Отец?
Посвящается матери
Края безмятежного детства…
С запада на нашу деревню смотрит море, огромное, бескрайное, с других сторон света ее окружают горы и зеленые холмы - чайные плантации. Летом дни длинные и душные, пока солнце не нырнет в морскую пучину, и не потянет оттуда прохладой, не наступят, наконец, освежающие прозрачные сумерки.
Представьте, что вам десять лет, у вас каникулы и за лето предстоит прожить много-много таких длинных дней.
Как всегда после утреннего купания, мы всей ватагой деревенских и приезжих на сезон мальчишек, к полудню были на плантации, чтобы скоротать время и поваляться в тени, так как за утро порядком уставали, плавая и дурачась в воде.
Но как только чуть спадал жар середины дня, мы, обычно, разделившись на «наших» и «не наших», расходились кто куда. Подальше, с глаз долой, исчезая и тая на глазах. Таковы были правила игры - «войны», в которую мы играли. Суть ее была не сложна: если до захода солнца «наши» брали в плен троих «не наших» или же наоборот, война была выиграна, и до следующей битвы победители всяческими всячинками изматывали побежденных
Отправленный в дозор я, пригнувшись, долго петлял по лабиринтам чайных междурядий, замечая отдельные силуэты, и полагая, что где-то здесь, внизу, сосредоточили свои силы «не наши», в основном мальчишки городские и, наверное, оттого бестолковые. Мне же следовало обнаружить их, вернуться к холму с кипарисом, чтобы взять с собой нескольких «наших» и внезапным маневром в тыл неприятеля, окружив, заставить капитулировать.
Исполняя прелюдию дерзкого плана, я выполз из междурядий, чтобы пробраться на плато, к кладбищу, где вот уже в течение ста с лишним лет покоятся все усопшие мои односельчане, а оттуда прекрасно видно все вокруг, как на ладони. Плашмя выбрался, наконец, наверх. И вдруг застыл на месте от неожиданности и испуга… ибо, в мечтах своих о подвиге разведчика, кое о чем позабыл.
Этим днем здесь была похоронена еще одна женщина из нашего села. Одинокая и как все у нас говорили, несчастная. Мы, мальчишки даже видели часть процессии, когда четверо мужчин пронесли на руках гроб мимо нас по дороге. Теперь же на том месте, где ее предали земле, виднелась свежая насыпь.
Вот у этой могилы я и увидел незнакомого человека - крепкого сложения, хмурого и небритого. Я был от него в пяти шагах и хорошо видел его лицо, покрытое морщинами сверху и щетиной снизу. Что-то пугало меня в этом незнакомце, одетом в серого цвета блузу и брюки, наподобие пижам, какие выдают отдыхающим в санаториях, а на ногах у него были ботинки. Он сидел на корточках, и, казалось, мысли его были где-то далеко, далеко. Странный тип, подумал я и хотел, было, дать деру, пытаясь отползти назад.
- Эй, малый!… - услышал я его оклик, хотя он по-прежнему смотрел куда-то в сторону. - Поди-ка сюда!
Чувствуя противную дрожь в коленках, я направился к нему. Тогда он и взглянул на меня.
- Как тебя зовут?
- Нико.
Чуть подумав, он спросил: Фамилия?
Я ответил и, не зная почему, но добавил:
- Отца у меня нет.
- А мать?
- Мать Мзией зовут.
Он как-то пристальнее, будто изучая, вгляделся в меня.
- Чем она занимается?
- У нас огород, корова, индюшки, куры.
- А отец где?
- Говорят, что погиб, - и добавил: - Я его в жизни не видел.
- Ну и как вы с матерью? Справляетесь?
- Да. Все нормально.
Мужчина помолчал. После снова задал вопрос:
- Знаешь, кто здесь похоронен?
- Да, - я назвал имя женщины.
- Расскажи мне о ней.
- Мужа на фронте убило. Сын пропал куда-то. Сама она не из наших краев, муж ее сюда привез. Одинокая была, люди ее жалели.
- А сын, куда он делся? - спросил он.
- Не знаю. Взрослые нам не говорили. Может, его тоже нет в живых.
Мужчина задумался. - Нет в живых? - повторил вслух. Потом спросил:
- Вы что, в войну играете?
- Да, хотел засечь отсюда «их» лагерь.
- Вон там, - показал мне вниз и налево. - Видно нездешние… Ну, ступай.
Он протянул мне руку. Я ее пожал.
Пригнувшись, я вышел к междурядьям и снова, как четверть часа назад, таясь и поминутно оглядываясь, замирая и прислушиваясь, стал возвращаться к холму с кипарисом, где были «наши». - Что за человек? - мельком подумал я про того, в пижаме. Может, из санатория, родственник женщины… Но он расплылся в моей памяти, потому что на уме у меня было одно - добраться поскорее до «наших», повести за собой, застать врасплох тех, «не наших», взять в плен и помыкать ими до самого вечера.
Увы…
Спустя полчаса я заметил петляющий по серпантину дороги районный милицейский «газик» - «черный воронок»… Минут через пятнадцать машина была уже у кладбища, а трое людей в милицейской форме и один без нее, пробирались туда, идя порознь, как бы пытаясь что-то или кого-то окружить. А еще чуть позже я, и со мною все мальчишки, увидели, как эти четверо ведут к машине мужчину в пижаме и что-то выговаривают ему, а тот молчит, насупившись, вовсе даже не сопротивляясь.
И когда они поравнялись с нами, мужчина заметил среди всех меня.
- Мать свою никогда не обижай, слышишь? - сказал вдруг. Все «наши» сразу уставились на меня с какой-то мальчишеской завистью.
- Хорошо, - опешив, ответил я.
- Ты его знаешь? - спросил меня, пряча револьвер, тот, в штатском.
- Да, познакомились здесь, - ответил я.
- Ты знал, кто он?
- А кто он?
- Дурак! - сказал один из тех, кто был в форме.
- Дурак из дураков, - без злобы подтвердил другой. И, подумав, добавил:
- Отсидеть семь с половиной из восьми и сбежать…
У меня мурашки по телу забегали.
- …чтобы получить еще два! - довершил за того штатский.
Человек в пижаме молча, и как-то отрешенно смотрел на всех нас из-за решетки «газика». Я же глядел на него с удивлением и ужасом.
Он, поймав мой взгляд, лишь усмехнулся, кивнул мне напоследок, и «воронок», дергаясь на ухабах, повез его вниз по дороге меж чайных холмов в город, чтобы оттуда вернуть туда, где зимой и летом ходят в ботинках. И откуда сбежал он после семи с половиной лет для того, чтобы похоронить свою мать. Не дождавшись полгода до освобождения, так и не успев к похоронам.
Мы, мальчишки, остались на месте, стояли и смотрели вслед клубам пыли по серпантину. А потом я пошел домой. И стал рассказывать своей матери про то, что видел. Она слушала сначала, а потом волосы стала поправлять, хотя я заметил, что это она глаза от меня ладонями закрывает. После всхлипнула и выбежала из комнаты вон. Я видел, как она шла по двору и плечи у нее вздрагивали. Выходило, что я ее чем-то обидел. Но чем?
Наверное, тогда я и стал кое-что понимать в этой истории, но был еще слишком мал, чтобы серьезно обо всем задуматься. На то оно нам было и дано - безмятежное детство.