Клопа ловили пустым стаканом когда-нибудь?
Бесконечно долгий процесс. Юркий, шельма! Любую щель норовит в свою выгоду обратить. Но сколько радости при поимке злодея… - у-у-у! - мечется-мечется в прозрачных стенах, мечется-мечется... а ты на него каплю пинЕна – «кап» из пипетки! – мимо! – ещё раз «кап»!
Всё, затих, лапками дрыгает. В воздухе ароматы свежей хвои, а на ум стих прёт. Не у всех же имение в Болдино! - кому «осеннее Болдино», а кому и пинЕн нюхать.
«Пинен» – это очищенная фракция скипидара. Растворитель номер четыре. Прекрасный аромат хвойного леса.
Когда я опробовал «растворитель номер четыре» на клопах, то наклеил на входной двери ряд красных звёзд, по числу побеждённых мною кровососов.
Идею оценили и подхватили в нашем общежитии, где на многих дверях стали появляться разного цвета звёзды: где пять красных, а где и все десять жёлтых. Какой-то удалец налепил аж с полсотни звезд! Над ними свой портрет вывесил: он якобы «ас Кожедуб» и в шлемофоне, при парашюте, победно улыбается в объектив.
Главное – звёзды, конечно; а шлемофон при парашюте – это «так», ассоциации мечтательного честолюбца. Дельтаплан он клеил после учёбы, что ли…
И вообразите такой карамболь: как-то раз тружусь я ножницами над очередной звездой, а по лестнице поднимается целая иностранная депутация во главе с нашим ректором. Сам Его Величество Ректор: седины, осанка, шарф чёрный…
Никогда не понимал: на кой чёрт ему шарф?! - животик в шарф не спрячешь от глазастых студенток. Студентка, она и скрозь шарф…
Гм.
Словом, ректор в шарфе.
Рядом с ректором переводчица семенит, добрейшая старушка-одуванчик с кафедры немецкого; болтали, самому Лаврентий Палычу переводила допросы военных преступников и ни разу в обморок не хлопнулась. Достойная старушка. Я её уважал. А она - меня.
За «немкою» настоящие немцы галдят вереницею, депутация из Германии, с ними блондинка-красотка весьма изысканного вида. Смотрели старый немецкий фильм-сказку «Беляночка и Розочка»? – точь-в-точь одна из сказочных сестричек; не помню только, которая.
Пусть будет «Розочка». Словом, вылитая Катрин Мартин двадцати пяти лет. Или Рената Блюме, но тоже двадцати пяти.
Все восходят к нам, на третий этаж, а дверь моя аккурат возле лестницы. После ремонта никто не захотел возле лестницы и туалетов селиться, мою идею жребия осмеяли и заселились в ночь, тайно и самостийно.
Но с мордобитием.
Не один же ты умник и сподобился тайком хапнуть самую лакомую жилплощадь, обойдя недотёп! – ночью все умные.
А я пришёл утром. Велено было «для заселения в общежитие явиться утром к восьми», я и пришёл «утром к восьми». Как велели.
Живу у лестницы.
У туалетов и у мусорного бачка живут охламоны и пофигисты, что и к двенадцати не проснулись. Но! - когда они не спят, они чуткие-чуткие. Выбросил я как-то немецкий журнал и коробку пастели в мусор – надоело голых девок рисовать – ни журнала, ни коробки. И пяти минут не прошло.
Итак, клею звёзды на дверь.
Интерес у немецких гостей к моему звёздному творчеству возник страшный. Разумеется, я разъяснил гостям глубину замысла и загнул про Дюрера кой-чего, а там и предложил немцам обнюхать пинен. Как-никак, «растворитель номер четыре», весьма стимулирует творческую мысль художника.
Стакан гранёный у меня при себе, а в стакане клоп плавает.
Вы не представляете, что началось! Возгласы, хохот, какой-то невменяемый немец и впрямь сунулся клопа нюхать. Тут уж хохот до истерики и слёз, а блондинка полезла ко мне обниматься.
Очень аппетитная.
Конечно, я обнял.
По-братски обнял, разумеется, то есть крепко. Так и пояснил гостям из города-побратима: «обнимаю по-братски» – ну, чтоб не подумали чего.
Гости веселятся вовсю, а девица передвинула мои ладони с талии своей на опоры посолидней.
Вот это были «опоры» так «опоры», скажу я вам...
Не хочет «по-братски».
Фотоаппараты сверкали, как безумные.
Ректор наш утёрся шарфом и осведомился очень зло, «о чём интервью».
Я объяснил ректору – учтиво объяснил! – что предлагают выехать на ПМЖ, но я отказываюсь из патриотических соображений. Но вообще-то об искусстве толкуем. О Дюрере.
Ректор на переводчицу взор обратил, та икнула, но кивнула. Старушка-переводчица вообще смотрела на меня с ужасом.
И представляете: какой-то немец знал русский, оказывается! Перевёл своим, стервец.
Блондинка целоваться взялась под аплодисменты, про организованную экскурсию все позабыли моментом. Гости ржут и расползлись по коридору, как клопы. И – бум! – ещё одна дверь со звёздами! Ещё одна! С Кожедубом!
Я думал, немцам плохо станет.
Ректор наш в умственном затруднении: кого наказывать? По монгольскому обычаю, первого встречного? По американской традиции, самого-самого заметного? Или по-русски: того, кто звёзд нахватал?
Но наш ректор умным оказался, несмотря на шарф.
Он санэпидемстанцию вызвал.
Тут же, по-сотовому.
Вот так.
Ни словом не вру.
Верите?