Горький хлеб

               
“Опять в мире неспокойно”, – покачав головой и вздохнув, сказал  Иван Сергеевич и выключил телевизор. Телевизор он смотрел редко, глаза стали уставать, но передачи на международные темы, новости и информационную программу “Время” старался не пропускать.

Вот уже год, как умерла его жена. Детей у них не было, и после смерти жены в квартире стало как-то особенно пусто. Единственной живой душой, с кем мог Иван Сергеевич поговорить и кто скрашивал его одинокую старость, был большой серый пушистый кот Васька. Вот и сейчас Васька терся о его ноги, мурлыча и заглядывая в глаза.

“Что? Небось есть хочешь, дармоед несчастный, – произнес Иван Сергеевич сердитым голосом, в котором все же слышались добрые нотки. – Ладно уж, не подлизывайся, сейчас я тебя покормлю…”
Кряхтя и вздыхая, старик поднялся со стула и пошел на кухню. Он достал из холодильника бутылку молока, собираясь налить его в блюдце и покрошить хлеба. Но, сунувшись в хлебницу, обнаружил, что там нет ни кусочка.

“Вот ведь память какая дырявая стала, – посетовал Иван Сергеевич. – Хлеб-то мы с тобой, Василий, забыли купить”.

Можно было, конечно, сходить к соседям, но старик вспомнил, что в булочную как раз в десять часов вечера привозят свежий хлеб. В этой булочной его хорошо знали и считали своим покупателем. Посмотрев на часы – было без пятнадцати десять – старик  не спеша стал одеваться.
 
Через полчаса Иван Сергеевич уже возвращался из булочной. В авоське он нес еще теплый  румяный батон.

Был конец августа. Стояли тихие вечера. В такие вечера особенно остро чувствуешь грусть уходящего лета. Прощаясь, оно дает возможность в последний раз полюбоваться своими буйными красками, чтобы потом, зимой, люди с грустью вспоминали о  теплом, чудесном времени…
Иван Сергеевич шел не спеша, размышляя о том, что и его жизнь скоро закончится, как  заканчиваются дни уходящего лета.

На небе зажглись звезды, а в окнах – огни. Во дворах было пустынно, только у соседнего дома звучала громкая музыка. Еще по дороге в булочную Иван Сергеевич заметил группу парней, лет пятнадцати-шестнадцати, сидящих на лавочке у подъезда. Они громко разговаривали, смеялись и выпивали прямо из горлышка, передавая бутылку друг другу.

Сейчас, подходя к парням, старик невольно замедлил шаг. От группы отделился высокий парень с кассетным магнитофоном в руке и шагнул навстречу.
 
– Эй, дед, дай закурить! –  стараясь перекричать музыку, громко потребовал он.

– Я не курю, – остановившись, ответил Иван Сергеевич и, чуть помедлив, добавил:  – А вы бы, ребята,  слегка приглушили свою музыку. Люди с работы пришли, устали…

– Видали его? – ухмыльнулся парень,  – Может, ты нам и лекцию прочитаешь, как себя вести?.. – И он отфутболил   ногой по авоське с хлебом.

Авоська выпала из рук старика, и батон покатился по асфальту. Не столько задело Ивана Сергеевича, как грубо обошелся с ним этот нахальный парень, сколько то, что он пнул ногой хлеб. Видел же, что в авоське хлеб, и все-таки пнул.

– Подонок ты! – глядя парню прямо в глаза, сказал старик и стал нагибаться, чтобы поднять батон. В следующий миг сильный удар сбил его с ног.

– Так его, Витек! – донеслось с лавочки. Еще двое парней подбежали к старику и начали бить ногами…

Наконец один из них сказал: “Хватит. Довольно с него…”  Парни не спеша  двинулись к другому дому.

Иван Сергеевич пошевелился, приподнял голову, ощупал рукой лицо. Пальцы были липкими – при падении у него разбились очки, и стекло порезало щеку.

Медленно, словно придавленный тяжелой ношей, поднимался старик с земли. Некоторое время он стоял, покачиваясь и будто пытаясь вспомнить что-то, потом поднял авоську с батоном и, не отряхиваясь, побрел домой.

В прихожей его встретил кот Васька. Мурлыча и потягиваясь,   Васька терся об ноги, но старик даже не приласкал его. Не зажигая света, он прошел в комнату и тяжело опустился на стул.

Одна мысль не давала старику покоя. Ему все казалось, что когда-то он уже видел  эти пьяные, наглые лица парней. Он мучительно пытался вспомнить…

Это было в плену. Вот так же после неудачного побега из концлагеря его били пьяные немецкие солдаты. Только били его тогда не модными остроносыми ботинками, а коваными сапогами.

Старик и не заметил, что плачет. Всего три раза плакал он за свою долгую жизнь. Первый раз в Берлине, в День Победы, радуясь, что дожил до такого счастливого дня, и вспоминая своих погибших товарищей. Второй раз – когда хоронил жену, с которой прожил душа в душу почти сорок два года. И вот теперь...

Горькие, чуть розовые  от крови капли падали на еще теплый,  не успевший остыть хлеб, который сжимал старик в своих узловатых, морщинистых, натруженных руках…



                ***
От автора. Рассказ “Горький хлеб” написан в начале 80-х годов прошлого века. Материал был уже набран и заверстан в один из номеров популярной в то время вечерки. Но в самый последний момент вмешалась цензура.

“В своем рассказе вы пытаетесь провести опасные сравнения, – сурово насупив брови, отчитывал меня один из партийных чиновников. – По-вашему  получается, что обычные хулиганы похожи на фашистских ублюдков. Как вам такое только в голову могло прийти? Вы отдаете себе отчет в том, что вы понаписали? Это же откровенная клевета на нашу советскую молодежь!.. Твердо усвойте: в нашей стране никогда не появится даже предпосылок для возникновения фашизма или национализма!..”

Мне предложили изменить концовку рассказа, но я отказался. И материал был снят из готовой, сверстанной газетной полосы. Долгие годы рассказ “Горький хлеб” пролежал в моем письменном столе. Впервые он был опубликован  только в 2002 году в газете “Голос ветерана”.