Жизнь ему дала все в той мере, в какой это было возможно в ностальгичные теперь советские времена. Счастливое детство несмотря на то, что родители развелись, когда он пошел в школу. Он так никогда и не понял, почему они это сделали, ни мать, ни отец не создали новых семей, так и жили бобылями. Развод был очень цивильным, никто не орал, не ссорился, а разъехавшись, продолжали встречаться время от времени: отец приходил к сыну довольно часто, их по привычке приглашали вместе на семейные и дружеские вечеринки, не делали из этого драмы, компании были общими. Мама у него работала на книжной базе, завскладом, а это было чуть пониже рангом от секретаря парткома. Книга была товаром поливалентным, ее использовали не только по назначению, но и как настоящую валюту, где каждый писатель обладал своим обменным курсом. Для него, подростка, а затем студента, это ничего не значило, важно было, что он мог читать до бесконечности, любая книга была доступна. К моменту окончания школы он был ходячей энциклопедией, книжным червем, у него была цепкая память, раз прочитав, он запоминал целые куски текста наизусть, а потом легко писал сочинения, хорошо говорил, очень любил спорить и доказывать всем свою правоту. В десятом он сдружился со своей соседкой, слегка старше его, она была достойной противницей в спорах, особенно, касательно истории. Ее отец работал районным судьей, дома его практически не бывало. Однажды, он пригласил их обоих на заседание суда. Это было озарением: вот оно, хочу быть адвокатом, прокурором, юристом, чем угодно, только бы быть там. В университет при бешенном конкурсе он поступил легко и без обычного блата. Учеба захватила, но и соседка не отпускала, приварила к себе, в кожу проросла, приручила. Поначалу все было неплохо, встречались, целовались, кафе, пиво, беседы о роли и будущем советской интеллигенции. Была куча друзей, таких же как они и постарше, которые собирались по вечерам и каждые выходные, чтобы привычно пройтись по классикам марксизма-ленинизма и сцепиться в философски-обреченной дуэли на тему "что делать и кто виноват". Застолья, как правило, включали водку, и изначально, это были рюмашки, под конец переходившие в стаканы. Мама забила тревогу, многочисленная родня сплотила ряды, важный родственник работавший -шшш! - в КГБ провел жесткую беседу и участившиеся похмельные синдромы иссякли на нет. Вместе с этим ему запретили захаживать к соседке, обвиняя ее, непутевую,безработную, богемно-слоняющуюся,во всех грехах. Дела наладились, он с подтянул хвосты, засел за дилом и закончил университет с отличием. И в день получения диплома снова сошелся с соседкой, теперь уж до конца.
Жизнь продолжала одаривать его щедротами. Все тот же жесткий КГБешник устроил его в юридическую контору, которая выполняла заказы блюстителей государственной безопасности, и он получал доступ к секретам, которых не хотел знать. Но вес был. А с ним и связи, выездые сессии, рестораны, застолья, бани, встречи и снова выпивки.
Соседка была рядом, но как-то сама по себе. Хотела приходила, была доброй, ласкала, хотела - уходила, иногда с его друзьями. Раз напившись, он затеял из-за нее драку со своим лучшим другом, как дрались - помнил, а как оказался на койке в больнице, весь переломанный - этого уже не помнил. Через полгода кости срослись, хотя позвоночник непрестанно стонал по ночам, соседка не отходила ни на шаг, утку подносила, с ложки кормила, газеты читала. Выкарабкался. Вернулся на работу, но ненадого - грянула перестройка. Многих она выбила из колеи, но к нему жизнь опять была благосклонна, ГБешники выплыли в новых ипостатсях, открестившись от социалистических идеалов, легко ринулись в открывшийся неповский беспредел, ну и его с собой прихватили, толковые юристы всегда нужны. И снова пили. Всегда, почти каждый день, и поводы находились, и она, горькая. Потом был Чернобыль, и он там не раз бывал по долгу службы, наездами, короткими наскоками, но насмотрелся вдоволь, и ложь, и дремучий непрофессионализм, и подмена понятий. Теперь водка была не только привычкой, но и потребностью, чтобы все забыть. С ним все еще была семья, и друзья говаривали не раз, одумайся, возьми себя в руки, не пей, помрешь ведь... Поздно. От той травмы и переломов начались осложнения, усугубленные пьянством и курением, разламывало болью позвоночник, скрепленный металлической cпицей, отказывали почки, в сорок он стал инвалидом. Все как-то быстро начало двигаться к точке невозврата, шаг за шагом, он выбирал не то, вроде как назло себе делал. Соседка слабо пыталась его вразумить, тщетно. Он продолжал работать, на богатую тюменскую фирму, опять же повезло, его видел только представитель фирмы, а основная клиентура была в шести чесах лету, так что его трясущихся рук и красных глаз они не наблюдали. Однажды утром соседка нашла его холодным. На полях контракта, над которым он работал, она прочитала: "Ж. так коротка я ее про...рал".
В жизни у него было все: здоровье, внешность, прекрасная семья, нешуточные, даже по западным меркам, деньги. Он был представителем крупной сибирской нефтяной компании и его статус соответствовал его жизненным устремлениям. Он гордился тем, что сам себя сделал. Сразу после школы закончил один из столичных вузов, философию выбрал, потому что знал, что это как раз тот предмет, который нужен для партийной карьеры. Мог остаться в вузе преподавать, но был не дурак, метил выше. Через десять лет, объездив всю Сибирь и Дальний Восток, он лично знал всех директоров крупнейших нефтедобывающих предприятий, не просто знал, а смог стать их нужным другом, кому с подношениями, кому с охотой, кому с рыбалкой, и всем - с обещаниями в будущем. Работал то там, то сям, ровно столько и только там, где можно было обрасти связями. Он метил в секретари партийной организации крупного зауральского региона, все уже было схвачено, но провозгласили перестройку, и хотя партия все еще была на плаву, он сразу понял, что планы надо менять. Его жена в то время вытянула счастливый билетик, ее лучшая подруга предложила хорошую работу в дипкорпусе одной из советских республик бывшего теперь уже могучего и неделимого. Их сыну надо было идти в школу и они решили, что наконец обрести постоянный дом будет разумным решением. Предложение было принято. И почти одновременно ему пришла в голову идея создания представительства для нефтяных компаний в этой же республике, а себя, конечно, он видел директором. Так и случилось. Предприимчивость была его неотъемлемой чертой, и в то время она органично сочеталась с возможностями, произраставшими из развалин Союза. Быстро сколотив команду единомышленников, он лично поехал говорить со своими друзьми-нефтянниками, которые уже смогли стать собственниками и акционерами предприятий, суливших миллионные прибыли. Жизнь завертелась в вихре головокружительных успехов, ежедневных побед в настоящем бизнесе, в получении невиданных дотоле доходов. Его все любили, он был желанным гостем на всех вечеринках. Барская внешность: высокий, статный, красивая окладистая борода и безупречные аристократические манеры. Дамы иссыхались. Он слыл дон жуаном, но им на самом деле не был, хотя и не мешал всем думать, что заблагорассудится. Женские авансы не отвергал, а просто поддерживал отношения, весьма платонические, до того момента пока они были ему нужны, а потом красиво, по-рыцарски с ними расставался, умел уверить, что их недостоен.
Все контакты, все связи, работа держались на многочисленных встречах, съездах, застольях. Всегда - со спиртным. Привычка была так намертво завязана в умах, что если отказывался пить то либо ты не с нами, а значит, против нас, либо глубоко болен и одной ногой уже в могиле. Третьего не дано. Общество не относилось к регулярной и обильной выпивке, как к настоящему злу, скорее, как к легкому баловству, ребяки шалят, ну да с кем не бывает?! Никто не вводил правила не пить на работе или не садиться за руль в пьяном виде. Разговоры-то велись, но там и заканчивались. У него не было потребности в выпивке, он был в этом уверен, а как же иначе, если выпивка была так доступна и повсеместна, что у него не было времени думать об этом. А еще он очень любил машины, доходы позволяли их менять, как перчатки, то жена подарит, то сам присмотрит новое высокоскоростное чудо. И после деловых встреч, за рюмашкой-другой, он с удовольствием садился за руль, был осторожен, как при сдаче экзамена на права. Когда еще что-то помнил и мог себя контролировать... Первая авария была глупой, уснул за рулем, после шестичасового перелета от клиентов представительства, он позволил себе выпить в аэропорту с друзьями, и вот - врезался в столб, благо только машину сильно побил, друзья-гаишники утрясли остальное. Во второй раз он был причиной аварии с тремя машинами, водитель одной был сильно ранен, состояние опьянения за рулем было зафиксировано в протоколе. Ему пришлось поднять связи на самом высоком уровне, протокол был утерян, дело замяли, пострадавшим он возместил все, что они просили, не торгуясь. Милиционеришко, который составлял протокол, бузил какое-то время, все доказывал вышестоящим, что хоть права у виновника аварии надо забрать, опасен ведь на дороге, пьет-мол... Но и его "замолчали". Через полгода, на новом доргущем мерсе, он мчался домой с очередного делового собрания с возлияниями, на легком повороте дороги не справился с управлением. Ему едва исполнилось пятьдесят...
На его страничке в одноклассниках кто-то написал: "помним, любим, скорбим". Вопросы понеслись с электронной скоростью от немногочисленных виртуальных друзей, которые лихорадочно звонили реальным друзьям и знакомым, пытаясь выяснить: что за чушь? С чего скорбим-то? Нет, это не о нем, это о ком-то другом... Он не мог! Ему же только пятьдесят! Было...
Он уже не помнил, как он оказался по ту сторону зазеркалья, откуда нет возврата, когда жизнь катится к черту, когда безразлично, кто и что о тебе думает, ибо и ты сам думать уже перестал...
В далекие советские времена он с отличием закончил солидный химико-технологический вуз, при этом успев добиться первых ступеней пьедестала почета в нескольких видах спорта. Природа наградила его генетикой богатырей эпохи монголо-татарского ига. Тренер пророчил результаты союзного уровня, но говорил работать, работать надо. И не пить. А он и не пил, так баловство, раз в месяц-два с друзьями, что ж тут плохого?!
Он слыл силачом, опорой, стеной, на него полагались, искали защиты, утешались, пользовали его рыцарскую суть. Слабым быть себе запрещал. Не по-мужски это, чего уж! Работать уехал в другой город, далеко от родного края. Встретил ее, единственную, веселую, разбитную, красивую, молодость - она всегда такая! Поженились, дочь родилась. В стране затеяли перестройку. Завертелась череда разных занятий, у него было много друзей, жизнь сотрясала всех, каждый искал свою нишу, а он был подушкой безопастности, ремнем, который спасал от столкновений, его держали при себе. Шли годы, жизнь стабилизировалась, с ней и работа, хоть и не совсем легальная, но как у всех, приемлемая, да и доход стабильный - мама не горюй. Жена жила на широкую ногу, полки магазинов, базары вдруг наполнились таким количеством и разнообразием соблазнов, что было где разгуляться воспитанникам общества развитого непотребления. Дочку опять же надо было одевать, упаковывать, растить счастливой. Он работал, редко бывал дома и был безотказным. Работа была не то чтобы сложной, но требовавшей умения договориться, убедить, завербовать на свою сторону, расположить к себе лично. Часто это происходило за рюмкой коньяку, за бутылкой водки, застолья, рестораны, бани. Такая вот работа. Жизнь была неплоха. И хотя из брака он давно вырос, а жена выросла из него, разводиться они не спешили: оба боготворили дочку, пусть растет в полной семье, так лучше. Была вторая семья: любимая женщина и ее дочь. К ним он возвращался по вечерам, с ними строил планы на будущее, их баловал как мог, был и их опорой. Иметь две семьи было почти нормально, все обо всем знали, общественность не осуждала, времена парткомов канули в лету, толерантность к связям на стороне стала будничной. Так и жил: две жены, две дочери, всех любил и на всех разрывался. Он умел устраивать праздники, красиво дарить цветы, осыпать подарками, он вообще был щедрым. А еще он пил, немного, как все. Пил с друзьями, а как еще пообщаешься, пил на работе, контракт подписан, отметить надо, выполнили - опять же застолье, пил с конкурентами, а как их еще прощупаешь? Поводы всегда найдутся, из необходимости вытекает потребность. Первой забила тревогу любимая женщина, билась, как белуга в сети, умоляла, увещевала, таскала по клиникам, ходила к друзьям и просила "помогите!", он возмущался, это же была слабость, а он слабым не был никогда. Он и врачу сказал все сам смогу остановить, если захочу, не болен я! Но стал замечать, что без рюмки он был злобным демоном, жизнь была не мила, все вокруг были врагами. А выпил - и все наладилось! Раз затащил его лучший друг к знаменитой гадалке, а она ему с порога " а ты милый поди, поди отсюдова, нечо мне тебе сказать, ты уж все про себя разрешил, сам себя к могильной доске ведешь и помрешь ты в одиночестве! Поди, милок, поди! уж судьбу ты свою сам предсказал!" Не знал он, конечно, что друг это все подстроил, для его же блага, как еще его встряхнуть, как не мыслью о смерти, что еще делать? И вначале это и правда помогло. Пошел по врачам, в клинику ложился, не раз, а выходя снова запивал, снова попадал в клинику, злобный круг цепко держал его на контроле, "захочу и остановлюсь!" никак не получалось. Намаявшись и разуверившись его стали покидать все, кто еще помнил его другим: жена и дочь тихо проклинали, любимая женщина ушла, не вернуть, с работы уволили, друзья перестали брать трубку, когда он звонил. А он еще больше грубил, глупил и глумился над остатками своей жизни и обломками своей души. В последнем порыве наладить жизнь, он купил квартиру и стал впервые обустраивать свое собственное, ни с кем неделимое жилье, пока вдруг не понял, что и это ни к чему: ему не надо, а других рядом нет, вернуть их или вновь обрести он был не в силах. По больницам больше не ездил и последнюю скорую к нему вызвали соседи, заподозрив неладное...
Три жизни, три судьбы, трое классных мужиков. Смерть выбирает, но иногда ее выбирают вместо жизни. Чем же жизнь была так плоха? Где произошел тот сбой, который привел здоровых и успешных к сознательному самоистреблению? Не на войне и не от болезни. Не от бедности или голода. Не от непосильного труда или лишений. Они ушли, а мы - остались...