Летняя суета позади и осенняя морось размыла память о ее извечных хлопотах. А вскоре и снег надежным покровом успокоил натруженную землю до весны – отдыхай, матушка, да сил набирайся для новых трудов. Дни зимние коротки, только и хватает со скотиной управиться, в избе тепло да уют поддержать и красотой снежной полюбоваться. Иногда ходила Домна в лес недалеко: побродить под елками, послушать тишину да изредка шорох снега, падающего с потревоженного то ли птицей, то ли белкой-пронырой дерева, да временами стук дятла, одиноким звоном вспарывающий мягкое безмолвие зимнего леса. Возвращалась с прогулки, когда солнце румяным боком скатывалось на заснеженные крыши, подкрашивая плотные клубы вертикально поднимающегося из печных труб дыма нежно-розовой пастелью и зажигая обледеневшую корку снега червонными искрами. Чувствовала себя Домна после таких прогулок посвежевшей и помолодевшей от острого морозного воздуха, от умиротворяющего покоя и от совершенной красоты творения Божьего. И не таким уж тягостным казалось ей одиночество, с которым неизменно коротала она долгие зимние вечера. Кто знает, что творится в душе старческой, когда за окошком уже давно темно, а спать еще рано. Да и заснешь разве, коль давит тяжесть прожитых лет. Нет, не мучительными сомнениями и бесконечными сожалениями, не многочисленными «почему, Господи?» и «за что?», так и остающимися без ответа. Это было раньше. Много лет назад. Мудрость приходит тогда, когда перестаешь в бессилии заламывать руки и задавать безответные вопросы. Мудрость приходит со смирением, когда утихает шум пустой суеты в душе и становится слышным тихий голос Бога. Тяжесть прожитых лет для Домны – это огромный жизненный опыт, сложенный не только из собственных событий и впечатлений, но значительно дополненный чужими переживаниями, прожитыми ею и прочувствованными не менее остро. Сколько горя пришлось ей пропустить через себя... Обычному человеку это было бы не по силам. Да и вряд ли обычный человек справился бы с ее личными потерями и страданиями. Наделенная необыкновенной силой восприятия она переживала счастье и горе глубже и обостреннее. Если она любила, то вместе с ней весь мир наслаждался: она чувствовала трепетание листьев в предзакатной тишине, полуночную истому волны речной, настоянной на жарком солнце летнего дня, серебристую мягкость лунного света, сладкозвучие птиц певчих на рассвете, агонию тающей снежинки... Если уж страдала, то плакала дождем горестным, взрывалась громом неистовым, обжигалась молнией пронзительной, умирала с каждым вздохом потрясенного мира. Она никогда не думала об этом, не пыталась понять, просто чувствовала.
Долгими зимними вечерами Домна сидела на печи, слушала вьюгу за окном или тишайший шорох падающего в безветренном покое снега, внимала благодатному теплу и просто вспоминала свою жизнь. Как книгу читала. Смотрела в пространство и читала...
Не сказала она Павлику малому, что в глазах барина увидела она тогда страсть вскипающую. И как голова у нее от этого закружилась, а сердце будто горячей волной окатило и унесла кровь эту волну дальше, вниз... Шла Домна-красавица на другой день к барину и молилась всю дорогу, просила Господа спасти от искушения. А как стала перед мужчиной – глаз поднять не смела. И про силу свою забыла. Только пыталась скрыть дрожь в ногах, да предательскую слабость в теле.
- Ох, молодичка, какая же ты красивая... – оглядывал барин Домну, откровенно любуясь ею.
- Да обыкновенная я. Среди ваших барышень поди много красивше меня найдется...
- Ды ты не понимаешь, милая, я хорошо разбираюсь в женщинах. Слышала вероятно, что немало прошло их через руки мои: и барышень утонченных, и красавиц крестьянских. Чем женщина славна? Внутренней красой живой и силой непокорной. Вот стоишь передо мной, глаза в скромности опустила... А мне и заглядывать в них нужды нет, чувствую в тебе страсть и дерзость. Ишь, как ресницы дрогнули... Иди, милая, ко мне, не сдерживай силу свою чувственную...
Домна с места не сдвинулась. Только губы пересохшие вдруг облизнула. Будто огнем обожгло барина, кинулся к ней, схватил в объятия крепкие, целовать стал... А она и не противилась... но и навстречу не торопилась...
- Ну что ты, красавица моя... что замерла птицей испуганной? Ах, какое тело... до чего податливо... а душа безответна... почему, милая? Не бойся... не обижу тебя... – целуя завитки над ухом Домны, уговаривал барин, все более увлекаемый страстью, - ну подними же ручки свои точеные, обними меня жарко, прижмись ко мне, душа моя...
- Не могу, барин... – прошептала Домна, по-прежнему не поднимая глаз.
- Почему? Неужели не хочешь? Не поверю... Чувствую трепет твой внутренний, - он отстранил Домну, пытаясь встретить ее взгляд, но лишь синева небесная полыхала из-под опущенных ресниц.
- Хочу... я бы и рада, барин, волнуете вы меня до беспамятства, да руки... не хотят... видно слишком хорошо помнят тепло мужниного тела. Грех это, барин... земля еще на могиле не высохла... пустите лучше меня... домой пойду, к детям. Не берите грех на душу, добрый вы, без зла...
Как водой ледяной окатили барина Домнины слова. Жестким стало лицо, взгляд холодом подернулся.
- Зря ты так... пожалеешь, - он отвернулся и прошел к окну. Во дворе слуги грузили мешки на подводу, бегали девки дворовые за суетой своей ежедневной, из конюшен едва доносилось лошадиное ржание. Несколько непредсказуемо долгих минут стояли они в молчании: красивый, гордый мужчина, задумчиво глядящий в окно, и не менее красивая и мудрая женщина, поднявшая, наконец, глаза, полные бесконечной нежности и печали.
Постепенно волнение и досада улеглись, и барин подумал, что неплохо было бы запрячь гнедую и вольным ветром окончательно остудить разгоряченную плоть.
- Иди, Домна, дети ждут, - не оборачиваясь произнес он.
- Спасибо, барин, не серчайте на глупую женщину, - Домна не двинулась с места.
- Я понимаю скорбь твою вдовью. И чистоту женскую уважаю... Что стоишь?
- Я помощи у вас просила...
- Подвода почти гружена, иди во двор, подождешь там. С ней и поедешь.
- Спасибо, барин великодушный, но я лучше пешком пойду. Дальняя дорога, да чистый лесной воздух голову освежат и душу успокоят. Оставайтесь с Богом.
- И ты будь здорова...
Шла Домна домой и ног под собой не чуяла. Слезы горячие дорогу застилали, боль билась в груди птицей растревоженной. И досадовала на себя за слабость свою женскую, и тосковала о себе, о вдовьем одиночестве, и сожалела... Жарким огнем полыхали на ней поцелуи и тело трепетало от объятий волнующих. Никак не хотело желание оставить ее и заливало волнами стыда ее бледные скулы...