Оптимизму больных раком посвящается.
Глава 18.
ЛЮБОВЬ С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА
Спал Вадим совсем недолго. Видно насытился организм пребыванием в царстве Морфея. Хотелось бодрствовать и навёрстывать всё то время, что так бездарно пролетело после операции.
Вадим скосил глаза в сторону дивана – Людмила безмятежно спала, и на её лице, а может это просто показалось, светилась радостная улыбка.
- Да-а-а! Вот ведь какие повороты жизнь делает, - думал Вадим. – Ну, разве мог предполагать, что встретит свою давнюю любовь в больнице, когда ему, может быть, и жить-то осталось всего ничего. Действительно, а сколько с тех пор прошло времени! Ох, и стремительно же летит жизнь! А ведь будто совсем недавно была та незабываемая практика. Декан, хорошо знавший отца Вадима, на своих лекциях любил повторять: «Если вы не работали в районной газете, вы не можете называть себя журналистами. Районка – вот тот котёл, в котором получается настоящий профессионал, быстро очищаясь от шлаков и окалины. Там нельзя соврать или додумать, потому что ты постоянно будешь встречаться с людьми, о которых писал. И там нужно пахать, что не легче, а , наоборот, труднее, чем трактористу в поле, потому что неосторожным словом можно убить».
Вадиму он сказал так: «Центральные газеты от тебя никуда не денутся. Будешь ты в них работать, и за границы будешь ездить в командировки. Но попробуй начать с районной. Вон в Зелёном Бору новую газету открыли, вакансии есть. Поезжай на практику». И Вадим, лучший студент своего курса, профессорский сынок, душа любой компании отправился в глухомань.
Редакция располагалась в двухэтажном деревянном покрашенном ярким синим цветом здании на краю того самого бора, от которого получило название и село. Справа на первом этаже слышалось знакомое пощёлкивание матрицами строкоотливной машины. Линотип Вадим не раз видел во время экскурсий в типографии, где печатались газеты, издавались книги. На второй этаж вела деревянная лестница с перилами, по которым шустро съехал молодой парень в очках.
- Вам к кому, - спросил он.
- Мне редактора.
- Поднимайтесь, на втором этаже направо, а потом налево.
- Спасибо!
Вадим вежливо постучал.
- Заходите, не заперто, - раздалось из-за двери.
- Здравствуйте! – Вадим остановился у входа. – Я к вам на практику.
- Раевский?
- Да.
- Мне вчера телеграмму принесли от профессора Прицкера.
- А Вы Прицкера знаете?
- Чудак-человек! Так я же ЛГУ заканчивал. Правда, заочно. А Прицкеру историю журналистики сдавал. Заметь, с первого раза.
Редактор оказался совсем молодым. Был он всего на несколько лет старше Вадима, но уже с большими залысинами.
Встал из-за стола, протянул руку:
- Валентин Сергеевич. Но лучше просто Валентин. Я, честно говоря, до этой минуты не верил, что приедешь. Думал, испугает тебя глухомань. Кстати, старик, мы пока ничего не предприняли, чтобы тебя на квартиру устроить. Хоромы предложить не смогу, но, думаю, за пару дней что-нибудь подыщем. Я же говорю, что мы не очень верили, что приедешь. Пока можешь вот на этом диване перекантоваться. На нём многие спали. Даже Николай Рубцов пару раз ночевал, когда к нам сюда приезжал. Вот у этой самой печки и написал:
«Сижу в гостинице районной,
Курю, читаю, печь топлю,
Наверно, будет ночь бессонной,
Я так порой не спать люблю!
Да как же спать, когда из мрака
Мне будто слышен глас веков,
И свет соседнего барака
Еще горит во мгле снегов.
Пусть завтра будет путь морозен,
Пусть буду, может быть, угрюм,
Я не просплю сказанье сосен,
Старинных сосен долгий шум...»
Редактор нараспев продекламировал стихи, которые Вадим вроде бы уже где-то слышал раньше. Про Рубцова говорили, что талант, учился в литературном институте, много пил, кажется, не закончил, предсказал свою смерть стихотворением «Умру в крещенские морозы», и будто бы именно в Крещенский праздник как-то нелепо завершилась его жизнь на крутом творческом взлёте. Да, вспомнил, что еще ходило по рукам переписанное множеством рук и почерков его саркастическое стихотворение « Жалоба алкоголика»:
Ах, что я делаю, зачем я мучаю
Больной и маленький свой организм?
Ах, по какому же такому случаю?
Ведь люди борются за коммунизм!
Скот размножается, пшеница мелется,
И все на правильном таком пути…
Так замети меня, метель-метелица,
Ох, замети меня, ох, замети!
Я жил на полюсе, жил на экваторе -
На протяжении всего пути,
Так замети меня, к едрене матери,
Метель-метелица, ох, замети…
И вот ведь как бывает, жизнь забросила его в глухомань, которой Рубцов посвятил своё стихотворение, и где ему придётся спать на том же с откидными валиками и высокой спинкой диване, на котором коротал свои бессонные ночи певец русской деревни.
- Надо обязательно занести в дневник, - подумал Вадим.
- Ты, старик, тут располагайся пока, осваивайся, а я пойду порешаю насчёт жилья.
- Мне попутчица в автобусе говорила что-то про какую-то бабушку сотрудницы типографии. Надежда, вроде. У неё ещё дочь в медицинском учится.
- О! Ты уже и про девушек наших справки навёл? – рассмеялся редактор.
- Да нет, Валентин Сергеевич! Это всё мне попутчицы рассказали, даже чуть ли не сватали, - заулыбался Вадим.
- Тогда пойдём к Надежде. Сразу и познакомлю, и про устройство спросим.
Надежда оказалась верстальщицей. Когда они заходили в комнату вёрстки, эта молодая женщина лишь мельком посмотрела на вошедших, пробормотала в ответ приветствие и снова черными от краски руками стала менять отлитые на линотипе строчки в готовой полосе очередного номера. Похоже, что отвлекаться на гостей ей было некогда. Но на этот раз, когда редактор обратился к ней с вопросом, правда ли, что её мать может пустить постояльца, внимательно посмотрела на приезжего. Вадим от смущения поправил очки, пригладил свою шкиперскую бородку, которой так гордился среди юных сокурсников, которых был на четыре года старше, потому что поступил учиться после трёх лет службы на флоте.
- Спрошу вечером, - пообещала Надежда. – Если не пьёт, не курит, дак чего же не пустить. Места, поди, не жалко. Одна в доме живёт, а так, может хоть дров из сарайки принесёт да снег с дорожки очистит.
- Конечно, конечно, - заторопился Вадим. – Я, правду сказать, в деревне никогда не бывал, но, думаю, снег чистить дело не хитрое.
- Завтра скажу ответ. – И она снова отвернулась к верстаку с гранками.
Ночь Вадим спал плохо. Диван даже с откинутыми вапиками для его высокого роста оказался коротковат, чтобы голова не проваливалась вниз, пришлось положить в изголовье две прошлогодние подшивки. Перед этим одну из внимательно полистал, изучая по названиям деревень и колхозов географию района, знакомясь с будущими собратьями по перу по их публикациям. Сморило уже далеко за полночь.
Снился родной Ленинград, будто стоит он на набережной Невы возле Дворцового моста в ожидании, когда опустятся его вздёрнутые вверх створки, чтобы перейти на Васильевский и согреться от пронизывающего ветра в здании университета. И вдруг в эту тишину ночи ворвался раскатистый грохот выстрелившей пушки.
- Странно, подумал Вадим, - ведь пушка стреляет в полдень, а сейчас ночь, - и тут же проснулся. Оказывается, кто-то скинул на железный лист перед печкой охапку дров и теперь шуршит бумагой, растапливая столбянку.
- Здравствуйте, - поздоровался Вадим с маленькой старушкой, занятой привычным делом.
- Фу, ты сотона! – отшатнулась старушка и не удержавшись, шмякнулась на свою тощую задницу, - Напугал старую до смерти. Ты откель тут взялси-то, бородатый такой да огромённый?
- На практику к вам приехал.
- Да сказывали мне вчерась, только не знала, што ты тут ночевать будешь, - она проворно поднялась, подкинула в топку несколько полешков, которые тут же стало лизать весёлое пламя, занявшееся от скомканной бумаги да сухих щепок. – Да ты пошто тут-то ночевал? Сказывали, к Степаниде квартиранта определили.
Вадим поразился, насколько быстро распространяется тут информация. Он ещё и сам ничего не знает, а люди уже обсуждают, как новость районного масштаба.
- Ты, мил человек, вон чайник бери да включай, а я счас оладушек принесу.
- Да спасибо! Не стоит беспокоиться, - запротестовал было Вадим.
- А и не беспокойство то совсем. И я с тобой за компанию-то попью. Всё лучше, чем одной дома.
Потом они с техничкой пили чай, когда неслышно открылась дверь, и в кабинет прямо таки влетела разрумянившаяся с мороза красивая девушка.
- Здрасьте! – громко поздоровалась она, и сидевшая спиной к входу уборщица чуть не выронила из рук чашку.
-Да штоб вас, окаянные! Опять до смерти старуху напугали! Люська, ты шалопутная, не могла поаккуратнее-то?
- Да я, баба Дуня, стучала, только вы не слышали. Там же дверь-то дерматином обита.
Девушка подбежала к старушке, обняла её:
- Да как же Вас, баба Дуня, напугать-то можно? Вы же у нас ничего не боитесь.
- Да с вами тут забоишься. Один, как лешак, весь лохматый да бородатый из темноты выходит, пугает, потом другая налетает да над ухом гаркает, - добродушно заворчала техничка. - Ты што этакую рань-то припёрлась?
- Так меня бабушка за квартирантом отправила. Это ведь Вы у моей бабули жить будете? - повернулась девушка к Вадиму. – Вот меня и отправили, чтобы я Вас привела чаю попить. Чайная-то у нас только с девяти открывается.
- Спасибо, меня вот уже Евдокия Ивановна свежими оладьями потчует.
- Садись-ко и ты к нам, шалопутная, - пригласила техничка.
- Да нет, спасибо, баба Дуня. Меня за квартирантом отправили, чтобы я дорогу показала и вещи нести помогла.
- Вещей-то у меня, собственно, вот только сумка одна. Я сам донесу, а дорогу покажите. Пожалуйста.
- Да тут недалеко. Вы допивайте чай-то, я пока посижу.
- Я уже допил. Спасибо Вам, Евдокия Ивановна.
Вадим встал, надел пальто, шапку, взял стоявшую в углу сумку и прислонённую к шкафу гитару, покоившуюся в твёрдом футляре, который отец привёз ему из-за границы.
- А что это у Вас? Не гитара? – полюбопытствовала Люся.
- Гитара, - как можно небрежнее ответил Вадим.
- Ой, а Вы меня играть научите? Я всю жизнь мечтаю научиться играть на гитаре.
-Постараюсь, хотя учитель из меня, наверное, никудышный, потому что я ещё никого в своей жизни на гитаре играть не научил.
- Тогда я буду первой вашей ученицей. Нет, я правда, способная. Не верите?
-Отчего же? Верю.
- Она у нас тут самая лучшая певица, - похвалила девушку Баба Дуся. – На сцену как выйдет, да как запоёт, заслушаисси. Робята из-за её чуть не кажинный вечер дерутся.
- Ой, ты, баба Дуня, скажешь тоже, - засмущалась Люська.
- Дак это я тибе цену набиваю. А то оне, городские-то, думают, што у нас тут в деревне тольки серость да грязь. А у нас талантов-то может поболе вашего! – гордо вскинулась баба Дуня.
- Да верю, я верю, - заулыбался Вадим. - Ну, ведите меня к своей бабушке.
- Ой, а меня ещё никто на Вы не называл! Вы первый. Так смешно! Меня и вдруг на Вы! – Люська весело рассмеялась. – А можно, я гитару понесу. Я осторожно, не беспокойтесь.
- Да пожалуйста, если Вам так хочется.
- Ну что Вы всё на Вы да на Вы? Называйте меня просто Люсей.
- Очень приятно! А я Вадим. Обычно все Вадиком называют.
- А я уже знаю, мне вчера мама про вас рассказывала. Строгий такой, говорит, интеллигентный, в очках и с бородой, и что приехали вы к нам аж из Ленинграда.
До бабушкиного дома было действительно от силы метров триста. Люська впорхнула в дом первой:
- А вот и моя золотая бабулечка Степанидочка! – обняла девушка крепкую женщину в возрасте за шестьдесят и закружилась с ней по комнате.
- Да што ты, сумасбродная, ронишь на пол, опозоришь перед учёным человеком.
- Бабулечка, а этот учёный человек обещал меня научить на гитаре играть, - похвасталась Люська. – Ведь правда, Вы мне обещали?
- Да угомонись ты, балаболка! Ну, совсем, как ребёнок! Дай хоть с человеком-то познакомиться да на стол собрать. Голодный ведь.
- Нет, спасибо, меня уже Евдокия Ивановна оладушками покормила.
- От, Дуська, добрая душа! Сам-то чей будешь, откуда?
- Бабуля, да из Ленинграда он, вчера же тебе мамуля говорила.
- Не трандычи! Дай с умным человеком поговорить. Он что, сам-то немой што ли? – повернулась к Вадиму: - В войну у нас тут были ленинградские. Эвакуировали их ещё до блокады. Очень хорошие были люди, только потом все домой возвернулись. Тут никто не остался. Твои, случаем, не здесь были?
- Нет, моих родителей в Ташкент отправляли.
- Ну, и ладно. Вон твоя комната, - показала на приоткрытую фанерную дверь, - проходи, располагайся, а я пока чай-то всё одно соберу. За чаем-то и разговор лучше клеится. Вот и Люська с нами почаёвничает.
- Нет, бабулечка, спасибо! Мне уже пора в больницу бежать. Пока-пока! Вечером зайду. А Вы не забудьте, что обещали научить на гитаре играть.
И выпорхнула за дверь, не дожидаясь ответа.
-Вот, неугомонная! – с нескрываемой гордостью сказала Степанида. – Везде поспеть хочет. Она у нас в этом году на фельдшера заканчивает, сейчас на практике в больнице. В школе отличницей была, и сейчас на одни пятёрки учится. В самодеятельности поёт. Ни один концерт без её не обходится.
Пока Вадим разбирал сумку и раскладывал на спинки стульев свитера и рубашки, из комнаты доносился звон посуды.
- Ну, квартирант, иди чаёвничать. Звать-то тебя как? А то эта балаболка так и не представила.
- Вадим, а Вас? Степанида…
- Михеевна я. Батюшка-то мой сына больно хотел, Степаном назвать думал, а родилась девка, Но надо было так подгадать, что когда в церкву-то пошли крестить, аккуратна тот день именины Степаниды выпали. Так батя меня всю жизнь Стёпкой и звал. А тебя-то как по батюшке?
- Да рано мне ещё по отчеству, - заулыбался Вадим.
- Да неловко как-то: из самого Ленинграду, солидный такой, в очках, с бородой…
- Это я так, чтобы старше и солиднее казаться.
- Ой, как вам не терпится старше-то стать! А потом молодиться будете, когда годы-то пролетят. Да вам этого до срока и не понять. А ить оглянуться не успеете, как старость на вороных подкатит.
- И вот ведь, подкатила. Уже не просто старость, а финиш жизни совсем рядом, - с горечью подумал Вадим. – Да, есть что вспомнить. У них с Люськой такая любовь была! Такая любовь! Чистая, светлая, дальше объятий да поцелуев дело не заходило, но на всю жизнь запомнилась. И ведь надо же: через столько лет встретились. А жизнь-то моя уже к закату подкатила. Эх, как же жалко помирать! Но может ещё ничего? Может обойдётся? И будем жить? И счастливые воспоминания нахлынули, затмив всё остальное.
(продолжение следует)