1. ПОДАРОК
…собирались мы трудно, буквально в последние минуты.
Набросали карандашом список необходимых вещей; коротко поспорили, брать ли с собой термос и кофе; упаковавшись, присели на дорожку, усадив рядом обеспокоенных Собакевичей; расцеловали немного растерянную Машу.
- Всего две ночки без нас, Машуня. И мы приедем.
- Ага, – старательно улыбается она, – а Аркашка где будет спать?
Аркашка, седой наш собачий старичок, привык спать у меня в ногах.
- У тебя, Маша, – успокаиваю я её, – он же всегда с тобою рядом, когда мы на работе? Значит, с тобой и устроится. Ты мне звони, хорошо?
Уже из машины, чувствуя себя запущенной в космическую неизвестность, отправляю смс-ку ненаглядному сыночку: «Поооехали! Целую»
Всего пару недель назад сын позвонил с неожиданной просьбой продиктовать паспортные данные: «…срочно нужно, объясню вечером». Продиктовала – надо, так надо.
- Надеюсь, паспортные данные ему нужны для дела, – хмыкнул муж, столкнувшийся с такой же просьбой.
- Ну… в рабство, надеюсь, он нас не продаст, – рассмеялась я, – может, это надо для документов на ту именную стипендию?…
- Вот и думай теперь до вечера, что он задумал… студент! – отозвался муж, выворачивая руль машины на перекрёстке.
- Разгильдяй, – усмехнулась я убегающим столбам и домам.
Вечером «разгильдяй» вручил нам путёвку. На двое суток, на базу отдыха.
- Это очень хорошая база, просто отдохните два дня. Все заботы о Маше и собаках я беру на себя.
- Боже мой, это же дорого! – ахнула я, увидев стоимость путёвки.
- Вы столько лет не отдыхали, всегда – дом, дети, работа, собаки… Это мой вам подарок. От меня, Маши и Ани.
Ошалевшее сердце удалось успокоить к утру, слёзы текли всего пару дней.
И вот – мы едем.
- Я понимаю, наконец, почему мы так трудно уезжаем, – говорю я, разглядывая мелькающие столбы и деревья вдоль трассы.
- И почему?
- Столько лет мы с тобой всё решали сами. Сами задумывали, сами выбирали время и место…
- …а сейчас всё решили за нас, – подхватывает мысль муж и развивает её дальше, – решили и… отправили из дома.
- А нам остаётся только принять это… Странное ощущение.
Странное дело – отдача, которую не ждёшь, о которой не думаешь.
Просто жили, просто растили детей, просто отдавали себя – как могли, в меру разумности или неразумности. Почему ответная «отдача» настолько вышибает из привычной колеи? Почему ответная забота заставляет сжиматься сердце и выдавливает слёзы?
Почему сам факт такой щедрой «отдачи» вызывает растерянность и смятение? Потому что сын ещё не «встал на ноги» окончательно? …а может, потому, что мы ещё не готовы принимать – в привычной готовности радостно отдавать?
База действительно оказалась очень хорошей. Во всех отношениях: от ненавязчиво-продуманного сервиса до трогательной близости природы.
Это было удивительное «время в безвременье»; может ещё и потому, что мы отказались от любых новостных передач? Лишившись регулярности навязываемого СМИ негатива, само время стало – мягче и добрее.
Рассказывать об устроенном быте базы, деревянных избах со всем мыслимыми удобствами (этакое сочетание модерновой современности – и русской избы), убойно-разнообразных порциях в столовой… нет, не имеет смысла.
А вот остальное – рассказать попробую.
2. ВПЕЧАТАЛОСЬ
СЕВЕРНЫЕ ОЛЕНИ
Выходим из машины, оставляя её на почти пустой автостоянке базы отдыха.
- Смотри, смотри! – шепчет мне муж, придерживая за руку, – олени! Самые настоящие, северные…
Пара северных красавцев спокойно общипывает газоны между дорожками: один, с ремнями на серой шерсти шеи – крупнее и, возможно, старше.
- Да, – немного растерянно отзываюсь я, – самые настоящие северные олени…
Мы говорим шёпотом, чтобы не спугнуть серых рогачей.
Как оказалось позже, спугнуть их громкими голосами нам бы и не удалось – они совершенно спокойно реагируют на близость людей. Просто не подпускают к себе близко, применяя какую-то особую стратегию: как бы мы ни старались, между нами всегда остаётся не меньше десяти метров. Олени не делают рывков, не отходят торопливо… да они даже головы не поднимают! Но дистанция между нами не уменьшается, как бы мы этого не хотели. Так что, несмотря на кажущуюся близость и досягаемость, фотографии северных оленей удалось сделать только на расстоянии.
Лишь однажды, уже привыкнув к такому близкому соседству, осмелев от спокойствия северных красавцев, муж попытался подкормить их куском хлеба. Более крупный олень подпустил его к себе ближе, чем обычные десять метров – спокойно общипывал травинки между дорожками, неторопливо переступая копытами. Всё было хорошо, пока он не почувствовал встречное движение человеческой руки: рывок был стремителен и даже грациозен. Припав на передние ноги, извернувшись, он отпрыгнул в сторону и рванул в сторону деревьев, увлекая за собой второго оленя. Провожая взглядом белохвостые зады, мы неловко улыбались, объединённые испытываемым чувством вины: как и все люди, мы не оправдали доверия.
ПЯТНИСТЫЕ
Тоскливо-павианий крик раздался где-то рядом, настолько неожиданно, что я поёжилась, озираясь.
- Олени у нас есть, олени! – успокаивающе отзывается немолодой мужчина и, улыбаясь, машет рукой в сторону леса, – вы ещё не видели? Там они, сходите! За загоном с кабанами.
- Мы только северных видели, – отзывается муж.
- Уже видели? – растягивает полноватые губы добрая улыбка. – Лесных оленей посмотрите!
- Хорошо, что нас предупредили сразу, – шепчу я мужу, – ночью бы такой крик услышала, побоялась выходить: звери в джунглях!…
Лесных оленей мы увидели тем же вечером, издалека, когда бродили по замершему до нового сезона летнему лагерю: возбуждённо размахивали руками, вглядываясь в узкие межствольные пространства, и забирались на лестницы беседок и домиков, чтобы увидеть лучше и больше.
К концу вторых суток пятнистые обитатели стали привычным зрелищем: два ветвисто-рогатых самца и три изящные самки, которых мы условно именовали «изюбрями».
- Изюююююбри пришли! – радостно тянем мы, увидев вдалеке коричневые силуэты.
А они и выходили к людям – утром и вечером, эти «изюбри». Мы видели оборудованные кормушки, корыта-поилки с подведённой по трубам водой, пустующий загон с небольшим навесом.
Но олени – бродили на свободе, и эта свобода вызывала у нас лёгкое головокружение.
Источник странного глухого стука, услышанного во время очередной прогулки, обнаружился быстро – самцы расставляли приоритеты: «стенка на стенку», рога на рога. Они топтались на месте, немного расходились и вновь сходились с костяным стуком.
Осторожность оказалась важнее любых приоритетов: услышав шорох листьев под нашими ногами, ветвисторогие остановились и повернули головы, разглядывая нас. Отложив выяснение отношений, олени с достоинством двинулись в одну и ту же сторону – природная мудрость, не всегда доступная человеку.
КАБАНЫ
С кабанами мы познакомились позже.
Все они, от самого большого самца до самого маленького недоросля-поросёнка, оказались избалованными попрошайками: с какой надеждой летели они к ограде при виде подходящих людей!
Убедившись, что мы пришли с пустыми руками, они сразу же потеряли к нам интерес и ушли к своим ямам-лежбищам в мокрой грязи под навесом. Умные, однако, попрошайки.
Поэтому, в следующий раз, мы пришли к ним с согретыми теплом рук кусками хлеба. Животины смешно подтрусили к решётке и вопрошающе уставились на нас маленькими невыразительными глазками.
- Ой, я не могу! Ты только посмотри, как они на нашего Жоркина похожи, – смеётся муж, осторожно просовывая хлеб через щель между столбиками; с ладони давать хлеб огромному секачу он не стал.
- Ну, вот, теперь твоё эго успокоится, – запускаю я тоненькую шпильку, отголосок нашей вечной «анти-подачковой» борьбы, – и здесь нашлось, кого подкармливать с барского плеча!
Надо признать, что они и вправду напоминают Собакевича Жоркина: невысокими округленными ножками, этакой вальяжно-сосредоточенной трусцой и лёгким похрюкиванием от получаемого удовольствия. Подкормленные кабаны не тропятся уходить: они топчутся на месте, чешут щетинистые бока об деревья и загородку загона. И это их почёсывание вновь напоминает нам домашних питомцев: так старый Собакевич Аркашка чешет об угол тумбочки свой коротко-пружинистый хвост.
- Слушай, хочется их почесать, – загораются глаза мужа, – за ушком!
- А ты уверен, что им это понравится? – вдруг представляю я себе удар крепких клыков по его руке, – может, не надо?
Он их всё-таки почесал. Не рукой (ну их, эти эксперименты с полудикими почти-хищниками!), а найденной рядом палкой-чесалкой. Самый большой кабан замер, почувствовав прикосновение «чесалки» к своей шерсти; замерла и я, ожидая возможной непредсказуемой реакции.
Но всё обошлось; кабаняра милостиво позволил себе услужить – так и простоял недвижимо, пока палка-чесалка гуляла по его холке и вытянутой щетинистой морде, увенчанной не пятачком, а целым пятачищем. Он не двигается даже тогда, когда муж останавливается, натешившись: так и стоит, только маленькие глазки помаргивают.
- Мне кажется, он не возражал бы против продолжения процедуры, – говорю я.
- Ух, ты, какой свин, – обрадовано тянется к нему вновь муж.
Н-дя… наверное, самое время вспомнить, что супруг по гороскопу – кабан?
КИСЯ
Чёрно-белая «Кися» встретила нас в первые же минуты, у машины.
Она сопровождала нас постоянно (и не только нас), недоумённо жалуясь на бросивших её людей. Заглядывала в машину, просилась в домашнее тепло у дверей, с опаской обходила пару местных рыжих кошек у столовой.
- Тут у вас кошка… она весь вечер за нами ходит. Местная? – спрашиваю я у молодого охранника.
- Да я сегодня её в первый раз вижу, не было её раньше, – с неудовольствием отозвался тот, – тут часто бывает, подбрасывают…
- Жалко её, явно домашняя, – тихо говорю я.
- Вам жалко, а нас за это… – вздыхает он.
А Кися тем временем осторожно просачивается в приоткрытую дверь, в тёплый домик охраны.
- Она к вам зашла, – улыбаюсь я.
Парень оглядывается, но не бросается выгонять кошку. Мы ещё стоим, беседуем о базе, о реке, о животных… когда мы уходим, парень остаётся у ворот, давая Кисе возможность погреться в домике. Я ещё долго оглядываюсь, страшась увидеть, как он будет вышвыривать кошку. Но этого не происходит, к моей радости.
А утром Кися вновь сопровождает нас, что-то рассказывая и задавая недоумённые вопросы на своём кошачьем языке.
- Кошка, которая гуляет сама по себе, – смеётся парень из соседнего сруба, обращая внимание своей девушки на Кисю.
- Нет, это Кошка Которая Ищет Хозяина, – вдруг возражаю я, мимопроходящая,- вы только посмотрите, как она к людям тянется, защиты просит…
- … да?… – перестаёт смеяться парень, и они с девушкой замолкают, слушая Кисины жалобы.
Мы уехали, а Кися осталась. За три дня она почти перестала жаловаться людям, поняв всю бесполезность этого занятия, и стала меньше доверять. Но её подкармливают, и даже позволяют есть объедки у заднего выхода столовой.
Странно: мне всё чаще хочется завести кошку. Это при двух собаках-то…
РЕКА
Стоило нам впервые спуститься к реке, как перед моими глазами неотвязно замерла картина двухлетней давности: плот с привязанной сзади надувной лодкой и четверо ребят на нём. И один из них – мой сын.
Тогда они сделали это: сами «изобрели» и построили плот, сами рассчитали маршрут, припасы, время. И плыли по реке несколько дней, останавливаясь на ночлег на островках или на берегу…
До сих пор испытываю чувство гордости за сына и его друзей. Я впитывала их пост-рассказы, ахая и переживая ими пережитое, разглядывала фотографии, любуясь природой и просветлёнными героикой лицами ребят.
Вот тогда я и услышала в первый раз об этой базе отдыха, от них же, со смехом:
«…проплываем мимо какой-то базы или дома отдыха: понтоны, лодки, катер, террасы, пляж. Людей много, какие-то мужики нам кричат «молодцы, ребята! давайте к нам причаливайте!». Мы у них спрашиваем: «…а это что, как называется?», отвечают: «Голубой Огонёк! плывите к нам, ребята!» Тут мы призадумались и решили плыть дальше, от греха…»
И все три дня моей внеплановой осени, при каждом взгляде на стремительно текущий Дон, я «видела» ребят на плоту – издалека, туманно, но видела. Так, как если бы это я была тогда на речном берегу и кричала: «…молодцы! давайте к нам!»
Сейчас, осенью, пляж развалился устало на берегу реки – тёмный, тихий и никому кроме нас не нужный. Только мы с мужем проходим по холодному сырому песку, подолгу стоим на террасах и понтонах, наблюдая за по-прежнему сильной рекой. И чаще всего молчим…
ПТИЧКА
Жизнь в модерновом деревянном срубе предполагает отказ от курения; хочется покурить – будь добр, выйди туда, где эта опасная забава предусмотрена: на высокое крыльцо. Или на балкон.
- Если бы нам пришлось для «покурить» каждый раз выходить из дома, я бы курить точно бросил, – говорит муж, отказываясь выйти со мной в осенний холод раннего утра.
Сырое утро дышит влагой; дым сигареты кажется лишним и ненужным в чистом, пропахшем терпкостью дуба, воздухе. Но, увы, мне он – привычно нужен, и, поёживаясь от холода, я терпеливо затягиваюсь горячей сырой горечью.
Совсем рядом – место для отдыха: крошечная крыша навеса «домиком» над столом и лавками, сколоченными из досок, по-деревенски основательно. А на столе – половинка арбуза, оставленная неспящими бродильцами-отдыхальцами.
Вдруг к арбузу стремительно пикирует маленькая серая птичка: размером с воробья, с тонким длинным клювом «иголочкой». Садится на край, что-то выглядывая в арбузной мякоти; потом замечает меня, недоверчиво крутит серой головой и так же стремительно уносится прочь.
- Нужна ты мне, – бурчу я себе под нос, – и не собиралась тебя трогать… тоже мне, птичка!
«Птичка» возвращается.
Прыгает на стол, проверяет мои намерения – то одним, то другим глазом. Чуть успокоившись, вновь прыгает к арбузу, ныряет в мякоть и… упархивает.
«…неужели её привлекает мякоть», – сонно удивляюсь я, – «…она же лесная! и клюв вон какой: острый, тоненький… таким хорошо жучков из трещин коры вытаскивать, а не арбузы клевать…»
Птичка возвращается. Уже почти не опасаясь, прыгает к арбузу: садится на край… заглядывает в арбуз… ныряет… уносится. И так – раз за разом.
Уйти, не разгадав эту загадку, невозможно; и я пытаюсь подойти ближе: да что, в конце концов, эта птичка делает в арбузе?! Это отпугивает птаху; она отпрыгивает и зависает, вцепившись в потрескавшуюся кору лапками, на стволе ближайшего дерева. Косится на меня и сердито подёргивает головой: мол, чего надо и когда уйдёшь?
А я наклоняю свой любопытный нос к арбузу: мякоть цела. И полна косточек.
- Так вот что ты таскаешь, птаха, – улыбаюсь я, и успокоено ухожу греться в свежее тепло деревянного сруба.
Когда мы с мужем выходим в столовую, минут через сорок, ополовиненный арбуз всё так же стоит на столе. И в розовато-красной мякоти – нет ни единой косточки.
Вот тебе и птичка-кроха. Трудяга!
ПТИЧНИК
Обнаружив в первый же вечер симпатичный птичник – затянутый сеткой, с трёхглавым аккуратным домиком, который мог бы украсить любой зоопарк – я обрадовано извлекаю фотоаппарат.
Потоптавшись на мокрой траве у сетки, делаю пару снимков и разочарованно сообщаю мужу, наблюдающему за мной с дорожки:
- Тут только стайка каких-то неопознанных нелетающих серо-коричневых птиц, уткнувшихся носами в корни обрубленного дерева, и странно всклокоченный чёрный петух…
- Как – всклокоченный? – пытается вникнуть супруг, – в смысле у него перьев не хватает?
- Перьев много, – пожимаю я плечами, – но они торчат в разные стороны.
Вернулись мы к птичнику на следующий день: жителей оказалось гораздо больше, а распознавание их пошло быстрее и увлекательнее.
«Неопознанные серо-коричневые» оказались самочками фазана. А сам глава семейства, развесив свой шикарный хвост, сидел на том самом дереве с обрубленными ветвями.
«Странно всклокоченный» черный петух оказался не одинок: рядом ходила так же странно всклокоченная белая курица.
- Да это же порода такая! – осеняет меня запоздалая мысль, – ну, точно: они же лохматые, кудрявые! А вчера мне показалось, что у петуха просто все перья дыбом встали…
- Тебя испугался? – не упускает возможности похихикать надо мной муж.
И тут… в дверях птичника появляется петух.
Такой очень настоящий петух. Только очень маленький, ну очень-очень!
- Карликовые куры, – размягчается муж детскими воспоминаниями, – помнишь, я тебе рассказывал? У дяди Сени такие были…
Карликовый петух – яркий, разноцветный, ногастый.
«Ногастый» – потому что лапы у него тоже яркопёрые и мохнатые. Показав себя этому миру, покрасовавшись этаким капитаном морского лайнера, крошечный петух торжественно двинулся по сходням вниз. И каждый шаг красавца был настолько торжественен и преисполнен достоинства, что хотелось замереть, вытянувшись в струнку. Несмотря на всю его миниатюрность и крошечность.
Вот что значит – уметь себя подать!
3. ТЕЛЕФОННЫЕ РАЗГОВОРЫ
- Машенька, ты что мне не позвонила? – не выдерживаю я к концу первого дня, – я жду, жду…
- Братец сказал, что пока звонить не надо! – немного сердито отчитывается она.
- Ну… – удаётся мне перехватить мелькнувшую было мысль «а зачем ты его слушаешь, звони, когда захочется»… им же жить дальше, когда меня уже не будет, нельзя этого говорить, – ты молодец, что Володьку слушаешься. У вас всё в порядке?
- Конееечно, – протягивает она, – ужин сготовили, собак погуляли, накормили. Ужин вкусный был!
- Кто готовил? – улыбаюсь я.
- Я Ане помогала! – гордо выпаливает Машунька.
- Так вы все вместе готовили, – резюмирую я, а рот растягивается почти до ушей в улыбке, – Машенька, ты мне звони, хорошо? Просто так звони.
- Хорошо, позвоню! – решительно произносит она и тут же отключается.
Вот и поговорили…
Странно отрываться от детей. Приятное, но странное ощущение: да, они уже выросли, они справляются и без меня, они не останутся голодными, они не беспомощны…
Да, я знаю, что пока ещё им нужна; но разве цель не в том, чтобы научить детей обходиться без нас, родителей? Разве не этому мы должны их научить – уметь жить без нас?…
Даже Маша, моя маленькая Маша – должна уметь жить без меня, а я…
Я всегда слишком её опекала и оберегала: я так и не смогла вывести её из оранжереи, которую создала для неё, не смогла отказаться от стеклянно-тепличного колпака, которым всегда её заслоняла от непонимания и возможной жестокости.
- Мам, Аркашка что вытворял, ты не представляешь! – жалуется утром Володька, – он вашу кровать перерыл полностью, я даже не знаю, как ему удалось одеяло в комок свернуть!
- Нас искал, наверное, – ржу я, – вдруг мы где-нить под одеялом прячемся?!
- Я его унёс к Маше, успокоил, дверь закрыл. Через час слышу – а он опять в вашей комнате постель переворачивает!
- Двери-то он открывать умеет, бедолага, – смеюсь я, – и где же он спал?
- Ты не поверишь: с Жоркиным на кресле! Сам к нему пришёл, запрыгнул, к боку привалился и так всю ночь и проспал!
- Нашёл собрата по несчастью, чтобы разделить грустные внезапности жизни?
- Ага! – смеётся Володька.
- Володя с Аней ушли в гости, – печально говорит Маша по телефону на следующий вечер.
- Так ты сейчас одна, – хмурюсь я, подумав, что Володька мог бы и отказаться от вечернего «в гости» в эти дни. И тут же себя одёргиваю: а потом? что будет потом, когда Маше придётся-таки оставаться одной? Ведь не сможет сын всегда быть рядом с ней.
- …одна-одинёшенька! – жалобно произносит Маша, и тут я начинаю смеяться: уж очень по-книжному прозвучала эта фраза.
- Одна-одинёшенька, говоришь, – смеюсь я, и слышу, как Маша начинает смеяться с другой стороны телефона, – несчастный ты мой ребёнок! Я ему позвоню сейчас, спрошу, когда он вернётся. И тебе потом перезвоню.
- Я сама ему позвоню! – решительно отказывается Машунька, и я чувствую в её голосе знакомые интонации удовольствия от проявляемой «самости».
Но я, всё-таки, перезваниваю. Позже, правда.
- Жаль, что погода подкачала, – сконфуженно звучит голос сына, – вам хоть нравится там?
- Не то слово, Володька, – успокаиваю я его, и для убедительности повышаю накал радостно-повествующих интонаций, – понимаешь, отдыхающих очень мало, мы даже в столовой пересекаемся всего лишь с пятью-шестью людьми! А в коридорах – вообще ни разу, ни с кем.
- А как живётся в деревянном доме?
- Воздух – чистейший! очень тепло и уютно, уютно от самого янтарного цвета вокруг. Тут такое спокойствие, такой воздух… ощущение, что вся база работает для нас двоих; ты только представь: огромный, вышколенный, штат, которого почти не заметно – и всё только для нас!
- Это именно то, что нужно! – кричит рядом в мой телефон муж, – я даже сам не понимал, как мне надо было уйти в тишину и безлюдье! Спасибо, сын!
Слышу, как Володька довольно хмыкает, чувствую его улыбку.
- А вы где сейчас?
- Гуляем. Ночь, тишина, слышно как листья падают. Фонари, свет, тени… Хорошо!
- Ничего себе! Родители «просто гуляют» – посреди ночи! – смеётся он, – и когда это было?
- Спасибо, Володька, – немного смущённо завершаю я разговор, – Анютке привет передавай. Приедете домой – позвони, пожалуйста.
«…а я ведь понимаю, Володька, почему ты нас отправил сюда двоих», – думаю я, всё ещё улыбаясь по инерции, – «ты, заодно, пытаешься подлатать наши ветшающие отношения, чудо ты моё… господи, спаси и сохрани!»
С дерева срывается тяжёлый кленовый лист, ударяется о ветку, другую… еле уловимый ветерок подхватывает и задерживает его в воздухе. Краем глаза замечаю, как муж, почти одновременно со мной, поднимает голову – наблюдая за зигзагообразным полётом постаревшего листа, сверкающего желтой сединой в свете яркого фонаря.
Два немолодых родителя, гуляющих посреди ночи. И единый взгляд на одно и то же явление. И – без слов. Кажется, тебе это удалось, сын…
4. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Возвращаемся мы с огромным тортом.
Выбирали его вместе с мужем, по его, не раз испытанной методике – «метод тыка»: устав от предоставленного выбора, супруг «тыкает» пальцем во что-то одно. Как показала многолетняя практика, лучше прислушаться и не возражать, ибо «тык» безошибочно срабатывает примерно в девяти случаях из десяти и выбор оказывается удачным.
Володька встречает нас у подъезда, помогая поднять вещи наверх; Маша на радостях смахивает слезу с раскрасневшегося лица; ошалелые Собакевичи топчутся вокруг нас, зажав игрушки в зубах – изобретённый Аркашкой способ придержать эмоции.
Торт великолепно съедается под просмотр фотографий и рассказы, прямо на кухне, с ноута. Мы рассказываем, дети рассказывают… сумбурно, но весело.
Закончилась наша осень вне плана, понимаю вдруг я. Неужели – всего двое суток, разбитых двумя ночами? Даже и не верится.
- Папа не вспылил ни единого разу, сын, – намеренно громким шёпотом говорю я, косясь в сторону мужа, – хотя повод я ему давала, и не раз… ты представляешь?!
Муж улыбается, молчит. Потом произносит-таки только пару слов:
- Спасибо, Володька.
А вечером...
- Я уже ничему не могу научить сына, – выскакивает из меня никому не нужная откровенность, – он в свои двадцать один добился большего, чем я в его годы. Как я могу соваться к нему – со своими советами?…
- Ты ничего не понимаешь! – возмущается, повысив голос, супруг. – Сын и дочь! Это и есть твои достижения, понимаешь? Как ты можешь так говорить! Да у тебя в двадцать один – была уже семья и ребёнок!
- Нет, это я понимаю, – вяло возражаю я, – но… если брать голые факты…
- Володька! – громко выплескивает из комнаты своё негодование муж, – ты только послушай: твоя мать говорит, что уже тебе не нужна!
Сын заглядывает в дверь.
- С чего это вдруг? – говорит он не то серьёзно, не то насмешливо.
- Я не так сказала! – возмущаюсь до слёз я, – это звучало совсем по-другому! «…он в свои годы добился большего, чем я» – вот как я сказала! И ещё…
Замолкаю, глядя в глаза сына – продолжать или нет? да, продолжать, ты же сама его учила всё всегда договаривать…
- …и ещё сказала, что я уже не могу тебе давать советы, потому что ты умнее меня.
- Глупость какая, – снисходительно усмехается моё выросшее счастье.
И обнимает.
«…и сама знаю, что глупая», – думаю, не позволяя пролиться из глаз влагу, – «…разве могу с этим спорить?»
5. МОЯ ОСЕНЬ
Осень – это прекраснейшее время человеческой жизни, поверьте.
Время задуматься, пересмотреть, умерить бег, выбрать главное.
Осень человека – сбрасывает листьями горячность желаний, часто диктуемых совсем не разумом, и оставляет лишь крепкие ветки и стволы как основы самой жизни.
Они, эти основы, просты и ясны, «…как гамма до мажор»: чтобы солнце светило, чтобы Земля кружилась, чтобы дети - вырастали и жили, сменяя нас.
Здравствуй, моя осень…