Наверное, я не до конца еще осознала, зачем мне она. Зачем я прихожу в старый, запущенный дом, в самом дальнем захолустье старого города, по булыжной мостовой. Прохожу по гулким, темным коридорам, коими когда-то ходила прислуга, и, ступая в некогда блистательный холл, поднимаюсь по полуразрушенной лестнице, рискуя свернуть себе шею.
Но, я делаю это из раза в раз, и меня тянет сюда, будто здесь мой, когда-то потерянный мир, а она – малая частица его.
Она безумно красива, ровно на столько, насколько может быть красива ветхая старуха. Безумна и красива. Даже не знаю, чего в ней больше – красоты или безумия…. и дело не во внешней красоте, это все пустое, проходящее, ветерок. Но она реальна. Света изнутри нет уже давно, он погас, или его погасили… но что-то еще осталось. Возможно, желание любить, или кара за это. Тлеет где-то там, на самом дне, иногда еще поблескивая рубиновым… желание любить.. или кара за это. Оно же - желание, пусть будет так, не проходит никогда, как бы ты не топтал его, как бы не испытывал боль, как бы не защищался...
- Ты же знаешь, деточка, мужчины как дети, у каждого из них свой ад. И мы, зачастую, его хранители… – Говорит она, перебирая тонкими пальцами тщательно уложенные волосы бледно голубого цвета. Они удивительны, и пальцы, и волосы… тонкие и прозрачные, легкие как у младенца. Она сама как младенец, так же чиста и почти непорочна. Словно знает что-то, что знают только дети или старики, сделавшие благословенный круг и вернувшиеся к Великому Началу.
У нее никогда не горят лампы. Только свечи… много свечей… очень много… И зеркала… одно в другом.
Стеклянная химическая колба без маркировки подскакивала на раскаленной до красна сетке старинного примуса …
Почему колба? Странно… Ах, да! Кто-то из ее мужей, кажется, был химиком, она говорила… или аптекарем.
- Это должен быть обязательно «Зеленый порох», деточка. Только он! Я тебе скажу такую вещь! Нигде и никогда я отведывала такого чая, как в бытность мою женой китайского посла, прости, Господь, его душу. Помню, как-то раз пригласили нас в фанзу к одному торговцу мехами….
Еще полностью не заваренный чай походил цветом на абсент. «Зеленый порох» - «Зеленая фея»… я бы выпила сейчас. И именно абсента. Полжизни отдала бы, чтобы почувствовать сейчас легкую эйфорию и ни с чем несравнимый кайф от свободы мысли и ее затейливых форм, когда душа трепещет, а тело почти полностью отключено и есть только твои мысли. Ах, как же жаль, что записывать их тогда нет никакой возможности. Разве что, на диктофон… но это иное.
Чаинки легонько кружились за прозрачным стеклом колбы. Двигались по спирали, поднимались, чтобы затем вновь опуститься на дно, вечное движение жизни… Поднимались, распускались и неспешно падали на дно, окрашивая воду в темное. Темное закручиваясь в тонкий, невсамделишный смерч, а потом, уже почти наверху, расползалось бледнеющими узорами… как когда в воду капнешь чернилами.
- Так вот, деточка, мой третий муж был настоящей звездой, талантом, ему поклонялись… и к тому же он люто ненавидел кошек! Да-да, и такое бывает… чтобы ненавидеть…
Она почесывала за ушком толстого кота дымчатого окраса, своевольно забравшегося на столик обшарпанного комода, зеркальное трио которого уходило вглубь самого себя бесконечно-призрачной анфиладой. Презрительно щурился на свечной огонь и молчал, неблагодарный.
Такой толстый … Чем она его кормит? Я ни разу не видела, чтобы она кормила его… нигде нет кошачьей миски и лотка тоже нет. Впрочем, я видела однажды, как этот негодяй выходил из задней двери мясной лавки в квартале отсюда… вероятно, там и подъедается, а домой приходит за лаской и по старой памяти… а может быть это был и не он…
- … а я решила завести кота. Присмотрела себе котенка, договорилась… Звоню мужу, он как раз был на гастролях с театром в Нске…. А самой страшно, просто оторопь берет. Он был очень строг. И знаешь, деточка, он мне разрешил! Я была удивлена безмерно, да, Евлампий? – она засмеялась, легонько прикрыв ладошкой губы. – Как потом оказалось, он изменил мне накануне с новой белошвейкой их театра и мучился раскаяньем….
Евлампий муркнул и грузно перепрыгнул на пуфик. Сделал круг, потоптался по всклоченной обивке и свернулся в тугой клубок, не пряча янтарного взгляда.
- Он совсем не пахнет.
- Что ты, деточка! Я пригласила доктора, тут же, как только все обнаружилось.
Евлампий влажно покосился на хозяйку и замер отрешенно…
- Зачем же нам лишние хлопоты? Да, Евлампий?
- … а мой первый муж был фармацевтом, я, если помнишь, уже говорила тебе об этом…
- Да-да… я помню, конечно…
- Так вот, он готовил чудное зелье от бессонницы. Со всего города съезжались за ним болезные… чудное, чудное зелье, так говорили. И однажды… помню, в тот год зима выдалась лютой, а я тогда носила под сердцем Николашу… так вот, однажды я зашла по дороге от доктора в аптеку к мужу, сил не было, как мне хотелось пить. Он налил мне воды из этой самой склянки. – Она указала на опустевшую колбу. На дне ее гнездились почерневшие чаинки. – И я уснула… а когда проснулась, Николашы со мной уже не было. Он говорил тогда, что это было роковой случайностью, плакал вместе со мной… но я знаю, я всегда знала, что это ложь, он никогда не хотел Николашу…
Она тяжело оперлась о столик, колба качнулась и бросилась об пол… но не разбилась.
– Она никогда не бьется…
Вы не угадаете, когда она придет. Она – своенравная дева, ей чужды придуманные уловки человека, созданные для того, чтобы поймать ее в плен, покорить, связать и диктовать, когда и где ей начинаться. Зима.
- Мой второй муж был крупным торговцем мехами и по совместительству послом. Или на оборот… - Она взмахнула изящной кистью. – Я никогда не придавала большого значения его занятиям, мне было это не интересно. Я собирала. По всему миру, а мы с ним много тогда путешествовали, я собирала статуэтки жителей той страны, где нам приходилось бывать. У меня их было превеликое множество. Это все, что осталось. – Она потянулась тонким, сухим телом вверх и достала откуда-то редкую вещицу - статуэтку китайского болванчика.
- Мой муж был неплохим человеком… наверное… но у него была она страсть… нет, не деньги, не влияние… он играл. И однажды проиграл меня одному богатому торговцу…
- Еще чаю? – Спросила она, хотя могла и не спрашивать, я очень люблю чай… котов и все стеклянное…
Фарфоровый китайский болванчик мерно покачивал дурашливой головой, когда она поставила его на место, высоко на антресолях, перед этим достав из него щепотку «Зеленого пороха».
Еще немного… я не замерзну, точно-точно! Разве можно замерзнуть, когда внутри тебя эйфория от того, что она наконец-то явилась. Зима. Фонарь совсем тусклый, того гляди, не выдержит мороза и умрет, едва ли не последний пятачок света в старом городе. Ловлю языком снежинки и бегу, бегу по знакомым закоулкам, к ней. Теперь я знаю, зачем… теперь я знаю, чего хочу… и что ждет меня после, откуда все это…
Взлетаю по лестнице, все еще в эйфории, отворяю бесшумную дверь, и, дойдя до громадного почерневшего зеркала в треснувшей раме, произношу привычное:
- Ада!
И слышу привычное:
- Да, дорогая. Входи…
У каждого из нас свой ад...