На снимке медалисты спецшколы, выпуск 1953-го года
Глава 3. Подростковый возраст. От отрочества – к юности
Краснодарcкий край. 1950–1953 г.г.
1. Краснодар. Поступление в спецшколу ВВС
. Спецшколы ВВС вместе с артиллерийскими спецшколами были организованы в 1937-м году и просуществовали до 1955-го года. Наша краснодарская спецшкола ВВС №12 была создана в 1941-м году, и отмечала 40-летний юбилей в 1981-м году, но я поздно узнал об этом, когда уже он состоялся, и очень сожалел, что не смог ни с кем повидаться.
Создавались спецшколы в преддверии войны в плане общей подготовки страны к обороне, в частности лучшей подготовки молодёжи для артиллерийских и авиационных училищ. Спецификой спецшкол ВВС было то, что они ориентировали своих выпускников в основном на поступление в лётные училища, готовившие лётчиков и штурманов, и приём в них осуществлялся с таким учётом состояния здоровья, чтобы через 3 года юноша по здоровью мог быть принят в лётное училище. Тех же, у кого за 3 года учёбы здоровье ухудшалось, чаще всего по зрению, направляли в авиационно–технические училища, готовившие специалистов по техническому обслуживанию самолётов на земле и подготовке их к полётам. В отдельную категорию выделялись отличники, окончившие школу с золотыми или серебряными медалями. Им предоставлялась возможность без экзаменов, пройдя только собеседование, поступать в военно–воздушные инженерные академии (Московскую им. Жуковского или Ленинградскую им. Можайского). Выделялась разнарядка и на поступление в высшие в военно–воздушные инженерные училища (Киевское, Харьковское, Рижское). Туда отбирали тех, кто не дотянул до получения медали, но не имел троек в аттестате. Им приходилось сдавать вступительные экзамены, учились они на 1 год меньше, чем в академиях, но получали по окончании училищ такие же дипломы инженера. Конечно, считалось более престижно учиться и закончить академию, примерно так же, как университет считался более престижным, чем институт. Да и подготовку в академиях давали лучшую, хотя бы за счёт дополнительного года учёбы, не говоря уже о лучшей лабораторной материальной базе и более высоком уровне профессиональной подготовленности профессорско-преподавательского состава. В нашей спецшколе примерно 70% выпускников поступали в лётные училища, процентов 15–в технические и примерно столько же в инженерные училища и в академии.
Вступительные экзамены меня не пугали, а беспокоила предстоящая медицинская комиссия. Не помню даже точно, как я сдавал вступительные экзамены, но знаю, что проблем с ними не было, все сдал на отлично. Медицинскую комиссию тоже прошёл успешно. Многих отбраковывали по зрению, у некоторых было нарушено цветоощущение. Некоторые ребята с пониженным зрением, но не очень, не различая только самые мелкие строчки в контрольной проверочной таблице, пытались выйти из трудного положения, заучивая буквы и значки по их расположению в строчках. Сложнее, вернее сказать, безнадёжнее обстояли дела у ребят с пониженным цветоощущением. Они рассказывали, что в показываемых картинках цвета вообще не различаются, и тут не может помочь запоминание, так как все картинки кажутся одинаковыми. Поэтому я со страхом ожидал, вдруг и я не смогу ничего рассмотреть. Но у окулиста для меня никаких проблем не возникло. Ещё все опасались проверки вестибулярного аппарата. Так, после кружения в 20 полных оборотов на специальном вращающемся стуле некоторые не только не могли пройти не качаясь по прямой, а даже падали. Но я и это испытание у отоларинголога выдержал. А больше дрейфил я перед дверями невропатолога, так как считал, что переживания, связанные с болезнью мамы, могли отразиться на состоянии моей нервной системы, но всё обошлось. C не меньшим волнением ожидал я заключительную мандатную комиссию, поскольку мы были на оккупированной территории, а это уже считалось пятном в биографии, хотя в оккупации были миллионы людей.
Но и здесь мои опасения оказались напрасными. И вот, ура! Я принят! На радостях пошёл в кино типа “Подвиг разведчика”, только с разведчицей–женщиной в главной роли, которую, кажется, играла Кузьмина. Название кинофильма к сожалению забыл, а буквально совсем недавно вспомнил: “Секретная миссия”, настолько впечатляющим и запоминающимся был весь тот день. Всех поступавших в ближайшие дни собрали, объявили о зачислении счастливчиков, разбили по 4-м взводам (классам), которые и составили нашу 3-ю роту. Девятые классы составляли 2-ю роту, а десятые–1-ю, самую уважаемую, за их взрослость, молодцеватую выправку, спортивные достижения: почти каждый из 1-й роты заслуженно носил на груди престижные в нашей среде знаки спортивной доблести – ГТО-2 (готов к труду и обороне СССР 2-й ступени) и 2-й, в крайнем случае 3-й разряд по какому-либо виду спорта. По наличию такого набора спортивных наград можно было безошибочно определить, что его обладатель–старшеклассник. До начала занятий оставался ещё месяц, и на это время всех отпустили на каникулы по домам. Преподаватели и командиры взводов и рот были у нас в основном отставными офицерами и ходили в военной форме, но только без погон. По окончании каникул нам тоже выдали военную форму, дали попривыкнуть к ней, походить с неделю без погон, а потом в торжественной обстановке вручили и погоны, хотя мы и не подчинялись министерству обороны, как суворовцы. Но форма и особенно погоны ко многому обязывали, в частности к достойному поведению на улице и опрятному виду. Мы всегда ходили в выглаженной чистой форме. Многие иногородние, те, кто жил в интернате, из-за нехватки утюгов приспособились гладить брюки, подкладывая их на ночь под матрацы между специальными фанерными листами, предварительно тщательно разгладив брюки руками. И результат был отличный. Считалось неприличным идти и на ходу есть мороженое или идти с какой-либо сумкой типа авоськи. Как и все военные, мы отдавали честь офицерам, и нам нравилось, что они нам тоже отдают честь. Я такой жизнью был очень доволен, нравилось чувствовать себя частицей большого дружного коллектива, который может за тебя постоять, и даже нравилось ходить строем с песней. С этого времени я уже твёрдо считал себя почти взрослым, во всяком случае, что детство уже кончилось, кончается подростковый возраст, и начинается путь во взрослую жизнь, которая уже не за горами.
2. Там же. Особенности учёбы в спецшколе ВВС
Занятия в спецшколе велись по тем же программам и учебникам, что и в обычных школах. Только больше внимания уделялось физической подготовке, и были уроки военного дела, на которых занимались строевой подготовкой и изучением воинских уставов, истории развития авиации, .Работал авиакружок, в котором не только изучали основы и принципы самолётовождения и самолётостроения, но и учили практически строить модели самолётов. Больших успехов в построении моделей достиг Владимир Борисенко, участвовавший в городских выставках со своими моделями и занимавший призовые места. К сожалению, парень с такими инженерно–техническими способностями попал в техническое, а не в инженерное училище. Надеюсь, что это ему удалось позже.
В спецшколе поддерживался распорядок дня, близкий к тому, который был в военных училищах. Подъём был для всех в одно время по общему сигналу, затем пробежка и зарядка при любой погоде во дворе школы с последующим обмыванием водой из под крана. Некоторое послабление было для городских ребят, (в том числе и для меня), которые жили у себя по домам и должны были делать пробежку и зарядку самостоятельно, хотя бы в урезанном виде, чтобы не было проблем с выполнением спортивных нормативов по комплексу упражнений ГТО–2. Любителей по доброй воле вставать раньше, чтобы со всеми бегать, не было даже среди заядлых спортсменов. Все мы, городские, приходили только к завтраку и на занятия, после занятий вместе с интернатскими шли на обед, затем–на самоподготовку в специально закреплённые за каждым взводом классы. После самоподготовки до ужина было около часа свободного времени и примерно столько же – после ужина до отбоя. Перед отбоем дежурным командиром проводилась поверка личного состава иногородних спецшкольников, живущих на интернатском положении (слово “казарменное” коробило слух и никем не употреблялось). На ужин можно было не оставаться и сразу после самоподготовки уходить, прогуляться и ехать ночевать домой.
Но я почти всегда задерживался в библиотеке или спортзале, и ужинал вместе с остальными ребятами, так как жили всё ещё очень бедно и дома питались весьма скудно. Обстановка в доме была тоже очень бедная, можно сказать “беднее некуда”. Однажды у меня загостился один из иногородних наших ребят Боря Богданов, которому дали увольнительную с субботы на воскресенье для поездки домой, но почему-то он с вечера не поехал и попросился переночевать у нас. Отказать ему в этом было неудобно, не объяснять же ему это отсутствием свежего постельного белья, но не менее неудобно было спать под ветхими простыней и одеялом, которые уже давно надо было использовать по иному назначению.
Ещё большее чувство неловкости и стыда я испытал, когда к нам проведать маму пришла одна бывшая графиня, знакомая ей ещё по учёбе в Мариинском пансионате, с которой они через 30 с лишним лет случайно встретились в больнице, куда мама легла подлечиться после того, как я поступил в спецшколу. Мама, давая свой адрес, не ожидала, что визит будет нанесен так быстро, до её отъезда, и пришла в неописуемое волнение, когда услышала стук в калитку и знакомый голос. Она категорически была против того, чтобы я пригласил гостью в дом и продемонстрировал нашу бедность, граничащую с нищетой. Пришлось мне, извиняясь, сказать что не можем её принять, так как мама себя очень плохо чувствует, только что забылась в полусне, а я неотлучно сижу рядом с ней, чтобы не пропустить начало вероятного сердечного приступа и снять его своевременной порцией лекарств. Наплёл, сгорая от стыда, три короба оправданий, но она, конечно, поняла истинную причину отказа в приёме и по убогому виду нашей давно не ремонтированной и не ухоженной хатки с камышовой крышей и по моему смущению, которое бросалось в глаза. Она ушла огорчённая, а мы с мамой долго переживали и за неё, и за себя, что никак не выбьемся из нужды. При этом вспомнили, как в голодный неурожайный 1947-й год, в один из дней, когда дома не было ни крошки, пошли с мамой к знакомым в надежде, что хоть меня чем-нибудь угостят, а то и пригласят за стол и покормят, а нас даже не пригласили в дом под каким-то предлогом. Так и уснули в тот вечер голодные. Может быть и мамина знакомая графиня тоже была голодна и надеялась, как мы 3 года назад, на угощение, а мы так нехорошо с ней обошлись. А сколько ещё было в жизни всякого, о чём приходилось сожалеть, но ничего нельзя было исправить! Это имело место быть и по отношению к родным и близким людям, и просто хорошим знакомым.
Ничего не изменишь, ничего не исправишь,
Когда близких теряешь, – ничего не вернёшь.
Непослушную память забыть не заставишь
Ни своё слабодушие, ни нечуткость, ни ложь.
Слишком поздно обычно приходит прозрение,
Что со многими был бессердечен, не прав.
И теперь понимаешь с большим сожалением,
Что приходишь к закату, от ошибок устав.
Если б юность была и добра, и разумна,
И как зрелость умела, и как старость мудра!
Но проводим мы лучшие годы бездумно,
А потом–в мир иной собираться пора.
Очень сожалею, что ничего не знаю о судьбе своих одноклассников. Переписывался одно время с другом Добровольским, потом он перешёл в гражданскую авиацию, и переписка прервалась, а в Краснодаре по месту жительства его родителей уже жили другие люди, которые ничего не знали о его семье. Службы “Жди меня” тогда не было, сам я не проявил настойчивости в дальнейших поисках, “а теперь уже не стоит душу бередить“. Надеюсь, что переписка прервалась не по трагической причине, что он жив и иногда вспоминает и меня, глядя на мою фотографию, которую я ему отправил в ответ на его поздравление с новым 1955-м годом, написанное на обороте его фотографии. Эти немного пафосные, но несомненно искренние слова, идущие от сердца, отчасти раскрывают наш духовный мир, веру в дружбу, в добропорядочность мира, в светлое будущее, что было свойственно тогда большинству молодых людей. Потому мне хочется привести их здесь полностью, ничего не меняя и не сокращая: “…ещё один год встречаем далеко от дома, но ничего, пускай проходят года, но старая дружба от времени лишь становится крепче. Пусть мы в разных концах Родины будем встречать этот новый год, но я верю, что тост наш будет звучать одинаково–за дружбу, за счастье, за будущее”. Что-то похожее написал тогда и я, что-то и душевное, и патриотическое. И при этом никто из нас не кривил душой, мы искренне считали и чувствовали себя патриотами нашей страны, нашей армии и своей спецшколы. Поэтому всем нравилась песня о спецшколе, начало которой написал один из командиров взвода, а я добавил несколько куплетов, и она приняла вид песни, пригодной для исполнения и со сцены, и за столом, и просто под гитару перед отбоем. Вот она с дополнениями и переделками.
Песня второй роты спецшколы ВВС
Над уснувшим Краснодаром
Жёлтый диск луны.
Спят спецы, забыв заботы,
Спят и видят сны.
А когда рассвет настанет
И заря взойдёт,
Круглосуточный дневальный
В комнату войдёт.
В тишине вдоль коридора
Прозвучит “Подъём!”.
Так встречается спецшкола
С каждым новым днём.
Будет занят до отбоя
В школе каждый час,
Чтобы небо голубое
Каждого из нас
Приняло бы поскорее
Как друзей своих,
Чтоб страна была сильнее
Силой молодых.
А пока над Краснодаром
Жёлтый диск луны,
Спят спецы, забыв заботы,
Спят и видят сны.
К моему стыду я почти никого не запомнил из преподавателей и командиров, хотя о всех о них у меня остались хорошее впечатление и добрая память, и ко мне они все относились хорошо. Запомнил только фамилии: начальника школы–Землянский, командира нашего взвода капитана в отставке–Вильчинский, командира одной старшей роты майора запаса–Румбешт и преподавателя математики–Белый. Математика была моим любимым предметом, а я, наверно, был любимым учеником у преподававшего алгебру и геометрию Ивана Акимовича. Позже ему, единственному из преподавателей спецшколы, я посвятил четверостишие, в котором постарался выразить ему глубокое уважение и благодарность.
Учителю математики Белому Акиму Трофимовичу с благодарностью
Пока живёт в нас сострадание,
Пока мы боль чужую чувствуем,
Есть нашей жизни оправдание.
А. Дементьев
В Ваших добрых глазах –
Гамма чувств широкая.
В них то радость, то гроза,
То печаль глубокая.
А вот как звать нашего воспитателя, командира взвода, не запомнил, что-то польское, под стать фамилии, вроде Казимир или Казимирович, зато запомнилось прозвище–Налегоп, прилипшее к нему из-за манеры подавать команду “налево“ со смешным изменением, в результате чего получалось “нале–гоп!“. По внешнему виду (бритая голова; очень длинная гимнастёрка, разделяемая ремнём на две равные части, что верхняя, что нижняя; фуражка с немодным длинным прямоугольным козырьком; узкое лицо с крючковатым носом) он напоминал нам белогвардейского офицера, какими их показывали в наших кинофильмах, к примеру в “Чапаеве”. Но относились мы к нему хорошо, во всяком случае уважительно, хотя за глаза над ним незлобно подсмеивались. Он был незлобивым, незлопамятным человеком, знал, что ему дали такое прозвище, но не обижался на нас, считая нас, с высоты своего, на наш взгляд, пожилого возраста, вероятно, малолетками–несмышлёнышами, которые когда-то поумнеют и сами всё поймут без нравоучений, что хорошо, а что не очень. Не запомнил я и имени, отчества Румбешта, может быть потому, что мы к нему обращались чаще по званию–товарищ майор, нам так больше нравилось, да и ему, пожалуй, тоже. Но запомнился он так хорошо, как никто другой, может быть благодаря сдержанным интеллигентным манерам и благородной внешности, о которых раньше бы сказали, что во всём его облике чувствовалась порода. Майор вёл у нас шахматную секцию. На его занятиях я освоил немного теорию, несколько шахматных дебютов, и этого хватило мне, чтобы войти в сборную команду школы, участвовать в соревнованиях между школами на первенство города и, набрав 4 очка из 4-х возможных на 1-й доске, из них одно очко, отобранное у перворазрядника, и одно– у второразрядника, получить 2-й разряд, чем я очень гордился. Тогда каждый из нас стремился получить знаки ГТО–2 и разряда по какому- либо виду спорта. На городских соревнованиях наша спецшкола почти по всем видам спорта занимала призовые места, чем все мы очень гордились. Вообще почти у всех нас к спорту и спортивным достижениям было трепетное. У двоих наших старшеклассников–у Кондакова и Ерёмина были 1-е разряды по лёгкой атлетике, и они для остальных были почти что кумирами. Мой друг Анатолий Добровольский, входя в сборную школы по баскетболу, получил 2-й разряд в составе команды вместе с Козловым и Панычем, когда они заняли 1-е место на городских школьных соревнованиях, что тоже считалось очень престижным, и мне льстило, что у меня такой друг, известный всей школе. А однажды для популяризации спорта нам устроили встречу с тогдашним чемпионом страны в беге на 400 метров–Игнатьевым. Его результат тогда был около 45 секунд, и он нам казался невероятным, хотя сотку наши спортсмены уже тогда бегали за 10,5 секунды. Но это кто-то где-то, а тут чемпион стоял в нескольких шагах от нас, хоть рукой его потрогай–настоящий. Он рассказывал о своих тренировках, соревнованиях, подготовке к ним и много интересных историй, связанных со спортом. Все остались довольны встречей с чемпионом, а многие потом стали более активно заниматься бегом, я, в частности, старался какое-то время поход за хлебом за 4 квартала проводить в темповом “рваном“ беге, с ускорениями и замедлениями, как советовал чемпион. Попутно отмечу здесь, что упоминаемая мной стометровка на школьном дворе–стадионе в хуторе Ленинском обладала удивительным свойством показывать на ней результаты меньше 10 секунд, тогда как мировой рекорд на этой дистанции тогда не превышал 10,2 секунды. Учительница физкультуры Вера Ивановна, очевидно, этого не знала, но как-то интуитивно чувствовала, что результаты у всех завышенные, и грешила на свой секундомер, а измерить поточней длину “стометровки” или не догадывалась, или считала не нужным, так как продлить её по прямой было всё равно некуда, а продлевать за счёт виража себе дороже–вдруг в конце бега на повороте кто-нибудь не впишется в поворот.
Ещё запомнилась устроенная для нас встреча с мастером художественного слова, так нам его представили тогда. Фамилию его я забыл, да и потом она нигде не всплывала–ни в афишах, ни в объявлениях по радио. Очевидно, это был артист районного масштаба, возможно, подрабатывавший в филармонии. Но впечатление он произвёл на всех нас огромное. Впервые я видел, как человек весь преображается–и мимика, и голос, и жесты,–в зависимости от произносимого текста, а резкая смена интонации от шёпота до крика заставляла иногда замирать в ожидании чего-то неясного, а иногда вздрагивать от неожиданности. Вообще нашему культурному воспитанию уделялось много внимания. Помимо того, что в актовом зале достаточно часто по выходным показывали хорошие кинокартины, для чего привозили специально киноустановку, организовывали иногда культпоходы в драматический театр и филармонию. Кроме того, нас в обязательном порядке артисты из театра музыкальной комедии обучали бальным танцам, которые тогда входили в моду. И на школьных вечерах с приглашением девочек из женских школ мы танцевали падеграс, падекатр, падепатинер, польку, краковяк и другие танцы, всего нас обучили примерно 10-ти танцам. В выходные дни иногда проводились соревнования по разным видам спорта между взводами и ротами, но обычно такие мероприятия проводились в летних военизированных лагерях, которые были обязательны для всех и проводились обычно сразу после завершения экзаменов в июле месяце каждого года.
3. Тщитское водохранилище. Анапа, Джемете. Летние лагеря
Основной целью проведения таких военизированных лагерей являлась физическая и моральная закалка воспитанников спецшколы, подготовка их к преодолению трудностей предстоящей учёбы в военных училищах и академиях и дальнейшей воинской службы в войсковых частях в соответствии с получаемыми назначениями. Поскольку большинство выпускников спецшколы должны были пополнять курсантские ряды лётных училищ, на 1-е место в этих лагерях выдвигалось укрепление здоровья, закаливание, выработка физической выносливости. Каждое утро, включая и воскресные дни, начиналось независимо от погоды с километровой пробежки и физической зарядки, включающей упражнения на гимнастических снарядах: брусьях, перекладине, коне, расположенных под открытым небом на спортивной площадке. После завтрака были занятия по строевой подготовке, изучению оружия, материальной части самолёта. Часто перед обедом устраивались кроссы по пересечённой местности на 3 или 5 километров, после обеда и полуторачасового отдыха проводилась подготовка к сдаче норм ГТО. К концу лагеря устраивались соревнования между взводами и ротами, по результатам которых засчитывалась сдача норм ГТО и выполнение норм спортивных разрядов. Обычно побеждали в общем зачёте старшеклассники, но по отдельным видам спорта удавалось вырвать победу и младшим, так что борьба была упорной и часто шла на равных.
Приучали нас также и к караульной службе. На ночь помимо дежурного по лагерю выставлялись посты возле нескольких помещений, в основном складских. Этому предшествовал развод караулов в соответствии с уставом караульной и гарнизонной службы. Часовым, выставляемым на пост, выдавались винтовки, правда, без патронов, и осуществлялась проверка несения ими службы разводящим или начальником караула как при настоящей караульной службе. Выйти в “ночное“, как в шутку называли мы такое стояние на посту часовым, должен был каждый за время пребывания в лагере хотя бы один раз. Никто не ожидал и не верил в возможность нападения на охраняемый объект, пусть это даже был продуктовый склад, но всё-таки для 15-ти– 16-тилетних мальчишек такие 3 или 4 часа стояния на посту представлялись не только как учёба, но и как выполнение ответственной задачи, близкой к реальным действиям в боевой обстановке. Да и чувство страха иногда закрадывалось, если рядом были лес или дюны и там слышались подозрительные звуки. А вдруг?!…Кроме этого ребята учились преодолевать сильное желание присесть и хотя бы на минутку вздремнуть, которое возникает к концу смены, особенно в предутренние часы. В общем и тогда никто не жаловался на трудности, понимая полезность таких мероприятий и проведения лагерной подготовки в целом, и тем более позже, когда мы повзрослели и вспоминали это время как лучшее за время обучения в спецшколе. И даже, если кто-то “зарабатывал“ наряд вне очереди (обычно помогать повару на кухне) за какое-либо нарушение дисциплины или распорядка дня, то воспринимал это без обиды, как справедливое наказание. Перед сном делали построение и вечернюю поверку, а при спуске флага почему-то пели песню ”Сталин и Мао слушают нас”.
Мне довелось побывать в двух разных лагерях: после 8-го класса летом 1951-го года на берегу Тщикского водохранилища и после 9-го класса летом 1952-го года в посёлке Джемете вблизи Анапы. Подготовка в обоих лагерях была примерно одинаковая. Отличия состояли в следующем. В 1-м лагере мы жили в деревянных летних домиках, а во 2-м–в палатках, которые мы сами разбивали в дюнах на берегу моря. На водохранилище мы меньше купались и плавали на соревнованиях, может быть потому, что там вода была холоднее. Зато там мы сдавали своеобразные нормативы по прыжкам в воду с 3-хметрового трамплина: с крутого высокого берега в реку Белую, протекавшую неподалёку. Течение в этом месте было очень быстрое, и после прыжка течение относило пловца метров на 30, а то и больше. Зрелище не очень приятное, когда проходит секунд 10–20, а прыгнувший не всплывает в том месте, где обычно выныривают все. Получалось это у некоторых, кто не сразу начинал выгребать наверх, и их сносило дальше и соответственно они выплывали позже. Сейчас я думаю, что наши командиры и воспитатели достаточно рисковали, организуя такую сдачу норм ГТО, так как такие прыжки без всякой страховки могли закончиться для кого-нибудь трагически. Но справедливости ради надо сказать, что тех, кто плавал не очень хорошо, прыгать не понуждали и заменяли прыжок плаванием на 400 метров в спортивной одежде без учёта времени.
А в Анапе мы отвели душу, купаясь в тёплом и чистом море. Правда, купаться поодиночке не разрешали, проводились купания организованно, под наблюдением воспитателей в определённых местах, обозначенных буйками, но мы были довольны и этим. А вот за нарушение этого правила и давали наряды вне очереди. Кроме того в Анапе руководство лагеря подготовило нам сюрприз: организовали провозку каждого из нас в двухместном учебно–тренировочном самолёте Як–18 над морем. Дали подержаться за ручку управления самолётом, предварительно предупредив, чтобы мы не делали ею резких движений и не прилагали больших усилий во избежание помех управлению самолётом для лётчика. Полёт длился недолго, минут 10, всего 1 круг над морем на высоте примерно 500 метров. Но и этого было достаточно, чтобы получить незабываемые впечатления и загореться желанием быстрей самому научиться летать. Мы с восторгом ловили всей грудью встречный ветер, врывающийся в открытую кабину, любовались раскинувшимся внизу морем, таким необычным при взгляде на него сверху, кажущимся беспредельным с большой высоты, пели песни. После этого даже многие отличники, настроившиеся на поступление в академии и высшие инженерные училища, загорелись мечтой о небе и о поступлении в лётные училища. Я не был исключением и тоже задумался, не пойти ли мне в лётное училище. Но мама меня отговаривала, сам я колебался, а вопрос решился в пользу академии, когда перед нашим выпуском в школу пришёл наш выпускник Друщиц ЮриЙ, двумя годами раньше закончивший спецшколу с ОТЛИЧИЕМ и поступивший в лётное училище. Он рассказал, что перед первым его самостоятельным вылетом простудил уши, получилось осложнение, и его забраковала медицинская комиссия. Из лётного училища его отчислили и перевели в авиационно– техническое, так как приём в академии И ВЫСШИЕ ИНЖЕНЕРНЫЕ УЧИЛИЩА уже был закончен, и он мог попытаться в лучшем случае поступить в академию или в училище с новым набором, вместе с нами, потеряв таким образом 2 года. Да мы и раньше слышали, что некоторых и курсантов, и уже лётчиков списывали по здоровью. И я побоялся, что нечто похожее может случиться и со мной, а потому решил не испытывать судьбу, а дать согласие на поступление в академию, если закончу школу с медалью. Но впереди ещё предстояло закончить 10-й класс.
4. Краснодар. 10-й класс. Жизнь, полная трудов и надежд
Учиться в спецшколе мне по-прежнему было легко, как и в других школах. В 8-м и 9-м классах меня ничто не отвлекало от учёбы, так как со всеми домашними делами и заботами управлялась сестра. Брат в это время продолжал служить, тогда в авиации, куда его направили, служили 4 года. Он закончил школу младших специалистов в Двинске, получил звание сержанта и заканчивал службу на Дальнем Востоке в городе Спасск Дальний авиамехаником, получая при этом определённое денежное содержание, часть которого он высылал нам, и это было большой поддержкой для нас. В частности, благодаря этим деньгам Ольга смогла нанять соседа, и он по сходной цене покрыл нам крышу шифером вместо камыша и настелил дощатый пол на глиняный, в результате чего в домике стало намного чище и теплей зимой. Когда же Оля купила этажерку, скатерть на стол и две вышитые дорожки на стены, то нам казалось, что у нас в комнатах очень красиво и даже богато. Но в 1952-м году, когда я заканчивал 9-й класс, сестра, окончив педучилище, получила назначение на работу воспитательницей в детском саде в станице Каневской, километрах в 120-ти от Краснодара. И теперь все заботы по хозяйству легли на мои плечи, так как мама, запуганная неопытными врачами, уложила себя в постель и считала, что ей показан только постельный режим, если она хочет ещё пожить, а на самом деле подготавливала почву, чтобы быть парализованной и доживать свой век в мучениях. Но мы тогда не понимали грозящей ей опасности и не пытались приобщить её к более активному образу жизни, хотя бы в пределах дома и своего придомового участка земли. Меня особенно не пугала работа по дому, так как я привык ко всякой работе ещё с детства. Дровами я запасся ещё августе, во время своих последних каникул, распилил их с сестрой, когда она приезжала на выходные из Каневской, расколол и сложил в коридорчике. Протопить печь, сготовить супчик и кашу, сварить кисель или компот из сухофруктов мне было не трудно.
Хуже всего и самое неприятное для меня было хождение на рынок за творогом и ещё чем-то для мамы, что по её мнению ей необходимо для диетического питания. Дело в том, что ходить в форме с сумкой не позволяла установившаяся в спецшколе “этика” поведения спецшкольника, а из гражданской одежды для зимнего времени у меня был только бушлат, оставленный братом перед уходом в армию, который мне был явно велик, и я боялся всегда, что меня увидит в нём кто-нибудь из школы, и тогда стыда не оберёшься. Но худо-бедно зима прошла, благо она на Кубани не длинная–с декабря по февраль-март, и мне стало полегче.
Зато появилась новая беда, так называемая “куриная слепота”, ухудшение зрения, особенно в сумерки, возникающее из-за нехватки витамина А. А тут экзамены на носу, и надо много читать, напрягать зрение. Некоторые из нас, не считаясь с болезнью, перенапрягали зрение, не обращались к врачу и в результате, сдав экзамены на хорошо и отлично, не смогли поступить в академию или высшее инженерное училище по здоровью, так как требования по зрению для поступления в них были высокие, учитывающие большой объём нагрузки на зрение в процессе 5-летней учёбы. Но меня и эта беда обошла стороной, врач посоветовал временно меньше читать, особенно при плохом освещении, выписал витамины, посоветовал попить морковный сок, и через неделю-другую всё прошло, “как с белых яблонь дым”.
Экзамены я сдал все на отлично и получил золотую медаль. Но событие это как-то прошло незаметно и не стало памятным. Даже не осталось в памяти, как нам вручали аттестаты зрелости и медали, не было торжественного выпускного вечера с художественной частью, с танцами, с фотографированием на память. Скорей всего, этот пробел объясняется тем, что именно в это время мне пришлось уезжать из города в рисосовхоз Черкесский добывать справку о моей “благонадёжности” во время немецкой оккупации Наверно, поджимало время на оформление всех сопроводительных документов на каждого из выпускников, направляемых в училища и академии, да мне и самому было не до торжеств, пока я не привёз эту злополучную справку. У меня сохранилась только фотография всех медалистов с начальником спецшколы и его заместителем по политчасти. И более того, не сохранилась моя медаль, стыдно сейчас сознаваться, но поддался я советам некоторых наших товарищей и продал её по бросовой цене, за 300 рублей, так как нужны были перед отъездом деньги. Но всё равно настроение у всех, и у меня в том числе, было радостное, приподнятое, все были полны надежд на предстоящую яркую, новую взрослую жизнь. Вскорости после экзаменов все получили назначения, куда и когда ехать. Соответственно, были назначены дата сбор и время отъезда всем группам, каждая из которых отправлялась в сопровождении воспитателя или преподавателя.
Я получил направление в Ленинградскую военно–воздушную инженерную академию и в середине июля уехал, оставив маму на попечение сестры, которая взяла отпуск и приехала, чтобы побыть с ней до возвращения из армии брата в конце июля. Разминулся я с ним на неделю и встретился через полгода, когда приехал на зимние каникулы в феврале 1954-го года. Тогда же, в июле 1953-го года, я уезжал, не зная, как сложится жизнь в семье после моего отъезда, с радостным чувством ожидания перемен к лучшему и что впереди меня ждёт полнокровная, во всех отношениях интересная жизнь