Эдуард Бернгард
ЭНТЕЛЕХИЯ ПРЕОБРАЖЕНИЯ
(прирученный апокалипсис Петра Гейдека)
«Действительность погружена в мир всеобъемлющего
сознания, потому что только такой она и бывает»
Борис Хазанов. «Понедельник роз»
В юности меня захватила мысль, показавшаяся тогда озарением (ну, разумеется!), волнующая мысль о том, что само существование природы и материи уже обусловливает неизбежность разума, ибо только для кого-то наблюдающего и осознающего феноменальную данность этого мира и может существовать сам этот мир. Иначе ему незачем быть. Ведь он не «просто так», а нужен кому-то. И не просто нужен, а достоин удивления. И должен быть всегда кто-то, кто способен это сознавать. Осознание ценности мироздания - одна из целей самого мироздания.
Таинство природы, причудливость её линий, очертаний, капризов... Невероятные в своей настоящести и разноликости формы бытия... Ландшафты, ежеминутно изменчивые от игры солнца и облаков, сгущающаяся бездонность неба, ветер, проходящий волнами по траве лугов... и бесконечно многое другое - требует наблюдения, оценки, восхищения, запечатления в сознании восприимчивого наблюдателя. Это юношеское откровение приблизило к ощущению «какой-то» направляющей сущности, многомерной и непостижимой, и никак не укладывающейся даже в столь, казалось бы, широко-объемлющее, удобно-неопределённое понятие «Бог».
Закрепим априори: действительность создана для сознания. В известном смысле она - плод сознания. Вселенная имеет смысл, а коли так, то смысл этот - в существовании разума и ощущений (в чём же ещё?). Люди и другие существа не «населили» Землю, как кое-кто утверждает, а Земля создана для людей и других существ.
Вселенная - условие обитания разума, пространство разума. Мир - цитадель жизни. Он необходим, но второстепенен по отношению к жизни, так же как любой дом необходим, но второстепенен по отношению к населяющим его людям. Натяжка? Ничуть.
Кислород, водород, азот и прочее, вся химия природы служит для сотворения тех, кто может постичь результаты того, что получилось (искушение поставить восклицательный знак).
Химические соединения нужны для организации жизни - в этом их главное назначение. Те из них, которые не участвуют непосредственно в создании жизни, требуемы для изыскательных целей самой жизни... Опасаюсь уклониться «не туда»...
* * *
С момента, когда я впервые увидел картины Петра Гейдека (тогда ещё репродукции, позже - наяву), меня взволновало, поразило и озадачило возникшее ощущение ДВИЖЕНИЯ ИЗОБРАЖЁННОГО. Странное, необычное чувство ЗАПЕЧАТЛЁННОЙ ИЗМЕНЧИВОСТИ, неустойчивого, зыбкого фрагмента... фрагмента чего? мироздания? иллюзии? фантасмагории? Впрочем, само мироздание щедро на иллюзии и фантасмагории. Но есть, к счастью, и то, в чём мы не обманываемся.
Пётр Гейдек изображает реальное в странном обличии, в особом свете и освещении (он вообще МАСТЕР СВЕТА - никто из известных мне художников не достигает такой силы извлечённого из красок сияния). В то же время он изображает нереальное с пронзительной чёткостью, словно фотографирует в иных, недоступных нам измерениях. Этот парадокс наполняет его картины и составляет одно из характерных свойств его таланта, заметно отличающее его от собратьев по «кисти».
Причудливый синтез из действительности, преподнесённой в необыкновенном, «странноватом» ракурсе, и трансцендентной фантазии, замещающей реальность (то есть данной как привычная явь!), - и есть та энтелехия его произведений, завораживающая как искушённых, так и дилетантов, вроде меня.
Новое творение художника, несомненно, одна из кульминаций его творчества, - «Рождение горы». Результат долгого «процесса». Картина крупноформатная (два на полтора метра). Грандиозная панорама мегаполиса, потрясённого свершающимися преобразованиями, сулящими неизвестно что. Над городом - зыбкие пересекающиеся очертания становящейся громады некой «материи», происхождение и назначение которой оставляет нас в неведении и соблазне напрасных предположений. Требуемый поиск «значимых» и мудрёных ассоциаций-интерпретаций столь же бесперспективен и ложнонаправлен, как и всевозможные теологические построения.
Фантастические конфигурации небесных сфер нагнетают ощущение кардинальной перемены. Удивительная комбинация красок, полутонов, свет, исходящий от полотна, где-то даже свечение. Сочетание красок и свечение - на грани невероятного, у порога запредельного. Или уже на пороге. Приоткрывающая ЭТУ ДВЕРЬ рука художника. Переплетение светящихся линий, «паутинок» бытия, соткавших по-своему гармоничный и осмысленный образ, при всей его запутанности, размытости и многозначности, при всей сложности возможных и невозможных ассоциаций... да бог с ними, с ассоциациями. «Рождение горы» вовсе не гору рождает. Возникающая гора - свершение чего-то в мире. Чего именно? Собственно, не картина, а сам художник, по сути - главный объект любого экфрасиса, даже если рассуждение сосредоточено на каких-то «деталях». «Детали» - штрихи души художника, из которых слагается «мегаполис», но отнюдь не «мегаполис» как таковой изображён на развёрнутом полотне, а сущность самого художника, микрокосм человеческой личности, подвергаемый угрозе крушения.
Своеобразие картины, её впечатляющая необычайность - в наложении фонов, причём заднего плана нет, ибо он же - передний. Планы взаимопроникаемы, пересекаются, релятивируя горизонт и как визуальное восприятие, и как понятие. Даже, казалось бы, незыблемо твёрдые очертания расплываются, становясь прозрачными и призрачными, относительными. Мир как стихийный процесс становления, результат которого неизвестен самому Творцу. Мир как совокупность изменчивых контуров, обитель полуупорядоченного хаоса. Панорама заключает в себе динамику потрясающих преобразований, и здесь вновь проявляется дар Петра Гейдека к запечатлённому движению (это совсем не то, что живописный «кадр» военных баталий или кораблекрушений, где персонажи и предметы замерли раз и навсегда, причём никто не сомневается, что они застыли подобно восковым фигурам и атрибутам сценической декорации).
"Движение сюжета" на полотнах Гейдека никогда не бывает заряжено определённым знаком. Нельзя истолковать назревающее разрешение в сторону «блага» или «худа». Спросите художника, и вы узнаете, скорее всего, что для него эти взаимоисключающие понятия смешаны. Ощущение оптимистического фатума. «Вид» всё-таки не апокалипсичен, всё по той же причине: невозможность определить, «куда мы идём», что называется.
Мегаполис показан в напряжённо-тревожном... не ожидании, нет, - наблюдении проводимого над ним опыта, как пациент на операции без наркоза, но и без боли. «Город» не уверен, что наблюдаемое им - не мираж. Он, по большому счёту, не верит, что апокалипсис ему грозит всерьёз. Библейские времена канули в Лету (полемический намёк). Как ни изощрялись мрачные пророки в диких прогнозах на ближайшее время, как ни преуспели в насаждении суеверий, нагоняя ужас на тёмный люд (это не осуждающе, а сочувственно), последующие бесчисленные поколения пережили всех известных нам нарциссических мессий и гуру, и переживут новоявленных, а история, какая бы она ни была, всё-таки развенчала...(ну, хорошо, опровергла!) их безумие, рассеяла призраков кошмара, коим запугивали и одурманивали несчастных наших предков. У того, карающего, бога давно уж нет власти вытворять всё, что ему заблагорассудится. И апокалипсис не настоящий. Не может быть настоящим. Фата-моргана. Оптическая иллюзия. Игры магнитных атмосферных зарядов, северное сияние (прошу прощения!). Хотел этого художник или нет, но апокалипсис его - условный. Призрачный. Присмиревший. Прирученный рукой мастера. Просто фикция. Странный сон (а бывают ли сны нестранные?).
Впрочем, имеет место некий опыт. Скорее - опыт сознания. Опыт воображения. Мы видим его на большом полотне. Следует повторить: результат эксперимента столь же загадочен для Творца, как и для нас. И последствия глобальны не только для нас, но и для него. Он не уверен, что получится то, что он хотел. А что он хотел? Он не уверен даже в этом. Мир неизбежен и подчиняет себе волю Творца, который, удивляясь рождению мира по его воле, не может объяснить самого себя. Мучает ли Творца вопрос, откуда он сам взялся?
Мир и воля Творца неизбежны, как неизбежно пространство, в котором всегда что-то происходит. Для кого-то это апокалипсис. Для других - «процесс развития». Пространство - доказательство безмерности. Даже «ничто» означало бы протяжённость, где сама по себе протяжённость - не что иное, как пространство. В нём не могут не зародиться мир, душа и разум. Наглядное подтверждение - самый факт нашего существования. Если угодно, мы есть, потому что нас не может не быть. Если не угодно, то мы всё-таки есть, сколько ни возражайте... Но нас когда-то не будет, вот и возражение! Ничего, будут другие... Кто-нибудь да будет. Всегда. А значит - мы будем.
...Творец, породивший самого себя в вечности, то есть бывший всегда, обречён создавать миры, не зная, как это у него получается. Если так, то и последствия «всего этого» ему не ясны. Он - не в ответе за нас. Да и перед кем?
Человеческий гений не в силах объяснить саму возможность своих творений. Человек, не похожий на «того» Творца, творит сам. Может ли Творец разобраться в том, что творит человек? Мы не постигаем замысел Творца. Но постигает ли он нас?
Мы тянемся к Творцу помыслами, душой. Он же оберегает нас от печальной и опасной правды, что ничего больше не может для нас сделать, кроме как поддерживать наш вид в дарованном нам мире, то и дело сотрясаемом катастрофами, против которых он бессилен...
Сегодня мне кажется (и считаю важным это сказать), что традиционный бог монотеизма, «небесный властитель», столь же скучен и нелеп, как и некогда потрясавший меня Кинг-Конг из голливудского «сайенс-фикшн». Нелеп, помимо всего прочего, абсурдом одиночества, абсурдом отсутствия равных ему или достойных его, с кем можно поделиться радостью и смыслом своих творений... (!)
Под «небесным властителем» подразумеваю не вульгарно-упрощённый, тривиализованный образ «бородатого бога на облаке», а именно само по себе представление о едином боге, как бы изощрённо и мудрёно оно ни трактовалось.
Древние персы считали (верили), что миром правят два бога - бог добра и бог зла, уделяя в своей мифологии больше внимания последнему, что не удивительно. Это верование сказалось и в легендах о Заратустре, и в древнеперсидском же учении манихеев (по имени основоположника - Мани). Если вдуматься, и у христиан, и у мусульман - тот же дуализм. И те, и другие признают, кроме доброго, также и злое начало. Сатана (Шайтан) - не что иное, как тот другой, злой бог древних персов.
По сути, любая монотеистическая религия обманывает и предаёт самое себя, потому что, исключая разных богов, она допускает, хотя и безотчётно, иного рода плюрализм, признавая заменяющих этих разных богов персонажей: ангелов, херувимов, серафимов... в общем, довольно пёстрый и населённый мирок, похожий не столько на абсолютистскую монархию, сколько на разноголосый парламент (пусть и с королём).
А у древних греков было понятие ТЕУРГ - «богосоздатель». Создавший бога! Или богов. Или богосоздателей. И так, добавим мы, до бесконечности... Здесь позволительно усмехнуться. Впрочем, если истоки божества бесконечны, то так даже лучше. Успокоительнее, во всяком случае. Всегда над кем-то есть кто-то. Замечательно! Очень хорошо, что нет такого кого-то, над кем никого нет. Порождающий кого-то порождён кем-то. Сотворение равно вечности. Вечность - бесконечна. Бесконечность - синоним вечности, синоним бессмертия, как и сам этот мир, в котором, сквозь боль и хаос, рождается разум, рождается любовь. Рождаются «горы».
2004 г., ноябрь
P.S. Интернет-галерея незаурядного художника:
http://peter-heydeck.com/