Инсценировка одноименного рассказа Александра Герзона
Действующие лица:
Федор Игнатьевич Рогов, 50 лет.
Елена Алексеевна Шарапова, 52 года, жена Рогова
Генрих Яковлевич Штоль, 50 лет, друг Рогова.
Квартира Роговых. Комната, в которой сервант, стол, диван, три стула и стеллажи с книгами. Слева: сзади – дверь в кухню, впереди – дверь в коридор. Справа: сзади – дверь в спальню, спереди – дверь в кладовку. В наружной стене – застекленная в верхней части дверь на балкон и большое окно.
За столом – Рогов и Елена Алексеевна. Они играют в шахматы.
Рогов - высокий и плечистый мужчина с большим орлиным носом, густыми хмурыми бровями и седыми, усами, с мощным подбородком. Он кажется на первый взгляд суровым и даже злым человеком.
Елена Алексеевна – женщина крупная, полноватая, с высокой красивой грудью, добрым и открытым лицом.
ЕЛЕНА АЛ. Я думаю, на твой день рождения мы пригласим только Штоля с его женой.
РОГОВ. А стоит ли отмечать мой день рождения? Я думаю, после пятидесяти это ни к чему. И потом Первое мая – все равно праздник. И вообще, я родился первого мая, а кто родился в мае, тот всю жизнь мается.
ЕЛЕНА АЛ. Что? Ты маешься? Не со мной ли? Тебе плохо со мной живется?
РОГОВ. Нет-нет! С тобой, Леночка, я счастлив. Ты же знаешь, как давно ты мое сердце задела: еще когда в нашей деревушке Увалы был подпаском, семи лет от роду, полюбил тебя, девятилетнюю девочку. И потом, когда сел на первый наш трактор «Фордзон», когда все меня хвалили, я только на тебя смотрел. Чтобы быть к тебе ближе, записался в драмкружок, играл там «кушать подано», потому что талантов никаких у меня не обнаружилось. Ладно, ходи. Твой ход. Шахматы ждут.
ЕЛЕНА АЛ.Спасибо тебе, Федя, за любовь твою. Так, шах тебе! Что скажешь?
РОГОВ. Значит, ваше королевское величество взяли моего слона?
ЕЛЕНА АЛ. Да, мы взяли его. Причем – пешечкой. Маленькой.
РОГОВ. Зря, моя госпожа. Смотрите. Хожу конем. Видите? Вам шах и мат!
ЕЛЕНА АЛ. Как это? Почему это?
РОГОВ. Милая, твоя пешечка-то короля прикрывала. А ферзя я поставил сюда под защитой коня - с шахом и матом. И – все! Твой король никуда уйти не может. И прикрыть его нечем уже, хотя у тебя много фигур. А как я страдал на свадьбе твоей с Сергеем! Как мне было больно! Но все равно я тебе и тогда счастья желал. Даже тогда. И когда Сергей погиб на фронте, я за тебя переживал. Так ты убивалась, милая! И тогда я сам ушел добровольцем, хоть было мне всего ...
ЕЛЕНА АЛ. Федя, я уже сказала тебе много лет назад, что не смогу никого полюбить после того, как Сергей погиб на фронте. Ты же знаешь, что я вышла за тебя замуж только потому, что с детства ценила твое чувство ко мне.
РОГОВ. Да, я все помню.
ЕЛЕНА АЛ. Федя, ну сколько можно говорить о любви? Я тебя уважаю, ценю, я тебе никогда не изменяла и не изменю, потому что измена – не мое амплуа ...
РОГОВ. И в детский театр, где ты была актрисой, я только из любви к тебе пошел рабочим сцены. Чтобы рядом быть.
ЕЛЕНА АЛ. Так ведь мы тогда уже были женаты. И то, что ты пошел в рабочие, я вполне оправдываю. Потом ты и актером стал.
РОГОВ. Вот там-то я как раз и маялся. Из-за своей внешности.
ЕЛЕНА АЛ. Да уж (смеется). Из-за твоей внешности ты играл злодеев и вообще отрицательных типов. Тебе даже кличку дали: «Страшилище».
РОГОВ. Смеешься? А мне не было весело: дети во время спектакля прямо из зала бросали в меня что попало. Ненавидели меня.
ЕЛЕНА АЛ. Потому что ты так хорошо играл злодеев.
РОГОВ. Некоторые даже из рогаток стреляли в меня. Леночка, не так хорошо играл я, как внешность моя играла ...
ЕЛЕНА АЛ. Откуда детям было знать, что ты славный (гладит мужа по голове). Да, не получается у меня играть в шахматы. Глупая я, наверно.
РОГОВ. Зато у тебя многое другое получается. Ты прекрасная актриса, ты готовишь вкуснейшие блюда, ты сумела воспитать сына, Сергея Сергеевича, и меня, мужа. Вот еще бы полюбила ты меня.
ЕЛЕНА АЛ. Ну сколько можно? Сколько? Одна речь – не пословица.
РОГОВ. Да, конечно. Едва ты сдала экзамены за десятилетку, как вышла за любимого учителя. За Сергея. И все мои мечты о тебе, все надежды – прахом.
ЕЛЕНА АЛ. И жили бы мы с ним счастливо до старости, если бы не война. Хорошо, хоть маленький Сергей, которым я была тогда беременна, крепеньким оказался, вырос, выучился. И девушку выбрал разумно. Славная она. И семья ее хорошая.
РОГОВ. Да. Скоро свадьба - и вылетит орел из гнезда. А будто вчера я учил его ходить по комнате.
ЕЛЕНА АЛ.Хоть бы всегда они были счастливы. Хоть бы не было войны. Хоть бы не взяли его в «горячую точку»! А помнишь, как ты спас спектакль? (смеется). Вот удивил всех! Когда перед самым открытием занавеса этого ... ну, который играл Вурма, увезли в больницу. Вдруг ты, рабочий сцены, подходишь к режиссеру ... Я обомлела, когда услышала, как ты ...
РОГОВ. Да, помню. Когда я узнал, что из-за прободной язвы двенадцатиперстной кишки увезли актера, да еще и второй Вурм как специально оказался в больнице с тяжелейшим гриппом, я понял, что должен идти в атаку. чтоб спасти спектакль.
ЕЛЕНА АЛ. Да уж. Что в зале творилось! Топали ногами, свистели.
РОГОВ. Как они вопили! Такого больше и не припомню.
ЕЛЕНА АЛ. Мы все были в панике. Я заплакала. И тогда ты, бледный, какой-то странный, подошел к главному режиссеру. Мы думали, уж не бить ли собрался (смеется). А ты так жадно объявил, что эту роль знаешь наизусть, да и весь спектакль «Коварство и любовь» мог бы один за всех сыграть.
РОГОВ. Сам не понимаю, как я решился. Потому что ты заплакала, милая. И тогда я ...
ЕЛЕНА АЛ. Да он же знал, что ты за сценой пародируешь всех актеров, да и его самого - тоже. Что монологи из пьес произносишь. Знал – потому и решился. Но ты справился. И меня поражало, что когда стал ты актером, то рабочим сцены помогал по старой памяти. За это одно можно уважать тебя.
Звонят в дверь.
РОГОВ. Я уверен, это Штоль. Или один, или с женой.
ЕЛЕНА АЛ. Ой, я на кухню. Иди встречай. И порядок на столе наведи.
Рогов идет открывать дверь и возвращается со Штолем.
ШТОЛЬ. Я один. Супруга дома порядок наводит. На праздник мы тебя с Еленой Алексеевной хотим пригласить к себе в гости.
РОГОВ. Вот как? А мы вас хотели пригласить.
ШТОЛЬ. Одно другому не помеха (оба смеются). Я ведь не просто так пришел. Ты помнишь Меира Колкера?
РОГОВ. Мальчишку, которого ты во время войны взял к себе в дом?
ШТОЛЬ. Это уже не мальчишка, а серьезный скрипач. Так вот, сегодня он будет выступать по телевидению. Через десять минут. Я хочу, чтобы и ты его посмотрел и послушал. И заодно хочу пригласить к нам в гости тебя с Еленой Алексеевной.
РОГОВ. Ты ведь этого Колкера не только научил играть на скрипке, но и от голодной смерти спас: почти всю войну он у вас дома прожил. Скажи мне, пожалуйста, Генрих, ты этого паренька-еврея взял к себе как бы в компенсацию... не сердись... в компенсацию за... за те дела, что творили гитлеровцы...?
ШТОЛЬ. Ты о чем? А впрочем, не знаю. Возможно, где-то в подсознании и такой момент был. Но не это – главное. Понимаешь, я увидел способного ребенка, с которым стоило работать. И не ошибся. Жаль, мои дорогие сыновья к музыке равнодушны. А где Елена Алексеевна?
РОГОВ. На кухне хлопочет. Угощать будет. Может, пока по пять граммов коньячка?
ШТОЛЬ. Преступлением было бы отказаться. И что-нибудь сладкое на закусь. Или яблочко, если есть.
РОГОВ. Все у нас есть.
ЕЛЕНА АЛ. (выходя из кухни в переднике с блюдом). Вот вам закусь. Пить только по рюмочке. Остальное – за обедом. Понятно?
Уходит обратно.
РОГОВ (вслед ей, громко). Слушаемся. (вынимает из серванта бутылку коньяка и рюмки). Ну, поехали. За нас и наших жен (пьют, закусывают). Хорош коньячок, верно?
ШТОЛЬ. Шахматы убери, мешают пить спокойно.
РОГОВ. Может, сыграем партиёшку?
ШТОЛЬ. После коньяка? Убери лучше пока. Как у тебя там во дворце, на работе?
РОГОВ. Пока не выгоняют. Наоборот. Умелые руки везде и всегда нужны. Ребята хорошие. Некоторые такие модели делают! Один в Москву поедет. А как у тебя?
ШТОЛЬ. Нормально. Мой ансамбль скрипачей недавно записали для центрального телевидения, ученики мои в музыкальной школе – способные ...
РОГОВ. Мне кажется, для тебя нет не способных.
ШТОЛЬ. Ошибаешься. Я всего лишь человек. Развить способности могу, а вот создать их ... Создать их – выше моих сил.
РОГОВ. Ты знаешь, в тот день, когда мы с тобой познакомились, ты ... (внезапно умолкает. Пауза). Прости, я не о том что-то... Давай еще по одной. И по конфетке, а то – и по две. Хотя много сахара – вредно, говорят. Но мы сделаем сегодня исключение.
ШТОЛЬ. Погоди-погоди. Ты начал было «когда мы познакомились». И? И что? Говори, а то заикой станешь!
РОГОВ. За здоровье наших жен! (Выпивают по рюмке). Да, Генрих, я давно хотел тебе сказать ... Давно уже. Но сегодня скажу. Да. В тот день, когда на спектакль пришли твои учащиеся играть за сценой и ты тоже пришел с ними ... Понимаешь ... Когда я тебя увидел, то в глазах у меня потемнело ...
ШТОЛЬ. Не понимаю, Федя. Не понимаю. Какие-то загадки, шарады ... В чем дело?
РОГОВ. Сейчас поймешь. Начну издалека. Никогда не забыть мне моей первой атаки на фронте. Не потому, что страшился (хоть и это было), а потому, что убил я немца, ровесника, штыком. До сих пор я вижу, как мы, выскочив из окопа, бежим врагу навстречу, как тот солдат из автомата уложил моего товарища, как не успел меня прошить, потому что я его опередил, воткнул штык в живот ему. И увидел я, что глаза у него – синие, большие. Такие красивые! И застыло в этих красивых глазах удивление. Удивление! И падает он, мальчишка, ровесник мой, на землю. Уходит из жизни. Зачем?
Кто-то крикнул мне:
- Что застыл, мишень тупая?! Вперед!
Побежал я дальше вперед со всеми вместе. В бою не был даже оцарапан, но ходил сам не свой, все мерещились глаза того немецкого паренька. Синие, как ясное небо. Мне плохо от этого стало.
ШТОЛЬ. Да, ты об этом никогда не рассказывал.
РОГОВ. А после боя я снова все вспоминал глаза того немецкого солдата. Плохо мне было от этого. Так плохо ...
ШТОЛЬ. Но, как я знаю, ты воевал нормально, как и все сибиряки. Не зря же наградили тебя орденом Отечественной войны и боевыми медалями.
РОГОВ. А из всех боев войны моей помню я сильнее всего тот самый первый бой и того несчастного паренька-немца. Хоть и пришел он на мою землю незваным. Сделать меня рабом пришел. Но хотел ли он сам того? А? Не узнаю уже. Убил его.
ШТОЛЬ. Я все еще не понимаю, причем тут я ...
Из кухни выходит Елена Алексеевна. Стоит за сервантом.
Она слушает внимательно. Мужчины ее не замечают.
РОГОВ. Когда я увидел тебя впервые в нашем театре, то решил: это же тот самый юноша! Тот немец, которого я убил в первой своей атаке!!! То же полудетское лицо, те же большие синие глаза!!! Тот же рост: недостаточно высокий для мужчины, извини меня. Ну, стал постарше, ему уже можно дать лет двадцать пять – двадцать семь. Я тоже старше стал. Мы же с ним ... то есть с тобой ... ровесники.
ШТОЛЬ. Вот оно что! Ты меня спросил тогда: «Простите, вы… это… немец?» И голос твой сорвался. Я смутился. Нет, как-то морально сжался. Я принял тебя за еврея, потерявшего близких в нацистском лагере уничтожения.
РОГОВ. А помнишь, как мы потом сидели в буфете? И оказалось, что друг другу стали симпатичны, потому что оба любим играть в шахматы, оба собираем марки, оба увлекаемся фантастикой ...
ШТОЛЬ. И детективом - тоже. И оба крепко любим своих жен. Это – главное.
РОГОВ. Да. И оказалось, что и ты коренной сибиряк. И стали мы дружить семьями. Сережа наш привязался к тебе, как к родному. Но ...
ШТОЛЬ. Но? Еще одно "но"?
РОГОВ. Но нет-нет да и всплывало в памяти, как вонзался штык в молодого вражеского солдата, – и казалось мне, что в тебя, Генрих, штык вонзается, что тебя, Генриха, я, Федор Рогов, убиваю. И сердце от этого болело, и дышать в такие минуты становилось труднее. Все хотел тебя спросить ... (наливает себе в рюмку, залпом выпивает). Генрих, у тебя в Германии не было брата?
ШТОЛЬ. Кто знает? Предки утратили связь с Европой. Особенно после тридцать седьмого года. Моя жена, Нина, - русская. Знаешь сам. Ни к чему мне это, честно.
РОГОВ. Я уверен, что убить человека – великий грех. Но люди убивают друг друга. Сначала дубинами убивали, потом - стрелами и копьями, мечами и саблями, пистолетами и ружьями, пушками, бомбами - одна другой страшнее. Людей посылают убивать друг друга. Посылают! Ужасно именно это! Казалось бы, человек – дивное создание природы, умное, талантливое – и в то же время такое страшное …
ШТОЛЬ. Человек - создание В-сшей Силы. Человек – это симфонии и храмы, высокое искусство, наука и техника, это ремесло и хлебопашество, это - счастье познания и счастье молитвы, это наши дела во имя блага других людей. Нет, не для убийства рожден человек, а для творчества и любви!
РОГОВ. Да, так. Согласен. Но человек - это еще тюрьмы и каторги, это пытки и смертные казни, это сжигание еретиков живьем, это войны кровавые! Почему?! Зачем?!
ШТОЛЬ. Человек - это любовь и дружба, это – взаимопомощь. Это - выход в Космос в поисках братьев по разуму. Нет ничего прекраснее Человека – Человека Мыслящего, Создающего, Человечного! Созданного по образу и подобию ...
Штоль встает с этими словами. Встает и Рогов.
РОГОВ. Возможно, ты прав - мы созданы В-сшей Силой. Но с раннего детства человек слышит дышащие ненавистью речи о врагах! Которых необходимо уничтожать! Черные идеи вбивают в светлые детские головки. И посмотри: вместо радостного, счастливого и доброго союза разумных народов - что творится на планете нашей?! Ты по телевизору смотришь что-нибудь, кроме концертов?
ШТОЛЬ. Да успокойся, друг! Восторжествует добро! К тому идет!
РОГОВ. Что-о? Идет к тому? К торжеству добра? Легионы ненависти миллионами уничтожали, уничтожают и готовы впредь уничтожать друг друга. Десятками миллионов! Под знаменем высоких идей! И я... я убил… того несчастного мальчишку... с удивленными синими глазами ...
ШТОЛЬ. Не ты виноват в том, что погиб тот юноша. Я узнал и твою доброту, и твою совесть, и способность на бескорыстную Любовь, которая равна любому храму, любой симфонии! Если бы ты его не убил - сам был бы убит. И мы с тобой не встретились бы, не дружили бы.
РОГОВ. Знал бы ты, как ты похож на него!
ШТОЛЬ. Что я похож на того парня – это твоя фантазия. Я уверен. Знаешь, Федя, я тоже хочу признаться. Только ты не сердись! Ведь когда я увидел тебя впервые в театре, то поначалу даже немного испугался. Честное слово!
РОГОВ. Почему? Решил, что я буду тебя бить?
ШТОЛЬ. Еще чего! Нет. Я подумал: «Экое страшилище! Такую физиономию ночью встретишь – ошалеешь от страха». А ты, оказывается, – нежнейшая, добрейшая душа, гипертрофированная совесть. Вопреки твоим лихим усам и особенно – твоему могучему носу.
Хохочут, хлопают друг друга по плечам, по спине и крепко обнимаются. Штоль вынимает платок, утирает слезы. Рогов странно кашляет.
ЕЛЕНА АЛ. (подойдя к Рогову вплотную). Я все слышала. И я тоже хочу признаться. Да-да. Я давно уже пыталась понять себя. И слушая ваши признания, я поняла. Да, я поняла, что хоть и не забыла Сергея, но давно уже люблю тебя, Федор Рогов. Страшилище ты мое дорогое. Совесть ты гипертрофированная. Родной ты мой человек.
Елена Алексеевна целует Рогова.
ШТОЛЬ. Друзья, друзья, концерт уже начался. Включите телевизор, пожалуйста. Послушаем Колкера.
Рогов спешит к телевизору, включает. Слышна музыка концерта для скрипки с оркестром ре мажор, соч. 35 Петра Ильича Чайковского. Все трое застывают на своих местах, лицом к телевизору. Штоль - весь вместе с исполнителем. Слабые движения руками.
Занавес очень медленно закрывается.
После его закрытия еще некоторое время звучит музыка.