Кухня
Да уж… Зал - еще не самый плохой вариант… там хотя бы можно было определить назначение и местоположение предметов обихода, занесенных туда причудливыми изгибами желаний хозяйки дома… Но кухня!!!
Предмет искренней гордости всех живущих в этой квартире. Пространство, которое не только позволяло, как прочие кухни, делать все, не сходя с одной точки, но и вольготно раскинуться на табуретке за кухонным столом, и даже поставить вожделенную кухонную мебель. Нет, не тот сборный вариант: маленький столик, старенький ободранный комодик, металлическая посудосушилка, потерявшая свой лоск в незапамятные времена, и красавец-холодильник, айсбергом занявший центральное место.
Это была Мебель с большой буквы, собранная на заводе и отделанная сероватым пластиком. Шкафы навесные, шкафы напольные и пенал, длинный, узкий, высокий шкаф, к которому Женька питала какую-то необъяснимую симпатию: может, оттого, что он своим названием оставался в поре вечного школьного детства; а может, и оттого, что своей формой напоминал Женьку в блаженном подростковом периоде: какой-то несуразный угластый переросток, не выдавшийся телом.
Мебель была привезена с далекой гостеприимной Украины какими-то непонятными партизанскими тропами и в корне отличалась от всего виденного ранее. А уж до чего красива была с ней кухня!.. Светлая, просторная, вызывающая какое-то непреодолимое желание готовить обеды, завтраки и ужины, мыть посуду, чистить лук, морковь и картошку одновременно и ощущать себя при этом Женщиной, а не альпинистом со сковородой.
В пору Жениного детства кухня была ну очень жилой и обитае-мой. Почему-то все семейные проблемы разрешались именно там. Пом-нится, именно там родители не на шутку повздорили с Ритой, уговаривая именинницу в день ее 24-летия подать заявление в члены Коммунистической партии. Риткино упорство можно было сравнить если только с нежеланием невесты выходить замуж за нелюбимого плешивого старика (еще и без средств к существованию). Отбивалась она отчаянно, доводы приводила красноречивые, но для родителей неубедительные. Словесная перепалка плавно достигала своего апогея и грозила перейти в фазу телесного убеждения, как вдруг Рита наконец-то нащупала единственно возможный в этой ситуации аргумент: «Я еще не чувствую себя достойной высокого звания коммуниста!». Гнев сознательных членов общества мигом сменился родительским сочувствием и горячим желанием защитить, поддержать свое дитяти и помочь достичь ей необходимого для полного человеческого счастья уровня гражданской сознательности. Так сестрица, этот несостоявшийся дезертир, получила отсрочку. Женя опять воочию увидела лицо Риты, так до конца и не поверившей своему счастью, и весело улыбнулась.
Правда, улыбка как-то быстро сползла с ее лица, когда она взглядом полководца обвела поле предстоящей битвы. Как всегда привычно преодолела искреннее желание без разбора выкинуть весь накопившийся хлам и решительно шагнула к раковине. Такое ощущение, что тут не убирались с момента вселения: почтенный слой жира покрывал всю посуду, условно считавшуюся чистой; раковина вызывала мысль о хлорке; воображение отказывалось воссоздать первоначальный облик губок и щеток, предназначавшихся для мытья. Порывшись в памяти, чтобы найти что-то положительное в сложившейся ситуации, Женя обреченно вздохнула и подумала, что психологи, дающие подобные советы, вряд ли предполагали такое развитие событий. Они даже не смогли бы просто представить в самом страшном психоаналитическом сне сочетание предметов, уместившихся на кухонном пространстве.
Пакеты и пакетики из всех возможных материалов, вымытые, высушенные и пахнущие ненужностью.
Луковая шелуха в ящике кухонного стола, приберегаемая для пасхальных яиц, а пока служащая надежным и комфортным прибежищем для жучков и тараканов.
Коробки из-под молока и сока, сложенные друг в друга и предназначенные для хранения экологически чистых продуктов: например, сушеного зеленого лука, который мама заготавливала тоннами. «Ты не знаешь, как завтра повернется твоя жизнь, Женя», - строго говорила она. Женя проникалась ответственностью и осознавала, что ее семья выживет, только поедая это безвкусное, но напичканное витаминами сено, и в первые годы семейной жизни тоже отчаянно сушила летом луковые перышки, мечтая спасти своих домочадцев от неминуемой зимней цинги. На пятом году жизни взбунтовался супруг, наотрез отказавшийся чувствовать себя жертвой продовольственного кризиса и выкинувший все женькины луковые запасы. Надо признать, это принесло ей заметное душевное облегчение (а также массу свободного пространства), и она с радостью переложила ответственность за крамольный – с точки зрения мамы – поступок на широкое мужское плечо.
Еще были колбы, банки, баночки, бутылки – стеклянные, пластмассовые, винные, молочные, «чебурашки», красивые и обычные, отечественные и «заграничные» - пустые и наполненные всякими немыслимыми жидкостями. Они были всюду. Мама их знала в лицо. И передвигать хотя бы самую маленькую из них было категорически запрещено. О том, чтобы их выкинуть, возбранялось даже думать.
В них хранилось… в них хранилось… этого бы не определил ни-кто, даже профессиональные дегустаторы… из-за срока годности, давно превратившегося в календарную мумию…из-за пленки, покрывавшей все эти жидкости… из-за запаха, отбивавшего желание к ним прикасаться… Женя вдруг подумала: а во что превратился бы братец Иванушка, отхлебнувший маминого зелья? Но ее творческое мышление отказывалось предоставить ей подходящий экземпляр флоры и фауны.
А еще там были тряпочки. Давно потерявшие свой первоначальный цвет, качество, форму, когда-то бывшие маечками, кофточками, марлечками для глажки белья, но безнадежно забывшие свое предназначение, уныло висящие на батарее и закаменевшие в своей непростиранности. Их тоже берегли для чего-то.
Веревочки, заботливо смотанные в бесформенный клубок, такой огромный, что убрать его с глаз долой по эстетическим соображениям было практически невозможно.
Ведро с остатками старой картошки, которая уже не только проросла прозрачными стебелечками, но и готовилась «раскартошиться» маленькими детками.
Старые коробки из-под стирального порошка, которыми мама отчитывалась перед Женей, гордясь своей экономностью.
Замызганные кастрюли и сковороды, отмыть которые можно было бы чудом.
И помойное ведро…
И Помойное Ведро!
Вот с ним-то у Жени было связано так много!.. У каждого человека обязательно есть стержень, вокруг которого сплетаются его воспоминания и ощущения. Для кого-то это мамины пироги, для кого-то – шерстяные носки, вязанные заботливой старушкой. Для Жени таким центром стало помойное ведро.
В детстве с него начиналось утро: папа в 6.25, теряя тапочки, мчался во двор, торопясь к заветной машине, которая отличалась удивительной пунктуальностью. Она стояла во дворе ровно семь минут, а потом торжественно и величественно перемещалась к соседнему дому, абсолютно не обращая внимания на судорожно скачущих за ней жильцов, заталкивающих в ее нутро домашние отбросы. И как же гордились собой эти передовые строители общества нового типа, когда им удавалось достойно выполнить свой долг перед семьей. Задание это требовало определенной сноровки, и потому было возложено именно на папу. Правда, с возрастом Женя поняла, что мама просто не хотела ассоциироваться у людей с банальным помойным ведром. Да и не царское это дело, мусор выкидывать...
А потом папе подросла достойная смена в Женькином лице. К тому времени они жили почти в элитном доме в центре города, но занимаемые должности никому особо не мешали, и по вечерам мэр города, министр культуры и замминистра МВД, не считая многочисленных управляющих строительными трестами, дружными рядами направлялись к мусоровозке. Без сомненья, общественно-полезный труд объединяет людей, хмыкнула Женя, проворно отвернувшись от облачка пыли, взметнувшегося от выпавшего откуда-то пакетика риса.
Она вспомнила, как подростком она отчаянно упиралась от выполнения этой процедуры: на улице были мальчики, и ей казалось, что они видят ее острые коленки, торчащие колышком локти и все, как один, смеются над ее дурацкой стрижкой (о, этот вожделенный «сэссун», стоивший целых два рубля! Поэтому Женю стригли под сорокапятикопеечную «молодежную»).
А потом в помойном ведре открылась неожиданная прелесть! Оно стало восприниматься как средство общения. Как-то неожиданно вчерашние дети превратились в молодых людей, и дерганье за косички и обзывательства незаметно исчезли, уступив место прицельной стрельбе глазами и легким полуулыбкам, направленным, конечно же, куда-то в космическое пространство. «Мусорное время» растянулось, включив в себя ожидание «до» и общение «после». Ну, скажите, когда еще есть возможность рассмотреть вблизи симпатичного мальчика из соседнего подъезда, который к тому же ужасно смущается. И совершенно естественно поздороваться с ним. Правда, вежливое «здрассьти» адресуется всем, но смотришь-то ты при этом туда, куда тебе надо.
Женя тихонечко засмеялась: да это была целая наука! Смело можно делиться с дочерью! Жаль, живут они в доме с мусоропроводом. Бедное подрастающее поколение современности! Ему все преподнесено на блюдечке с голубой каемочкой: интернет-общение, смс-общение, телефонная доступность двадцать пять часов в сутки. Совсем нет возможности для развития воображения и фантазии.
Отчаянно докапываясь до истинного цвета кухонной раковины, Женя вспомнила свой самый первый роман, случившийся у нее-первокурсницы. Вообще-то, она была поздним ребенком в отличие от своих одноклассниц, с седьмого класса «ходивших с мальчиками». Женя не знала, как это «ходить», не представляла самого процесса, а спросить у девчонок стеснялась: они и так хихикали по поводу нулевого размера ее груди. Женя до сих пор помнила, как придирчиво разглядывала себя в зеркале и гадала, почему мальчики к ней не подходят. Вернее, подходили, но не те. Женька всегда была окружена «товарищами» по общественной работе, которые, как ей казалось, видели в ней не то, что было нужно. И поэтому она с готовностью завязала отношения с новым для нее экземпляром мужского пола.
Вспомнив мальчика с говорящей фамилией Дубочкин, Женя бук-вально присела от заливистого хохота, который не смог предотвратить даже мощный запах хлорки. Во-первых, это было типичное «не то». А во-вторых, и самое главное, он не выговаривал почти половину алфавита и на вопрос «Чего?» отвечал: «Тиво, тиво! Тивотька с молотьком!» Это означало «чевочка с молочком». Внешне он тоже соответствовал своей фамилии, ничем не выделяясь среди толпы, как и молодое деревце в чаще. Еще он почему-то не любил Женькиных одноклассников (правда, потом выяснилось, что они регулярно его били, чтобы отвадить его от Жени: после школы обнаружилось, что она пользовалась жуткой популярностью, только не смогла этого разглядеть).
Домашние относились к женькиному приобретению по-разному. Ритка посмеивалась, понимая, что с кого-то надо начинать. Отец не обсуждал персону Дубочкина, поскольку не чувствовал от него абсолютно никакой угрозы (а может, был таким же понимающим, как и его старшенькая). Зато мама…
Женьке даже сейчас было неприятно вспоминать о том времени. Непонятно, чего мама добивалась. Ну, вообще-то это было понятно всегда, потому что существовал специальный кодекс поведения хорошей девочки. Пунктов было много, среди них: нельзя ходить в гости к мальчикам; мальчики должны дарить подарки; мальчики должны очень любить маму Жени и, если не дарить подарки ей, так хотя бы выполнять ее желания; мальчики должны быть обеспеченными, чтобы не претендовать на квартиру. Почему-то каждого ухажера мама рассматривала на роль потенциального зятя и усиленно внушала Жене, что мальчики должны ее добиваться, а она к ним снисходить с высокомерием королевишны. Женьке почему-то не хотелось высокомерничать. Может, от того, что ребята ее окружали хорошие, и не хотелось делать им гадости, унижая их самолюбие. А может, от того, что она помнила слова папы: «Пойми!» Вот она и понимала, и защищала понятых ею, даже Дубочкина, который не оправдал маминых надежд и не отремонтировал елочную гирлянду, старше его самого лет на десять, чем посрамил славную профессию электрика. Мама убеждала Женю, что он ей совсем не пара, потому что просто обязан был в таком случае купить новые лампочки, показывала прочие отрицательные стороны, которые значительно проигрывали сломанной гирлянде. Женька не убеждалась и защищала шепелявого ухажера так, как защищают юродивых и блаженных. Может быть, из-за духа противоречия, расцветшего в ней пышным цветом, она бы и замуж за него вышла, испортив жизнь себе любимой и всем окружающим, если бы не папа.
В яростных баталиях за право Женьки самостоятельно разбираться с поклонниками, когда мама переходила к прямым оскорблениям несгибаемой дочери, папа придерживался нейтралитета, несмотря на апеллирование к отцовскому чувству. Женя упрямо, когда молча, когда и ответствуя (за что и уворачивалась от летящих в нее предметов), противостояла, хотя и сама в душе понимала, что эта самая дубовая овчинка вовсе не стоит таких стараний, поскольку в полной степени соответствует фамилии. Но уступить маме ей не позволяла та самая дурацкая фамильная гордость, которую она и получила от нее же по наследству! Женькины метания папа разрешил единственной фразой, сказанной как бы вскользь, вполголоса: «Я не хочу, чтобы моя дочь обтирала стены в подъезде». Участь Дубочкина была решена.
Уй! Ногтя как ни бывало! Женя угрюмо уставилась на изуродованный палец. Раздражение плескалось в ней, накапливаясь исподволь. Мама будет довольна – дочь наубиралась до потери маникюра. «Ладно. В конце концов, я давно хотела сменить форму ногтей, - спасительно зацепилась женщина за сомнительно положительную сторону ситуации. - Завтра же сделаю новые».
Ага! Завтра! Женя наконец-то добралась до тумбочки, на которую даже боялась смотреть. В ней лежало …всё, заботливо собираемое мамой последние 30 лет сознательной Жениной жизни: лоскутки от нарядов, недошитые вещи, клубки и клубочки, выпоротые из старых вещей молнии, отрезки корсажной ленты, большой пакет с бантиками, которыми лет семь назад в последний раз украшали свадебные машины, и даже шкатулка с пуговицами и кнопками.
В нижнем ящике Женя увидела сверточек с меховыми обрезками – и сразу вспомнила давнее-предавнее Восьмое марта, к которому они с Риткой готовились глубоко заранее. Подготовка совпала с занятием сестрицы в кружке шитья игрушек местного Дворца пионеров. Загоревшись желанием преподнести маме собственноручно приготовленный подарок, Рита перевернула все запасы и, наконец, нашла то, что вполне удовлетворило ее творческий порыв. Труды увенчались успехом, и в Женский день маме с гордостью был преподнесен меховой Чебурашка с глазками-пуговками и поролоновыми ушками. Восторгу мамы не было предела. Она искренне была горда успехами дочери: «Моя кровь! Такая же рукодельница! Да где же ты мех отыскала?». А мех произошел из женькиной шубки, вполне еще, кстати, носибельной… К чести мамы, она и это испытание выдержала достойно, вот только слегка изменилась в лице. Женька как сейчас увидела смену красок на только что улыбающемся мамином лице, вновь ощутила неотвратимо надвигающееся цунами, избирательно разрушительное для семейного пространства, и опять с облегчением поняла, что гроза миновала.
Так, а это что? Плесень? Ну, мать дает! Женя развязала пакет с ма-ленькими клубочками, частью сгнившими, частью потерявшими и цвет, и качество. Ба! Да это же ветошь из гаража! Господи, да ведь Женьке тогда было пятнадцать лет! И она прекрасно помнила то чувство унижения, когда ее, уже вполне взрослую (по ее мнению) девицу заставили нести этот здоровущий пакет с ветошью, которую практичная мама выменяла у мужиков из гаража института, в котором она работала. Женьке казалось, что все встречные, презрительно сморщившись, насмешливо кривят губы. И она, натянув на себя спасительную маску высокомерия, шла по улицам города, изящно помахивая пакетом, словно дамской сумочкой. «Сумочка» в силу своей явной некондиционности изящно помахиваться не желала и нещадно лупила Женьку по мосластым коленкам.
Но самое-самое было еще впереди! Теперь ей предстояло под чутким маминым руководством разобрать эти нитки, рассортировав их на моточки, клубочки и цевочки. И единичные ниточки тоже не выбрасывались: их связывали, полагая, что при вязании они выйдут наизнанку. Все бы ничего, потому что иногда распутывание напоминало детективную историю, и Женька воображала себя матерым детективом, в конце концов докопавшимся до правды, то есть до начала этой самой нитки. Но этот запах!.. Запах машинного масла (в гараже эту ветошь использовали вместо тряпок), мазута и элементарной затхлости! От этого у Женьки жутко чесался нос, и она беспрестанно чихала.
Следующий этап нравился Женьке гораздо больше, потому что из ниток вязали модные и потому недоступные шапочки-«петушки», которые по форме напоминали полуфабрикат колпака Буратино: верх шапочки был конусообразным, словно остаток колпака отрезали на шарфик для Пиноккио. Шапочки вязали на машинке, к которой Женьку подпускали совершенно спокойно. Состряпав за час пару изделий, она зарабатывала свои небольшие карманные деньги, потому что Женькина бабушка приторговывала на рынке вещами собственного изготовления. В продажу шло всё: мужские брюки, женские платья, детские варежки и пинеточки, которые выпутывали Женя с мамой крючком, и эти самые пресловутые «канадки» (так еще называли «петушки» из-за канадского кленового листика, который красовался на промышленных образцах, доступных не многим счастливчикам). Надо отдать должное маме – она отчаянно пыталась пополнить семейный бюджет. Хотя, задумалась Женя, родительская зарплата, зарплата начальническая, была все-таки немаленькой, но денег, несмотря на скромность быта, хронически не хватало. Куда они девались? Это ощущение извечного дефицита семейного бюджета преследовало ее и по сей день, хотя ее семья была достаточно прочной в финансовом положении.
Память услужливо воскресила сцену примерки нового платья, блузки или костюма – мама была большой модницей и одевалась, надо признать, с отменным вкусом. Она, кстати, обладала удивительным и редким качеством – ей шло всё, даже в мешке она бы выглядела сногсшибательной красавицей. Ее портниха, вредная, как казалось Женьке, тетка, никогда не отказывала своей клиентке, с которой нещадно драла деньги. Наряды приносились и тихонечко вешались в шкаф, откуда доставались в моменты подходящего настроения. Женька засмеялась: маме повезло с мужем, который, будучи абсолютно неприхотливым в одежде, наслаждался красотой своей жены, ни разу не отругав ее за бессмысленную трату денег.
Ей вдруг вспомнились баталии, которые устраивала мама отцу за несчастную трешку, припрятанную в записной книжке на покупку вожделенной, полгода назад заказанной марки (отец был заядлым филателистом). И еще спичечная коробочка, в которую пятиклашка Женька складывала по пятнадцать копеек, чтобы накопить на желанный велосипед. И …
Хватит! Отогнала Женька неприятные воспоминания, которые всегда наваливались на нее в родительской квартире. Быстренько ищем хорошее в материнской скупости!!! Во-первых, переименуем ее в бережливость и хозяйственность. А вот и во-вторых! Любая попытка заработка только развивала Женькину творческую фантазию: она даже придумала чисто девчачьи «петушки», обвязав их кокетливыми кружавчиками и выдержав не в привычной сине-белой, а нежной, розово-голубой гамме. «Спасибо, мамочка!» - улыбнулась женщина, почувствовав, как отступила почти привычная тяжесть на сердце.
Фу! Задохнулась она от запаха слежавшихся тряпок. Ну, зачем, скажите на милость, хранить эти огрызки?.. Раздражение нарастало. Впрочем, ничего нового. Такое состояние охватывало ее всегда, когда она была вынуждена наводить порядок у матери. Чувство беспомощности, неприкаянного и обиженного детства и ясное ощущение себя каким-то бестолковым винтиком, который может и должен существовать только под прицельным надзором мамы. И опять Женя услышала непререкаемое мамино: «Бестолочь! Ты же ничего не умеешь! Тебя же замуж не возьмут. А если и случайно выскочишь, вернут на третий день с упреками». Может, поэтому Женя научилась всему?.. Может, от этого в ней до сих пор жило неистребимое желание научиться всему, что можно делать своими руками?.. Ей нравилось готовить, шить вещи новые и перешивать старые, клеить обои и красить старые ободранные рамы, копать землю, ходить за грибами и ягодами, вязать шерстяные носки. Она с удовольствием училась новому, если находился человек, готовый поделиться своими знаниями.
«Спасибо, мама!»- торжественно и искренне подумала Женя. Действительно, без мамы здесь не обошлось. Потому что сначала все делалось только ради того, чтобы заслужить ее похвалу, улыбку, а потом уже разрешение на «погулять до девяти». Но неожиданно тогда еще совсем молоденькая Женька поняла, что все это доставляет ей удовольствие. Нет, она, конечно, не собиралась провести всю жизнь на кухне, в огороде или за гладильной доской, но отдыхалось ей за этими занятиями гораздо лучше, чем перед телевизором.
Надо отдать маме должное: она позволяла дочери получать это удовольствие. Существовал даже перечень условий, которые необходимо было выполнить, если ты планировала провести вечер вне дома: убраться, сходить в магазин и сварить ужин. Это была не индульгенция, а скорее, направление, в котором настойчиво рекомендовалось двигаться к вожделенной свободе.
Нет, с этим пора кончать! И Женя недрогнувшей рукой, мысленно гордо выпрямив спину, побросала весь этот кусочно-тряпочный хлам в мусор. «Я потом найду, что сказать маме. Если только она вообще вспомнит о нем». На освободившейся полке лежала мамина книга рецептов, которая не раз выручала Женьку в дни ее кулинарных подвигов. Книга была уже изрядно замусоленной и потрепанной и распухла от обилия записанных, вклеенных и просто вложенных в нее рецептов, памяток и рекомендаций.
«Пирог с малиной от Нины Васильевны» - и Женя ощутила во рту рассыпчатый сладкий кусочек, пропитанный малиновым ароматом.
«Козинаки» - и в памяти всплыла длиннющая очередь за заветным 400-граммовым кусочком масла, которую необходимо было выстоять, чтобы все собрать все ингредиенты этого блюда.
«Царское варенье» - и сразу же она услышала шум гибких вишен, растущих в чудом сохранившемся в центре города саду, с которых Женька, гордо, не глядя по сторонам, срывала листики для варенья из крыжовника. «Ну почему нельзя было в него положить листья малины или той же смородины?» - ворчала она тогда про себя. Возни было нестерпимо много, вишневыми листьями рецепт не исчерпывался: надо было вымыть крыжовник, обрезать у него хвостики и – самое мерзкое!- длинной иглой вынуть мелкие косточки. Все эти процедуры выполнялись под неусыпным контролем маминого энтузиазма, жутко раздражающим Женьку искренней уверенностью в том, что он передается всем домочадцам воздушно-капельным путем. Да, приготовление этого кулинарного чуда вызвало у нее стойкую антипатию к блюдам из крыжовника… Но варенье тогда, надо признать, получилось отменное… И вызывало изумление гостей вкусом и цветом, а самое главное – самим фактом приготовления. Это варенье вообще было предметом гордости мамы и потому хранилось для парадного застолья, которое в то время было совсем не редкостью.
Женя любила, когда к ним приходила гости. Маленькая, она делила их на две категории: «мои» и «мама-папины». Первых она всегда ждала, потому что они ее любили. У них всегда находилась для нее конфетка, яблочко или другой какой-то полезный презентик. Они разговаривали с ней как с равной и всегда помнили, сколько ей лет и на какой теме прервалось их общение в прошлый раз. Их было всего двое – самых любимых: мамина подруга тетя Паша (высокая крупная женщина с мудрыми глазами и добрыми мыслями) и папин друг дядя Женя, которого по загадочной причине все звали Генкой. Он был похож на большого плюшевого бегемота, который почему-то использовал мат в качестве слов-связок в предложениях. Правда, в общении с Женей эта брань, значение которой Женька, как нормальный дворово-детсадовский ребенок, узнала довольно рано, приобретала какую-то непостижимую уютность.
Рядом с ними она всегда чувствовала себя тепло и уютно. Но были гости и другие. Они тоже проявляли внимание. Но это было внимание дежурное, скользкое и холодное. Задав необходимые вопросы о возрасте и любимых книгах, они всегда переходили к процедуре разглядывания, чтобы все-таки выяснить, на кого Женя похожа. Она так никогда и смогла понять привлекательность этой проблемы и решила, что это просто ритуал общения взрослых не очень умных людей с маленьким мудрым человеком. Видимо, исполнение этого ритуала каким-то образом способствовало пищеварению, потому что, как правило, задавшие этот вопрос сразу направлялись к столу.
А столы собирались отменные! Насколько неприхотлива была обыденная семейная кухня, состоящая из бутербродов, щей и картошки во всех вариациях, настолько роскошны были праздничные застолья…
Женька сглотнула набежавшую из далекого детства слюну.
…Особенно удавался маме гусь с яблоками. Именно гусь, а не ка-кая-то там банальная курица. Делался он совсем редко, и потому, наверное, был всегда таким желанным и запоминающимся. Птица, заботливо откормленная бабушкой, привозилась из деревни в уже обработанном голеньком виде; долго ждала своего звездного часа в морозилке – и наконец он наступал.
Резалась антоновка, закладывалась в посоленную и сдобренную специями тушку, тушка зашивалась; гусь натирался чесноком, солью, маслом – и торжественно отправлялся в раскаленную духовку. И начинались томительные часы ожидания, когда вся семья, привлеченная щекочущим все мыслимые и немыслимые вкусовые рецепторы запахом, совершенно случайно оказывалась на кухне возле духовки, сомнамбулически слоняясь возле плиты и улавливая жаркие волны пропеченности.
По этому запаху о надвигающемся застолье узнавал весь подъезд. И ожидаемые гости тоже. По крайней мере, тот, кто шел в гости впервые, безошибочно, по запаху определял нужную дверь.
Выкладывая стопку из тарелок, Женя воскресила в памяти людей, когда-либо переступавших порог этой квартиры. Да, буквально вереница лиц… Это были, во-первых, родственники всех видов и мастей, которые были одержимы мечтами: перебраться из деревни в город, получить квартиру, устроиться учиться. Отправной точкой была квартира женькиных родителей, а точнее, детская комната, в которой помимо сестер регулярно обитали какие-нибудь Наташи, Светы, Люси и Оли. Дотягиваясь до фужеров, Женька хмыкнула: какие златые горы с кисельными берегами сулились родителям за исполнение желаний!!!
Еще были «девчонки с работы». Возраст «девчонок» очень вольно колебался от 25 до 60, внешность и характеры тоже, но они были удивительно спевшимся коллективом, со своими шутками, подколками и редкой доброжелательностью. Они все работали в одной лаборатории, руководил которой препротивный дядька по фамилии Котиков. Шеф мешал им вдоволь разговаривать по телефону, опаздывать на работу и уходить раньше, пить чай и обсуждать тенденции современной моды – и потому казался маленькой Жене, чувствовавшей себя в этой компании как рыба в воде, мерзким и пузатым.
«Девочки» принадлежали к числу «женькиных» гостей, превосходно ориентировались в перипетиях ее школьной жизни и разговаривали с ней, как с равной им по жизненному опыту. Они весело и по пустякам смеялись, и заразительней всех смеялась мама, которую они называли «слатенькая».
Иногда в компании появлялся и отец, вернувшийся с работы пораньше. Правда, долго он с ними не засиживался, потому что пропадала задушевность разговоров, зато появлялась вневозрастная кокетливость, из-за которой «девочки» начинали походить на старых полковых кляч, встрепенувшихся при звуке военной трубы. Мама не любила конкуренток – не потому что была не уверена в отце, а потому что нарушалась ее исключительность. И папа тактично отказывался в кабинете в компании с книжкой, что его привлекало неизмеримо больше.
«Ой, тарелочка из «Мадонны» разбилась! - спохватилась Женя.- Вот мне будет!!! Да что это я?! Сколько мне лет!!!» «Мадонна» - знаковый сервиз, основной признак финансового благополучия советского времени. Пасторальные картинки, поблескивая перламутром, означали прочный достаток, наличие необходимых в сложных жизненных условиях связей и устанавливали мостки с другими такими же «мадоннистами». Доставалась эта посуда на очень особые случаи: юбилеи, сватовство или визит начальника. Правда, гости в этих случаях были скучноватыми, на Женьку внимание обращали редко, а ей было очень неуютно наблюдать, как ее родители словно становятся ниже, придавленные неизвестно откуда свалившейся на них почтительностью.
Такое застолье очень напоминало сеанс пинг-понга: родители мастерски вели беседу, подавая друг другу реплики, втягивая в разговор гостей, радушно угощая их и совершенно незатейливо, но очевидно демонстрируя им личные достоинства каждого по отдельности и крепкую семью в целом. Закрыв дверь за гостями, семья переглядывалась, молча возвращалась к столу и дружно выдыхала…
«Так. Плита. Холодильник. Шкафы. Тарелки. Стол. Табуретки. Чашки-ложки. Стаканы. Неужели всё??? Какая я все-таки умница и красавица! Не зря мой мир меня любит!» - с видом сытой кошки довольно отрапортовала Женька мантру позитивности.