От града треснуло стекло в комнате. Я привстала. Уродливые трещины расползлись серым спрутом. Точно помню, что в пачке оставалась последняя сигарета. Общага спит. Иду по коридору, сжимая спички в дрожащем кулаке.
Как пусто.. Только зима и град.. И еще холод. В открытое окно на кухне крупные градины по лицу и по рукам. Ну и пусть! Не в первый раз..
Коменданта нет в дежурке. Как и вахтера. Нет никого. И я одна. Со своим холодом и страхом, навалившимся как рваное одеяло.. Смотрю в треснувшее стекло. Град перестал. Вглядываюсь в голые деревья и мусорные баки, покосившийся забор.
Мысли, как клочья тумана, полезли со всех темных углов и поворотов, слетаются на мое отчаянье, злорадствуют. Неправильные, страшные, отвергнутые, все в липкой желтой слизи, со всхлипами выбираются из уголков сознания, жмутся к стенам домов, ползут уродливыми тенями, оставляя на всем свой желтый след и запах несбывшихся, просроченных надежд. Я вглядываюсь в их змееподобные трепетания, они останавливаются, принюхиваются, берут правильный след.
Что было в жизни хорошего? Сначала тихая жизнь в маленьком городке, потом приезд сюда, ломка от одиночества, жизнь на коленях, презрительные взгляды, трансформирующееся самоуничижение..
Мысли стали собираться под окном, шевелиться отрывисто, рывками. Ну и что, что никого нет. А бежать некуда. Только выйди на улицу – сразу же опутают, скрутят как тряпку, вязальным крючком вытянут нервы..
Клочья серо-желтого склизкого тумана выстраивались внизу пирамидой – дотянуться до четвертого этажа. Шумно вдыхают воздух подобием впалой груди, тянут вперед руки. Ощупывают кирпичи старого здания. Опутывают подоконники желтой паутиной своего сопревшего дыхания. Для них нет ничего запретного, они не растают при свете солнца. Они – сумасшедшие, вырвавшиеся на волю, ищут единственного человека, которого помнят.. Который их создал. Зрачки ловят каждое их движение, страх уверенно опутал ноги и руки. Лихорадочно соображаю, кому позвонить. Последний цент – последняя попытка спастись.
Их нельзя было сдерживать. Держать взаперти. Они мутировали и хотят отомстить. Как дети, брошенные в приюте. Они уже на уровне второго этажа.
Гудок. И еще. Шуршание мыслей по подоконникам.
- Это ты? Так поздно?
- Мысли! На подоконнике! Они хотят задушить!
- Типа, метафора, да? Не такие у тебя великие мысли, чтобы материализоваться. Давай потом поговорим, ок?
- Пожалуйста, приезжай, пожалуйста!
- Ты видела, сколько время?
- Я не знаю, но мне так страшно и.. и я одна совсем!
Всхлипы.
- Поговори со своими мыслями, может, ответят.
Гудки.
Липкие руки с синими длинными ногтями ощупывали стекло. Их много. С волдырями, избитые, очень худые и грязные. Они - обида, разочарование, злость, надежда.. обманутая надежда.. И вот самая скрюченная, бугристая ладонь – такая большая, что в окно не влезет. А ей и не надо. Страх найдет свою жертву даже в спичечном коробке.
Становится все равно на условности, на якобы достоинство, экс сомнения и на а-ля гордость. Все это бутафория, а настоящее – это то, что мне страшно. И я, сбиваясь на визг, закричала: «Нет! Нет! Не..».
Проснулась от того, что летний дождь швырнул мне мокрую ветку на грудь. Я думала, что общага ушла из моей реальности, а она в моих снах живет своей жизнью.. Побрела к холодильнику. Дрожащими руками потянула дверцу, и меня засыпали градины из моего сна.