штабеля бруса на грузовой платформе, Калуга к ночи вырубил в двух верхних, потолочных брусьях своего убежища дыру, достаточную для того, чтобы выбраться наружу.
Чувство свободы, ворвавшееся в легкие беглеца с глубокими глотками свежего воздуха, едва не подвели Калугу. Качаясь, как пьяный, Сергей подошел к краю платформы, и долго не мог выбрать место, куда можно было спрыгнуть. Наконец, дождался прояснения в, одурманенном смолистым духом, мозгу. После чего, резко оттолкнувшись от платформы, спрыгнул вниз под откос, стараясь держать при этом направление по ходу движения состава.
Всю ночь Калуга шел, не давая сломить себя усталости. С каждым новым шагом стараясь как можно дальше уйти от линии железной дороги. Понимая при этом, что именно там и будут вести свой поиск преследователи.
Сориентировался он на местности в первом же поселке, куда вышел после многодневного блуждания в тайге. После чего начал действовать, дождавшись наступления темноты. Теперь, когда встречные не могли, при всем желании, определить по одежде – кто перед ними, простой заезжий горожанин, приехавший сюда в гости, или беглый зек? – Сергей смело пошел в центр поселка.
Его расположение он успел хорошо изучить с высокой, раскидистой сосны, забравшись на вершину которой, он весь световой день хоронился там, в густой хвое. В том числе несколько часов высматривая улицы и дворы.
Крепкий крестовый дом, с трехцветным флагом над крыльцом был в самом центре поселка, из трех десятков, рубленных сосновых, строений. Огороженный штакетником, он примыкал к небольшому мемориалу с высокой стрелой обелиска. Судя по всему, догадался Калуга, установленному в честь земляков, павших в прошлую войну.
К тому моменту, когда жизнь в поселке, оказавшемся совхозным отделением, замерла до утра, беглец наоборот готов был на любое испытание. Без помех добравшись до поселкового Совета, он единственным своим оружием – достаточно тяжёлым, поднятым еще у железнодорожного полотна – острым железным костылем поддел пробой висячего замка. Слегка заскрипев, тот поддался и, словно нехотя, вылез из своего гнезда в древнем, полусгнившем косяке.
Войдя внутрь и подсвечивая себе спичками, Калуга нашел то, что искал: – Прибитую к стене административную карту. Как оказалось, уже не того региона, где располагался его бывший лагерь, а другого – соседней области.
Убедившись в том и найдя на карте свое нынешнее месторасположение, еще парень к своей радости понял, что стал теперь даже ближе прежнего к месту, к которому стремился, а, следовательно, можно было довольно быстро добраться до цели. Но для этого требовались кое-какие вещи. Потому Калуга прошёлся по кабинетам провинциальной сельской управы.
Здешний избранник народа, возглавлявший поселковое самоуправление, не отличался, как видно, пуританским нравом. Это незваный гость понял, найдя в шкафу немалые остатки недопитого и недоеденного в ходе недавнего пиршества. В том числе – наполовину опорожненную бутылку водки и несколько пирогов с картошкой и капустой, завернутых в газету. Все это, как и потрепанный председательский плащ, висевший на вешалке у входа в кабинет, с этого момента должны были пригодиться Калуге в его дальнейшей дороге.
Судя по расчетам, сделанным беглецом в пути, завтра была суббота, за ней – воскресенье. Словом – выходные дни. И всего похищенного – раньше будущего понедельника сельсоветчики могли не хватиться. Значит, у него был небольшой выигрыш во времени перед теми, кто уже вел розыск уголовника, совершившего крайне дерзкий по исполнению, побег из лагеря.
Приодевшись и с картой, свернутой и засунутой в карман чужого плаща, Калуга вышел наружу. На крыльце он не забыл вогнать обратно на прежнее место в косяк двери пробой с накладной щеколдой и замком. После чего уже ничто не задерживало путника в последнем на его пути населённом пункте.
...Ночь стояла лунной и безоблачной.
Мириады звезд, рассеянные по безбрежной черноте неба, хорошо читались любому, хотя бы мало-мальски разбиравшемуся в хитростях ориентирования на местности. И Сергей, точно насчитав свой будущий маршрут, отправился в свой путь по таежным чащобам. Таким образом, чтобы пешего хода было меньше. Тогда как скоротать его за счет технического прогресса – попытками воспользоваться попутным транспортом, – он не решался.
Из рассказов солагерников, да и по своему опыту понимал: – Там-то, как раз, в людных местах – на транспорте, только и ждут его теперь, разослав приметы сотням людей, связанных в той или иной форме с органами внутренних дел. Сергею же, с его опытом, можно было и в тайге существовать весьма неплохо, двигаясь при этом к намеченной цели без опасений быть застигнутым погоней.
Ночевал он под сухими кронами деревьев. Выбирая для этого то раскидистый кедр или пихту с их готовым "шалашом" под нижним ярусом ветвей. Там же, под пологом из тяжелых колючих веток, добывал и пропитание – бурундуков и рябчиков, которые легко шли в силки. Нити для этих своих ловчих инструментов беглец добывал все из того же плаща, выдергивая их из крепкого защитного материала.
Деревья, где следовало искать прибежище, жирующих в эту осеннюю сытную пору зверьков, он легко определял по верхушкам пихтачей. Находил их там, где вверху торчали стерженьки от спелых шишек. Подсыхая и рассыпав семена, они служили отличной приманкой разным таежным обитателям. Как и начинавшие спеть кедровые орехи в тугих еще смолистых шишках, похожих на ручные гранаты.
Не брезговал он и грибами, в эту теплую позднюю осень уродившимися, к его радости, как никогда.
В чай, что кипятил на костре в большой консервной банке, подобранной у одной из дорог, отыскивал ягоды брусники, ещё бросал туда сухие бульбочки красного шиповника. А то и, не осыпавшиеся еще, грозди янтарной костяники.
Словом, двигался уверенно и достаточно быстро. Сверяя иногда свой путь выходами или к жилищам людей, или на основные транспортные магистрали. Так и добрался, наконец, до угодий, известного ему Леспромхоза, разместившегося в большом кузбасском селе Чумай, тянувшемся на многие километры вдоль, полноводной теперь, горной красавицы – реки Кия.
Вот и замкнулся круг! – при этом горько усмехнулся про себя Сергей. Вспомнил, как впервые оказался в этих краях, увлекаемый желанием освоить таежную премудрость у деда своего погибшего друга – Степана Маркеловича Кузьмина. И до сих пор не забыл, что именно здесь, в Чумае, жил старый друг последнего хранителя тайн теленгитов – добрейший Иван Изотович Гапонов.
К нему в окно дома и постучал Сергей, поздней ночью добравшись до своей промежуточной цели.
– Заходи, парень, давно ждем! – приветливо встретил его хозяин. – Садись, поужинай, чем Бог послал, да отдыхай с дороги. Небось, совсем отвык от домашней пищи «за колючкой»? А за столько дней совсем и ногами притомился!
– Откуда знаете, что я с зоны сбежал? Неужели милиция наведывалась? – спросил Сергей, после сытного ужина присаживаясь рядом с Иваном Изотовичем.
К этой минуте тот уже вполне невозмутимо пускал густой дым от папиросы в открытую печную дверцу и, судя по всему, был полностью готов к такому разговору «по душам» и с полной откровенностью:
– Милиции про меня и наше с тобой знакомство ничего неизвестно, – не скрыл Гапонов. – Просто Степан Маркелович еще летом предупредил, что ты можешь попросить о помощи.
И на другие вопросы гостя столь же обстоятельно ответил хозяин, не побоявшийся принять в своём доме беглеца. После чего рассказал о планах спасения долгожданного гостя:
– Завтра день еще здесь у меня в тепле побудешь. Отдохнешь хорошенько. После чего нужно будет собираться в дорогу.
Сам путь сулил быть короче, чем мог предполагать Калуга. Уже потому, что Гапонов продолжал удивлять его своей щедростью:
 – К тому же километры таёжные сэкономишь. Не всё тебе только пешкодралом идти придётся. Я тебя, парень, на своей моторной лодке «Казанке», как в былое время, в верховья Кии мигом домчу.
Поймав на себе благодарный взгляд захмелевшего от сытости Сергея, он решился и ещё на одну откровенность:
 – Да, и еще...
Хозяин глубоко затянулся папиросным дымом. Изучающе глянул на, осунувшегося в долгом нелегком пути, парня:
– Степан Маркелович велел на словах передать, чтобы ты вспомнил про Бай кайэн – священную березу...
Больше о том, что ждет Сергея, они не говорили. Но парень и без того понял самое для себя главное: – Дед Степан дал ему намек о том, где оставил послание.
Следующей ночью, опасаясь ненужных встреч и любопытных взглядов, Гапонов на своей неизменной моторной лодке свез Сергея до самого верховья реки. Да и там, не остановился, а домчал прямо до протоки, непосредственно, откуда шла тропа к одной из вершин Кузнецкого Алатау – Большому Таскылу.
Теперь он был дома.
...Придя на место древнего стойбища племени теленгитов, Калуга, первым делом, заглянул в лабаз, стоявший там высоко над землей на своих мощных бревенчатых подпорках. Там, как и предполагал, нашел весточку. Это был, завернутый в бересту, лист бумаги, вырванный из амбарной книги, какие выдавались для наведения учета, всем сотрудникам заготовительных организаций.
Сам листок оказался грубовато исписанным химическим карандашом, каким обычно старик вел подсчет, сделанных в тайге, заготовок. Почерк Кузьмина, хорошо изученный по письму, пришедшему в посылке, Сергей узнал сразу. А, вчитавшись в немудреный текст, невольно расплылся в улыбке: – Милый дед. Все он умеет предвидеть!
«На нашей заимке, как писал старый шаман, могут быть нежелательные гости. Потому Сергею следовало идти не прямо туда, а в самую отдаленную избушку их охотничьего обхода»
Сергей знал то место как свои пять пальцев. И не случайно, именно там уже вдвоем они в первую его таёжную зиму проложили свой самый удачливый маршрут. Потому всё для него было просто и ясно.
...До указанного места Калуга добрался безо всяких помех. Ориентируясь на знакомой местности, как опытный почтальон на городской площади, Калуга легко нашел свое новое жилище. Вполне, как оказалось, готовое принять постояльца.
Упрятанная под мощными густыми кронами старого кедра, небольшая избушка была загодя отремонтирована и весело блестела на солнце стеклом в единственном небольшом окошке, выпиленном в бревне под самой крышей строения.
Нехитрая обстановка – железная жестяная печка, сделанная давным-давно по заказу, широкие дощатые нары, стол и скамья – обнаруженные внутри избушки, были с прежних пор хорошо знакомы Калуге. Зато новинка – подвешенный от мышей и бурундуков под самый потолок, узел с прежней одеждой Сергея и карабином «Барс» внутри его, говорили конкретно, кому именно предназначалось жить в этой уединенной глуши.
– Вот я и дошел! – вслух сказал путник, как поздоровался и с домом, и с незримо присутствующим в нём Кузьминым.
После чего парень присел у стола. Оставалось выяснить главное: – Зачем он понадобился здесь?
Только ответить на вопрос мог лишь один человек на свете – сам дед Степан. Оставалось только дождаться его прихода.
Скрип рассохшейся скамьи под Сергеем был единственным ответом на его слова – полные и радости от возвращения в родные места, и горечи, что не так как теперь, не в такой, совершенно незаслуженной роли всеми гонимого преступника, хотелось бы здесь вновь оказаться.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Теплая сухая погода, установившаяся в тайге, подвигла хозяина зимовья приучить своего постояльца к самой простой физической работе. Хотя тот, после первой своей «самостоятельной» на пару с Кузьминым тетеревиной охоты и так с головой ушел в промысловое дело.
И не только в это. Увлекся писатель, как на грех, ещё и рыбалкой на хариуса. Ради чего упросил-таки Степана Маркеловича научить его удить из самой стремнины их горной речушки эту красивую, серебристую, верткую в воде, зато бесподобно вкусную, как в ухе, так и в жарехе, рыбешку.
Несколько уроков с удочками, где вместо наживки крючок «вооружался» лишь пестрыми перышками, сделали из Казарина заядлого рыболова. Порой, запасшись лишь сухарями и куском отварного мяса, он на целый день уходил к той дальней речке, где впервые увидел, как охотятся на тетеревов. И хотя не всегда возвращался с более-менее приемлемым уловом, Кузьмин лишь улыбался в густую бороду, мол, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. Как оказалось, ему даже были на руку эти отсутствия писателя, который теперь перестал лезть в душу со своими расспросами.
Зато Казарина рыбалка привлекала совсем иным. Уйдя подальше от зимовья – вверх по течению быстрой горной речушки, он отставлял в сторону удочки и часами бродил по плесам, высматривая под ногами – не блестит ли где среди гладкого галечника и жаркий глазок очередного самородка.
Несколько штук он уже отыскал и твёрдо уверовал в то, что в местах, не тронутых старателями, можно найти – во много раз больше драгоценного металла. При этом в его богатом воображении уже представала картина того, как могла выглядеть сокровищница теленгитов, о реальном  наличии которой он уже ни сколько не сомневался.
Рыбу же удил в конце своего очередного похода. Предварительно спрятав основную добычу – золото в заветном тайнике, умело устроенном под кряжистой, сваленной грозой, лиственницей. Зато своим уловом, пусть и не очень щедрым, подтверждал цель отлучек из дома.
В другом Казарину пока не везло. Примет тому, что старик-охотник ждет у себя беглого зека, пока не было. Значит, – понимал Савелий Петрович, не явился тот на зимовье. Потому проваливался их с Тукачевым план – с помощью шантажа выявить золото, погибшего в застенках колчаковцев, племени таежников.
От того-то, на всякий случай и делал он собственный «золотой запас». Опять же, за этим старательским увлечением и время для Казарина теперь шло гораздо быстрее, чем обычно.
Вот и сегодня он вновь собирался к ручью. Приготовил удочки, нагреб в кладовой из фанерного ящика сухарей, затарив ими полные карманы своей штормовки. Только далее приготовлений ничего с рыбалкой не вышло.
– Оставь пока своё баловство с удочками! – остановил его, вернувшийся в избушку, Кузьмин.
До этого, с самого утра он невозмутимо колдовал себе в небольшом амбарчике на подворье. И вот вдруг вспомнил о дармовой рабсиле.
– Пора, Савелий Петрович, серьезную работу делать, заявил таёжник. –  Или ты думаешь, тебя задаром сюда забросили?
– Пожалуй, что нет, ответил тот. – Обещал тебе помогать, когда уговаривал начальство из Заготконторы, разрешить мне поработать в тайге, на зимовье.
И по другому поводу не стал спорить, явно недовольный сейчас Казарин.
 – Так, что нужно от меня? – поинтересовался он. – Какая такая срочная помощь вдруг потребовалась?
– Шишковать пойдем! – ответил Кузьмин. – Нынче хороший сезон для кедрового ореха. Всего раз в пять лет такой бывает. Вот и потешимся на славу.
Он внимательно глянул в лицо собеседника, словно изучая его на предмет готовности к внезапной работе:
– Не задаром, конечно. Все что заработаешь, твое будет!
Казарин встретил его предложение с таким наигранным воодушевлением, что успокоил хозяина, решившего, что такой помощник в самый раз будет!
Больше недели отняло обещанное «развлечение», оказавшееся, на самом деле весьма нудной и тяжелой работой. В нескольких кедрачах, расположенных неподалеку от избушки Кузьмина, сначала с помощью больших колотов – поленьев, привязанных к стволу веревками, они обили спелые шишки на землю. Потом, собрав в мешки – доставили к амбару.
Когда созданные ими немалые запасы, по мнению уставшего Казарина, стали превосходить все разумные пределы, Степан Маркелович счел возможным сжалиться над горожанином.
– Ладно, пожалуй, хватит, – заметил бородач. – Обычно столько и отправляю в город каждый удачливый год.
Он сходил в амбарушку и оттуда позвал к себе новоиспеченного шишкаря:
– Савелий Петрович, подсоби-ка!
Вдвоем они вытащили на свет нехитрое приспособление, никогда прежде не виданное Казариным. Оно состояло из древнего как мир, деревянного корыта и ребристых вальцев, укрепленных над ним. Все же вместе очень напоминало обычную бытовую стиральную машину с ручным отжимом белья.
– Ну и рухлядь! – удивился Казарин. – Явно музейный экспонат.
– Зато вещь, безотказная! – возразил на его насмешку таежник.
Он благодарно провел рукой по приспособлению:
– Это – традиционная рушилка для кедровых шишек. Будем с ее помощью орехи готовить к отправке в город.
Вместе, во всём следуя указаниям Кузьмина, установили агрегат на большом куске, загодя приготовленного, брезента. После чего промысловик подставил под валки вместительную корзину, какие плел сам же из хлестких порослей краснотала, в изобилии росшего у ручья.
Опорожнив в корыто едва ли не целый мешок шишек, Степан Маркелович велел Казарину крутить ручку валков. Заскрипев, те подались, начали сминать своими ребристыми зубьями сухие спелые кедровые шишки. Внизу, в корзину, с шорохом посыпались шелуха и крупные коричневые орехи.
В этом занятии работы хватало обоим. Пока один вертел и вертел, ненасытные жернова давилки, другой, с помощью крупного решета, провеивал содержимое, быстро наполнявшихся до краев, корзин. При этом отсеивая орехи от шелухи. Когда амбарушка была заполнена мешками с, готовым к отправке, кедровым урожаем, и осталось совсем немного непочатых шишек, Кузьмин дал отбой.
– Все, лады! – к великой радости Казарина, заявил хозяин зимовья. – Эти шишки в естественном виде, вместо гостинцев вертолетчики себе заберут.
– Какие вертолетчики? – заинтересованно уставился на него, оторвавшись от надоевших валков, Казарин.
– Те, которые скоро за орехом прилетят, – как ни в чём, ни бывало, ответил Степан Маркелович. – Тут мы им, почитай, одни на целый борт наготовили.
Довольная улыбка при этом осветила загорелое бородатое лицо Кузьмина:
 – К другим заготовителям, и заворачивать не придется.
Порадовав желанным известием о предстоящем визите посланцев начальства, Кузьмин, между тем, сам не горел желанием торчать последние – теплые деньки в пустом ожидании.
– Пока снег не лег, пойду я, да обходы проверю, – указал он гостю. –  А ты встретишь вертолет, отдашь орех, и все остальное, что в амбарушке заготовлено.
В подтверждении своих слов, он сводил Савелия Петровиче в амбар, где показал груз для вертолёта – фляги с медом, сушеную чернику и прочее.
А когда вышли из полутёмного помещения на солнечный свет, прямо на широком пандусе, ведущем в строении, дал последнее указание:
 – Ребята сами фактуру на приемку всего этого добра оформят.
Ответа от помощника он не ждал, как и любых возражений. Вместо этого продолжил инструкции.
– Ты Савелий Петрович, если, разумеется, надоело в здешних местах мхом покрываться, тоже можешь с ними отчалить, – услышал Казарин. –  Заодно и свою долю за орехи в кассе получишь.
Озадаченный «писатель» только утвердительно кивнул головой на предложение хозяина зимовья. Ничего другого ему просто не оставалось.
С вечера начались сборы.
Проверив походный рюкзак и приготовив дробовую двустволку к охоте, пересчитав патроны, Степан Маркелович утром ушел не прощаясь. Просто исчез из жизни Казарина с первыми лучами позднего осеннего рассвета, когда еще Савелий Петрович нежился в своем теплом пуховом спальном мешке, привольно разброшенном на широких тёсаных из кедра полатях.
О том, что он остался на зимовье один, Казарин понял, лишь тогда, когда не услышал привычного утреннего ворчания, которым его всякий раз встречал на крыльце, невзлюбивший гостя, Таскыл.
Сейчас собаки не было, обрадовался постоялец, да и пустовал крюк у дверей, где обычно весел плотный брезентовый плащ таежника. Но и это не очень расстроило гостя, получившего ясное и недвусмысленное предложение: – Собирать вещички.
Золота у него к этому моменту было уже собрано предостаточно. Оставалось только с умом воспользоваться предоставленной свободой для самого тщательного досмотра жилища.
Хотя все содержимое последних закутков избушки Казариным было и прежде, весьма кропотливо изучено еще в недолгие отлучки Кузьмина, когда старик просто ходил за дичью.
Но дело – есть дело. И доскональный шмон прошел по всем правила. Правда, снова не дав ничего стоящего насчет присутствия беглеца. И теперь оставалось лишь досадовать на жалкую участь бездельника, уготованную ему хозяином. Ведь, ожидая вертолет, не уйдешь более на речку, покопаться в золотом галечнике, сетовал Казарин, внимательно при этом прислушиваясь к звукам над тайгой. В надежде различить звук приближающегося вертолета.
И все же недаром в народе метко говорят, что все, имеющее начало, рано или поздно кончается. Закончились и дни ожидания гостей с «большой земли».
Сначала басовитый рев двигателей, посвист винтов выгнал Казарина из избушки на поляну. Затем он и воочию увидел винтокрылую «стрекозу», заходящую на посадку посреди широкой поляны у зимовья.
Приземлившись, экипаж выбрался на богатое луговое разнотравье из своей душной кабины. Отсутствие на месте хозяина не очень-то удивило пилотов. Много лет зная Кузьмина, они, порой, сами забирали у него, заранее припасенный к вывозу в заготовительную контору груз. При этом ни сколько не сомневаясь в том, что таежник в нем полагается на обычную в их общении порядочность. Да и то, что привезли сюда, просто стаскали в избушку и оставили там безо всякой расписки получателя.
– Ну а Вы, товарищ писатель, не желаете ли с нами обратно в цивилизацию из этой глуши? – спросил командир у Казарина, помогавшего им выгружать, все привезенное заготовителю по его прошлой заявке.
Казарин, не так уж долго раздумывал над ответом. Его хотя и влекло столь заманчивое предложение, но оставался ещё и уговор с Тукачевым, так, пока еще до конца и не выполненный:
– Нет, пожалуй, не полечу. Еще побуду здесь до весны. Материал сложный, сюжет книги никак не вытанцовывается.
– Ну, как знаете, а то место на борту есть.
Перед этим разговором загрузка ореха и прочего произошла настолько же быстро, как и предыдущая выгрузка городских товаров.
Не считая, конечно, небольшого недоразумения.
Казарин, успевший осмотреть все мешки и коробки – что доставил « с большой земли» вертолет, с одной из них вернулся обратно:
– Это ребята, вы, наверное, по ошибке, выгрузили?
– Почему? – удивился второй пилот, отвечавший за груз.
– У старика нет карабина «Барс», а вы ему столько патронов оставили.
– Как это нет? – усмехнулся вертолетчик. – Неси обратно. Степан Маркелович, никогда и ничего не нужного себе не закажет.
Тогда пилот тут же потерял интерес к инциденту, переключив свое внимание на погрузку мешков с орехом, сушеной ягодой и грибами. А вот Казарин вещие слова взял на заметку. И когда все было с погрузкой закончено, и экипаж собрался, было, взлетать с гостеприимной поляны, командир вдруг увидел через остекление кабины, бегущего к машине писателя:
– Решился все-таки лететь с нами, – безобидно ухмыльнулся вертолетчик.
Но он ошибся. Совсем иное торопило Казарина к вертолету.
– Ребята, будьте добры, дать в городе телеграмму, – стараясь перекричать рёв турбин, обратился он. –  Вот текст и деньги.
Протянутый им сверток взял бортмеханик, перегнувшись через порог двери.
– Хорошо отец, не волнуйся, – пообещал он. – Все исполню как надо.
Когда «МИ-8», загруженный, что называется, под завязку, взял курс на город, командир придумал, как скоротать время. Для этого поинтересовался:
– Что это так раззадорило писателя на телеграмму?
Бортмеханик развернул перед собой серый лист оберточной бумаги, в котором были деньги и исписанная страница из блокнота:
– Вот адрес московский. Какого-то Тукачева поздравляет с Днем рождения.
– Надо же, а так торопился из-за пустяка, – заметил командир.
После чего совсем выкинул из головы мысли о чудаках, тратящихся на безделушки, вроде таких поздравительных посланий.
…Совсем по-другому оценивал телеграмму ее автор. Савелий Петрович, с трудом переводя дыхание от бега к, едва не улетевшему, так не во время, вертолету, испытывал теперь настоящую радость: – Дело сделано. Борис извещен. Скоро мы будем богатыми как Ротшильды.
Случайная оговорка вертолетчика о том, что Кузьмин лично заказал патроны к карабину «Барс», которого у него нет на зимовье, подтолкнула Савелия Петровича к счастливому, как ему показалось тогда, озарению. Есть, значит, в окрестной тайге еще одно место, которое скрывает Кузьмин.
Он довольно потер руки: – Там и карабин, там и беглец. Уж, не к нему ли старик и сейчас отправился, столь ловко найдя способ, как избавиться от нежелательного попутчика?
Все сходилось к тому, что Сергей Калуга был здесь и нужно срочно давать сигнал полковнику. Казарин, окрыленный догадкой, успел торопливо набросать текст будущей телеграммы и передать его экипажу.
Так что теперь считал свою надоевшую миссию почти выполненной!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Самый дальний обход в охотничьих угодьях Кузьмина был и самым трудным по его обслуживанию. Другие промысловик проложил в нескольких распадках, выходящих на поляну с зимовьем. И, чтобы в сезон обойти капканы и ловушки, поставленные на пушного зверя, вполне хватало светового дня.
Выйдя рано утром, еще до наступления вечерней темноты охотник добирался до избушек-времянок. Там, переночевав и обработав шкурки пойманной живности – от попавшихся по собственной неосторожности куниц и соболей, до подстреленных белок, можно было повторять всю процедуру в обратном порядке.
А вот один из обходов потому и назывался дальним, что идти по нему промысловику было труднее всего. Едва приметная, да и то, лишь опытному глазу, тропа уводила сначала в распадок. Потом, петляя между зарослями жимолости, ольховыми рощами и могучими стволами пихт, взбиралась по склону не крутого, но высокого хребта. Уже за ним, в каньоне, образованном тремя такими же внушительными валами каменистой почвы, поросшей мхами и черновой – хвойной тайгой, покоилась небольшая, даже на большинстве карт не значащаяся, долина.
Ее и выбрал когда-то сам Степан Маркелович для второго, пусть менее солидного, зато уже абсолютно никому не известного, кроме него и Сергея, зимовья.
Особенно ценя то, что, не зная, как следует тропы, попасть сюда можно было, лишь случайно, да и то, поднимаясь вверх по реке, изобилующей крутыми перекатами и скальными прижимами, служившими естественным препятствием для нежелательных гостей.
Все это Калуга неплохо знал и раньше, за те сезоны, что провел в тайге вместе с Кузьминым. Но еще лучше изучил, обосновываясь в долине на постоянное место жительства.
Он и сам понимал, что теперь ему заказана дорога в зимовье, где часто бывали вертолеты заготовителей, забиравших таежную продукцию, и оставлявшие «городские товары». Да и просто засада была вполне допустимым делом. Ведь, в чем не сомневался Сергей, от милиции не в секрете то место, где мог бы появиться он, решись вернуться на старые места. Потому Калуга обживался обстоятельно, не зная дальнейших планов старика насчет себя самого.
Добравшись до настоящего дела, он с удовольствием работал от зари до зари. Заготовил сначала на зиму несколько поленниц дров. Нарубленных их из павших стволов сухостоя. Перерывы делал разве лишь на то, чтобы подстрелить дичину для похлебки, куда добавлял грибы и мял головки дикого лука.
Разнообразила стол рыбная ловля. Дававшая, к тому же, возможность навялить впрок все то, что попадалось на крючки удочек и спиннинга, также оставленных ему Кузьминым, в качестве подспорья. Благо, что и соль имелась в предостаточном количестве, радовался Калуга. Потому можно было не экономить ее, пересыпая потрошеный улов.
...Речка хоть и была неглубока – едва ли по колено рыболову, однако, буквально, кишела хариусами – чудными созданиями, способными стремглав передвигаться даже навстречу стремительному горному потоку. Тогда как, замеченная, невдалеке от избушки, глина, позволяла радовать хозяина долины и подлинным деликатесом. Лишь выпотрошив рыбину, оставив на ней мельчайшую, серебристую чешую, Сергей обмазывал очередного хариуса глиной. И в таком виде зарывал до готовности под будущим кострищем.
Печь в избушке разжигать было еще рано в эти теплые осенние дни. Потому и пользовался пока костром. Когда вскипал на его живом огне котелок с традиционным и любимым смородиновым чаем, Калуга ворошил прогоревший жар. Извлекал из-под ярких, не до конца прогоревших углей то, что ему было нужно. А именно – твердые, обожженные до красноты кирпича-сырца чудесные на вкус глиняные «пироги с рыбной начинкой». И уже тогда начинал любимое пиршество. Обломав податливую хрупкую кожуру, Сергей извлекал из-под нее ароматную сочную рыбу, какой не подавали в самых лучших ресторанах мира.
И все же, как ни вкусны дары таежной жизни, но не забывал парень и об основном – подготовке к предстоящему охотничьему сезону. По нескольку раз прошел он вдоль и этого дальнего, и других обходов. И не ради простого моциона, а переделав множество дел. В том числе разобрал завалы из, обрушенных ветрами, деревьев. Тем самым, приготовив себе и деду Степану нормальный путь от капкана к капкану.
Прорубил в, появившихся за лето, кустарниках, он и трассу будущей лыжни. Словом, играючи выполнил все то, на что самому Кузьмину понадобилась бы не одна неделя.
...Все это не оставил без внимания старый таежник, отправившись навестить беглеца в его новом убежище.
Видя следы хозяйственной деятельности умелого парня, Степан Маркелович только довольно улыбался в бороду, будучи теперь твёрдо уверенным, что такой в тайге не пропадет. Здесь он – точно, как дома.
К ночи путник, перевалив через седловину хребта, дошел до укрытия Сергея. В наступающих сумерках имелся хороший ориентир – мерцающее пламя костра.
Калуга сидел рядом с уличным очагом, на удобном тесаном бревне, неторопливо помешивая ложкой в котелке с мясным варевом. Рядом, счастливо повизгивая, уже крутился Таскыл, примчавшийся к жилищу вперед хозяина.
Еще до того, как Кузьмин собрался произнести первое приветственное слово, парень, не оборачиваясь, радостно сказал:
– Подходи, дед Степан, ужин готов.
– Вот, варнак, не утратил таежных навыков, – похвалил Кузьмин.
Но сделал это не сразу, а лишь после того, как скупо, по-мужски, расцеловался с Сергеем. Затем тоже присел к костру на место, заранее приготовленное Калугой для долгожданного гостя.
– Давно ли меня слышал?
– Да не близко, – не стал кривить душой Калуга. – Стареешь, дедушка. Не та, уже не былая поступь. Да и кашляешь сильно. Видно, совсем ослаб здоровьем.
Таежник долго молчал, стараясь скрыть одышку за клубами дыма из своей костяной трубочки-носогрейки. Потом, когда спало первое волнение, накатившее при виде приемного внука, прокашлявшись, вымолвил:
– Тогда, паря, мне тебе нечего нового поведать не придется. Сам, небось, понял – зачем ты мне здесь понадобился?
Калуга поднялся, наполнил миску мясом из, снятого с огня, котелка. Протянул угощение гостю-хозяину. Лишь после этого, так же молча, снова сел рядом с ним на бревно.
Но молчание затянулось не так уж надолго. Калуга, вспомнив вопрос, наигранно удивился:
– С чего бы мне знать?
И объяснил более открыто:
 – Только вот сразу догадался о том, что вытащил ты меня из-за колючки не для баловства.
…Кузьмин еще на суде, поймав на себе взгляд, ушедшего куда-то в свои мысли, Сергея, понял все, обуревавшие того, чувства. Сам был старым седельцем. Потому не мог не догадаться о суровом зароке, что мог дать себе Калуга – искупить тяжким сроком все свои ошибки. В том же, что парень не виновен и оказался кем-то просто втянутым в преступление, Степан Маркелович не сомневался ни секунды. Потому теперь, сидя рядом с ним у костра на дальнем обходе, не стал расспрашивать ни о чем. Исповедь оставил Сергею на будущее.
Начал же старик с того, что считал главным для себя.
– Ты прости меня, внучек, что тогда лично спровадил тебя в этот проклятый город, – глухо промолвил таёжник. – Да и потом – не мог еще десять лет ждать твоего возвращения.
Степан Маркелович с большим трудом признался в том, чего от него ещё никто не слышал:
 –Чувствую – не доживу.
Сергей, продолжая гладить своей, еще в лагере заскорузлой от работы с креозотом, ладонью лоснящийся мех на загривке, совершенно счастливой от такой встречи, лайки, прижался плечом к Кузьмину:
– Не хорони себя, дед Степан, раньше времени. Мы еще с тобой знаешь, сколько сезонов отведем.
Участие не могло не растрогать старого охотника. Только ему, как вскоре, оказалось, требовалась от Сергея вовсе не поддержка в моральном плане, а нечто совсем иное. И в первую очередь хотелось завершить начатую мысль:
– Одну тайну я тебе пока не раскрывал. Думал – потерпит она до поры, до времени. А вот теперь и понял – как бы с этим мне не опоздать.
– Что за тайна? – удивился Сергей.
И, едва не ответив на свой же вопрос, проговорил неуверенно, вполголоса:
– Она, конечно же, связана с исчезновением из лабаза, у священной березы твоего шаманского одеяния?
– Верно, внучек, – продолжил свое Кузьмин.– У нашего племени существует давняя традиция – погребать шаманов в пещере с дарами тайги.
Он повернулся от костра к слушателю.
 – Ты и должен выполнить эту миссию, Серёжа! – заявил таёжник. – Причем, чувствую, не долго, тебе этой миссии осталось ждать.
Слова утешения хотя и просились сами на язык, Калуга, однако, понимал, что теперь не до пустых фраз. Старик знал что говорил. Потому он сказал совсем иное.
– Ты, выходит, снес все священные вещи в пещеру, – констатировал Калуга. – И они уже там?
– Да! И не только вещи.
После чего настала пора поделиться самым, что ни есть, сокровенным. Тем, что всю жизнь оберегал Кузьмин от всех, кто его окружали:
 – В пещере хранится всё золото, что теленгиты – «лесные люди», собрали с округи, оберегая ее от нашествия хищных старателей.
Кузьмин снова оторвался от созерцания пламени костра и повернулся в сторону Калуги.
– Похоронив меня, возьмешь для себя столько, сколько нужно, а саму пещеру уничтожишь, – сказал и жестом руки остановил возражения собеседника. – Не дашь осквернить память о моем народе ее разграблением.
...Разговор затянулся надолго.
Высказав главное, что заставило его подтолкнуть Сергея к побегу, Степан Маркелович внимательно выслушал исповедь парня. Все это время, казнясь от собственного чувства вины, ведь как - никак, это он настоял, на поездке Сергея в Новосибирск – искать следы матери и возможной родни, старый таежник был рад тому, что рассказ Калуги о злоключениях лишь подтвердил его уверенность в полном отсутствии вины названного внука.
Уже начало светать, когда обо всё было сказано и Кузьмин, кряхтя от долгого сидения, поднялся с бревна.
– Теперь, пожалуй, пора немного поспать, – с извиняющей улыбкой протянул он вместе со сладким зевком. – Путь ждет нас с тобой не близкий.
…Костер прогорал.
Среди серых комков золы лишь кое-где едва светились последние, угольки. Ну, точь в точь, как отражение края неба, раскинувшегося над ними с искрами самых утренних, запоздалых звезд, с восторгом от замечательно прожитого дня, заметил Сергей, забирая с собой вещи в избушку.
Лишь один, бесконечно счастливый, от общения с прежним хозяином и другом, Таскыл еще долго оставался лежать с открытыми глазами, свернувшись калачиком в теплой траве у костра, когда остальные отправились в зимовье. Из них троих он один вовсе не нуждался в отдыхе и готов был следовать за друзьями хоть на край света, а не только в священную пещеру теленгитов.
...Но в намеченный срок отправиться в путь не удалось.
Сергей, ещё только заметив с каким трудом, поднялся со своей лежанки попить холодного чая Степан Маркелович, решил дать ему еще время на отдых:
– Полежи Степан Маркелович! Хотя бы немного приди в себя после нелегкого вчерашнего преодоления их дальнего обхода.
Он, принялся хозяйствовать, за хлопотами не забывая присматривать за стариком. Тем более что после голодного лагерного пайка сам процесс готовки, доставлял парню настоящее удовольствие.
Сергей сначала приготовил к «позднему» завтраку кипяток и разогрел на костре вчерашний мясной суп-шулюм. А угощая всем этим хворого старика, парень говорил, словно пытаясь оправдаться за свою прежнюю недогадливость. Потому посетовал:
– Дед Степан, ты уж подкрепись, чем Бог послал, а потом без меня пока здесь похозяйничай.
Он мотнул головой в сторону распахнутой двери:
 – Я пойду – свежей дичины добуду в дорогу. Негоже, совсем без запасов, трогаться из обжитого места.
Тот не стал спорить. Согласился с доводами, своего ученика в их таежном ремесле. К тому же и сам чувствовал, как не отпускает пока недомогание.
Кликнув, своего верного и преданного Таскыла, сам Сергей, вооруженный неизменным карабином, быстро исчез в тайге, совсем близко подступавшей к жилищу. Вернулся он обратно к избушке довольно скоро и с хорошей добычей – неся на плече, подстреленного горного козла.
И вдвойне обрадовался, найдя старика совсем в ином состоянии, чем прежде. Ведь, проведя день в покое, тот словно сбросил не один десяток лет – по-молодецки ожил, взбодрился. И, забыв о недавних недомоганиях, тут же включился в работу по свежеванию туши.
Часть мяса они поставили на огонь. Вырешив так, чтобы его хватило и на ужин, и на весь завтрашний день, который предстояло провести в дороге.
Остальное просто поместили в коптильню, устроенную на крутом склоне речушки. Там развесили козлятину на деревянных крюках, опущенных в глубокую яму, куда шел двухметровый дымоход от земляной печи. После чего Кузьмин накрыл саму камеру круглым щитом, давным-давно сплетенным из тальника. Тогда как зев обширной печи Сергей набил тлеющими головешками.
– Ну, вот и готово. Вернемся – будет у тебя, чем зубы почистить! – пошутил, довольный проделанной работой, Кузьмин. – Хорошо бы, конечно, замариновать мясо в рассоле, да присолить лучше. Но, думаю, и так пойдет.
Теперь уже ничто не сдерживало их в желании наведаться в святая-святых древнего племени, из давних, как говорится, веков жившего в здешних местах.
В основном те таежные ущелья, по которым вел его Степан Маркелович, Сергей знал преотлично.  Не раз, бывало, бродил здесь на лыжах, преследуя зверя. Но и он удивился, когда, подойдя к скале, возвышавшейся над небольшим взгорком, Кузьмин его требовательно спросил:
– Видишь ли, что-нибудь особенное?
– Нет! – искренне ответил Калуга.
И, в свою очередь, спросил, внимательно осмотревшись по сторонам:
– Никак, уже пришли?
– Да, это и есть то самое – святое место.
Подойдя ближе к каменистым проявлениям, сложенным из массивных гранитных глыб, старый охотник, раздвигая руками, упругие ветви жимолости, сделал несколько шагов по кустарнику. И будто провалился, пропав из вида. Да так внезапно, что даже Таскыл беспокойно заскулил. Почему-то не решаясь теперь последовать ни за исчезнувшим стариком, ни за, шагнувшим следом, хозяином.
Он так и остался ждать их наверху. Словно боясь подойти даже к входу в пещеру. А вот Сергей, по примеру Кузьмина, смело шел за провожатым. Туда, где за внешне вполне обычными зарослями облетевшего кустарника, оказался довольно широкий лаз, ведущий в подземелье.
Вначале там встретились песчаный грунт под ногами и, законченные от огня жертвенных факелов, стены. Как понял Калуга, сложенные самой природой из гранитных глыб, причудливо нагромоздившихся одна на другую.
При этом, уже немного понимая из курса геологии, Сергей догадался, что огромные валуны когда-то в древности принес сюда доисторический ледник. Теперь же они плотно лежали, образовав совершенно естественное природное сооружение. И даже позволяли себя рассмотреть, так как достаточно хорошо освещались светом, источаемым входом в пещеру,
Затем, когда после десятка шагов стало темнеть, в руках у старика появился небольшой светильник, устроенный в плошке, залитой жиром, из которого задорно выглядывал язычок фитиля.
Подобный светильник Кузьмин подал и своему спутнику со словами:
– Следуй за мной!
Сухой свежий воздух и дальше наполнял пещеру, судя по легкому колыханию пламени, имевшую хорошую вентиляцию. И это ни сколько не напоминало Калуге о том, что они находятся в древней усыпальнице шаманов. Более того, совсем иные вещи, чем ожидалось, увидел он уже за первым поворотом подземелья.
Вдоль одной из стен тянулся ряд зеленых деревянных ящиков с оружием и цинковых патронных коробок. Целый штабель их венчал, блестевший толстым слоем смазки, явно, самый что ни на есть антикварный пулемет.
– Вот эта редкость! – вслух, чтобы получить объяснение старика, искренне выразил своё удивление Калуга, непроизвольно остановившись у здешнего арсенала.
Ему так и просилась в руки вороненая сталь широкогорлого ствола на коротких, хотя и достаточно массивных сошках. А сам корпус оружия оканчивался светлым, орехового дерева, прикладом. Но нашлось обстоятельство. Которое реально останавливало желание Сергея немедленно потрогать оружие руками. Потому, что все металлические части пулемета щедро покрывал слой несколько затвердевшего от долгого времени, золотистого ружейного вазелина. Уже своим блеском он подсказал Сергею мысль о том, что рачительность прежнего владельца нисколько не позволила оружию, испортился за долгие годы пребывания в пещере.
Кузьмина, в свою очередь, вовсе не удивил восторг, охвативший парня при виде внушительной боевой машины:
– Английский ручной пулемет системы «Льюис», образца тысяча девятьсот пятнадцатого года.
Зная, что объяснений явно недостаточно, таежник добавил, словно экскурсовод, обращаясь к своему молодому спутнику:
– Я с ним всю Гражданскую войну прошел в отряде Щетинкина. Он из той самой партии оружия, что продали тогда, перед восстанием в Красноярске, белочехи. В обмен на, принесенное мною в партизанский отряд, золото.
Потом вернулся в своих воспоминаниях и к тому времени, что было уже ближе ко дню настоящему:
– Когда революционная канитель кончилась, сюда вот кое-что перевез из старых запасов.
Он подошел к одному из дощатых ящиков. Умело щелкнул несколькими замками и поднял крышку. Внутри, как пластинки в игровом музыкальном автомате, виденном когда-то Калугой в одном из Афганских духанов, лежали толстые ребристые патронные диски:
– Калибр семь и семьдесят один сотых миллиметров, по сорок семь штук в обойме. Бьет прицельно почти на две версты.
И тут же, словно не было добрых слов о некогда «чужой» технике, приговорил свое, теперь уже бесконечно старое оружие:
– Вот только в деле ему теперь не бывать.
Разом после этого потеряв всякий интерес к старому пулемету, Кузьмин проследовал дальше. Всем серьезным видом увлекая за собой молодого спутника далее в мрачные подземные недра. Сергей, нехотя оторвавшись от созерцания, никогда ранее не виданного оружия, пошел следом.
Через два десятка шагов, миновав еще несколько поворотов пещеры, он благополучно догнал Кузьмина. Впрочем, тот уже и сам никуда не спешил. Привстав на колени, Степан Маркелович с благоговением смотрел на, освещаемые скупым пламенем светильника, мумии, давно ушедших из жизни людей.
Дыхание времени, словно не коснулось лиц покойников, выглядывавших из мехов ритуальных одеяний. Разве что, стали они чуть более иссушенными, чем даже бывает у совсем уж худых людей. Шаманы разных поколений, умиротворенно прикрыв веки, сидели в ряд, будто очарованные волшебным сном.
– Вот и моя мама Боронгот, – тихо, с несвойственной ему печалью, произнес Кузьмин, обращаясь к Сергею. – Когда умру, поместишь меня рядом с ней!
Он показал рукой:
– Вот сюда...
На указанном месте, словно заняв его от других претендентов на право пребывания в этой необычной усыпальнице, лежали: аккуратно свернутый шаманский маньяк, а поверх него – бубен и, расшитая бисером и украшенная перьями, высокая шапка.
Отдав дань памяти, Степан Маркелович поднялся с колен и повел Сергея в другое ответвление пещеры. Оба теперь направились туда, где что-то тускловатым цветом блестело, отражая колыхавшиеся сполохи огней светильников. Это было, как понял Калуга, оказавшись рядом, самородное золото.
Оформленное природой в слитки самой причудливой конфигурации, оно грудами лежало в пещере. Уходя далее в темноту, куда не хватало света от жировых плошек созерцателей этого фантастического зрелища
– Возьмешь сколько нужно! – еще раз повторил Кузьмин, как заклятие, вчерашнее предложение. – А заодно и это.
Он поднял, лежащий у подножия самородных россыпей, небольшой пакет, плотно укутанный в брезентовое полотно, отхваченное от его же старого водонепроницаемого дождевика.
– Что здесь? – не удержался от вопроса Калуга.
– Твоя новая жизнь! – многозначительно ответил старик и повел его за собой уже в обратный путь.
Выйдя из сумрака пещеры на свет, Кузьмин устало присел у входа на сухой, теплый валун и развернул тот самый пакет, что обещал Калуге продолжение биографии на новый лад, только что предложенную старым шаманом.
В нем оказалось несколько внушительных пачек денег и новые документы – Паспорт и Военный билет. Всё было обернуто для надежности еще и полиэтиленом. Раскрыв корочки, Калуга с удивление увидел на них свои фотографии. Только имя и фамилия были другими. Совершенно ему не знакомые.
Не ожидая расспросов, Кузьмин первым нарушил установившуюся между ними еще в пещере тишину:
– За тот год, что ты был в заключении, я много чего успел. В том числе и выправить тебе другие бумаги. Не век же бегать от милиции, да скрываться в тайге.
– Как сумел?
Вопрос озадаченного парня заставил старика криво усмехнуться:
– Не я! Не я! Деньги сумели. Нашел в твоих вещах снимки, что остались после того, как, вернувшись из армии, ты прежний паспорт выправлял. А там уже все остальное было делом техники.
Кузьмин, с хитринкой в глазах глянул на опешившего спутника:
– Или забыл совсем, что я сам четверть века на зоне нары парил. Оказалось, что не потерялись и некоторые прежние связи.
– Но мне вовсе не нужны поддельные документы? – воскликнул, уязвленный в самое сердце, парень. – Мне и с тобой хорошо.
– Это пока я жив! – устало отмахнулся старик. – Слушай дальше.
Он, жестом руки указал туда в пещеру, где высился за поворотом скалы штабель с оружием:
– Там не только патроны, но и гранаты, динамитные шашки. Похоронив меня, уходи отсюда. Но не забудь все это привести в движение. Подорви вход в пещеру. Не дай завладеть ею чужакам.
Сергей, не смея ничего возразить, лишь опустил взгляд. В словах Кузьмина, – ему послышалось столько резона, что тот мог бы уговорить на это и менее покладистого человека, чем он сам – Калуга.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Жидкая уха, вовсе не становится гуще, если в ней, вплоть до костей, выварить всего пару хариусов. Именно такое «горячее» кушанье, да чай, заваренный смородиновым листом, встретили на зимовье, вернувшегося туда с дальнего обхода, Степана Маркеловича. Хорошо, хоть с собой он принес крупного, пестрого от незаконченной линьки, зайца. Его-то, освежевав и порубив на крупные куски, поставил Кузьмин тушиться вместе с картошкой в кастрюле на огонь печи.
...Вечером заметно похолодало. Потому хозяин с понятием отнесся к тому, что его постоялец уже несколько дней, как стал кашеварить в избушке.
 – Благо, что сухарей имеется у нас в достатке, да и картошка уродилась на славу, а не то бы, наверное, сгинул ты здесь с голоду,– пошутил Степан Маркелович над незадачливым Казариным.
Тот, подхватив веселый тон, заметил:
– И вертолетчики выручили. Кое-что из их привозки использовал. Иначе, действительно, мог не дождаться кормильца.
Дальше эту тему развивать они не стали. Казарин потому, что опасался расспросов насчет бедной рыбалки, вместо которой все дни искал по берегу самородки. Кузьмин же и сам понимал, что задержался на обходе в тайге сверх того, что обещал.
Доставшуюся ему, изрядную часть приготовленного на ужин зайца Степан Маркелович есть отказался – бросил в миску Таскылу. Но и собака не стала жадно набрасываться на эту свою еду. Так, как поступил лысый «квартирант» Казарин.
Тот, уже после того, как уплел свою порцию, с нескрываемой завистью проследил путь свеженины на корм лайке. Но собака, как было по всему видно, вовсе не страдала от голода. В тайге для Таскыла едва ли ни под каждым кустом поджидала бегающая или порхающая дичь, не переживал за лайку дед Степан. А вот Савелий Петрович не жаловался на аппетит. Потому обрадовался отказу Кузьмина и от того, что ещё оставалось ему от устроенного им же пиршества.
Опустошив полностью содержимое котелка наваристого бульона и, наевшись этим до отвала, Казарин, в совершенно благодушном настроении, откинулся на лежанке. Хитро поглядывая оттуда на охотника, сидевшего со своей неизменно дымящей трубкой у зева печи, горожанин гадал про себя: – Не пора ли начать тот особенный разговор, ради которого, собственно и торчит здесь все это время?
Ладно, утро – вечера мудренее, – наконец решил для себя  «лжеписатель» и, отвернувшись к бревенчатой стене, сладко захрапел. Отличное настроение придало его сну буквально богатырскую силу. Потому и проснулся Казарин гораздо позже своего обычного распорядка. Когда солнечные лучи, с трудом пробивавшиеся через узкие и потому скупые оконца в бревенчатых стенах, уже вовсю гуляли по обстановке их скромного жилища.
Кузьмина не было слышно даже с улицы.
Видно, отправился пополнить припасы на своем таежном огороде, – понял Савелий Петрович. И это его отсутствие было только на руку Казарину.
Выбравшись из спальника, он приступил к осуществлению своего, давно намеченного, замысла. Покопавшись в мешке с личными вещами, Савелий Петрович вытащил наружу толстую кипу, так и не использованных блокнотов. Первозданно, еще в городе, они были туго им стянуты друг к другу, суровым шнурком.
На иной взгляд, подобного запаса блокнотов хватило бы для записей не на один год. На самом же деле, эта кипа была только видимостью «писчебумажного атрибута». Даже после того, как острое лезвие охотничьего ножа располосовало веревочную стяжку, блокноты не изменили своей формы – так и остались лежать на столе, плотно приставленные один к одному.
Только Казарин вовсе не удивился такой метаморфозе. Вонзив острие ножа ровно посередине, он со скрипом прорезал кипу поперек со всех сторон.
Только теперь, как оказалось, скрепленные прочным клеем, блокноты распались на две составные части, открыв хитроумный тайник, внутри которого отливал серебристо-синеватыми воронеными боками, ничуть не потертый от частого использования, большой длинноствольный армейский пистолет.
Само оружие, окажись оно обнаруженным, впрочем, не сулило Казарину абсолютно никаких неприятностей. Ведь, на именной пистолет «Тульский Токарева» – «ТТ» у него было с собой официальное разрешение.
Всё остальное – ствольную вставку с глушителем, особые патроны с пулями измененного калибра, Савелий Петрович уже хранил в ином месте – под приметным камнем. Куда упрятал заветный сверток на второй же день после своего приезда на таежное зимовье.
Там они и дождались его, когда Казарин вышел из жилища, чтобы приготовить свое оружие к привычному для себя делу – стрельбы по людям.
Собранный для боевого применения, бесшумный пистолет он упрятал за широкий пояс своих камуфлированных: охотничьих брюк. Прикрыв сверху штормовкой. После чего, прихватив удочки, стоявшие как обычно у крыльца избушки, он унес их с собой в густой ельник. Надеясь, что старик думает, что он на рыбалке. Тогда как сам, заняв удобное место в этом своем укрытии, откуда просматривались все подходы к избушке, стал дожидаться возвращения Кузьмина.
В плане Казарина имелась одна небольшая, но существенная деталь, без которой нельзя было даже начинать шантаж старого таежника – злая белесая лайка по имени снежной горы. Ведь, имея за спиной, столь враждебно настроенного к себе пса, нечего было даже, и думать об усмирении его хозяина.
Ждать пришлось недолго. Кряжистая фигура Кузьмина появилась еще до полудня с противоположной стороны их обширной поляны.
Казарин хорошо видел, как Степан Маркелович занес в избушку оружие. Не найдя там постояльца и предположив, по отсутствию удочек, что тот, как всегда, на речке, бородач послал за ним Таскыла:
– Иди за Савелием. Пусть к обеду поторопится!
Пес понял, что хочет от него хозяин, но повиновался с явной неохотой. Не побежал, как обычно, а просто побрел по тропе, ведущей к речке. Скуля и поджав хвост.
С хищной улыбкой на морщинистом лице, Казарин поглядывал из кустов за тем, что происходило у домика. Все шло по его замыслу.
Осторожно хоронясь за кустарником, он пошел туда, куда сам проложил явные следы для собаки. Тем более что красться ему далеко не пришлось. Верхним чутьем, догадавшись о том, где находится Казарин, пес повернул к нему и оказался прямо на мушке у наемного убийцы. Несколько выстрелов, приглушенных до минимума, толстым набалдашником глушителя, ввернутого в ствол «ТТ», остановили пса в прыжке. Отбросили в сторону.
Взвизгнув, лайка, со всей, какой могла, скоростью бросилась в заросли, оставляя за собой кровавый след свежей раны.
Довольно хмыкнув над возможной агонией пристреленной лайки, и выкрутив, ненужный более, глушитель, Казарин отправился к зимовью. Не забыв при этом прихватить с собой свои удочки. Он нисколько не сомневался в том, что раны у собаки достаточно серьезные и не позволят ей выбраться к жилью. Казарин уже и не думал, когда-нибудь увидеть Таскыла живым.
Потому теперь его совсем не опасался.
– Ну что, рыбак, опять без улова? – с обычной своей, добродушной подначкой встретил его Кузьмин. – А я вот за тобой Таскыла послал. Думал, придешь попозже. У меня же тут, как раз, обед поспевает.
Савелий Петрович всем своим видом изобразил удивление:
– Таскыла не видел. Наверное, он, как всегда, по вокруг тайге шастает, бурундуков гоняет!
Пока охотник, хлопоча у летнего кострища, доваривал обед, Казарин сходил в избушку, где задержался довольно долго.
– Уж подумал, не спать ли лег, намаявшийся рыболов? – встретил его с укоризной Степан Маркелович. – Сколько можно ждать. Обед простывает.
Аккуратно, со своим неизменным аппетитом отведав все, что было предложено, Казарин с усмешкой наблюдал над сердитыми выпадами Кузьмина в адрес собаки. Несколько раз тот громко позвал Таскыла. И не дождавшись возвращения собаки на зов, Степан Маркелович не знал уже, что и думать.
– Да не волнуйтесь напрасно. Не в первый раз убегает. Может, прилет вертолета опять учуял. Рано или поздно вернется, – облизав до зеркальной чистоты ложку, попытался успокоить охотника Казарин.
– С чего бы это прилетать. Ведь только что был? – отмахнулся от его утешений Кузьмин.
– Есть с чего прилететь, – ответил ему Савелий Петрович, выговаривая каждое слово по отдельности. – Я вызвал!
Не столько сам смысл сказанного, сколько тон – волевой, решительный, какого ни разу не позволял себе постоялец, заставил Степана Маркеловича по-иному взглянуть на Казарина.
– Да, да, ты не ослышался.
Поднявшись из-за стола с пустой посудой и горкой обглоданных костей, Савелий Петрович продолжал в прежнем духе.
– Именно вызвал. Как бывший работник и ветеран правоохранительных органов имею на то полное право.
Он жестко глянул в глаза собеседника:
– Долго ждал, когда появится у тебя Сергей Александрович Калуга. И вот, видимо, дождался.
С каждой фразой Казарин говорил все громче и повелительнее:
– Думаю, что пора бы его привлечь к ответственности и за прошлые темные делишки, и за побег из лагеря. А тебя, старый хрыч, за укрывательство опасного преступника и способствование его побегу из мест лишения свободы.
– Врешь, гад! Чем докажешь? – грубо выдавил из себя Кузьмин.
Ожидавший подобной реакции, Казарин привычно вынул из-за пояса своих брюк пистолет.
Показал издалека:
– Видишь дарственную табличку? Заслужил почетное оружие еще тогда, когда тебя, вражину, по камерам мои товарищи кантовали.
Довод был более чем убедительным. Но Степан Маркелович не стал оттягивать, столь неожиданную для него, развязку:
– Стало быть, парня моего выслеживал здесь, а не материал для книжки собирал, – констатировал он. –
Внимательнее чем прежде таёжник глянул в откровенно веселые глаза своего плешивого гостя:
 – Вот так дела?
Он попытался ещё и несколько разубедить, явно, враждебно настроенного Казарина, надеясь, что тот просто шутит, угрожая оружием, на самом деле не желая им с Калугой зла. Поднялся из-за стола, сделал несколько шагов к кострищу, разворошил угольки костровой палкой, заметив, как при этом напрягся его новоявленный конвоир.
 – Значит, выследил Сергея, которого здесь уже который год нет, – усмехнулся Кузьмин. – И дорого тебе за него заплатят?
Степан Маркелович напомнил об отставном статусе «сыщика»:
 –Не иначе, как к пенсии десятку добавят?
И таёжник добился того, чего хотел, снял первый, непредсказуемый накал страсти, бушевавший в груди бывшего надзирателя и палача. Так как рассудительность таежника пришлась очень даже по вкусу Савелию Петровичу. Спрятав оружие обратно за поясом брюк, он, изобразил противоположность, только что сыгранной роли. Вдруг стал настоящим добряком, готовым во всём пойти навстречу Кузьмину и его молодому приятелю.
– Могут предложить к моему государственному пособию по старости и выслуге лет немного больше, – почти согласился он с хозяином зимовья. – Правде не в нищенском собесе, да и столько, что на все оставшуюся мне жизнь с лихвой хватит, и еще немного родне останется.
Теперь настал черёд сомневаться таёжнику:
– Где такого отыщешь?
Он почти успокоился и за беседой снова присел к костру, раскурил свою трубочку. После чего попыхивая душистым дымком, продолжил прерванную тему.
 – Что-то я сомневаюсь в реальном существовании на свете подобного мота и транжиры.
Затем, словно напоминая фальшивому писателю о собственном лагерном прошлом, добавил:
 –За беглых уголовников никто и никогда ещё не проливал щедрость немыслимую, разве что пули не пожалеют. Так тебе-то самому в этом деле, какой резон?
Собеседник звонко захохотал, а огтсмеявш9ись, ещё и смахнул с глаз несуществующую слезу.
– Уже нашел, такого, кто и пулю не станет отливать, и кошелёк раскроет на всю ширину! – уже совершенно откровенно усмехнулся Казарин. – От тебя, старый, ты, дурак, денежки получу!
Он протянул вперёд, сложенную лодочкой ладонь, изобразив желание получить немедленно наличными.
– Ведь нам лучше договориться. Ты мне отдаёшь все то золото, что столько лет хранишь от закона, – рука была убрана не с целью отказаться от денег, а вновь достать из-за брючного пояса именной пистолет. – А я за это позволю парню уйти еще дальше в тайгу.
Упоминание о золоте, про которое можно было узнать лишь из старого следственного дела, упрятавшего когда-то Кузьмина на четверть века за лагерную «колючку», теперь окончательно и бесповоротно оставила таежника без прежних иллюзий.
В этой ситуации оно, по мнению бородача, стало еще одним реальным подтверждением непосредственной причастности плешивого шпиона к тем, кто продолжает вести охоту за тайной племени теленгитов.
– Нужно подумать, над столь заманчивым предложением – уже без прежнего возмущения ответил Степан Маркелович, выбив прогоревшую трубку о каблук сапога и поднимаясь с корточек на ноги. – Я сейчас всё тебе и предоставлю. В самом лучшем виде, Только не уходи никуда.
Казарин с явным интересом наблюдал за тем, как бородач вошел в избушку и вернулся обратно, держа наизготовку свое неизменное дробовое ружье:
– Теперь посмотрим, кто кого арестовал, мент позорный!
Савелий Петрович видя такую воинственность, недавно еще вполне смирного собеседника, снова расхохотался и еще громче, целя свою улыбку из металлических зубов ему прямо в рассерженное лицо:
– Палкой грозишь!
Гость, еще недавно пивший и евший из рук охотника, показал своё над ним полное превосходство.
 – Я в ней бойки уже поотбивал, – став серьёзным, пояснил он. – Думаешь, отчего так долго к обеду из домика не выходил!
Не веря в его слова, Кузьмин поднял стволы в небо и нажал на курки – выстрелов не последовало.
– Ну вот, а я что говорил? Брось свою игрушку, и давай отвечай серьезно – меняешь ли парня на золото?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
После посещения им, на пару с дедом Степаном, пещеры теленгитов, Сергей Калуга, словно вновь обрел прежний вкус к жизни. Ему уже не казалось бесполезным собственное существование, всеми гонимого, затравленного, зверя. Да и новые документы, столь запасливо выправленные ему стариком-таежником, были, судя по всему ничуть не хуже прежних «бумаг», полученных после увольнения из армии в запас. Что несколько уровняло его с новым положением, мол, судьба у меня, такая – всю жизнь носить чужую фамилию. Лишь вначале ещё горько саднило на сердце. Потом вообще смирился с тем, что рано или поздно придется уходить из обжитых мест.
– Лучше, конечно, позже, – сам себе бурчал под нос Сергей, всяким раз, когда в голову приходили мысли о том, зачем вызволил его из лагеря последний шаман погибшего племени теленгитов. – Ну да ничего, протянет еще старик.
Вот, думалось парню, спровадит Степан Маркелович своего заезжего бумагомараку и сюда переберется. Ведь, как ни говори, а вместе зимовать веселее. Хотя всё тревожнее становились его мысли о госте на зимовье, получившем столь нелестные оценки от старого шамана теленгитов.
Во время недавнего таежного путешествия с Кузьминым, Калуга не раз пытался подробнее узнать о чудном чужаке. Уж больно заинтересовал его и не на шутку этот залетный и незваный никем гость. Горожанин до мозга костей, но готовый целыми днями готовый торчать с удочкой на речке из-за пары-другой рыбешек.
– Говоришь и рыбак из него бестолковый, и как писатель ничего не пишет, – во время последней их встречи Калуга даже задал вопрос Степану Маркеловичу, что называется «на засыпку». – Хотя блокнотов завез целую кипу?
– Бывает, что не складен человек. Кого уж тут винить, – не согласился таёжник, в тот разговор, с подобным отношением парня к Казарину. – Ну да у нас приучится ко всему. Вот сейчас шишку, наверное, сдает заготовителям.
Сам Сергей о запасе на зиму кедровых орехов, до сей поры и не помышлял. Все гадал – надолго ли ему располагаться во времянке дальнего охотничьего обхода? Вышло, что – надолго. Ну, а раз так, то пора, знать, подумать и о собственном существовании.
...Кедровые орехи всегда были весьма серьезным подспорьем зимовщиков-промысловиков. Прокаленные на печке, с вкусными, запашистыми ядрышками под коричневой шелухой, они неплохо скрадывали долгие зимние вечера. Когда же надоедало лузгать орехи, можно было просто натолочь из зернышек вкусную еду, наподобие молочной каши. Особенно, если смешать с кипяченой водой и засыпать в котелок пшена или гречки.
Словом, сезон входил в самый разгар. Так что негоже было упускать удобную возможность запастись до самой весны богатым урожаем с кедровых делянок.
За те дни, что прошли после расставания со Степаном Маркеловичем, Сергей успел уже несколько раз сходить по орехи. И теперь, возвращаясь обратно под самый вечер с полным рюкзаком спелых шишек, все подумывал о том, нужно ли и завтра повторить поход за орехом?
Почва для сомнений о размерах запаса на зиму имелась весьма существенная. Большую кладовку – рубленный из кедра лабаз, стоявший рядом с избушкой на высоких столбах-подпорках, он уже заполнил едва ли не до отказа. А держать орехи еще и в жилье, так – только мышей разводить.
В самой долине, образованной тремя сходившимися в верховьях хребта отрогами, кедрача было маловато. Потому Калуга его не трогал. Оставил весь урожай орехов для прокорма здешней живности – белок, птиц, бурундуков. Сам же ходил, пока позволяла теплая погода, на, самые отдаленные от нового места жительства, деляны кедра. При этом особо стараясь не «следить», ходил всегда новым путём и «целиной», чтобы ненароком не натоптать на мхах и лишайниках лишнюю тропу и не навести на свое нынешнее убежище чужих следопытов.
Только теперь изменил привычке. Да и то лишь потому, что возвращался к своей избушке сильно устав от долгого пути. Вот Сергей решил, не тратить лишние силы на подобный обходный путь. Вышел прямо на их основную тропу, ведущую с главного зимовья.
...Близилось наступление сумерек, но роса еще не пала. Предвещая очередной теплый вечер. Потому и идти по достаточно нахоженной тропе было в одно удовольствие. Это не целину кустарниковую торить, когда приходится всю дорогу цепляться рюкзаком за упругие ветки.
Но, вдруг, что-то насторожило парня.
С тревогой он заметил в нескольких местах темные пятна, явственно видимые на пожухлой осенней траве. Остановившись у очередного такого следа, он наклонился и пригляделся внимательнее. Без особого труда распознав в нем приметы уже запёкшейся крови. Когда же на сыром песке в низине у ручья обнаружил и отпечатки собачьих лап, ведущих к его жилищу, на душе стало еще тревожнее.
Прибавив шаг, Сергей, с ноющим от дурных предчувствий, сердцем, во весь дух пустился следом за раненым псом. В том, что это Таскыл, парень не сомневался. Во всей округе, за десятки километров, здесь не было иной собаки, чем эта.
Пес, как оказалось, изрядно не дошел до избушки, где еще так недавно радостно встретил своего лучшего друга. Пули, выпущенные лысым киллером, безжалостно продырявив тело лайки. Тем не менее, не задели жизненно важные органы. И только большая потеря крови, заставляла Таскыла, на последних километрах, если не бежать, то почти ползком добираться до цели.
...Умная лайка, получившая несколько пуль из пистолета Казарина, побоялась встречаться с ним еще раз. Потому дальней стороной обойдя зимовье, куда ушел со своим оружием ненавистный человек, раненая собака отправилась за единственной подмогой в этой ситуации – на дальний обход к Сергею.
Увидев на еле заметной тропе, прямо перед собой, почти бездыханное тело, совсем обессилившего пса, Калуга, скинув с себя на землю рюкзак с шишками, сразу бросился к нему:
– Таскыл, дорогой, что случилось?
Звук родного голоса на мгновение пробудил, уже уходящую в смертный сон, собаку. Таскыл поднял голову, глянул в лицо парня обиженным, налитыми слезами взором. Словно вопрошая недоуменно: – Гляди, что со мной сделали.
Последнее, что успел пес в своей жизни – лизнуть благодарно руку парня, пытавшегося приподнять его голову к себе на колени.
Смерть лайки настолько поразила и обескуражила Калугу, что он надумал поскорее выяснить ее причины. Оставив, ненужный более, рюкзак на половине дороги – под кроной приметного дерева, он, несмотря на ночь, повернул обратно по тропе – к жилью Кузьмина.
Перед этим, чутко ощупав еще неостывшее тело мертвого Таскыла, Сергей без труда определил, что раны именно пулевые, а не полученные псом в схватке с волком или росомахой, или других зверей, которых лайка тоже не боялась никогда в своей короткой жизни.
– Я вернусь за тобой, дружок, прости, но надо торопиться, выручать деда Степана! – вслух как клятву произнёс Калуга.
Накрыв пса, снятой с себя, штормовкой, он перезарядил карабин, дослав в казенник патрон из обоймы. После чего взял направление туда, откуда, только что появилась, оставив после себя кровавый след, ползущая из последних сил собака.
...Сгустившаяся тьма сильно мешала движению. И если бы Сергей не знал превосходно здешние места, то наверняка сбиться бы ему с тропы и проплутать без толку до рассвета. А так, первые лучи солнца застали его уже бежавшим вниз по склону с самого последнего – лесистого отрога, что отделял теперь от поляны, где долгие годы в своей избушке жил Кузьмин.
Ближе к полудню перед путником раздвинулись последние деревья. И открылся живописный вид на зимовье. Там всё было как всегда. Пока ещё ничто не вызывало подозрений. Порядок царил на подворье. Не доносились какие-либо чуждые звуки. Разве что отсутствовали обитатели. Но и это не могло предсказать возможную беду. Во всяком случае, так показалось путнику. Потому, что сами люди были рядом. Легкий запах дыма, исходивший от кострища, смешивался с ароматом разогретой зайчатины. А за дощатым столом, спиной к Сергею сидел низенький коренастый человек, жадно хлебавший из чашки варево.
Видно, тот самый писатель. Но, где, же тогда дед Степан? – задался немым вопросом Сергей, несколько минут наблюдавший за этой идиллией из-за ствола, ближайшего к зимовью, кедра.
Помня уговор с Кузьминым про то, что не стоит открывать кому-либо свое присутствие в здешних местах, Калуга решил, что прежде чем выйдет к домику, присмотрится лучше к тому, что в нем происходит.
Тем временем, писатель, вел себя как истинный хозяин. Одет он был, как и подобает таежнику, в камуфлированный охотничий костюм. Чувствовал он себя в нём вполне естественно. Со смаком он поднялся из-за стола, за которым с таким аппетитом трапезничал. Насытившись, последнюю кружку чая он выпил уже стоя. После чего подошел к лабазу-амбарушке.
Легко поднялся по нескольким ступеням, ведущим к двери этого сооружения, установленного над землей на толстых опорах из стволов лиственницы. Что-то громко сказал. Потом, откинув в сторону бревно, подпиравшее дверь, вошел внутрь. Не забыв вынуть из кармана предмет, в котором Сергей без труда узнал армейский длинноствольный пистолет системы «ТТ».
– Так вот кто стрелял в Таскыла! – вспышкой мелькнула в мозгу яростная мысль. – Ну, ты за это заплатишь!
Держа наизготовку карабин, Калуга короткими перебежками, чтобы остаться незамеченным, добрался до лабаза. Громкий разговор, доносящийся изнутри, заставил его прислушаться.
– Ну, так как, Степан Маркелович. Не решил еще, что тебе дороже – свобода парня или жалкие самородки, с которыми или без, но все одно подохнешь в этой тайге, вроде своей, собаки?
Грубый голос, перемежающийся всхлипами истерического хохотка, судя по всему, принадлежал постояльцу.
Но вот и сам хозяин откликнулся на вызов:
– Ты прав, сволочь. Судьба Сергея мне дороже. Было уже, к сожалению, такое, сохранил тайну, да внука потерял. Теперь, видно, иной расклад. Отдам я тебе пещеру с золотом.
– Ну вот. Так-то оно будут лучше! – примирительно и уже без крика, сказал удовлетворенный собеседник Кузьмина. – Ты мне отдаёшь все золото, а я забуду, что у тебя здесь беглец из лагеря прохлаждается.
Он тут же воспользовался неожиданной податливостью допрашиваемого им старика. Как всегда делал в подобных случаях на своей давней работе в НКВД:
– Теперь говори подробно, где пещера?
– Сам не найдешь, проводить надобно.
– Тогда вставай. Пойдем, куда скажешь.
Доски лабаза над головой, затаившегося под полом, Сергея тяжко заскрипели. Судя по всему, оба пошли к выходу. Первым, пятясь и держа пистолет готовым к стрельбе – в полусогнутой руке, появился на свет лысый старик, за ним – бородач.
Сергей, готовый к прыжку, только того и ждал. Внезапно выскочив из своего укрытия под амбарушкой, он прикладом карабина выбил у незнакомца пистолет и приставил к нему ствол «Барса»:
– Руки вверх! И без шуток. Белку в глаз стреляю.
В тебя же и подавно не промахнусь. Попомнишь еще мне Таскыла!
Казарин, никоим образом не ожидавший подобного исхода, покорно поднял над головой руки. Одна из них уже заметно багровела, наливающейся опухлостью от удара прикладом карабина Сергея. Но глаза его при этом выражали не столько смирение, сколько злобу:
– Ну, да, конечно, тебе-то, Сергей Александрович, терять нечего. Все одно – в лагерь вернут, рано или поздно. А вот этому гражданину...
Казарин кивнул в сторону Кузьмина:
– За укрывательство придется вернуться на нары, так им горячо полюбившиеся за четвертак лет.
– Грози-грози, приятно слушать, – ответил Сергей.
Тем не менее, не смотря на свой насмешливый тон, продолжая держать его на мушке своего «Барса»:
 – Здесь у нас, товарищ дорогой, дремучая тайга, а не Красный проспект с его ментовскими примочками.
Не угрожая, а просто констатируя реальную для лысого перспективу, он намекнул на то, что любой может в ней случайно заблудиться, да и пропасть без малейшего следа в чащобе:
– Какой тогда за твою сохранность ответ!
Тем временем по дощатому настилу из амбара сошел вниз, туда, где они разговаривавшим и Степан Маркелович Кузьмин. Прежде чем поблагодарить Сергея за спасение, он поднял с земли, выбитый, у недавнего своего тюремщика, пистолет. Протянул парню этот именной, с серебряной табличкой «ТТ»:
– Возьми вот, Сергей, оружие! Мне карабин будет удобнее.
Видя, что сила окончательно на их стороне, Калуга снял палец с курка:
– Теперь будем разбираться – что к чему?
Обыск, проведенный в карманах одежды и вещах Казарина, дал самые неожиданные результаты. Были найдены странная трубка с утолщением на конце, похожая на пробойник и неполная обойма особых, явно, самодельных патронов, в которых стандартные гильзы «ТТ» содержали малокалиберные свинцовые пули.
Пока Сергей рассматривал находки, разгадывая их предназначение, Савелий Петрович попытался другим отвлечь его внимание:
– Зря грозишься убить меня, парень. Здесь через пару дней будет группа захвата.
Он перекрестился опухшей рукой:
– Свят! Свят! Клянусь вам, что успел через вертолетчиков, своих вызвать. И твоя версия о несчастном случае со мной не пройдет.
Умудрённыё не только жизненным, но и немалым и уголовным опытом, Казарин и в таком аховом положении как у него, все же, продолжал гнуть свою линию, ни сколько не сбавлял прежнего напора:
– Так что остается прежнее предложение. Вы мне – золото. Я вам – возможность без последствий и погони уйти в тайгу!
Затем, еще больше набравшись апломба, Казарин добавил убедительности к выше сказанному:
– Даю слово офицера в отставке, что не стану ни в чем обвинять Степана Маркеловича. Нашим скажу, что ошибался. Да и тебя, Сергей Александрович, здесь после побега будто бы не было.
– А что? Дело говорит, – внезапно поддержал того Кузьмин. – Бес с ним, пусть подавится самородками.
Он обречённо приставил карабин к ноге:
 – Не то и впрямь – милицию напустит.
Тем временем Сергей, лишь краем уха прислушиваясь к разговору, целиком собрал наконец оружие Казарина – ввернул в ствол вкладыш с глушителем. Щелкнул, загоняемой в рукоять, обоймой.
– Славная «пушечка» для совершенно бесшумной работы, – обращаясь не столько к Казарину, сколько к Кузьмину, чётко выговаривая каждое слово, громко произнёс. – Идеальное оружие для той же ночной «мокрухи»!
После чего сделал вывод, грозно для Казарина растягивая слова:
 – Меня, пожалуй, в свое время вот точно из этого, вот, «шпалера» чуть на смерть в Новосибирске не зацепили.
Высказавшись, он внимательно глянул в лицо, совсем посеревшего от страха разоблачения, киллера.
– Случайно, не ты ли был тогда в подъезде? – спросил Калуга, поднимая оружие на уровень живота Савелия Петровича. – Вот и внешность припоминаю.
– Зря, ты, все. Там темно было! – скороговоркой выпалил Казарин.
И тут же прикусил язык, поняв, что проговорился. Но было уже поздно. Услышав последние слова, следом за Калугой насупился и Кузьмин:
– Выходит, что не оперативник он, – сказал Сергею, не замечая больше стоявшего перед ними самозванца. – Хотя и на пенсии, но уже никакой не ветеран правоохранительных органов, как утверждал только что. А просто – жалкий червь, убийца наемный.
На что Калуга ответил, продолжая от злости, что свела его скулы, выговаривать каждое слово:
– Одно другому не мешало.
Затем он нашёл в себе сила подробнее объяснить Кузьмину роль задержанного ими преступника.
 – Этот гад и меня чуть не убил, и Вохминцеву, – выразил полное своё убеждение Калуга. –  Да и смерть Дадюшина, скорее всего, дело его рук.
Сергей тут опустил пистолет, приняв совсем иное решение, чем прежде:
 – Только от того, от спекулянта машинами, наёмный убийца мог узнать о том, куда я в ту ночь с дачи в город направлялся.
Вновь открывшиеся обстоятельства заставили таёжников по-иному взглянуть на ситуацию. Заперев Казарина в амбар, где он только этим утром держал взаперти Степана Маркеловича, оба охотники задумались о том, как быть дальше?
– И верно. Отдадим мы золотую пещеру, – решил Кузьмин. – Но не бандиту, а государству.
Степан Маркелович потемнел лицом, принимая такое решение, за которое мгновение назад мог сам проклясть кого угодно. Но не остановился на недосказанном:
 – Заодно и Савелия Петровича отправим туда, куда ему давно положено.
Последний распорядитель достояния теленгитов мог распоряжаться тем, что охранял столько лет, не только от машины государства, но и родного внука-геолога.
 – Передадим преступника прямо в руки правосудия, – объяснил он Калуге своё решение. – Тем же и тебя, Сергей, обелим.
Оставалось только обоим сойтись во мнении.
 – Ведь, если Дадюшина убила эта сволочь, – уверовал Кузьмин в жизненность своего будущего шага. – То ты кругом, внучок, выходит, ты больше не виноват!
– Выходит, что так!
Не отдохнув толком с дороги, Калуга поднялся со своего места у стола, за которым они держали «военный совет»:
– Возьми, дед Степан, мой карабин, если, говоришь, ружье испорчено, и охраняй этого типа. А я схожу за Таскылом. Похороним его здесь, как подобает.
С, запертым в крепкую амбарушку, Казариным, Калуга, уходя, велел не особенно церемонится.
– Посидит день – другой под арестом, небось, не околеет от голода и холода, – сказал он. – А там и я вернусь, или вертолёт с милицией ещё раньше прилетит
Сунув за пояс своих брюк, бывший казаринский пистолет, он пожал руку Кузьмину и легко зашагал по тропе, петляющей через всю поляну к опушке, начинавшейся за нею, глухой тайги.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Грохот двери лабаза, захлопнутой за спиной Казарина, кому угодно, окажись он на его месте, мог показаться мрачнее похоронного марша. Но только не самому Савелию Петровичу. Уж он-то, с его опытом выкручиваться из самых неожиданных ситуаций, – теперь с уходом Калуги, уже не так, как прежде волновался за свое будущее.
Особенно, учитывал тот факт, что работником правоохранительных органов, которому собираются выдать его, наивные в своих планах добиться правды, таежники, будет ни кто иной, как давнишний негласный хозяин – полковник Тукачев.
И все же обида глодала душу: – И как так мог обмишуриться с этим псом. Дополз-таки, окаянный Таскыл, куда не надо. Предупредил Калугу.
Этого парня, случайно оказавшегося в его жизни, Казарин ненавидел теперь всей своей душой. Ведь именно с их, еще первой, встречи и началась у него полоса неудач. Сначала – промах при их покушении в подъезде. И вот теперь легкомыслие с подстреленной собакой.
Закрытый в амбарушке Савелий Петрович Казарин был готов рвать и метать, кляня судьбу за такую несправедливость. Да и как иначе – только что сам был в роли тюремщика, и вот на тебе.
Он сильно пинком поддел в досаде, не пожалев тяжелого ботинка, первое, что попалось под ноги – пустую ивовую корзину. Одну из тех, что валялись кругом из-под кедровых шишек. Она отлетела в полумрак, рассеиваемый лишь узкими лучами света, что пробивались в лабаз сквозь застекленный, небольшой – в два ладони проем, служивший окошком.
При этом корзина наделала немало шума и треска. Однако повторять подобный прием для вымещения злости, пленник не стал. Его больше заинтересовал последний разговор, состоявшийся только что между Кузьминым и Калугой. Тем более что сквозь щели в тесовой двери до пленника доносилось каждое слово.
Ну, если старик снова один, то еще есть шанс встретить Тукачева не в роли арестанта! – злорадно подумал Казарин. – Да и время имеется. Те самые день-полтора, о которых упоминал парень.
Оставалось только прикинуть, что имеется под рукой для осуществления замысла освобождения? Савелий Петрович, крадучись как кошка, обошел свои нынешние владения. Хотя мог бы этого и не делать. Еще только собираясь держать в лабазе Кузьмина, он осмотрел здесь каждый уголок, каждую щелку. Мощные лиственные стволы, из которых были сложены стены, а так же крепкий тес, пошедший на пол и крышу кладовой, рассчитывались на то, чтобы противостоять натиску не только природной стихии в виде ветра, снега или дождя, но и таежного зверя, коли доведётся тому, в недобрый час, наведаться в зимовье.
Сейчас, после того как на «большую землю» были отправлены все, прежде хранившиеся здесь ранее таежные дары и сырье для заготконторы, лабаз пустовал. Служил хранилищем лишь старым пыльным мешкам, горой навешанным в углу, да десятку, плетеных из краснотала, корзин.
 – Не густо! – вслух, сам для себя, мрачно констатировал Казарин, завершив повторную ревизию содержимого своей таежной тюрьмы. – Но кое-что есть.
Его привлекла я себе та самая, улетевшая в дальний угол, корзина, на которой роль ручек для переноски выполняли петли, скрученные из медного провода. Волею обстоятельств попавшая сюда, бурая от окислов, проволока не один десяток лет верой и правдой служила своему хозяину. Пригодится и мне! – решил разоблачённый и пленённый киллер.
...Очередной день на зимовье прошел без особых событий. Разве что осень, наконец-то решившая распрощаться с летом, к вечеру дала о себе знать мелким и колючим, как из сита дождем.
Муторное состояние души, охватившее Кузьмина после всего с ним случившегося, а особенно – боль от потери верного друга – Таскыла, и тревога за дальнейшую судьбу Сергея Калуги буквально не давали Степану Маркеловичу сидеть на месте. Облачившись в брезентовый дождевик, он взял карабин с взведенным курком и вышел под холодные струи.
Снаружи осмотрел место заточения их с Сергеем врага. Все было достаточно надежным. Вернувшись в избушку, Кузьмин, не разжигая печи, присел у её открытой дверцы, выкурил свою неизменную трубку-носогрейку, самолично выточенную из рога марала.
...Тем временем, на дворе заметно похолодало. Резкие порывы ветра прогнали прочь дождливую хмарь. Зато с гор, белевших вдали снежными шапками, пахнуло арбузным запахом сырого снега. Не сегодня, так завтра ляжет! – невольно подумал охотник о неизменной смене погоды.
И тут же его посетила мысль о пленнике.
...Днем, когда светило солнце и, прямо летняя теплынь, никак не предвещала сюрпризов в виде возможных заморозков, обычная одежда Казарина – пятнистая камуфлированная штормовка и байковая рубашка, заправленная в брюки. Тогда, в теплую погоду они вполне соответствовала моменту. А вот теперь, когда и под толстым брезентом плащ-палатки чувствовалась холодное дыхание приближающейся зимы, тому, явно, несладко приходилось в своем застенке? Пора было подумать, по мнению Кузьмина, о том, как обеспечить Савелию Петровичу более-менее сносную ночевку.
Хоть и сволочь он хорошая, душегуб самый настоящий и предатель, однако, живая тварь, еще простынет, да окочурится. Что тогда? Так Кузьмин сам себя убедил и в том, что нужно позаботиться о ненавистном ему обитателе амбарушки. Как-никак он, вернее, его показания на следствии, а потом и на суде пригодятся, чтобы снять все обвинения с Сергея.
Приняв решение, Степан Маркелович не стал откладывать задуманное в долгий ящик. К тому же непогода грозила раньше времени сгустить сумерки. А ночью соваться в логово к такому бандиту как Казарин было бы делом, довольно рискованным.
Тревожная мысль промелькнула. Но вот страха никогда и не перед кем не испытывал старый таежник. Несмотря на преклонный возраст – жизнь в глуши, здоровый образ времяпровождения, закалили его крепкую, цельную натуру. И старик мог дать сто очков вперед любому молодому, а уж тем более – такому тщедушному пенсионеру, вроде лжеписателя.
Кузьмин отыскал в тюке личных вещей вероломного гостя его овчинный полушубок, припасенный для возможной зимовки в тайге, меховую же шапку. После чего, накинул на себя плащ и понес все это в лабаз. В бывшую кладовую, не от хорошей жизни превращенную хозяином в место временного заключения его недавнего гостя, оказавшегося вероломным преступником.
Карабин, снятый для верности с плеча, был в руках охотника скорее пугалом, чем оружием. В любом случае, стрелять в Савелия Петровича он не собирался. Надеялся очень, как раз – на те самые показания, которые так нужны для реабилитации Сергея. Убей же здесь они Казарина и еще больше вины ляжет на плечи и Калуги и самого Кузьмина.
Потому, для верности, он поставил карабин на двойную систему предохранителей, отличавшую мощный дальнобойный «винторез» «Барс» от его других собратьев, используемых в охотничьем промысле. Затем, прогрохотав тяжелыми яловыми сапогами по дощатому настилу-сходне с лабаза, Кузьмин, неся в одной руке и оружие, и тюк с одеждой, откинул короткий березовый дрючок, подпиравший дверь узилища.
Со скрипом распахнувшись на, давным-давно, не смазываемых, петлях, она широко отворилась, впустив в помещение амбара сноп вечернего скупого света. Тишина, царившая внутри лабаза уже несколько часов кряду, сильно смутила и озадачила Кузьмина.
Он ожидал от пленника чего угодно – новых заманчивых посулов, заверений в своем раскаянии, уговоров, угроз. Но только не полного смирения. Недаром же верно говорят, что черного кобеля не отмоешь добела!
Но ничего этого, на удивление, не происходило. Более того, – Степан Маркелович буквально оторопел от того, – что в самом лабазе на полу не было никого и ничего. Не считая кучи разломанных ивовых корзин, да горы пыльных мешков, не стираных с тех самых пор, как их завезли сюда под будущее таежное сырье. Зато под потолком, на балке из струганного бревна, слегка раскачиваясь от порыва ветра, ворвавшегося в лабаз сквозь, открытую настежь дверь, висел человек.
Рассеиваемый по всем четырём, совершенно тёмным углам свет из дверного проема не скрывал обвислую фигуру. Одет висельник был в том же, что и гость, помещенный сюда под стражу – в камуфляжном охотничьем костюме. На ногах повесившегося Казарина красовались, единственные в этих глухих местах, добротные армейские ботинки-берцы. Опустившие сейчас к полу свои тупые, ободранные о камни, носы.
– Не может такого быть? – громко, во весь свой богатырский голос воскликнул, сбитый с толку, Кузьмин.
Забыв обо всем на свете, кроме собственной вины за то, что не уберег важного свидетеля невиновности Сергея Калуги, он шагнул через порог. При этом, крайне обескураженный таежник уже не видел ничего другого вокруг, не отрывая взгляд от самоубийцы.
Что-то вдруг зацепило, ногу старика. И, потеряв равновесие, он во весь рост растянулся на полу, устроенном из шершавых, толстых лиственных плах.
...Те несколько часов, что Савелий Петрович Казарин просидел в одиночестве под запором, он не потратил зря. Увиденные им проволочные ручки на сухих старых ивовых корзинах сразу подсказали ему единственную возможность выйти из лабаза собственными силами, а не краснеть от стыда перед своим шефом Тукачевым, обещавшим нагрянуть сразу по получению сигнала о присутствии в зимовье беглеца.
Опять же мысль о побеге навеяла и опасение. Как бы вид убитой собаки, за которой, пошел Калуга, не подвиг таежников к немедленному мщению и кровавой расправе еще до появления, обещанного Казариным, вертолета с сотрудниками милиции.
И тогда Савелий Петрович принялся за дело.
Распустив всю, имеющуюся на корзинах, проволоку, старик немедленно провел ее полную ревизию. Самый прочный, а не составленной из отдельных кусков, обрывок медной жилы он приспособил для ловушки.
Всю же остальную пустил на связывание пучков ивовых прутьев из разодранных старых плетенок. Ими, а так же мешками, Казарин набил, снятые с себя, брюки и штормовку. Снизу примотал ботинки. Затем все это прицепил за воротник к потолку. Тогда как имитировать саму голову не имело смысла. Савелий Петрович точно убедился в том, что притолока над дверью не позволит Кузьмину увидеть всю фигуру разом. А лишь ее нижнюю часть – от ног до плеч. И не выше. Правда, долго пришлось повозиться, чтобы самому добраться с собственным чучелом до самого потолка. И в этом ему помогли все те же мешки, набитые прутьями от корзин.
Затем, оставшись только в исподнем, Казарин укрылся в куче остатков своего подручного материала. Взяв в руки свободный конец проволоки, прочно закрепленной, чуть выше порога на противоположной от него стороне дверного косяка он теперь надеялся на обязательное появление своего неопытного «конвоира»: – Ловушка была готова! Оставалось только ее захлопнуть, терпеливо дождавшись момента, когда сам таежник, как доверчивая несмышленая дичь, клюнет на «таинственное» молчание, воцарившееся в лабазе.
К вечеру, приход которого ознаменовался, потемневшим оконцем над головой, и серьезным похолоданием, Казарин, совсем было, потерял надежду на то, что старый заготовитель-промысловик отважится на заботу о своем недруге.
Однако, хорошо узнав нрав покладистого Кузьмина, Казарин ожидал от него к себе именно жалости, на чем целиком и построил хитроумный план своего освобождения.
И все же холод уже давал о себе знать. Потому Казарин чуть не завопил от радости, когда под тяжелыми сапогами старого охранника сначала тяжко заскрипели доски лестничного настила, а затем и вечерний уличный свет ворвался через, широко распахнутую, дверь.
Изумление Кузьмина тем, что Казарин смог решится на самоубийство, сыграло плохую шутку с таежником. Шагнув за порог, он не заметил, как – под вторую ногу, поднялась над порогом и коварно натянулась проволочная струна. Словно злая, разъяренная кошка, набросился Казарин на упавшего охотника.
Вырвав из его рук карабин, он, направил его стволом в голову Кузьмина и немедленно нажал на спуск. И тут, к досаде своей, обнаружил что курок, стоявший на, ранее не известном ему, предохранителе, отказывается сейчас ему повиноваться:
– Что за черт? – громко выругался Казарин и попытался снова изготовить оружие к выстрелу.
И этим замешательством едва не воспользовался Степан Маркелович. С проклятиями, сжав пудовые кулаки, он начал подниматься с пола во весь свой огромный рост.
Перепуганный Казарин, схватил карабин за ствол и, орудуя им как дубиной, ударил таежника по голове. И раз, и другой. Бил до тех пор, пока тот не потерял сознание. Только щепки полетели от полированного орехового приклада, в ярости разбитого Казариным о свою жертву.
Лишь поняв, что Кузьмин, распластавшийся в луже крови из разбитой головы – мертв, убийца прекратил наносить удары. После чего отбросил в сторону исковерканный карабин, переставший, впрочем, уже быть оружием. Теперь у него оставался один враг – Сергей Калуга, обещавший к завтрашнему дню вернуться с убитым псом. Но его трогать было просто нельзя. Никто иной не мог теперь указать путь к таинственной пещере с золотом, ради которой и прибыл сюда наемный убийца.
– Да, зря я тебя, старик, прикончил, – вслух протянул Казарин, глядя на убитого им таежника. – Но, сам ты во всем виноват. Я хотел лишь легко подстрелить, а вон оно как вышло.
Внимательно изучив то, что осталось от некогда мощного оружия – нарезного карабина «Барс», Савелий Петрович, к своей досаде окончательно понял, что таком виде стрелять из него – себе дороже. Без приклада отдача от мощного патрона, без всякого на то сомнения, травмирует и самого стрелка. Тогда как на изготовление нового ложа и всего прочего понадобилось бы затратить не один день. Да и то, при хорошем умении обращаться с инструментами и наличии подходящего материала.
Ни тем, ни другим не мог обнадежить себя убийца.
И все же было у Савелия Петровича еще время и на то, чтобы приготовиться к достойной обороне до возвращения парня, вооруженного его пистолетом. Ради этого Казарин предпочел за благо поскорее исчезнуть из избушки. Тепло, по сезону одевшись и прихватив запас еды, он ушел в сторону, противоположную той, откуда в прошлый раз появился парень.
Выбрав кустарник гуще, откуда открывался вид на зимовье, Казарин устроился там поудобнее. Укрылся заодно от, ещё бушевавшей, непогоды. Для чего пришлось спрятаться под брезентовой плащ-палаткой. Выгоревшая до белизны на солнце, от долгой носки хозяином, она полностью скрывала беглеца. И он, нисколько не раздумывая, снял верхнюю одежду с, убитого им, Кузьмина.
Ночью, как и предполагал до своей смерти Степан Маркелович, в окружающей зимовье тайге пошел снег.
...Белые крупные хлопья укрыли пушистым ковром всю округу, сделав убежище Казарина совершенно неприметным со стороны. А вот фигура другого человека видна была оттуда совершенно отчетливо. Сергей шел, бережно держа на руках труп Таскыла, не ожидая увидеть картину, ужаснее которой не могло бы нарисовать для него и самое больное, воспаленное воображение.
Злорадно посмеиваясь, Казарин наблюдал, как ярость охватила парня, выскочившего из лабаза. Его боль и отчаяние вызвали у Савелия Петровича довольную улыбку, ставшую еще более широкой, когда парень, с гневным криком:
– Выходи, гадина! – выпустил в воздух все патроны, остававшиеся в магазине его дарственного именного «ТТ».
– Теперь ты, дорогой, не опасен! – подумал Казарин.
Имея в виду, что ему-то на помощь вот-вот должен появиться Тукачев. Для самого же Савелия Петровича принцип поведения был решён окончательно. Просто невозможной, по его мнению, или смерти подобной, была бы их встреча один на один. И даже теперь, когда никакого оружия не осталось и у Калуги.
Он хорошо помнил, что стало с двумя несостоявшимися палачами в лесопарке под Новосибирском. И для себя выбрал иную тактику – тайно, на расстоянии проследить – куда пойдет Сергей, чтобы потом выдать его убежище Тукачеву.