Темнеет рано, но я ждал темноты с самого утра. Когда соседи закрыли свои дома на защелки, и меня перестало быть видно, я надел робу и вышел на улицу. У меня было наиважнейшее дело. Сегодня ночью я рыл могилу. Земля была чуть припорошена снегом, я догадывался, что она была промерзшей. Но меня ждал мой верный Саймон. Еще утром я вынес его из дома, уже окоченевшего, со стеклянными глазами. Сейчас он был похож на мягкую игрушку. Просто бархатная, милая игрушка. Совсем немного снега на его шкуре. Я дотронулся до его пушистого тельца. Есть время собирать камни, есть время хоронить друзей. Но я сам должен был вырыть ему могилу, больше было некому.
Мерзлая земля, была еще и липкой, а я, очень слабый физически, бил лопатой, проникая в нее всего на пару-тройку сантиметров.
Я все думал: а ведь я никогда не рыл могил, а какой она должна быть? Глубоко ли копать? Саймон, такой маленький, отдав Богу душу, стал будто еще меньше...
Копают ли убийцы могилы своим жертвам? Я рыл. И не плакал. Слезы даже не подступали к глазам. Я не хотел его смерти, но именно я был в ней виновен. "Что станет с пастырем, если он не убережет свое стадо? Он будет проклят."
Я выбил, выцарапал новое <место> своему псу. Нес его окоченелый заснеженный труп в своих руках, и сознание не отключалось ни на секунду. Луна освещала все тускло, но синеватый свет моего налобного фонаря отражался в удивленных саймоновых глазах. Хозяин был рядом. Хозяин его любил.
Проклятая блокада дала сбой и слезы падали на трупик. Укладывая его, я вслух, бессвязно бормотал слова покаяния... и точно понимал, что самим собой прощен не буду.
Закапывать оказалось еще сложней, но я справился. Пообещав посадить весной на этом месте фиалки, я пошатываясь побрел домой.
Там я закурил первую за день сигарету и понял, как сильно дрожали мои руки. Думаю, ты не знаешь, какова цена дружбы, пока своими руками не выроешь могилу другу. Я уже сделал это.
Прощай, Саймон.