ЛИКБЕЗ
Из цикла «ЗАПИСКИ СТАРОЖИЛА»
Вот говорят, мысль материальна. Кто-то, однако, считает, что это даже не гипотеза, - так, красивая фраза. Одна де из тех, что основана на одном лишь хотении, чтобы так оно и было. Не верят. Кто-то верит и не верит, - сомневаются. А зря, между прочим.
Тимоха рассудил, что с него довольно бессмыслицы. Хватит мучиться, попутно трепать нервы учителям. Пришла пора самому на хлеб зарабатывать. Читать, писать умеет. Что еще нужно для освоения рабочей профессии?
Мы познакомились и подружились с ним в пионерском лагере. В то последнее пионерское лето Олег Миркин не поехал, остался в городе. Влюбился в Любу Ковригину, которую мы раньше в упор не замечали, а она взяла и расцвела ярким букетом весенних цветов. Хвалился, будто у него с ней настоящая взрослая любовь. Непривычно и неуютно было без главаря на первом сезоне. Но потом ничего, Тимоха его место занял. С ним верховодить стало даже легче. Он был из бандитского района. И городская шпана перестала держать в осаде лагерь, задираться.
Нам было тогда по тринадцать лет. Я должен был пойти в седьмой класс, а Тимоха – снова в шестой. На второй год остался. И он никак не мог с этим смириться, сказал: «Пошли они все к черту. Работать пойду». С выбором профессии вопрос тоже не стоял. Решил стать киномехаником. Кино он любил больше всего на свете. Хотя, впрочем, кто его тогда не любил?
- Это же такая красота! – пучил глаза Тимоха. – Весь день кино смотреть! Еще и деньги за это получать.
Там же, в лагере он и познакомился с настоящим киномехаником. Раза два за сезон в лагерь «передвижка» приезжала. Тимоха вертелся около него и кинопроектора. И навертелся. Киномеханик то и дело обращался к Тимохе: подай то, подай это. А тот и рад стараться. Из кожи вон лез. Потом Тимоха хвалился мне:
- Учеником меня берет.
Я ему завидовал. Но сомневался, что все так и будет.
Какое же было мое удивление, когда по осени я случайно встретил Тимоху около клуба шахты «Северная». Он тоже удивился. Думал, что я в городе живу. А мы почти год уже как переехали из Соцгорода сюда, в поселок горняков. «Одногодичную школу мастеров», где мама работала старшим комендантом, перевели поближе к производственной базе, разместили в бараках поселка. Вот и стали жить в одном из этих бараков.
- В воскресенье приходи в клуб, - крикнул Тимоха на ходу. Он куда-то спешил. – Я тебя бесплатно проведу. К кинобудке подходи, часам к двенадцати. Знаешь, где кинобудка?
Я знал, где кинобудка. К ней еще металлическая лестница ведет. А около нее, на земле у стены кресла поломанные стоят. Бывал тут не раз, видел. Барак наш рядом находился, метрах в сорока. Я все знал про этот клуб. Строго говоря, он вовсе не клуб, а небольшой кинотеатр. В длинном одноэтажном здании находились всего три помещения: небольшое фойе с кассой, зрительный зал и сцена с экраном. Помимо кино, иногда здесь торжества устраивали. Совсем недавно вот День шахтера отмечали тут.
Тимоха ждал меня. Он был не один. В кресле сидел киномеханик, Тимоха – на дощатом ящике из-под яблок, напротив. Курили.
- Курить будешь? – спросил киномеханик, вынимая из кармана пачку «Казбека».
Я отрицательно покачал головой.
- Салага. Поди, еще не целованный? – Киномеханик говорил тоном видавшего виды знатока. – Садись. Что стоишь? В ногах правды нет.
Тимоха подвинулся. Я присел на краешек ящика. И почему-то почувствовал себя этаким неоперившимся кукушонком, который занял чужое гнездо. Тимоха, хотя и важно покуривал, однако подобострастия в его взгляде было, пожалуй, не меньше. Он спросил меня, почему мы вдруг сменили место жительства. Рассказал. Поговорили еще кое о чем. Киномеханик по ходу анекдот смешной рассказал, а потом вдруг спросил:
- А как у вас дела на личном фронте?
Мы с Тимохой переглянулись. Какие еще дела? Никаких. А если бы и были, то что же, прямо так и выкладывать незнакомом дядьке. Тимохе одному я бы еще рассказал, как расстались с Риммой Ячиной. Он-то ее знает хорошо. Не забыл, поди, как меня подставил.
А мне уж вовек не забыть того позора. От одних воспоминаний коробит. Такой вот вышел конфуз в пионерском лагере…
- Ты что не видишь, как Римка глаз с тебя не сводит? – пристал ко мне Тимоха.
Видел. Она мне и самому нравилась. И что из того? Ты ей нравишься, она тебе тоже. Жениться что ли теперь? Ага. Что смеятся-то?
- Как что? Дружить надо. – Тимоха говорил уверенно, с видом бывалого.
Я, конечно, не с Луны свалился и не вчера родился. Кое-какое представление имел о любовных отношениях парней и девчат. Но одно дело наблюдать за тем, как влюбленные парочки в парках ходят под ручку, в кино прижимаются друг к другу, целуются в укромных местах, и совсем другое… Тут даже и думать нечего. Стоит только взять под руку Римму и пройтись с ней по лагерю, - на смех поднимут. Не отмоешься.
- А ты с ней не ходи под ручку, - настаивал Тимоха.
- А как тогда?
- Просто, - Тимоха неуверенно пожал плечами.
Ему «просто». А я не знаю даже, с чего начинают эту самую дружбу. Надо как-то определяться в этом вопросе, чтобы я и она знали, что с этого момента мы дружим. Тимоха снова воодушевился.
- Нужно назначить сначала ей свидание.
- Так, а потом?
- Потом, когда она придет, ты должен протянуть ей руку и сказать: «Дай пять, что мы будем с тобой дружить». Понял?
«Дай пять» - это то же самое, что «держи корягу». На жаргоне блатных означает пожать друг другу руки. Пять – намек на пять пальцев.
Назначить свидание Римме Ячиной помог тот же Тимоха. Место встречи было выбрано глухое: в дальнем углу лагеря, за комнатой юннатов. Там редко кто бывает. Римма пришла вовремя. Она испуганно смотрела на меня. Я – на нее, наверное, так же. Протягиваю ей руку и говорю:
- Дай пять, что будем с тобой дружить.
- Какую «пять»? – спросила Римма. Она не протянула руки, как я ожидал.
- Какую «пять»? Такую.
- Какую такую?
Нелепость ситуации была очевидна нам обоим. Я вообще почувствовал себя полным идиотом в ней. И не знал, что делать дальше.
- Не хочешь, как хочешь, - сказал и энергично пошел прочь.
На другой день Римма ушла из лагеря. Домой, пешком. Ее подруга Рита вечером на танцах сказала мне: «Эх, ты!». Будто пощечину влепила.
… В общем, Тимоха не больше моего разбирался в любовных делах. И мы оба приготовились слушать своего наставника. Догадывались, он ведь просто так спросил нас о нашем «любовном фронте». Понимал, какой у нас может быть «фронт», - так, «засада» на границе.
Хотя, признаться, в последнее время кое-что изменилось в моем отношении к девчонкам. Они по-прежнему вроде и нравились мне, и не нравились. Возможно, способствовала тому сама школа. Дело в том, что она была «совмещенная». Во всем городе мальчишки и девчонки учились тогда раздельно, в разных школах. А в поселке шахты «Северная» была всего одна школа. И учились в ней все вместе: мальчишки и девчонки. В нашем классе девчонок было даже больше, чем пацанов. И я успел заметить странность в их поведении. Они то улыбаются тебе, то вдруг ни с того, ни с сего фыркают, дергаются. Бывает даже, что и не здороваются. Влюбились что ли? Так ведь, если любишь, злиться не станешь. Я это так понимал. Выходит, не любили они вовсе. Просто добивались, чтобы я в них втюрился. Вроде как из «спортивного интереса». Обидно, конечно, что лишь из-за него тебя вдруг в упор не замечают, злятся даже. Но «переживания» длились обычно недолго, - на переменах. На уроках я обо всем забывал.
Тут другая беда подкралась. Стал замечать за собой, что мне нравится учительница математики Валентина Петровна. Как-то по особому стала нравится. Лицом была обыкновенная: круглолицая, в очках. А вот ее полные ноги, то, как сидела на ней серая юбка, почему-то очень нравились. Как-то я загляделся на ее бедра, размечтался, вот бы к ним прижаться. Валентина Петровна, посмотрела на меня и, видимо все поняла. А я понял, что она поняла. Мне стало ужасно стыдно.
Занятый своими мыслями, я почти ничего не слышал, что говорил киномеханик. Насторожился лишь, когда он сказал:
- Перво-наперво, мужики, зарубите себе на носу: за все платить приходится. В особенности за удовольствие. Тут, братцы, плата одна – здоровье.
Киномеханик начал наводить на нас страх. Стал рассказывать о венерических болезнях, какие бывают при половых отношениях.
- На прошмандовок крашеных не заглядывайтесь. Они с виду красивые. А изнутри – гнилье. Заразные.
О сифилисе, гонорее он, видимо, имел не очень четкое представление. Где что болит при этом и сам не знал. Но побожился: «От сифилиса нос проваливается, вот те крест». Зато очень подробно остановился на лобковых вшах.
- Они, эти м…давошки размножаются со страшной силой. Почесал разок, другой яйца-то, глядь – а их там кишмя кишит. Такие мелкие гады, а кусучие, спасу нет. Вовремя не выведешь, в бровях заведутся.
- А чем их выводят? – спросил Тимоха. Глаза у него округлились.
- Чем-чем? Известное дело, - политанью.
- А где ее берут? В аптеке?
- Не знаю. Может, и в аптеке. Я их керосином выводил, с солью. Дык, зараза, сразу-то не и выводятся. Сколько керосину перевел и соли! Побрить там все пришлось. Как намажу, жжет, спасу нет. Хоть на стенку лезь.
Я как только представил, как у меня завелись эти самые вошки в бровях и там - а там пушок не так давно появился - пришел, можно сказать, в ужас. И, конечно же, мне больше всего захотелось узнать, откуда они берутся. Во время войны и первые года три после нее всех донимали бельевые вши. Что только не делали люди: вещи стирали в керосине, пропаривали, мальчишек стригли наголо. В пионерский лагерь со своими вещами не пускали. Сначала загоняли всех в баню, одежду забирали для пропарки, а взамен выдавали трусы и белую рубашку, одинаковые для всех.
- А откуда они берутся? - спросил я.
- Откуда-откуда… говорю же, от заразных прошмандовок.
- А у них откуда?
- Ты что дурак? Они от других заражаются.
Мне так и не удалось узнать, у кого первого, самого первого появляются эти вши. И меня это незнание почему-то больше всего расстроило. Выходит, они могли появиться сами по себе, без полового контакта с заразными.
Перерыв закончился. Тимоха, как обещал, провел меня бесплатно в кинозал. Шел трофейный фильм «Тарзан». Я смотрел на экран и почти ничего не воспринимал. Все думал об этих вшах. С сочувствием смотрел на Читу, когда она «укала» и чесала себя под мышкой. Вот бы мучилась, если бы у нее завелись эти самые м..давошки. Где бы Тарзан нашел в джунглях политань или хотя бы керосин с солью.
Весь остаток дня прошел в ожидании, зачешется у меня там, между ног или нет. А ночью они приснились. Свили из волос длинную веревку и начали меня ею опутывать. Но веревка вдруг превратилась в Валентину Петровну. Обрадованный, я стал обнимать ее красивые ноги, прижиматься к ним, тереться и… вдруг стало так хорошо! Я куда-то полетел, охваченный сладостным трепетом во всем теле. Мне почудилось, что я лечу в рай, умираю. Ну, и пусть, думал я, если там так хорошо!
Наслаждение, однако, длилось недолго. Как-то разом все оборвалось. Я проснулся. И первая мысль была такая: «Неужели, описался?». Трусики были мокрые. Я приподнял одеяло, чтобы не намочить и его. И так пролежал до утра.
А утром, когда мама ушла, я соскочил с кровати, снял трусики и… между слипшимися пушинками увидел их. Две крупные вши, которые были гораздо крупнее бельевых, торчали кверху брюшком. Меня охватила паника. Я их тут же раздавил. Засунул трусы в духовку, продержал их там, пока они не высохли окончательно. Оделся и побежал искать маму. Она должна была находиться у себя на складе, где хранились постельные принадлежности. Нашел ее, попросил у нее денег.
- На что тебе? – спросила она.
- Хочу сходить в баню.
- Какой сегодня день? Понедельник? Мужской день. Сходи, сходи, помойся. Трусы и майка, знаешь, где лежат. А полотенце я тебе дам новое.
Она порылась на стеллаже, достала длинное вафельное полотенце и подала мне.
- Деньги лежат на тумбочке, под цветком. Возьми рубль.
Я потом долго сидел в парной. Кое-какие уроки не успел даже выучить. Вошек у меня больше не было.