Не люблю я уроки русского языка. Вот сегодня нам задали сочинение «Мой папа самый лучший» и я так торопился домой посоветоваться с мамой, что упал и ушиб коленку. А глаза как-то в организме, наверно, связаны с коленками и у меня при всех пошли слезы. Да еще и писать некогда — завтра ж выходные — дел много. А на сегодня мне с дедом еще за сморчками идти. Они штука полезная, особенно в пост, если он на апрель.
Дома я спросил мамку, что лучше написать. Я сразу догадался, что расстроил ее. Потому что когда она расстраивается, то всегда перестает что-то делать, садиться на стул и начинает расправлять фартук.
«Ты, Енюшь, не меня спрашивай», говорит, «иди его спроси. Он, поди, еще в сарае. Опять, небось, на рыбалку свою собирается. Уйдет — и до утра ищи».
Мне папка вообще до зарезу нужен был. Мы в школе еще утром решили, что завтра пойдем на ручьи лодочки пускать. А кто их еще кроме папки сделать может? Ну я пошел. И правда, сидит папка в сарае на бочке лесу распутывает. Это дело тяжелое, потому что когда он ее распутывает у него всегда руки трясутся.
«Пап», говорю, «ты мне к завтра лодочку деревянную вырежешь? Только что бы плавала обязательно!»
Он оживился, как всегда, когда его днем о чем-то просили:
«А как не вырезать? Конечно! Тебе какую? Побольше? С парусиком? У меня чурочек много. Выбирай любую!»
Ну я выбрал. Не сразу — дело-то серьезное. Надо и размер подобрать и что б сухая была, а то потонет. У Степки папа — моряк, он нам про дерево все-все рассказывает. В общем, положил перед ним чурочку и наказал:
«Но что б к утру, мы прям совсем рано на ручьи с пацанами идем. Можно даже и без парусика.»
«Не боись, малой» сказал папка, «я ж не один буду, я с подмогой!»
Он достал «подмогу» из бочки на которой сидел, а я ушел — больно запах у нее противный.
Дома, смотрю — у мамки глаза краснючии, как от лука. Только, пожалуй, моя мамка уж совсем часто его режет. Стал я корзину собирать, что б до деда идти, а она мне вдогонку:
«Занеси ироду огурцов, что б он с голоду не околел!»
Набрали мы с дедом к вечеру сморчков видимо-невидимо! Он себе мало взял, а мне остальное: мол, нас больше, да еще «этот трутень». Сначала я побежал в сарай показать папке грибов и поглядеть на лодочку. Но не его не лодочки там не было. И дома только мамка.
«Мам, а батя где?» спрашиваю, «Он мне лодочку обещал вырезать».
«А ты у него проси больше. Он тебе и не такое пообещает. А сам шляется по деревне, клянчит. Сил моих на него нет. Когда ж это кончится?» и запричитала. Жалко мне ее. И не пойму, чего так убивается. Папка ее же не трогает. Только я твердо решил — он моих сморчков не получит. Что я утром ребятам скажу? И коленка у меня опять заболела, потому что она как-то с глазами связана...
Пришлось мне утром пораньше встать. Думаю, сам как-то вырежу лодочку. Меня папка Валькин учил — он столяр. Гляжу: мамка во дворе папку моет. Он всегда под утро такой грязный приходит и смирный. Сидит он в тазу — худющий, коленки острые, белые, как козьи. Трясется весь, скулит, словно псина бездомная. Жалко его очень. И мамке его по утрам тоже всегда жалко.
«А, Енюшь, проснулся уже» — говорит, «Поди папкин пиджак на колышки у сарая повесь — я застирала». Ну взял я его и потащил, а у сарая как тряханул, что бы воду сбить, а из кармана что-то и выпало. Смотрю — лодочка. Деревянная. Махонькая, не доделанная, кривинькая. Но до чего ж красивущая! Самая что не наесть царская!
Я бегом к пацанам, да по дороге кричу:
«Мам, ты папку обязательно сморчками накорми!»
А потом в сочинении написал: «Я очень люблю своего папку. Вот у Витальки, например, папки вообще нет».