Вот парадоксы бытия, право…. Несмотря на и вопреки моему раннему причащению к литературе, суть многих слов доходила до меня не сразу, а иногда спустя десятилетия. Я начал читать в пять лет и читал все, что находил в дому – от «Огонька» и до собрания сочинений И.В.Сталина – ну, такой был дом… Там у меня была и детская литература – редкая по тем временам.
Но, сопрягая литературу и живой язык, я часто попадал впросак. Например, слово «уникум»… Наверно, сегодня это странно выглядит, но лет до восемнадцати слова «жид и жидик» я воспринимал исключительно как характеристику воробьев, а слова «*****ас и педик» - просто как ругательство, оскорбление…
Надо ли удивляться, что при такой житейской наивности, со словом «пироман» я познакомился в довольно зрелом возрасте? А при сем, при том, несмотря на это, к пиромании я имел самое непосредственное отношение. Но пойди, знай, как называется твое хобби (вот еще странное слово), если оно для тебя – просто необоримая страсть…
Огонь, а затем и сопряженные с ним пожары от младых ногтей грели мне душу, и вовсе не потому, что произрастал я в арктических широтах вечной мерзлоты тундры вековой. Наоборот, рос я в на Украине, в щедром, теплом климате, где урожай так и пер из-под земли под воздействием жаркого солнца. С этим урожаем надо было что-то делать, и тогдашняя советская власть кажный год посылала своих сынов и дочерей на борьбу с урожаем. Посылала она туда и мою бедную любимую маму – служащую госбанка - то пропалывать капусту, то окучивать картошку… А мама брала меня с собой – чтоб не скучать по мне без меня, чтоб я внутренне проникался прелестью бесплатного общественного труда и красотами сельскохозяйственной природы на ее лоне. Я проникался!
И вот как-то раз, после вкусного на природе обеда, когда работнички – местные и городские - тихо подремывали на меже (в борозде?), там – на полевом стане – то есть на кухне, которая была и столовкой на свежем воздухе, начался пожар! Мощный и короткий! Самого огня в лучах яркого солнца почти не было видно. Да и особого дыма не наблюдалось. Зато были отчетливо видны тугие прозрачные струи воздуха, искажавшие горизонт, зато палило плотным жаром на расстоянии и очень вкусно пахло гарью! Народ с ужасом в глазах и стенаниями на устах бегал вокруг - Что делать, горе-то какое!!! – к пожарищу нельзя было подступиться, да и не с чем было подступаться.… А я стоял на месте, завороженный этой стихией, упоенный этим запахом, уязвленный в самое завистливое сердце этой неоспоримой огневой силой!
Когда все кончилось и успокоилось, меня, как оловянного солдатика, пришлось отнести в грузовик на руках – я не мог сдвинуться с места от восторженности чуйств.…Пожар кончился, восторг остался. Вот так это и началось….
Продолжение последовало через пару дней.
Дело в том, что моя бедная, мноюстрадальная мама, целыми днями пропадала в своем госбанке, а я не просто был предоставлен сам себе, но и по мере сил вел домашнее, совместное с мамой, хозяйство. Готовил для нас обеды или перекусон для себя, убирал в квартире… Мама меня приучала ко всему такому – полезному для жизни. Первой своей курице, с маминой подачи, я отрубил голову, когда мне было около шести лет. Но еще задолго до этого я лихо управлялся с борщами, супами или тушеной картошкой с мясом, а соответственно – с керосинкой, примусом, и керогазом. Я умело всем этим командовал и тщательно соблюдал необходимые правила пожарной безопасности. Тем более, что всегда помнил о матери своего соседа снизу – Мишки Маленького, – которая не соблюдала, и очень на этом однажды погорела: у нее в руках примус взорвался… Я к тому, что спички, которые детям не игрушка, никогда не были для меня забавой, а всегда - орудием обеденного производства.
И вот, потерпев пару дней после колхозного пожара, я запалил свой! Я хорошо подготовился: набрал в кране полведра воды – больше мне было не снесть – запас большую эмалированную кружку, синюю снаружи, белую внутри, притащил это все в комнату, к столу. Стол у нас был огромный, круглый, когда его украшали большой, до полу праздничной скатертью, он превращался в мое убежище – в «халабуду», в пещеру, в шалаш, в крепость, где я проводил долгие часы, никем не замечаемый и никому не нужный.… Сидя под столом, я наматывал на ус всякие взрослые женские тайны – мамины, теткины, и всяких маминых коллежанок, типа, кто с кем, и кто как, и насколько опасны криминальные аборты, Это называлось – «ковырнуться»… Да мало ли…
Я посидел около часа в своем убежище, понимая, что расстаемся мы с ним надолго, если не навсегда. Затем вылез из- под стола и запалил скатерть с четырех сторон! Огонь лихо взметнулся вверх, значительно выше стола, и какое-то время весело там танцевал, яркий живой, быстрый.… Потом он осел, прилип к столешнице и медленно стал продвигаться от краев стола к его центру. Я, счастливый, но внимательный, наблюдал это потрясающее зрелище. Мне очень хотелось, чтобы пламя добралось до середины стола, но тут я заметил, что стол начал гореть по краям - еще не сильно, однако – да! Жаль мне его стало. И немного страшно. Стол – это вам не скатерть! Чтоб вы знали. И залил я свое первое пожарище собственной рукой, черпая из ведра воду эмалированной кружкой… Запах был восхитительным!!! Потрясающим!!!
Последовавшее за этим, спустя часа три, наказание тоже потрясло меня до самых основ… Разбор полетов был недолгим и деловым. Приговор – суровым. Исполнение приговора – немедленным и полным. Мама впервые, кажется, надрала мне задницу, как теперь принято говорить, а тогда просто бельевой веревкой, – по жопе! При этом сама, думаю, страдала больше, чем я. Это был хороший урок! Хочешь радости – помни про задницу! Хочешь безопасной радости – тщательно готовь поджигательство! Безопасное для тебя!
Почти неделю после экзекуции я держал себя в руках, но непрерывно размышлял и прикидывал. Страсть проникла в сердце! Не устраивать огневища я уже не мог, но мог мысленно готовить безопасные поджоги. В результате, на первых порах, а потом – довольно долго - я пробавлялся мини - костерками дома, в туалете. Проводив любимую маму на работу, я быстро и тщательно выполнял домашние задания – по кухне, по уборке, после чего, запирал входную дверь, запирался в туалете, собирал тряпкой воду на донышке унитаза, и там, на сухом - устраивал легкие пожарики.
Сначала для душевного потепления можно было просто сжечь несколько спичек. Когда зажженная спичка сгорала до половины, я аккуратно брался за ейную бывшую головку и дожигал спичку до хвостика, без остатка - для полноты ощущений. После этого я сжигал в унитазе разную, заготовленную для этого бумагу.
Так я познал, что бумага бумаге – рознь. Совершенно по-разному горят газетная, книжная, журнальная бумага, бумага - полоской, мятая бумага, крученная, пачкой..., бумаги, пропитанные разными химикатами - от чернил, до маминой косметики.… Эти, добытые в туалетной неволе знания, очень потом мне пригодились в жизни. Натешившись всласть, я смывал пепел водой из бачка, открывал фрамугу в туалете (у нас была) и отворял в доме все окна. Когда мама возвращалась с работы, в доме все сияло, и славный ребенок скромно ждал похвалы за примерное поведение.…
Разумеется, такие ничтожные масштабы поджигательства не могли меня удовлетворять долго, поэтому постепенно я перенес свои упражнения на улицы. Понятно, что на улице в первую голову и в глаза бросаются уличные урны. Не поджечь одну-другую хотя бы раз в неделю было просто грешно.… Вот меньше всего в жизни я бы хотел грешить! Выбираясь на улицу с определенными намерениями, даже если и по делу, я выискивал наиболее удаленную от дома улочку, никогда – одну и ту же! - приглядывался к прохожим – впереди и сзади. Если на расстоянии метров в 20 в обе стороны никого не было – можно было поджигать! Но к этому надо было загодя подготовиться. В коробок, полный спичек, под них, под головки надо подложить плотно свернутый рулончик бумаги. От этого первый ряд спичек заметно выпирает из почти закрытой коробки. Прежде, чем поджечь, необходимо определить направление ветра – урны горят красиво, но воняют при этом невыносимо, значит, проходя мимо урны, и задав ей жару, надо оказаться со стороны ветра, чтоб запах сносило в другую сторону. Ну, это делается на автопилоте.
Так вот, держа заготовленный коробок в одной руке, надо резко чиркнуть по нему другим коробком, отчего все спички в первом загораются сразу, быстро и жарко – воспламенение урны обеспечено. Если, конечно, не во время и не после дождя. Ну, тогда можно и отложить. Отложенная радость слаще…. Если погода располагает, и времени полно, можно запалить и еще какую-нить урну, на другой улице. Понятно, что для этого необходимо иметь в карманах как минимум три коробка со спичками: два полных с бумажкой внутри и один – для запала…
Спички в карманах ребенка – это серьезная проблема, надо вам сказать. Для меня было полной неожиданностью - обыски в школе, начиная с первого класса, на предмет курья и спичек. Я обжегся только один, первый раз. После этого я хранил спички россыпью, в каждом кармане по две - три штуки, но в каждом кармане! Через раз в карманах были рассованы кусочки терок – серы от коробков. Впрочем, со временем нужда в таких терках отпала, я научился зажигать спички от чего угодно – от книги, от листа бумаги, от крышки стола, от стены, от собственной задницы или ботинка.… Это умение - прятать спички везде и воспламенять их буквально от всего - очень пригодилось мне потом…
К борьбе за дело.… Будьте готовы! – Всегда!!
Первый мой, серьёзный, взрослый пожар, случился, когда мне почти исполнилось 8 лет. Случился - это не совсем правильное слово, потому что пожар состоялся. Состоялся!
Тем летом мама впервые определила меня в пионерский лагерь. Я был не совсем уж в последнем отряде – в 7 из 9, потому что, так уж случилось, меня приняли в пионеры во втором классе. Меня за это в отряде уважали и другим показывали. Так что было вполне здорово и весело. Правда, дней через десять я простудился по глупости и попал в лазарет. Три дня скукоты и обжираловки. И вот меня выписывают и велят бежать на кухню за сухим пайком, ибо весь лагерь ушел в поход, и кухня не работает.
В поход! Без меня!!! Вот же - !!!!
На кухню я, конечно, сбегал, там мне надавали консервов на два дня – тушенки две банки, масла, хлеба тоже, 8 кусков сахара, еще брикет перловки и две пачки сухого киселя. Сказали, в сухомятку не жри. Проголодаешься, приноси, мы тебе все на керогазе подогреем… Плиты ведь не работают.… Да пошли вы! Малолетки – и те в походе! Я долго не раздумывал: запихал продукты, которые могли поместиться, в майку за пазуху, заскочил в нашу палату, сдернул с койки свое одеяло, покидал в него хлеб и масло, свернул это все в скатку через плечо, и в чем был, побежал в лес - догонять свой отряд!
Я бежал всю дорогу, сандалии у меня были на босу ногу, поэтому кое-где натерло. Но зато примерно через час я догнал своих! Ребята обрадовались, а наша вожатая с физруком стали над моим видом смеяться и скомандовали мне возвращаться. Еще чего! Тогда они послали кого-то к первому отряду за директором. Поход весь остановился. Потом пришел директор с остальными вожатыми. Те тоже смеялись. Но директор не стал. Он осмотрел мои ноги и сказал, что мне нельзя идти в поход. Я – после болезни, раз, и у меня – ноги. Это два. И кто же меня понесет на руках, три. Да и зачем? Четыре! Поэтому давай не будем ссориться, а отправляйся-ка ты в лагерь, вон физрук тебя проводит. Я не хотел, чтоб физрук меня провожал, да и он не хотел. Но приказ директора даже для него – приказ. И мы поперлись обратно. Всю дорогу он меня поносил всякими словами и даже ругался матом, когда я останавливался, чтоб на ноги подуть. Три раза. Вот гад! Едва показался лагерь сквозь деревья, физрук сунул мне мое одеяло и велел топать одному, а то он уже устал, да и надоел я ему. Иди, говорит, а я тут постою, проконтролирую.… И, правда, стоял, курил, пока я на территорию не вошел.… Ну – гад, короче!
Ладно, в поход мне уже не хотелось. Я бросил одеяло и продукты на постель, взял полотенце, сходил в умывальник, ноги помыл, сам умылся, ну, слезы, там, то - се.… Вернулся, надел носки, съел один брикет сухого киселя. Потом бутерброд с маслом. Потом поспал. Когда проснулся, я уже совершенно четко знал, что я должен сделать. Еще не знал, как, но это меня меньше всего беспокоило. К этому возрасту я уже много соображал в том деле, которое мне предстояло.
Я достал из-под своего матраса заветную пластмассовую белую фляжку. Грамм на двести. Таких в ту пору ни у кого не было. Это мне дядя привез из Германии. Мамин двоюродный брат. Точнее, мне он привез заводной глиссер, деревянную мельницу, высокие ботинки с тремя подковками на каждом каблуке и огромный синий мяч в сетке. А маме – два косметических набора. Вот в них-то и были эти две фляжки. Потом они достались мне. Одну я оставил дома, а эту взял с собой в лагерь. Она прекрасно закрывалась отличной пробкой и держала все, что ни нальешь. Обычно я заполнял ее компотом во время обеда и прикладывался по глоточку аж до отбоя. Хорошо было!
Я сунул флягу в карман, прихватил банку тушенки, брикет с перловкой и поковылял на кухню. Там сидела тетя Вика, уборщица. Она забрала мои продукты, подумала слегка и спросила, буду ли я есть картошку с тушенкой. Еще бы! Она навалила мне целую тарелку горячей жареной картошки, добавила туда тушенки – не из моей, а из другой открытой банки, и налила кружку молока. Ничего вкуснее я в этом лагере не пробовал! Но есть я не торопился. Мне надо было, чтоб тетка Вика ушла хоть ненадолго…. И она действительно ушла в столовку, кто-то ее туда позвал. Я быстро свинтил колпачок с фляги, подскочил к керогазу, слава Богу, он не был включен, и снял с его левой чашки бачок для керосина. Дома у нас был точно такой керогаз. Там на дне бачка есть небольшой стерженек, вроде клапана, через него керосин поступает в систему. Я вдавил это стерженек вовнутрь, под струйку керосина подставил флягу и наполнил ее до половины. Хватит вполне. После этого я быстро доел картошку, залпом выпил молоко, выскочил на улицу, и уже спокойно пошел в столовку через уличную дверь… Я издали, громко и вежливо поблагодарил Викторию за вкусный обед, она помахала мне рукой и велела приходить на ужин. Вот и спасибочки, конечно приду!
Я сходил, вымыл руки с мылом, чтоб меньше воняли керосином, и уселся на ступеньках нашей палаты, проветриться. Керосин – вонючка редкая. Он проникает, через самые хорошие пробки, сам по себе ползет во все стороны, и везде воняет… Я понимал, что в случае чего, мне придется выбросить и флягу и шорты. Флягу было очень жаль… Бензин, в этом смысле ведет себя очень благородно. Не говоря уже о том, что легко воспламеняется и сильнее керосина горит. Но лучше всего, конечно, спирт – сильного пламени он не дает, да ведь это не всегда и нужно, зато никогда не подводит, даже на ветру. Как это ни странно сегодня звучит, но медицинский спирт очень долгое время продавался в аптеках без рецепта и за копейки. Потом его заменили на метиловый спирт, народ долго путался, отчего даже слеп. Но умные быстро перешли на «алелсад», - это спиртовой настой чеснока, продавался как средство от потливости ног. Волшебная вещь. За что, наверное, с производства и сняли. Если алелсад разбавить водой, пьется лучше водочки, а закуски не надо! Горящий алелсад потрясающе пахнет копченой колбаской. Да и от потливости, наверно помогал.… Куда девается все хорошее?
Нарочито прихрамывая, я медленно брел по территории лагеря к домикам пионервожатых. Лагерь был построен без затей – главный вход с воротами, и будкой дежурного пионера, далее – административный корпус, к которому примыкал клуб, потом, справа - гаражи, слесарка и какие-то складские помещения, потом – столовая с кухней и медчасть. Слева от ворот располагались жилые женские домики. Там жили всякие лагерные женщины – бухгалтерия, столовка, и вожатые, по два-три человека в домике. В центре располагалась пионерская линейка, где справлялись ежеутренние и ежевечерние пионерские ритуалы, потом шел стадион и несколько игровых домиков – всякие кружки: умелые руки, там, фото, вышивание.… Затем, от женских домиков вдоль линейки и стадиона были отрядные палаты – девять корпусов. И уже совсем внизу, на границе лагеря располагались домики для лагерных мужиков – от шоферов до вожатых. Директор жил в административном корпусе.
Я немного постоял возле домика нашей вожатихи, мне это место не понравилось – очень близко к главному корпусу. Но дело было не в этом. Меня бы это не остановило. Просто, она была такой мелкой глупой гадючкой. Ну, что с нее взять, а вот физрук – это был настоящий гад! Я подумал и поплелся к домику физрука. Там было несколько одинаковых домиков, между собой они соединялись заборами, двери выходили на лагерь, а окна – уже в лес. В каждом заборе была дырка, и даже от крылечек к этим дыркам были протоптаны дорожки. Конечно, мужики покидали территорию лагеря и, конечно же, – не через главные ворота. Домик физрука был третьим справа, если смотреть от стадиона. А жил он вместе с лагерным музыкантом, который умел играть на всем и сопровождал все лагерные мероприятия своей музыкой. Он тоже пошел в поход, с аккордеоном, и тоже там смеялся надо мной, хотя… он всегда смеялся, и от него всегда пахло водкой. Ну, не в этом дело.
Дверь в дом, наверное, была заперта, но я не стал проверять, не хотелось маячить перед домиком. Я направился к крайнему домику справа – не помню, кто там жил, и убедился, что в заборе есть нормальная для меня дыра. Через нее я и выбрался за территорию лагеря. Потом, все время поглядывая на лагерь, я прокрался к домику физрука и музыканта. В лагере было сонное царство. Оставшийся персонал дрыхнул после обеда, и даже лагерные собаки спали себе, хоть бы одна увязалась за мной.…
В домике было два окна, и оба были заперты изнутри. Вот сволочь! Ну, ладно. В одном окне была открыта форточка. Мне было совсем нетрудно пролезть вовнутрь через форточку. Я залез и спокойно осмотрелся. Кровать физрука я вычислил сразу – под ней лежало много футбольных и волейбольных мячей. Но она была аккуратно заправлена, что меня не очень устраивало. Зато кровать музыканта была в полном беспорядке, я только слегка подтянул к полу свисавшие одеяло и простынь. Затем я осмотрел окна. Левое окно с форточкой было закрыто на оба шпингалета – на нижний и верхний. Зато правое, которое ближе к музыканту, заперто было только на нижний шпингалет. Я его открыл. Потом проверил дверь. Она была заперта, но это было не важно, главное – снизу в двери была здоровая щель, которая могла дать огню хорошую тягу.
Я сел на стул и немного подумал, прикинул, как оно все должно быть. Должно было все хорошо получиться. Я взял со стола газету «Футбол», немного примял ее и уложил на полу от простыни к окну. Потом достал флягу, свинтил крышку и аккуратно смочил керосином кончики одеяла и простыни, лежавшие на полу. Я старался не брызнуть на себя – ни на руки, ни на шорты. Смочил газету. Провел струйкой керосина по полу до стены, по стене – до подоконника. Во фляжке еще немного оставалось, и я вылил это на стену. Фляжку завинтил плотно и сунул в карман. Затем вылез через окно на волю. Я зашел за угол домика и посмотрел, как оно все в лагере. Там было полное безлюдье. Очень хорошо. Я вернулся к окну. Поднял шпингалет до упора, но он все время норовил скользнуть вниз. Он мешал мне закрыть окно. А время поджимало. Тут я увидел на столе линейку, схватил ее, подложил под шпингалет, и тихо прикрыл окно. Нормально. Я опять приоткрыл окно, спокойно чиркнул спичкой и ткнул ею в в пятно керосина на подоконнике. Пятно лениво начало гореть, и огонь пополз вниз по стене. Я резко толкнул окно, выдернул линейку, шпингалет сел на место и запер окно. Что и требовалось! Затем я вбросил линейку в комнату через форточку и быстро помчался к крайнему мужскому домику, Нырнул в заборную дырку, пролетел кусок пустого пространства до палаты первого отряда, нырнул за нее влево, пропустил шесть палат и оказался около своей! Всё!
У задней стенки палаты я воткнул в мягкую землю свою белую любимую флягу и хорошенько ее притоптал. Перед самым отъездом из лагеря я ее откопал и благополучно увез домой. Я снял шорты, осмотрел, понюхал…. Керосином, конечно, попахивало… Я их повесил снаружи на подоконник, забрался через окно в палату, лег в постель. Потом снял носки. Было тихо. И долго еще было тихо. Я уже начал беспокоиться. Но, наконец, кто-то из женщин противно заголосил, потом еще несколько, затем стали колотить в рельсу у центрального входа. Пора вставать….
Я вышел на крыльцо в майке, трусах и босиком, посмотрел вправо – там все было как надо – домик физрука хорошо уже горел, вокруг суетились женщины и шофер, и я тоже туда направился. Шел я медленно, сильно хромая на обе ноги и стал сзади всех. Тетки бегали с ведрами, набирали воды в пионерском умывальнике и пытались все потушить. Но тут внутри со страшным звуком стали лопаться футбольные и волейбольные мячи, и все от страха застыли на месте. А потом меня заметила тетка Виктория. «Шо тут робить несчастная дитына?» - запричитала она и бросилась меня спасать, а с ней и еще две поварихи, которые стояли недалеко. Они меня хорошо спасали, но тут всем пришлось отбежать подальше, потому что домик как бы лопнул изнутри, а затем сам в себя рухнул и стал гореть ровно и ярко. Тушить ничего было не надо…. Бабы стояли и плакали. Я тоже заплакал, мне это было нетрудно. Даже приятно было поплакать. Когда все кончилось, народ пошел в столовку, и меня взяли с собой, там сели за стол, выпили водочки, еще поплакали и стали ужинать, и меня накормили до отвала – кашей, картошкой, тушенкой, вишнями, помидорами, огурцами и компотом. Потом Виктория отнесла меня в свой домик и уложила спать. День был очень длинный.
Из школы - в жизнь!
Я подрастал, и со мной росло мое пиротехническое мастерство, странно было бы тратить жизнь на одни только школьные знания... А практика? - кому вообще нужны знания, не апробированные практикой?
Еще один пионерлагерный пожар случился – произошел? – совсем в другом лагере и в совсем другом регионе нашей необъятной Родины. Случилось это на Океанской, в пригороде Владивостока, где я отдыхал от трудов праведных меж 4 и 5 классами. Там все было прекрасно и солнце и море и трали-вали.… Более того, там Владивостокский кукольный театр показывал спектакль. Только почему-то не нам, а в соседнем лагере. То ли наша дирекция что-то прошляпила, то ли денег пожалела, но в том лагере, за забором шел спектакль, а мы у себя за забором только облизывались.… Как-то это было неправильно.…
Так что вы думаете? – Буквально в эту же ночь, после спектакля, ихний клуб сгорел дотла, то есть, до основания, и совершенно непонятно, почему. Горел шикарно! Стекла лопались и шипели, искры рвались до небес. Заодно и столовка сгорела. Дети двух лагерей в панике совершенно перепутались, их еле распутали по палатам.… Потом все равно пришлось дружить – их пионеры кормились в нашей столовке – во вторую смену. Ладно….
А то вот еще интересно - учительская у нас в школе дважды горела, с перерывом, аккурат в год. Я был в 6 классе, а через год – соответственно, в 7.
Но самое любопытное, что, когда я учился в 8 классе, полностью выгорел кабинет химии. Химичка у нас была безмерно толстой и глупой. Слушать ее было совершенно невозможно. Те научные химические истины, которые она себе, а потом и нам открывала, мне были известны уже лет в пять, а что касается химической практики…. Ну, это был отдельный цирк! Наша химичка до смерти боялась своих химикатов. Когда у нас были практические занятия, она потела от подмышек до талии. Впрочем, насчет талии я, конечно, сильно преувеличиваю – не было в этом теле такого химического элемента. Изнеможенная опытами, она часто оставляла класс на мое попечение и удалялась за дверь, в свой закуток, где хранились особо опасные химикаты. Потом она выплывала оттуда, красная, как помидорда, и мокрая, как… ну, совсем уже вся.… Надо ли удивляться, что пожар однажды начался именно в этом закуточке, а потом перекинулся на весь класс и спалил там все, вплоть до несчастных знаменитых химиков, развешанных по стенам? Было много мелких взрывов, разноцветных сполохов и вони! Хорошо было, чего там говорить.… Это вам не учительская.…
А на выпускном вечере произошла совсем уж странная история. Все было так славно - поздравления, аттестаты, общий праздничный взрослый стол, то есть с вином, танцы до упаду. Потом директриса пригласила парней к себе в кабинет, где каждому вручила когда-то у него отнятые предметы – папиросы, сигареты, рогатки, финки, самодельные пистолеты.… Как вы думаете, что она вернула мне? Трудно угадать, верно? Оказывается, она все эти вещи хранила, вешала бирочку с фамилией на всякую штуку, и все ради вот такой выпускной сентиментальной церемонии…
Она вообще была странной и интересной теткой. Звали ее Александрой Павловной, по фамилии Бевз. Высокая, под два метра, смуглая, мужиковатая, но очень, на мой вкус, красивая…. Она могла взять какого-нибудь нарушителя чего-нибудь за ворот и за штаны и запросто выбросить сквозь дверь класса в коридор. Сквозь закрытую дверь. Родители ее тоже боялись. Преподавала она у нас английский язык с пятого класса, но уже где-то в восьмом, погрязая в английской грамматике, я мысленно неспешно раздевал свою директрису, испытывая от того величайший душевный (и не только) подъем!
В тот вечер она достала из стола бутылочку коньяка, мы все выпили, и я вдруг сообразил, чем это от нее годами так вкусно пахло.… Потом она нам разрешила курить, и сама закурила толстую сигару. Мы славно посидели, но пришлось-таки проститься, потому что в коридоре уже раздавалось обиженное пищание брошенных нами девиц, и праздник надо было продолжать… Мы пошли к морю, чтоб слиться там с толпами выпускников других школ…. И тут загорелся директорский кабинет! Чего это он вдруг? Он был на втором этаже, два окна выходили на фасад здания, и мне было с улицы отлично видно начало этого пожара, а продолжение и финал мы наблюдали просто на месте события - вернулись, конечно….
Никто от огня не пострадал, но кабинет выгорел полностью, и сувениры с бирками для грядущих выпускников тоже сгинули в пламени…. В общем, мы свой выпускной вечер запомнили на всю жизнь. Трудно сказать, отчего оно вдруг заполыхало – то ли от коллективного курья, то ли от теплой дружеской атмосферы наших посиделок.…Ха-ха… Ну, ладно...
Александра Павловна через три года вышла в замуж за какого-то маломерного шибздика, родила девочку, а еще через три года возглавила очень крупную престижную школу в центре города…
Достаточно долго, почти до моего отхода в Армию всея Руси советского союза ничего вокруг не горело. Было несерьезное возгорание - с чего бы? - в нашем районном военкомате, но его быстро ликвидировали. Документы призывников не пострадали.… Вот я всегда говорил и повторяю: там, где противопожарные меры на высоте, уровень возгораний обязательно на низкой отметке. И – наоборот. Тому в истории мы тьму примеров слышим.
Вот, скажем, возгорелся прямо у пирса дизель-электроход «Сибирь», приписанный к Дальвостокрыбхолодфлоту, возгорелся, но не сгорел. Потому что противопожарка не позволила! Да нас на этой «Сибири» гоняли и в хвост, и ниже почти ежедневно на отработке приемов пожаротушения и радиационной защиты.… А, пардон, я не сказал, что служил электриком на этом судне?.. Ну, забыл сказать.… Служил.
Кораблик был совершенно новеньким, комфортный такой, я попал на него буквально к первому рейсу. А возили мы рыбу из районов лова – Аляскинского и Бристольского заливов. Морозили и домой привозили. И всегда, практически с полными трюмами, еле-еле план выполняли. Ни тебе премии, ни почета… Что такое, что такое, думали мы сами себе, а потом и портовое начальство подключилось. Достали они нашу документацию из-под сукна и впервые, возможно, ее прочли. А там написано, что наши трюмы по объему меньше, чем о них думали!
Как пересчитали под эти объемы нашу рыбу, так мы сразу стали героями и стахановцами. Всем отвалили классную премию. И мне тоже, хотя к тому времени я уже не работал на судне. Это мне грохнули премию за те четыре рейса, которые были на моем счету. Аж 235 рублей подарили. А тогда это были большие деньги.… Жаль, профукал я их бестолково.…Ну, меня тогда уже вот-вот в Армию забирали, поэтому я, конечно, немного злоупотреблял…
А тут мужики на радостях устроили такой банкет в ресторане «Арагви»! Как будто проводы мне.… Гуляли весело и шумно и богато, черт возьми! Несмотря на опыт, несмотря на возраст, невыпитого коньяку осталось столько, что каждый прихватил с собой по две, а то и по четыре бутылки… Кто по домам не разошелся, взяли несколько тачек и поехали в порт, на судно. Я тоже поехал, ну, вроде, попрощаться перед Армией.… Там мы продолжали выпивать уже до полного безобразия. Особо радовалась нам стояночная вахта. Им – бедолагам - в такой день пришлось дежурить, и хотя для выпивки это не помеха, но в большой компании куда лучше!
Короче, спустя какое-то время понял я, что мне пора уходить, сошел на пирс, и только выбрался за ворота, как пожар и начался! Что такое, пааачему? Удачно, что загорелось по левому борту – мне было хорошо видно, как налились малиновым жаром несколько иллюминаторов, как их количество прирастало…
Огонь никак не мог выбраться на палубу, все-таки корабли стали добротно делать. Зато на палубу повыскакивали кто в чем, кто ни в чем, пьяные в хлам мужики и стали истошным ором всему свету сообщать, что, мол, пожар, что горим, мол, земляки, и не дайте, мол, пропасть зря. Это они по пьяни паниковали, на самом деле, пожар быстро угас – сработала сигнализация, включилась автоматика, которая и залила водой шесть кают по левому борту. Там обитали матросики. А наши - мотористы, техники и электрики жили по правому борту.
И хотя зрелище было довольно скромным, остальное можно было себе дофантазировать – одинокий белый корабль, из которого в небо, в звезды лупит тугая струя пламени, а отраженный столб огня - наоборот, стремится в черную пучину за бортом… Красиво….
Но до этой романтической картинки еще предстояло дожить - только через четверть века мне удалось овеществить свою мечту о морском пожаре.
Сбыча мечт не терпит суеты, не правда ли?
Гори, гори!!!… Ясно?
Ежегодно, на несколько дней, если не ошибаюсь, в июне месяце, улица дарит пироману (можно, я буду называть себя своим именем?) восхитительную фонтанирующую радость поджигательства! Это как десерт – нечто легкое и воздушное, это как облачко колюче-влажных, шуршащих над бокалом шампанского пузырьков, и практически – столь же безобидное! Это – тополиный пух! Он пару недель носится в воздухе, он оседает на асфальте, кучкуется вдоль тротуаров, покрывает легкими сугробами всякие ложбинки и безветренные местечки.… Горит он бесподобно!
Когда начинается тополиный пухолет (это чуется носом - нос чешется), надо бросать все дела, выходить на улицы и ловить тополиный кайф! Вообще, это поджигательство ненаказуемо, ибо абсолютно безопасно для окружающих. Пух сгорает мгновенно, потому что он - пух, от его огня не может воспламениться ничто, что его серьезнее. А что может быть серьезнее? Разве мелко резанная папиросная бумага. Но и та – не успевает возгореться от тополиного пуха. Правда, близко расположенные собаки вздрагивают, правда, отдельно взятые младенцы иногда пугаются, вернее не они, а их взрослые, пасущие их. Вот почему, при всей безобидности сией радости, лучше устраивать ее себе не демонстративно, а как бы – походя,… Ты, вроде, и не при чем.… Вроде, для тебя – это полная неожиданность.… А, кстати, я не понял, что случилось? Как-то что-то взметнулось, всколыхнулось, обдало теплом.… Ой, что это было? Ой, а где оно? А куда побежало?
А на месте тополиного сугроба - легкий вкусный дымный дух, и только маленькие желто-коричневые тополиные семечки украшают асфальт.… Фьють – и ничего нет! Ну, и славно. Ну, и продвигаемся за угол, где пуха еще навалом! Дабы прохожим некого было ни в чем обвинить, совершаем поджог быстро, легко и естественно. Я давно научился зажигать спичку прямо в кармане: одно легкое движение руки, и еще только воспламеняющаяся спичка ныряет в пуховой сугроб, а ты даже не замедлил шага…
Это простое умение пригождалось мне не раз в совсем безобидных ситуациях: пока там придурки возятся со спичками или зажигалками, совершая кучу лишних движений, ты выбрасываешь руку из кармана с горящей спичкой и дама прикуривает именно у тебя.… Вообще, со спичками много и других забав. Они рождаются сами, если постоянно имеешь дело со спичками.… Скажем, небрежно, и вроде отвлеченно повертев коробок в руке, можно слегка стукнуть им по столу, и в твоей руке – огонек. Можно, наоборот, подбросить коробок в воздух, тут же его поймать той же рукой, а в ней у тебя горящая спичечка.… Но конечно, эффектней всего достать горящую спичку почти из-за уха дамы, жаждущей прикурить. Тут коробок вовсе не нужен, но без серной терки, зажатой меж пальцев не обойтись.… Это все мелочи, так сказать, отходы основного хобби – пиромании. Вот кстати, еще одно: постоянно имея дело с огнем, просто невозможно не начать коллекционировать спички. Они ведь, как и горючие материалы (ха-ха), тоже очень разные.… А зажигалки? О – есс!
Если тополиный пух - это десерт для знатока, то существует, вероятно, и более плотная пища, радующая душу. Существует, правда. Однако прежде, чем перейти к описанию моих серьезных пожаров, расскажу я вам о чистой, незамутненной радости поджигательства, испытанной мной лишь однажды, но сполна. Всякий пожар – это опасность. И для поджигателя, и для окружающих. Вообще, с огнем лучше не шутить, это я авторитетно, как специалист, говорю. Но если ты поджигаешь по приказу? Если это твоя работа? Так вот, у меня было такое счастье в жизни!
Чуть-чуть о добыче леса.
Лес валят в Сибири, силами стройбатовцев и зимой. Потому что летом вечная мерзлота сверху оттаивает, не пройти, не проехать, а кровососы – по 10 килограмм на куб. метр могут съесть человека за 40 минут. Лес валят вальщики. Стране нужны бревна, а лес растет деревьями. Освобождают бревна от всего лишнего, сучкорубы. Бревна вывозят. А все, что раньше делало из бревен деревья, остается на деляне. Короче – много деревянного мусора, он летом гниет, самовозгорается, и ваабче, – непорядок. Надо прибрать. Для этого ближе к весне, когда снег почти сошел, но комары еще не вылупились, создаются бригады сучкожегов. Сучкожеги!! – песня! Их задача – собрать и спалить весь мусор в тайге. Чтоб ему не повадно было летом. Вот в такую бригаду я однажды и попал…
Возможно, кто-то не знает, но к этому моменту я уже мог соорудить около 50 разнокалиберных костров - от потайного, бездымного, на одну чашку чая партизанского костерка, до разнузданного развратного пионерского… «Взвейтесь кострами, синие ночи!». Я мог в любых условиях запалить любой костер с полспички. Без шуток. Если спичек почему-либо мало, их разрезают вдоль вместе с головкой. Но спичек у нас было навалом, и солярки – хоть залейся!
Я уже говорил, что разная бумага горит по-разному. То же и с деревами. Всякое дерево – по породе – по-своему отдается огню. Ель трещит фейерверками, сгорает быстро, без углей, сразу до пепла, жарко и бестолково… Сосна – похоже, но в ней чуть больше основательности. Кедр горит с достоинством и ароматом. Листвянка - зануда плохо разгорается, зато горит ровно, долго и жарко.… Когда все это знаешь, художественным огневым композициям на твоей деляне несть числа! А ты похаживаешь или полеживаешь вокруг – ощущаешь, обоняешь, осязаешь, слушаешь, зришь, и все твои семь чувств обострены и насыщены до предела этих чувств! Две недели чистого счастья.…А ведь за это еще и платят.… Ах!
И, увы, потому, что все хорошее кончается…. Если об этом своевременно не позаботиться, конечно.
Чуть-чуть о лесопереработке.
Бревна из тайги привозят на деревообрабатывающий комбинат. Там тоже работают солдатики. Из бревен нарезают брусья, доски, рейки – что надобно стране, то и нарезают. Процесс этот сопровождается еще и производством опилок, горбыля, коры.… То есть отходов.… Куда их девать? Тут существуют разные мнения. Вот, например, японцы в 60-70 г.г очень настойчиво приставали к нашему отечеству с непристойными предложениями: Давайте, мол, мы ваши бревна будем грузить на наши корабли, привозить их в Японию, распиливать по вашей заявке, на пиломатериалы любой конфигурации и готовый продукт привозить за наш счет вам. А нам, дескать, ничего с этого не надо. Только отходы. Опилки там, горбыль, кору.…
Ну, ушлый народ, эти японцы, иху мать! Значит, они из наших отходов будут гнать себе спирт, из спирта лепить всякую синтетику – нейлон, перлон, буги-вуги.… И нам же потом втюхивать этот ширпотреб за бешеные йены!? Отчизна наша сказала своё суровое «НЕТ» этим японским прохиндеям! Наши отходы – нам самим их и гнобить! Поэтому на том заводе, где я служил, будучи солдатиком, все отходы вывозили на пустырь, трамбовали в пять накатов бульдозерами и оставляли гнить летом и вымораживаться зимой. Справедливости ради надо сказать, что часть произведенных опилок все же использовалась. Их сжигали в топке увековеченного в цементный пол паровоза, который через ремень крутил электрогенератор, который, в свою очередь, приводил в движение весь завод и освещал весь этот забытый Богом поселок под Биробиджаном. Ну, хоть что-то. Хоть толика.…
А гора отходов на пустыре меж тем годами прирастала высотой, снизу подгнивала, сверху, подсыхала, и со всех сторон прямо - таки соблазняла меня: « Приди, и спали меня! Ну, приди, о, - спалитель мой!» Ну, кто бы на моем месте устоял? Я - на своем - не устоял….
А служил я на этом чертовом заводе электриком. Локомотив обслуживали трое солдатиков: машинист паровоза на приколе (прикольный машинист), кочегар - это он кидал опилки в топку, и я – электрик, потому, что все кончалось электрогенератором. Работали мы по ночам, посменно - восемь часов через сутки. Ночью завод не работал, поселок спал, то есть, нагрузка на паровоз была минимальной. Делать нечего – либо спи, либо мечтай. Угадайте с трех раз, о чем же таком я мечтал, на ночном своем дежурстве? Ежели кто думает, что о бабах, он жестоко ошибается. Никакая, самая горячая баба по огневой мощи не сравнится с хорошо организованным средней руки пожаром...
Итак, Сибирь, Март... Срок службы перевалил за половину. Морозы с 38 ослабли до 10-12.… Запахло весной. По ночам лютуют собачьи свадьбы.… Наступила пора подготовки к пожару. Хороший пожар требует хорошей подготовки. И не важно, как долго она будет длиться. На хорошее дело времени не жаль, тем более, что служба все равно ползет куда медленней, чем туда хотелось… Шутка.
Надобно сказать, что не все пожары в моей жизни были так уж лично мной подготовлены и реализованы. Случались и вовсе посторонние, самодеятельные пожары – от людской дурости и легкомысленности. Я ими не брезговал, присутствовал, если удавалось, но.…
Вот, понимаете, чужой пожар, он, конечно, утоляет голод, как дурная советская столовка, которая может тебя временно насытить, но - вне кайфа, вне смакования, вне особой полезности для организма. Неорганизованный пожар – дурной, дикий и ведет себя соответственно дурно, дико, непредсказуемо, иногда оставляя после себя жертвы… Радость от стороннего пожара всегда отдает горечью и грустью…. В чужом жару похмелье.…
Вместе с тем, ТВОЙ пожар – твоё детище. В любви зачатое, в комфорте рожденное, твое дитя взрослеет моментально, начинает импровизировать, принимать самостоятельные решения, а ты – уже не властен над его силой и характером, и если он дичает, «быкует», значит, ты не все предусмотрел, не там подстелил соломки, не предостерег его, и не остерегся сам… «Импровизации» твоего детеныша – это отдельная родительская радость. Его одичание - это отдельная родительская беда. Мы в ответе за тех, кого породили. Это правда. Вот почему, даже простенький, мало масштабный пожар всегда нуждается в неспешной умной подготовке. А в этот раз я замыслил очень крупный пожар. Ну – очень большой!
Горючий материал для него заготавливался несколькими поколениями равнодушных солдатиков, территория этой древесной свалки была огромной, а ее высота в отдельных местах трижды превышала человеческий рост.… Без суеты и внимательно, прежде всего, я изучил средства пожарной безопасности в поселке. Мне бы меньше всего хотелось, чтоб мое теплое начинание было на корню загублено местными пожарными доброхотами. Три противопожарных щита на территории завода, с песочком, багром, лопатой и дореволюционным огнетушителем меня только развеселили, но ничуть не обеспокоили. Большую опасность для моей негоции представляли пожарные гидранты. Их было четыре. Два – на самом заводе, призванные защищать деревообрабатывающую технику, склад готовой продукции и вросший в землю паровоз, и два – за территорией завода, охранявшие склад бревен, привозимых из тайги. Этот склад, в 8-10 накатов, такая длинная своеобразная этажерка из бревен, мог бы стать идеальным пожарищем с потрясающей воздушной внутренней тягой, его, при моей квалификации, ничто бы не спасло от огня. Но я не хотел палить склад бревен, равно как и сам завод. Мне там вполне комфортно служилось, и менять тут ничего не следовало.
Меня только смущало одно обстоятельство: ближний к заводу гидрант, в случае необходимости, при состыковке трех-четырех шлангов, мог бы доставить воду к дровяной свалке. Ну, - к ее краю, хотя бы. А рисковать я не хотел. Поэтому в конце марта я просто сделал ножом круговой надрез на брезентовом шланге для воды, так чтоб он оставался на соединительном крановом замке, но слетел с него, после включения воды. На всякий случай я расплющил кувалдой стыковочный замок самого гидранта. Раз в неделю я проверял шланг, но никому кроме меня до него не было дела. Когда все случилось, никто даже не сообразил воспользоваться этим гидрантом.
Вообще-то, я предполагал, что никто особенно и не будет тушить это вековое кладбище обрезков, и оказался прав – основные усилия народа были направлены на сохранение склада древесины, склада готовой продукции, самого завода и, наконец, – поселка, где жил командный состав, еще разные люди, либо связанные с заводом – инженер, техники - либо нет - просто колхозники. Но все это обнаружится потом, в конце мая, когда снег сойдет, когда свалка хорошо прогреется и просохнет наполовину под солнышком, когда устаканится весенняя роза ветров.… Или вы думаете, что я пренебрег таким важным обстоятельством, как направление ветра? Ха! Чем больше учел, тем - круче зачет!
Два весенних месяца ушло у меня на создание «зажигалок». Вы же не думаете, что я, сидя ночью у свалки, поливая ее из канистры керосином, нервно озираясь, судорожно чиркал вспотевшими спичкам об мятый коробок? Даже представить себе такое – противно! Профессионал тем и отличается от дилетанта, что профессионал. И - эстет, добавлю…
Дома у меня, с уходом в Армию, оставалась вполне приличная пиротехническая лаборатория, я ее неплохо укомплектовал за десять лет пиропрактики. Но в здешних условиях надо было как-то импровизировать. Скажем, порох - потрясающая вещь. Но где ж ее взять в Армии? До службы и значительно позже порох можно было свободно купить в любом охотничьем магазине за рупь-сорок банку. «Сокол» она называлась. Нужна была альтернатива. Ну, серные головки от спичек – вполне подходили, однако, сколько же коробков спичек мне пришлось превратить в альтернативное горючее для «зажигалок»? Вот почему подготовка заняла так много времени.
Впрочем, и спешить было некуда. Сибирская весна делала свое дело неспешно, а я – свое – тоже не торопясь. По возможности, понемногу, я покупал спичи в местном продмаге, так, чтоб не вызывать подозрений у продавщицы. Большую часть спичек я просто крал у сослуживцев, грех небольшой, а спокойствие – важнее….
По ночам, на дежурстве я аккуратно соскабливал спичечную серу в специальную баночку, испытывая при этом некоторую умиротворенность и воодушевление одновременно. Под утро очищенные спички я укладывал в разные архитектурные композиции, чередуя с ихними же коробками, и поджигал в большой дежурной пепельнице. Конечно, я мог все это просто уничтожать в топке паровоза. Но ведь не только в заметании следов было дело, правда? А кайф от ежеутренних возжиганий? А? – Э!
Когда спичечной серы накопилось с полкилограмма, настала пора для других ингредиентов. Мне нужен был магний. Ну, на худой конец – алюминий. Обозрев пространство, я заметил в нем солдатскую вешалку в коридоре казармы. Крючки на ней – двойные, массивные были из дюралюминия. Легко, но и очень странно было бы просто свинтить один крючок. Пришлось сломить его верхнюю часть. Со временем все течет, и все ломается, не правда ли? Через неделю я сломил еще один. Мне надо было четыре. Но тут, совсем случайно, я застукал дневального за заменой сломанных крючков на новые целые. Прекрасно! Выброшенные им обломки я тихо прикарманил, и этого вполне было достаточно. Но это не все, что было нужно.
Мне ничего не стоило выпросить у старшины увольнительную в город, поскольку я еще выполнял для роты всякие шрифтовые и относительно художественные работы. Надо было, как бы, купить гуаши. Ну, кончилась гуашь! Я еще и денег потребовал! А вот необходимые мне для «зажигалок» компоненты пришлось покупать на свои кровные. Впрочем, это такая мелочь… Я поехал в Биробиджан на автобусе - 18 минут. Мне важно было знать, как скоро приедут пожарные, если их вызовут. В городе в одной аптеке я купил десять склянок сухой марганцовки, в другой аптеке – флакон глицерина. В третьей – 40 упаковок активированного угля для расстройства желудка. Везде я с умной мордой требовал товарные чеки, чтоб ясно было – не для себя, мол, беру. В строительном магазине я приобрел два тюбика резинового клея, а потом еще и погулял, и в кино сходил. А ежели вы думаете, что я про гуашь забыл, то кто вы все после этого? Я не поленился найти в городе единственную пожарную команду, и прикинуть расстояние от нее до автовокзала. На обратный путь до своей деревни у меня ушло 22 минуты. Значит, у пожарников – минут 40-50. После этого пара ночей ушла у меня на превращение уворованных крючков в алюминиевые опилки, и то потому, что не хотелось особо напрягаться. Все остальное было в наличии.
Должен заметить, что мои партнеры по ночным бдениям никогда и никак мне не мешали. Электрик - это белая кость, у него группа допуска к работе с высоким напряжением. Потому – вход в электрощитовую, где я обретался, посторонним был запрещен. То есть, при всех добрых отношениях внутри смены, я к ним – к сослуживцам – да, а они ко мне – нет. Меня это очень устраивало. Когда надо было вместе выпить и закусить, или просто потрендеть, мужики стучали в мою застекленную стенку, я выходил, и там, у паровоза мы часами, если я хотел, расслаблялись. Но на своей территории я был полным хозяином. Определенную опасность представляли сменщики, солдатики - электрики, работавшие на моей территории с 8 утра до полуночи. У них, наверное, тоже были свои тайны, и по молчаливому уговору, мы не лезли в дела друг друга. Но сверх того, моя многолетняя пиропрактика приучила меня к особым конспиративным уловкам, возможно, благодаря им мои пожароопасные приуготовления никем ни разу не были обнаружены.
Итак, остались пустяки.
Находим пару хороших пробок от вина, в нашем государстве – это не проблема. Обмазываем резиновым клеем четвертушку ватмана, прикладываем к левой части листа пробку, заворачиваем ее в лист, создавая, таким образом, бумажный, прорезиненный цилиндр с пробковым донышком. Отлично! Берем грамм 200-250 мелко истолченной спичечной серы, смешиваем ее с 4 пузырьками марганцовки (она обеспечивает нашу смесь кислородом), добавляем алюминиевые опилки (они задают очень высокую температуру горения нашей «зажигалки»), добавляем еще мелко истолченного угля, который усмиряет взрывной характер спичечной серы. Нам ведь взрыв – ни к чему, нам нужно ровное сильное, жаркое горение… Тщательно, неспешно все это перемешиваем и засыпаем в наш ватмановский цилиндр. Там еще остается место. Засыпаем в это место марганцовки – один флакончик. Запыжовываем ватой. Чтоб сантиметра два-три этот ватный тампон занял. От высоты тампона зависит время возгорания нашей «зажигалки»… Вот, собственно, и все. Делаем вторую «зажигалку» – аналогично.
Теперь – сидим у моря, ждем погоды. От нее нам нужен ветер определенного направления. В Сибири ветры – редкость. Зимой их нет совсем практически. Дым из труб подымается строго вертикально, и там, на высоте, Бог знает, скоко метров, тихо растворяется в морозном воздухе. Вредная такая погода. Весной начинаются некоторые, непредсказуемые воздушные подвижки. За ними надо поглядывать. Ветерок, если он часом возникает, не меняет направление примерно трое суток. Все это надо знать. А вы говорите – Поджигатели, поджигатели.… Да, мы – куда больше наблюдатели, чем…. Ладно….
И вот, в конце мая, наблюдаем мы, что ветер задул именно в нужном направлении – то есть, от поселка и от завода в сторону свалки. Ждем еще сутки. Ветер не меняется. Очень хорошо!
Где-то около 4 часов утра, когда напарники сваливаются необоримым бездельем в глубокий сон, а ветер, наоборот, несколько усиливается к утру, беру я обе зажигалки, прячу в карман флакончик глицерина и целеустремленно направляюсь к первой – дальней точке поджога. Назад дороги нет. Или сегодня – или никак! Шесть минут до места. В белый цилиндр, на вату, наливаю глицерин, не много, но чтоб вата впоследствии пропиталась вся. Устраиваю поджигалку внутрь мусорного скопления, заливаю глицерином вторую, и вместе с ней спешу обратно. Через три минуты сую приспособление в другую гущу мусора, и через три минуты – я уже на заводе. На всякий случай, снимаю ремень, будто по нужде выходил и прохожу к себе. Мужики спят. Можно расслабиться. Уже не важно, на сколько. Затея обязательно сработает!
Когда глицерин пропитает всю вату, он вступает во взаимодействие с марганцовкой, та через пару минут воспламеняется и возжигает гремучую остатнюю смесь. Смесь горит ровно, жарко и воспламеняет все, что около. Дальше работает утренний ветерок. Ох, работает! Хорошо работает! Я не волнуюсь, все сделано правильно. Я притворяюсь спящим, потому что пожар должен обнаружить кто-то совершенно посторонний.
И – точно! Минут через двадцать к нам вламывается шоферюга с трассы, сопит, орет, нервничает – у вас, мол, пожар, мужики! Ой, бля, и точно, пожар! Ой, какой сильный, бля, пожар! Что делать, что делать?? А знамо, что делать. Есть инструкция! И звоню я командиру роты домой и бодрым голосом радую его событием. Пока он там с утра, да с молодой жены сообразит, пожар уже красиво, по программе лютует. «Подымай роту!» - Есть! «Звони в пожарную, мать твою!» Есть!… мать мою…. Звоню дневальному – Вася, горим. Подымай ребят, токо не пугай, ладно? Звоню в пожарку – горим! Приезжайте, поглядите… Пожарка приехала через час.… Ну, дальше совсем неинтересно. Народ старался спасти склады, завод, поселок, и у народа это получилось. А вот потушить мой пожар – нет! И я практически от начала до финала - два дня - наблюдал это буйство огня и балдел так, как редко случается в жизни….
Редко - это ведь не значит, один раз, не правда ли?
Гори оно огнем!!!
Пролетевшие четверть века – четвертак – мелькнули, как рысак, истаяли как пятак, и хотя были наполнены вполне интересными и значимыми для меня событиями, в свете, чтоб не сказать, в зареве предмета нашего разговора, были весьма умеренными и аккуратными.… Эти годы прирастали не столько количеством пиро-фактов, сколько качеством – за счет растущего мастерства, ювелирной точности замыслов и предсказуемости результатов. Я стал мастером. И на пустяки не разменивался. Нy…. Тополиный пух не в счет.… Это для души...
Морской пожар, о котором мне давно мечталось, подвернулся совершенно случайно, а случился абсолютно неизбежно.
В это лето мы с женой тихо - мирно отдыхали в небольшом хорватском приморском городке. Расположенный вдоль берега почти круглой небольшой, но глубокой бухты, сверху город был похож на изящную подкову, белую изнутри и красную сверху – за счет черепичных крыш. На рейде в бухте были понатыканы самые разнокалиберные по конструкции и красоте яхты. В городке - аж четыре магазина, зато полно кафешек, множество пирсов, куда причаливали вполне крупные океанские яхты, и - терпимое количество среднего возраста туристов, которые вели себя до тошноты чинно и спокойно. По вечерам народ одевался, как на королевский званный ужин, дефилировал по набережной, раскланиваясь со всеми через шаг, сидел в кафе и ресторанах, дегустировал вина и морских гадов, и достаточно рано располагался на покой. Мы тоже много гуляли, много купались, это был скучный, но пользительный отдых. Тело отдыхало, душа расслаблялась, ни одного облачка на небе и в душе не предвиделось….
Рано утром, вместе с восходом солнца, мы наскоро завтракали, и шли по набережной, через спящий еще городок со своего левого берега (если смотреть со стороны открытого моря) на правый берег бухты, где мы нашли очень ухоженный закрытый пляж. За первые два дня мы подружились с управляющим этого пляжа, и он сам показал нам дырку в заборе, через которую мы всегда и проникали примерно за час-полтора до появления хозяина пляжа. Раннее купание было и приятным, и традиционно полезным для меня – как почти всякий рыжий человек, я плохо переносил солнце…
Я не сказал? Да, я всю жизнь, до седин, был откровенно рыжим. Возможно, это обстоятельство как-то повлияло на мои склонности, а уж на пляжное поведение – точно.
Мы купались и загорали вплоть до того, как солнце начинало припекать. Меня оно припекало уже к 11 утра. К этому времени мы собирались домой, а основная часть туристов только заполняла пляж, некоторые вообще приходили к 12, и там они потом до шести вечера жарились на солнце, то есть мы их заставали на пляже, когда возвращались к морю после дневного перерыва – около пяти вечера. Сумасшедшие, что возьмешь?!
Жена нормально переносила и солнце и жару, потому торговалась за каждую минуту на пляже. Проблема была не в том, чтобы позже уйти с пляжа, там можно было найти густую тень и отсидеться. Но вот шагать домой по полуденному солнцепеку для меня было невыносимо. Поэтому мы с женой нашли компромисс – сидим на пляже подольше, но возвращаемся домой – порознь: я вплавь через бухту, с панамкой на голове, а она с нашими вещами и по солнцу – пешком по набережной. Вечернее купание начиналось по этой же схеме – мы могли пойти на пляж даже и раньше пяти, но таким же манером – я вплавь, а жена пешком. Вот и славно, вот и приспособились.… После вечернего купания мы гуляли, ужинали, опять гуляли и сравнительно рано укладывались спать.…
То, что случилось, случилось где-то через пару недель нашего безмятежного отдыха. Как всегда я возвращался в наши апартаменты вплавь. Примерно посередине бухты на моем пути уже дня три на рейде колыхалась очень симпатичная яхточка – метров 20 в длину, стройная, со звенящим на легком ветерке такелажем, с автоматическим управлением парусами… Я мало смыслю в яхтах, но какие-то вещи сами бросаются в глаза. Она была вся обшита полированным деревом, утыкана медными сверкающими прибамбасами, словом - игрушка, а не корабель! Звали ее «Marietta». Под чьим флагом она там торчала, да и был ли флаг, я не помню. Обитателей яхты я не видел - до этого злополучного дня.
В этот день, подплывая к яхте со стороны левого борта, я вдруг вижу на ней плотного мужичка лет пятидесяти, который, греясь на солнышке и покуривая сигару, следил за моими телодвижениями. Я плыл саженками. Я стал огибать яхту с кормы, а он неспешно продвигался вдоль борта – тоже к корме, и когда мы максимально сблизились, этот замудонец прицелился и швырнул в меня окурок своей поганой сигары. Он целил мне в голову, сомнений не было. Не попал, правда, не хватало еще, чтоб попал… Я, нимало не обеспокоенный его национальностью, снизу ему ору: «Ты что, хрен моржовый, творишь!? Тут люди плавают, сука!» И тут эта сука на чистом русском языке гундосит: «Какие такие люди? Никакие люди не плавают. Гавно – плавает…» И плюнул в меня! Тоже не попал. Не хватало еще, чтоб попал!
Я в два гребка подплываю к корме, взлетаю по трапу на борт, и вижу – у правого борта лежит нагая блондинка, которая никак не среагировала на мое появление, а этот хмырь уже в двух шагах от рулевой рубки, тоже голый, если не считать шерсти от шеи до колен, прет ко мне с ракетницей в руке, и ракетница направлена мне прямо в живот! И вот эта волосатая толстая гнусь шипит мне, что мол, яхта - его частная собственность, что он через секунду прожарит мои кишки до самого позвоночника, если сей же час я не покину территорию, блин! А из рубки еще выглядывает молодой парень в полуформенных брюках, рубахе и галстуке – наверное, капитан… Я пожал плечами и шагнул за борт. Я не оглядывался. Я не раскрыл рта. Дело в том, что я уже знал… Он, пидор, еще не знал. А я – знал!
Я быстро добрался до наших апартаментов, нашел в чемодане компактную десятикратную подзорную трубу, которую всегда вожу с собой, положил ее в кресло на террасе, и стал готовить нехитрый обед. А вскоре и жена пришла.… Спустя часа полтора, мы неспешно пообедали.… После обеда я не прилег вздремнуть, как обычно, а сел в тени на террасе. Мне через трубу отлично было видно, что происходит на яхте. Там мало, чего происходило. Капитан, или кто он там, накрыл на палубе стол, и они втроем пообедали. Этот волосатый козел все время разевал пасть и жестикулировал как ветряная мельница, его блондинистая ж… или б… в основном зевала, а «капитан» был индифферентен и строг. После обеда палуба опустела – дрыхнуть пошли.
Я ждал. У меня не было никаких идей, кроме как четвертовать этого гада и утопить его безрукий и безногий, но живой обрубок в его же ядовитой крови. Это была вовсе не продуктивная, хотя и возбуждающая, идея, она только мешала мне сосредоточиться. Еще было бы славно подпалить всю его шерсть, начиная с коленок – до горла.… На всякий случай я отбоярился от вечернего обязательного купания, сказал жене, что голова болит, и это было правдой. Я предложил искупаться, когда сядет солнце, а после или вместо, где-нибудь поужинать.… На том и порешили.
Я бы его порвал. Если бы не ракетница.… Но к чему кулаками махать опосля?…Ладно. Я его обязательно порву. Единственное, что мне могло помешать, это их немедленный уход из бухты к чертовой матери. Но признаков сборов к уходу яхты я в свою трубу не заметил.
А вот поближе к вечеру я заметил явные сборы этой троицы на берег. Баба долго рисовала себе лицо, потом, через пять - шесть примерок влезла во что-то фиолетовое с блестками. Мужик напялил поверх своей свинячьей щетины шорты и цветастую рубаху, а капитан спустил на воду надувную моторку. Лодка направилась прямо к середине набережной. Я выждал минут пятнадцать, лодка не возвращалась. Тогда я попросил жену собираться к ужину. Голова у меня по-прежнему сильно болела, поэтому мы договорились, что я немного искупаюсь перед ужином, то есть просто переплыву на другой берег, а она там меня встретит с одеждой и деньгами. Мы простились на берегу, я нырнул в воду, и мне показалось, что вода зашипела от температуры моей ненависти. Красиво сказано, верно? Конечно, показалось.
Впервые в жизни я затевал нечто без всякой подготовки, без каких бы то ни было подручных средств. Но я был уверен – моей ненависти хватит сполна, чтобы разнести эту сраную яхту одним усилием воли, голыми руками, наконец! Пока я плыл, я окончательно сосредоточился и успокоился. Яхту развернуло удобным для меня образом, кормой к открытому морю, и я спокойно взобрался на палубу и направился к рубке. Рубка была не заперта. У штурвала я несколько секунд постоял, раздумывая и привыкая к темноте, а потом, правой рукой пооткрывал все шкафчики по правому борту. И точно, я был прав, – в ближайшем к выходу шкафчике, на дверце в уютном гнездышке помещалась пресловутая ракетница! Я ее переломил надвое и убедился в том, что она заряжена.… Вот ведь сволочь волосатая! Не шутил, гад!..
Рядом был аккуратно воткнут длинный, наверное, на четыре батарейки, фонарик. И в особом отделении тут же уютно покоился кортик. Я сунул его в плавки. Это называется – везет! Это называется – мне везет! Не везет этому паразиту – владельцу частной собственности. С ракетницей и фонариком в руке я спустился на нижнюю палубу собственности. Слева по борту была маленькая, наверное, капитанская каюта, ближе к корме располагался камбуз. По правому борту - большая каюта с сексодромом и ванной. Осмотревшись в ней, я заметил на столе сигареты и три зажигалки. Одну - взял. Жить стало легче, жить стало веселей!
Я направился к корме, нашел почти в темноте дверь, вроде люка в палубе, и по лесенке спустился в машинное отделение. Я подозревал, что оно должно быть. Оно – было. Двигатель, дизель или, что там у них, располагался почти на дне, в центре этого тесного помещения, которое явно было ниже ватерлинии, то есть, практически под водой. Я спокойно включил фонарик и быстро осмотрел борта. Там и слева, и справа были не то решетки, не то жалюзи, но как их открыть я не знал. Тогда мне казалось, что я голым кулаком могу пробить стенку этой яхты. Хорошо, что не пришлось. Я просто рванул на себя правую решетку, и она выскочила из стены за милую душу. За ней был топливный пластиковый бак. Наверное, такой же, для симметрии находился и слева по борту. Мне это уже было ни к чему.
Я достал кортик и резко всадил его в пластмассу довольно близко к верхней части бака. В нос пахнуло соляркой. Значит, дизель. Но солярка не полилась, наверное, баки были не полными. Ладно. Я вернулся в большую каюту, открыл шкаф и наугад похватал женское барахло, сколько мог зацепить одной рукой. Затем я вылез на верхнюю палубу. С берега со всех сторон неслась ко мне музыка, море было абсолютно спокойным, и нигде ничего - вроде лодочного мотора - не жужжало. Я спустился в машинный отсек. Поближе к выходу уложил ворох одежды, открыл ракетницу, вытащил ракету, и аккуратно упаковал ее в эти тряпки. Потом продвинулся к самой корме и еще раз ткнул в топливный бак кортиком. Немного ниже первой дырки. Несильно, но полилось. А сильно и не надо было. Я бросил кортик и фонарик, задом подобрался к выходу, щелкнул зажигалкой и запалил тряпье. Оно стало тлеть, а где-то явно, но не фейерверком гореть. Проверять скорость горения я не стал, просто уже поверил в свою удачу.
Сунув зажигалку в плавки, я выбрался наверх, соскользнул в воду, и поплыл к берегу. Быстро, но без шума. Когда я выбрался на берег, вокруг было по-прежнему тихо и темно. Если не считать музыки и залитой светом набережной. Жены не было. Значит, я проваландался не очень долго. Я вылез с пляжа через заветную дырку в заборе, пошел вперед, и дождался жену там, где местные приличия уже вроде не позволяли ходить в плавках. Я оделся, и мы с женой пошли выбирать кафе, кругом все еще было тихо и темно. На море, то есть…
Мы выбрали кафе, но сесть за столик не успели – посреди бухты, под звездным небом, на черной воде, вдруг ярко и мощно заполыхала чья-то красивая яхта! Столб пламени рвался в небо, отраженный столб огня уходил в морскую бездну, а вокруг яхты на воде хороводом плясали голубые огоньки! Я почему-то ждал желтых. Наверное, солярка была элитной с эксклюзивными присадками...
Весь народ – отдыхающие и повара, официанты и детвора - столпился на набережной по всей окружности бухты, поглазеть на это великолепное зрелище. Мы с женой тоже не могли от него оторвать глаз… Особенно – я. Где-то метрах в трехстах от нас взревел мотор, и надувная лодка с тремя темными силуэтами на борту устремилась к пожарищу, спустя минут пять еще несколько моторок с зеваками устремились следом. Но близко подплыть мешала горящая вокруг яхты солярка. Потом рванул на корме второй бак для горючки. Затем грохнут баллон с бытовым газом на кухне. Левый борт яхты развалился, и она, как бенгальская свеча вспыхнула напоследок, накренилась и утонула. Солярка какое-то время продолжала гореть и коптить, но и ее огни постепенно исчезли.
Возбужденный народ стал с сожалением возвращаться за свои столики…. Голова моя прошла, зажигалка просохла, но почему-то некстати пришла глубокая грусть. Возраст, наверное,… Мы неплохо поужинали, немного погуляли, а когда я в очередной раз закурил, жена заметила, что у меня новая зажигалка. Красивая, говорит, где взял, спрашивает.… Да, красивая. Роскошная. «Ронсон» называется. Нашел, говорю, наверное, кто-то при пожаре в толпе обронил…
«Ну, что же – говорит жена: «неплохое прибавление к твоей коллекции…»
Да, это правда…