Вместо предисловия
«ЗДРАВСТВУЙ!
И неужели тебе так трудно было позвонить мне вчера?! Ты не появлялась целый день! А вдруг со мной бы что-нибудь случилось?! У меня же давление! Я перенесла три операции! Мне просто необходимо было, чтобы ты принесла мне стакан воды! Нет, криза не случилось. Но он мог бы случиться!!!
Я не могу дождаться от тебя никакой помощи! Ты не помогаешь мне материально! Ты даже не приходишь ко мне убираться! Ну и что ты работаешь?! Мы все по тридцать лет своей жизни отдали производству! Ну и что у тебя дети?! У нас у всех тоже были дети! Отдала бы их в садик, как это делали мы! Подумаешь, болеют часто! Все болели!
А я не хочу, чтобы у меня в доме убирался чужой человек! У меня есть дочь! Она и должна помогать матери.
Все свое время ты тратишь только на свою жизнь! А ведь самым главным в твоей жизни для тебя является твоя мать! Что значит – приходи к нам, мы тебе всегда рады?! Это вы должны бежать ко мне! Заботиться обо мне! Любить меня! Неужели так трудно отвезти меня в деревню?! Ну и что, ездили на прошлой неделе! Да! К закрытому дому! Я хочу посмотреть, не залез ли кто в огород! Как это – ты не можешь? Какой может быть концерт у твоей дочери, когда мне необходимо уехать?! Ну и что обещала. Не последний концерт. Девочка ждет? Но у меня свои дела!
Твой отец подарил своей теще на твое рождение золотую брошь! А я от твоего мужа не могу дождаться на твои именины букета цвета! Как, причем тут я? Я же рожала тебя в муках! И это меня надо поздравлять на твой день рождения! Что значит – он тебе помогает, когда тебе плохо? Да он просто обязан содержать меня за то, что я родила и воспитала ему жену!!!
А твои дети??? Они бездушны и эгоистичны. Ну и что им 13 лет и 4 года. Они должны быть всегда возле меня, помогать мне, убираться у меня, ходить в магазин, стирать и гладить белье, выносить мусор. Ведь мне никто не помогает. Я живу совсем одна. Нет, не надо Алене приходить в субботу: у меня день бани, а потом мы собираемся девочками, и она мне будет мешать. Пусть позвонит, и я скажу, когда смогу принять ее. Я не собираюсь из-за нее отменять свои планы.
А ну живо закрой рот! Не смей так со мной разговаривать!!! И запомни: я - прежде всего женщина, а не бабушка! И не надо вешать на меня какие-то выдуманные тобой обязанности!
Лучше бы я тебя не рожала!
Будь ты проклята!..»
И пронзительный телефонный гудок завершил этот безрадостный разговор.
Часть 1. Зал
Надо же было – впрочем, как всегда - попасть! «Зайди полить цветы. Руки, в конце концов, не отвалятся!» - тоном вдовствующей Снежной королевы. И сразу же включаются какие-то будто вмонтированные с детства в кровь и плоть электродики, которые по ходу перестраивают твою уже размеренную и заполненную до отказа детьми, домом и работой жизнь. И вот ты опять девочка-подросток, для которой ничего нет страшнее, чем мамино недовольствие.
Конечно, ты заходишь полить цветы. И обязательно, едва открыв дверь, оказываешься в запахе перебродившего мусора. И та же вечная гора грязной посуды, на которой уже колосится разноцветная плесень. И, фыркнув, ты опять начинаешь уборку, отодвинув самые неотложные дела. Потому что так хочет мама.
Так было поставлено в этой семье.
Она чихнула. Громко, с удовольствием, освобождаясь от надоедливой пыли. Это была не просто пыль, легкая, невесомая, весело кувыркающаяся в солнечном луче, а Пыль с большой буквы: махровая, тяжело укутывающая все вокруг в мохнатое забытье и очень недовольная тем, что кто-то осмелился поставить под сомненье ее многолетнее господство в этом доме.
Вот уже который час подряд Женя приводила в порядок квартиру своей матери, перебравшейся на лето за город. Когда-то это было действительно семейное гнездо, такое шумное, говорливое, вечно бурлящее идеями и взрывающееся эмоциями. И традиции, по которым жили в этой семье, казались вечными. По крайней мере, Женя до замужества не предполагала, что на свете существуют люди, которые способны летним воскресеньем отправиться не на дачу полоть и поливать грядки (или, еще чудеснее, обирать крыжовник), а в кино, парк или – что совсем звучало крамольно!- купаться и загорать на какой-нибудь там пруд. Впоследствии выяснилось, что таких бездельников было бесчисленное количество, и один из них даже каким-то образом оказался ее мужем. Попытавшись внушить ему энтузиазм стояния в очереди на семичасовой (утренний, естественно) автобус на дачу и так и не сумев ответить на вопрос: «А зачем это нужно?», она покорилась тяжкой супружеской доле и, побрыкавшись для виду, обнаружила непередаваемую прелесть в том, чтобы не выползать из-под воскресного одеяла до полудня. Но это было уже в ее самостоятельной жизни.
А тогда это были пешеходные прогулки с рюкзаками, набитыми яблоками, праздники и дни рожденья, проведенные на свежем воздухе с лопатой в руках, и чувство неловкости, что кто-то увидит, что ты праздно сидишь на крылечке дачного домика, а не заботливо окучиваешь какую-нибудь селекционную помидорку.
А еще были ужины с жареной картошкой. У Жени до сих пор захватывало дух, когда она вспоминала эти горяченькие, душисто истекающие паром круглые картофельные кружочки. Никогда в жизни она не встречала человека, который так мог бы пожарить обычную картошку. Это мог только папа.
Еще запомнились горячие обсуждения профсоюзных и партийных собраний на семейных ужинах, потому что родители были настоящими коммунистами и просто не мыслили своей жизни вне партии или Родины. Женя сразу представила себе открытку с симпатичной матрешкой на Восьмое марта, присланную мамой из Харькова, где она оказалась в командировке. Открытка была очень милой, ласковой и девчачьей, а текст вызывал в памяти картины бурного исторического прошлого (революционные митинги, освещаемые кострами, броневичок, окруженный восторженной толпой, и женщины-комиссары, ведущие в атаку полки): «Желаю тебе, дорогая дочка, быть полезной своей Отчизне»… Никогда не возникало даже доли сомнения в том, что родители делают что-то неправильно, настолько искренни они были в своих мыслях…
А еще были лыжные прогулки под пушистыми снежными лапами леса. Еще были праздники, на которых родители пели дружно и слаженно, как будто никогда между ними не было никаких ссор. Да их и не было бы, если бы мама периодически не устраивала бурного разбора полетов (даже несуществующих). В результате доставалось всем, кто не успел вовремя укрыться. Женя пролила немало слез в свое время, видимо, оттого, что на учебу она уходила в одно время с мамой, тогда как сестра и папа успевали покинуть поле семейной битвы задолго до ее апогея.
Единственным человеком, выступавшим в маминой семейно-весовой категории, был отец, но у него имелось одно уязвимое место: он очень любил свою жену. Причем любил ее настолько, что это уже становилось притчей во языцех. Ну, кто еще мог на корпоративном праздновании Нового года поднять тост «за мою любимую Светланку»? Кто мог простить ей утюг, в сердцах брошенный в твою сторону и лишь по нелепой случайности пролетевший мимо? Кто мог на все ее необоснованные претензии с надеждой повторять: «Светочка, ты просто пойми…». Светочка понимать никак не желала, и это нежелание с годами вылилось в очевидное и плохо скрываемое нежелание считаться с кем бы то ни было. Но это будет много позже.
А пока Женя очень любила с ними гулять: они были странно похожи и красивы какой-то удивительной красотой, стирающей возраст. И ей было приятно чувствовать на себе этот отблеск красоты ее родителей. Да, ее родители были красивы. Вместе они представляли собой ту самую гармонию, о которой веками говорилось, мечталось и пелось. Душевная красота отца и внешность античной богини матери. Женя взглянула на свою любимую черно-белую фотографию, висевшую на стене: молодая женщина с вышивкой в руках задорно улыбается в объектив. «Улыбочка – наш ответ Голливуду!» - удовлетворенно хмыкнула Женя, действительно гордившаяся, что имеет отношение к такому совершенству. По какой-то прихоти генетики такая же улыбка перешла к Рите, ее старшей сестре. Женьке же достался папочкин жизнерадостный оскал, который, кстати сказать, ее совсем не расстраивал.
Окна вымыла, подоконники вымыла, теперь полы… Время не бежало, оно мчалось, а вместе с ним безжалостно уходили планы на сегодня и еще ближайшие два-три дня: Женя по опыту знала, как затягивается подобная поливка цветов. Сколько раз предлагала привести матери помощницу! Нет! «Мне будет приятно, если это сделаешь ты. Сама». И сорокалетняя женщина, любимая в семье и успешная в карьере, легко усмирявшая тайфуны домашнего масштаба, сразу превращалась в испуганную девчонку, знавшую, что в случае не того ответа в нее может полететь все, что окажется под рукой: и дежурная тапка вовсе не плохой вариант.
Вариации на эту тему были бесконечны. Приводились доводы «за» и «против». Находились виновные в каждой ситуации. И часто Женька, взрослея, понимала, почему мать поступала именно так. Почему, например, ей почти не покупались вещи и девочке приходилось переделывать старые тряпки? А что в этом плохого? В конце концов, ей самой нравилось рукодельничать. Почему вплоть до замужества предписывалось быть дома не позднее половины десятого? Режим, во-первых, и береженого бог бережет, во-вторых. Почему все домашние обязанности были равномерно распределены между сестрами? Тонко продуманный педагогический подход. К тому же, после маминой школы выживания бытовая сторона семейной жизни показалась им обеим детским лепетом.
Нельзя сказать, что они были обделены материнской любовью. Конечно, нет. И это было искреннее и взаимное чувство. Женя вспомнила, как они с сестрой готовились к маминому юбилею. В большом, пыльном городе конца удушливого лета они каким-то чудом отыскали полянку васильков и сплели для мамы венок. Она была счастлива и горда их подарком, и скромный веночек на ее роскошных каштановых волосах был ничем не хуже алмазной диадемы, украшавшей королевское чело.
Сколько же ей тогда было? Женя отвлеклась от зеркала в мыльных разводах и быстренько подсчитала. Это было после ее первого класса, восемь лет плюс тридцать два года разницы итого сорок. Сорок! Как и ей сейчас. Мда, мама в свои сорок воспринималась как небожительница: величественная осанка, аппетитные округлости и о-ше-лом-ля-ю-ща-я доброжелательность! А что у нее? Зеркало услужливо высветило веерочек морщинок возле глаз. Критически изучив увиденное, Женя протерла зеркало более тщательно - в напрасной надежде расправить изображение. Хмыкнув и по привычке пробормотав волшебную фразу «Смеяться надо меньше», она поправила расползавшиеся книжно-журнальные залежи.
Так, опять макулатура… Где сейчас эти звонкоголосые пионеры: «Здрасьте! У вас макулатуры не найдется?» Как правило, в их квартире не находилось, потому что сестренки честно делили газетки поштучно, чтобы выполнить план по 10 «Б» и его подшефному 4 «Б».
Не так уж все и запущено: всего лишь подшивка годовой давно-сти. Женя не понимала, для чего мать скрупулезно собирает все газеты и рекламки. Хотя та и говорила ей не раз, что хочет быть в центре всех событий: «У моих внуков должна быть передовая бабушка». Бабушка действительно была передовой, только вот внуков своих она видела не часто. Семья Риты давно жила в Канаде, а Женины ребятишки хоть и были под боком, в двух кварталах, посещением бабушки разбалованы не были.
«Не начинай снова-здорова! В конце концов, есть плюс - дети учатся скучать по людям», - Женя, согласно рекомендациям психоаналитиков, попыталась найти положительное в сложившейся ситуации. И сама засмеялась от ее абсурдности. Газетный Монблан угрожающе качнулся, рассыпался подтаявшей снежной бабой, и перед Женей оказался старенький блокнот с голубым логотипом «Производственное объединение «Планета».
И сразу память услужливо предоставила для просмотра одну из первых серий Жениной жизни. Первомайская демонстрация. Музыка, солнце, зеленые веточки, красные банты, танцующие и поющие счастливые люди. И среди этого вселенского счастья, раскрашенного знаменами и транспарантами, величественно едет огромная с точки зрения женькиных четырех лет машина с большими синими буквами «Планета». Женька сидит на борту этой машины, вцепившись в нее, как ей кажется, даже пятками, и мечтает стать такой, как мама, идущая рядом с ней.
Белое летнее пальто и мамина улыбка. И от счастья хочется плакать: «Смотрите!!! Это же моя мама!». Жене кажется, что маму знают все, так часто они останавливаются, чтобы поздороваться и перекинуться хотя бы парой слов.
- Светлана Петровна! Третий цех потерял лозунги и портреты членов Политбюро! Что делать?! Нам же идти!
- Светлана Петровна! Здравствуйте! С праздником! Идите к нам!
- Светлана Петровна! Где Иващенко с заводским знаменем?
Мама останавливалась, и все разрешалось словно само собой: из-под земли появлялся Иващенко с красным бархатным флагом и свежим запахом праздничного стопарика; дружной колонной откуда-то маршировал третий цех, украшенный портретами каких-то дядек в одинаковых костюмах; и мама тоже поздравляла с праздником - и праздник от этого становился еще праздничнее.
А еще был парк!!! О, это было самое вожделенное место Жениного детства. Во-первых, парк – это всегда праздник. Умывались, наряжались и хрустящие от воскресной красоты шли чинными парами: родители - впереди под руку, Рита с Женей – следом, крепко сцепившись и почти не дыша, чтобы ненароком не спугнуть нежданное счастье.
Спустившись по фонтанному спуску к парку и перездоровавшись, как им казалось, со всем городом, семья наконец-то входила в парадный вход. И начиналось настоящее чудо. Начиналось оно с лодочек, на которые Женька взлетала вместе с папой. Трудно сказать, кто из них получал от катания большее удовольствие, но то, что времени на радостные вопли им катастрофически не хватало, было очевидно. И верхушки берез, такие недоступные снизу, с высоты летящей лодочки казались какими-то незначительными кустиками. И до облаков оставалось только дотянуться рукой. И вся очередь, с завистью глядящая на счастливчиков, оставалась где-то там, безнадежно внизу. Женька выходила из лодочки, глядя на окружающих с чувством нескрываемого превосходства, словно ей удалось там, наверху, прикоснуться к чему-то высшему и не доступному другим.
В этом парке – единственном на тот момент в городе - часто проводились мероприятия завода, на котором работала мама. Мама была заместителем председателя заводского комитета или «зампредзавкомом», как на одном дыхании произносила Женька, гордая тем, что ей удается благополучно перевалить через этот словесный барьер.
А еще мама была публичным человеком, в том смысле, что любила бывать на публике, выступать, а еще лучше руководить ею. Даже сейчас, в свои семьдесят с хвостиком, она умудрялась организовывать оставшееся трудоспособное население деревни, в которой квартировала, на помощь ей. Удивительно, но люди шли с радостью и готовностью, готовые за доброе слово перепахать и засеять не только ее огород, но и какую-нибудь близлежащую целину.
Это сейчас, а тогда ее ораторское искусство было в самом расцвете, и мама вела собрания, праздники, юбилеи, а заодно и свадьбы у многочисленных родственников. Домочадцы в полном составе должны были ходить и переживать за нее, главным образом, для того, чтобы люди видели, какая у нее замечательная семья, крепко чтущая традиции. Рита такие мероприятия не переваривала и, поскольку слова «нет» мама в свой адрес не признавала, таскала за собой соседку-подружку Наташу, чтобы хоть как-то скрасить «прелесть» события. А Женя вообще не очень любила народ. Примиряло только одно – можно было принарядиться в белое с синими цветочками платьице и нацепить бантик, завязывать которые мама была особая мастерица.
И вот один такой бант пришлось прикреплять на практически лысую макушку. Дело в том, что Женя как страстная кошатница регулярно приносила домой или лишаи, или вши к такому же регулярному неудовольствию домашних. Обычно все обходилось мытьем головы каким-нибудь дегтярным мылом, но в тот раз обозленная донельзя мама, выловившая в своих роскошных кудрях пару жирненьких квартирантов, лихо обрила Женьку налысо. Однако она забыла про надвигающийся праздник, и в отместку ей пришлось после двухчасового оглушительного рева все-таки укрепить злополучный бант на Жениной голове. К сожалению, память не сохранила чертежа крепления, остались только черно-белые фотоподтверждения, на которых изображена счастливая лысая девочка с огромным бантом.
Почему-то Женя очень хорошо запомнила тот праздник «Планеты». Мама, казалось, была хозяйкой не только праздника, но и предприятия целиком: она знала по имени не только каждого рабочего, но и членов его семьи, обязательно находила теплое слово для любого, кто приветствовал ее. Вообще-то, погулять с мамой по парку Жене в тот раз почти не удалось, потому что на первом месте у мамы была работа. А еще с ними постоянно ходила дочка маминой коллеги-приятельницы, существо крайне антипатичное и бесцветное. Имя забылось, а внешность, похожая одновременно и на козу, и на змею, врезалась в память. Почему-то родители велели с ней обязательно дружить, но сближения категорически не получалось, за что по головке их никто не гладил.
Да и сама коллега-приятельница питала какие-то странные чувства ко всей семье. Нет, ничего плохого она никогда не говорила, но за каждым ее словом Женька, еще даже не понимающая значения всех взрослых слов, чувствовала какой-то скрытый подвох. Потом дружба начала ослабевать, до Женьки доходили какие-то непонятные происшествия (зачем-то на празднике кто-то из взрослых подменил вино разбавленным компотом), неприятности (мамина подруга выступила против ее кандидатуры на очередное награждение), а потом и вовсе случилась катастрофа. Ее горячо обожаемая мама влепила пощечину своей вчера еще любимой подружке, причем сделала это вкусно, прилюдно, вместив в один жест всю полноту обид за непонятные мелкие пакости.
Интересно, как этому блокноту удалось сохраниться? Женька от-крыла первый лист и с удивлением обнаружила до боли знакомый, аккуратный мамин почерк, который в любых жизненных ситуациях и погодных условиях оставался строгим, четким и размеренным.
5 февраля.
Собрание прошло успешно. Иванову поставили на вид. Обещал больше не пить, не тиранить семью. Бедная Лида так плакала перед собранием, так причитала, что муж ее убьет, что пришлось пообещать, что сама буду контролировать его поведение.
Предстоит командировка в Москву, надо везти на утверждение план. Борис Семенович сказал, что возлагает на меня большие надежды. Очень боюсь не оправдать. Надо захватить что-нибудь. Земляничное варенье, мед, маринованные грибы.
Достала очень миленькую кофточку (3 р.55 коп.).
15 февраля.
Все прошло успешно. Удалось даже наладить контакты. Вовремя подсунутые грибы сделали свое дело. План подписала вне очереди, и министерские дамы даже подсказали лучшие ходы. А Наташа из Таллина, с которой мы жили в одном номере, простаивала там дни напролет и безрезультатно.
Были на концерте Сергея Захарова. Вот это голос! Чудо какое-то! Мы сидели на втором ряду. По-моему, он пел только для меня, по крайней мере, он всегда смотрел в мою сторону.
Обменялись с Наташей адресами. Хорошо бы побывать у нее, в Таллине я еще ни разу не была.
1 марта.
Поздравляли на работе с удачной командировкой. Все искренне радовались. Только Нина Плотникова как-то кисло отреагировала. Наверное, ей завидно. Конечно же, она мне завидует! Ей не нравится, что все сначала обращают внимание на меня.
У Андрея сегодня день рождения. Подарила ему голубую рубашку, она подошла к его глазам. Посидели семьей. Андрей поблагодарил меня за то, что я всегда нахожусь рядом с ним. Действительно, я для него надежная опора, без меня он никогда бы не достиг положения, которое занимает сейчас. Кем он был? Обычным прорабом! Я для него подарок судьбы.
22 апреля.
Сегодня приводили в порядок город. Мы, как всегда, вычищали территорию завода. Все деревья побелили, мусор сожгли. Душу переполняет энтузиазм. Отовсюду слышались песни. Только теперь я прочувствовала по-настоящему, что такое коммунистический субботник!
Так мне нравится вечер после этой генеральной уборки! Кажется, даже людей изнутри вымыли. Сегодня долго гуляли с Андреем, обсуждали проблемы его треста.
5 мая.
Сегодня на работе случилась интересная ситуация. В обед решили посидеть в отделе, а не ходить в столовую. Накрыли, что у кого было. Петров принес продегустировать домашнее вино из вишни. Все колготились вокруг стола, а потом ушли мыть руки, осталась одна Нина. Когда попробовали вино, оказалось, что это обычная вода, подкрашенная вареньем и даже не вишневым, а смородиновым. Мы переглянулись, кто-то решил подшутить над Петровым и спросил, почему он пожалел нам вина. Вдруг Нина съехидничала: «Это надо у Светки спросить, она же у стола больше всех хвостом мела!» Я даже не успела ничего ответить, как Маша с Надей сказали, что я была всегда с ними. Нина фыркнула и ушла из комнаты. А за ее шкафчиком девчонки нашли бутыль с вином. Все возмутились, а я попыталась ее защитить, сказала, что это ошибка.
Странно. Общались семьями. Сейчас близости почему-то нет.
27 мая.
Андрей молчит вот уже третий день. Обиделся из-за того, что я постриглась. Было партсобрание, я вела протокол. Борис Сергеевич выступал с чтением отчетного доклада. У меня сломалась шпилька, поддерживающая валик, и вся куча волос рассыпалась. Все зашумели и заулыбались.
А следующим вопросом была рекомендация меня к награждению почетной грамотой. Борис Сергеевич пошутил что-то насчет умницы-красавицы. Но с отводом выступила Нинка Плотникова! Она сказала о высокомерии, о покровительственном отношении к коллегам, недостойном звания настоящего коммуниста, поведении, которое прежде всего обозначает во мне женщину, а не полезного члена общества . И МОЮ кандидатуру от-ло-жи-ли!!!
Я готова была сгореть со стыда! И коротко постриглась. Косу взяла на память.
12 сентября.
Катастрофа. Конец моей карьеры.
Я дала Плотниковой по морде (лицом это уже не назовешь). Обстановка накалялась. После того злополучного партсобрания она ободрилась и, уже не скрываясь, начала говорить обо мне всякие гадости. Я уношу домой бумагу и карандаши, которые нам выдают на отдел. Я проношу через проходную технический спирт. Я хочу быть любовницей Бориса Сергеевича. Я лезу всем в глаза. Она даже порвала провод телефона в отделе, свалив вину на меня: я так резко подвинула стул, что непрочный провод отсоединился.
Я старалась не обращать на нее внимания. Маша с Надей тоже поддерживали меня, говорили, что она просто ненормальная. А потом меня вызвали к замдиректора. Когда я проходила мимо ее стола, она громко сказала: «Беги, выслуживайся! Уродина…». Этого слова я уже не вытерпела и дала ей пощечину.
Она орала, что я ее расцарапала, покалечила, требовала вызвать «Скорую помощь» или на худой конец кого-то из членов парткома. Сразу же написала на меня заявление.
Через неделю рассмотрение дела. МЕНЯ будут обсуждать.
24 сентября.
Долго не могла писать. Обидно до слез! Разбирательство было сложным. Члены парткома детально разбирались во всем, взвешивали все «за» и «против». И вот парадокс! Все подтвердили сволочной характер Плотниковой, непорядочность и нечистоплотность в отношениях с людьми, но вердикт звучал убийственно: м-н-е- в-ы-г-о-в-о-р с з-а-н-е-с-е-н-и-е-м в л-и-ч-н-о-е д-е-л-о… После комиссии, когда удовлетворенная Плотникова вышла, парторг мне сказал: «Мы знаем, что Вы не виноваты, но фактически защитить Вас не можем. Поэтому будет лучше, если Вы напишете заявление по собственному желанию».
Я ожидала всего, но только не такого. Что я буду делать без завода?!! Он для меня ВСЁ! Теперь все будут видеть во мне не совершенство, а обычную женщину, которая может по-бабьи орать, рыдать и хлюпать распухшим носом!
Я ненавижу эту гадину, которая разрушила мою жизнь! Кто я теперь??? Одна из всех? Такая же, как все? Часть безликой массы? НЕ ХОЧУ!!!!
Даже сейчас от отчаянья, которым повеяло от страниц старого дневника, Женю покрыли холодные мурашки. А память настойчиво возвращала ее в то состояние, в котором оказались они все тогда. Маленькой девочке было неуютно от того, что на ее известную всем маму, как ей казалось, все смотрят и знают, что она совершила недопустимое: ударила человека. С сестрицей они тогда ничего не обсуждали, потому как, с точки зрения старшей на шесть лет Ритки, Женька еще была «салагой». У, как ненавидела Женя тогда это слово! Оно было таким унизительным, так пахло залежалой в затхлом деревенском магазинчике селедкой и закрывало доступ к таким желанным тайнам сестры и ее подружек, как размышления на тему «На кого посмотрел соседский Андрюшка» и «Что он имел ввиду, когда стукнул ее по спине, когда она кинула в него камень». Вообще-то, са-лага уже все понимала, даже пыталась делать какие-то выводы и хитрить: например, ненавистный утренний бутерброд с маслом Женя потихонечку подпихивала между тарелками, потому что знала, что все равно никогда нет времени их убрать и они благополучно дожидаются на столе своей очереди до вечера. Но по какой-то причине девочка своей смышлености взрослым не открывала и благодаря этому знала гораздо больше взрослых секретов, чем все открыто смышленые.
Да, потрепала тогда эта Плотникова всем нервы, вспомнилось опять Жене. Странно, что ее так раздражало в маме? В принципе, та ей всегда помогала, даже отдавала какие-то свои вещички. И тут же Же-ня, как наяву, услышала голос матери: «Опять шкаф не закрывается! Что тут у нас на благотворительность?..» Вспомнилось то снисхождение, которое явно чувствовалось, когда мама говорила о бесцветной Плотниковой-младшей: «Ничего, израстётся, бог даст…».
«А настолько ли была неправа тогда тетя Нина?» - вдруг подумала Женя, на секунду представив, что подобное сказали в адрес ее ребенка. Иногда ей казалось, что став матерью, она обрела вторую ипостась, тигрицы, в которую превращалась всякий раз, когда слышала какую-то несправедливую (а иногда и справедливую, чего уж скрывать) критику в адрес своих ребятишек. И та же огромная кошка в ней, внимая похвале, блаженно мурлыкала, поджав острые когти.
А еще Женя вдруг услышала мамину фразу, которая прозвучала в ответ на рассказ тети Нины о ее диетических достижениях: «Ничего, дорогая, не переживай: некоторые мужчины любят толстых женщин». Ничего себе, группа поддержки, хмыкнула Женя. Вот дает мамочка!
Превратив макулатурный памятник отечественной журналистике в упорядоченные стопки, Женя пропылесосила кресла, диван и палас и в раздумье застыла перед вышитым ковром на стене. Это было произведение искусства – в самом прямом смысле. За него мама когда-то получила звание лауреата Всероссийского конкурса, и этим Женя до сих пор искренне гордилась. Тысячи мелких стежков тонким удивительно живым орнаментом выплетали настоящий гимн человеческому терпению и трудолюбию. Женя обожала валяться у мамы под рукой, когда она вышивала, и наблюдать, как под иголкой постепенно проявляются узоры. Этот процесс напоминал ей ее любимые переводилки, которыми она в творческом порыве обклеила кафель в ванной. Если учесть, что во времена Жениного детства всё не покупалось, а в основном «доставалось», то можно по достоинству оценить выдержку родителей, увидевших нежданные узоры, украсившие импортную плитку, за которую было изрядно переплачено. Узоры были по-мультяшному невинные и разномастные: Заяц и Волк из «Ну, погоди!», желтый бегемотик, который боялся прививок, и Крокодил Гена с Чебурашкой. Объединяло их одно - полное несоответствие стилю, выбранному родителями. Женя помнит их обалдевшие лица, когда она, сияя, предъявила им свое художество. Видимо, это сияние в ее глазах и гордость за содеянное и помогло им с честью выдержать этот ее первый творческий порыв.
Вообще-то, родительской выдержке можно только позавидовать, засмеялась Женя. Конечно, их держали строго, можно даже сказать, жёстко, но шкоды и проказы все-таки случались. И не всегда наказывались. Например, когда, бултыхаясь в ванной вдвоем с Риткой в момент ее хорошего настроения, они решили посоревноваться, кто громче крикнет. Женька орала так, что даже не услышала, как мама, тщетно колотившая в дверь, выломала щеколду. Или любимая папина рубашка, которую сестры дружно переделали в модную блузочку с вязаными рукавами и гордо продемонстрировали родителю. Процесс опознания своей вещи дался папе нелегко, но он с честью вынес это испытание. А уж про ежа Тимофея, которого подарил Жене добрый сосед в отсутствие родителей, и говорить нечего.
Ежик был маленький и безобидный. Он жалостливо поджимал се-ренькие иголочки и вызывал острое желание его защитить. Но это желание безвозвратно исчезло в первую же ночь. Потому что у маленького ежика были длинные когти, которые скребли по линолеуму, вызывая звук очень похожий на скрежет мятой газеты по стеклу. Еще он топал и очень
быстро прятался. По крайней мере, никто из семьи так и не смог его обнаружить. Так длилось долго. Вся осень прошла в погоне за ежом. Жили ожиданием зимы, потому что ежи зимой спят.
Спят лесные ежи. А домашний Тимка спать отказывался. Он гулял всю ночь напролет, гарцуя, как полк кавалеристов, а под утро забирался к отцу под бочок. Иногда пробуждение семьи совпадало с поворотом папы на бок…
Женя весело захихикала. Да уж, Тимка оставил незабываемые впе-чатления. Весной его отвезли в деревню, чему он очень удивился. Было немного обидно, когда он, радостно пофыркивая, укатился куда-то за пригорок. Все-таки так много было пережито вместе: и огромный холодильник, который энергично отодвигали всей семьей часа в три утра, пытаясь вытащить из-под него застрявшего ежа, и отодранный линолеум, под который ему было так удобно закапываться, и серые тапки, которые любил носить не только папа, но и еж, и представления с кусочком мороженой свининки, за которую Тимофей был готов не то что лезть по ноге, но и давать гладить животик… Все взгрустнули. А утром он сидел на крыльце и пил молоко из миски прямо под носом у обалдевшей от городского нахальства кошки. Потом он валялся на маминых ладонях, свесив кожаные лапки.
Такое доверие он оказывал только ей. И не только он. Сколько себя помнила Женя, мама всегда кого-то лечила: то она «поправляла» соседа-алкоголика, синеватого от похмелья, то несла баночку меда старой няньке, то принимались роды у приблудной кошки. Почему-то такие болезные всегда находили у нее помощь и поддержку, успешных же мама просто сторонилась. Женя задумалась: действительно, в мамином окружении не часто встречались люди, более успешные, чем она…
Домывай же быстрее, одернула она себя. И почему это в детстве зал мылся так быстро?!