Из кухонного окна моей квартиры видна помойка. Почти каждое утро я с тяжелым сердцем наблюдаю, как роются в ней полупьяные, с одутловатыми синюшными лицами мужчины и женщины. К вечеру у полуподвального магазина "24 часа", торгующего спиртным, собирается крикливая "тусовочка", почти всегда выясняющая какие-то свои взаимоотношения. Особенно жалки в ней женщины.
- Синюхи, - брезгливо припечатывает проходящий мимо пожилой человек.
Всякий раз, когда я вижу эти картины, мне на ум приходит мысль: возможно ли спасение для этих вконец опустившихся людей. И я не нахожу ответа на этот вопрос…
Но вот однажды стою я за столиком с книгами нашего издательства на православной выставке в манеже и чувствую вдруг на себе чей-то тяжелый взгляд. Поднимаю глаза и вижу перед собой высокого мужчину в потертом джинсовом костюме когда-то голубого цвета. По землистому лицу, по тяжелому запаху, идущему от одежды, можно безошибочно определить его социальную принадлежность. Однако "бомж" абсолютно трезв. Испытующе посмотрев на меня, он говорит:
- Вы не могли бы дать мне что-нибудь из ваших книг?
И, видимо, чтобы не возникло между нами каких-либо недоразумений, твердо, с ненавистью добавляет:
- Бесплатно.
Растерянно оглядываю наш прилавок с детскими книгами и литературой по церковно-славянскому языку. Ах, да! Я протягиваю "бомжу" книжечку "Десять Заповедей закона Божия" со словарем и объяснениями. Поясняю, что это такое.
"Бомж" благосклонно принимает подарок и снова просит:
- А еще что-нибудь вы можете дать?
Спрашиваю, как его зовут. Он удивляется:
- А зачем вам? Ну, Анатолий.
Отыскиваю житие святого Анатолия с молитвами к нему. Объясняю, что такое житие, какое отношение святой Анатолий имеет к стоящему передо мной Анатолию, почему русские люди любили читать жития святых. Одновременно набираю для него листки с житиями св. Николая Чудотворца, св. целителя Пантелеимона, св. блаженной Ксении Петербургской, конечно же, св. Вонифатия, что-то еще. Принимая все это от меня, Анатолий произносит:
- Странно, но я на вас совсем не обиделся.
Не придав значения непонятной мне фразе, выясняю, крещеный ли он, советую обязательно идти в храм, говорю об исповеди. Нерешительно посмотрев на меня (видимо, прикидывая, сказать - не сказать?), Анатолий все же говорит потеплевшим голосом:
- Был я в храме недавно. Тут недалеко. Хороший храм, красивый.
И, с сожалением махнув рукой, горько добавляет:
- Да, много я в своей жизни накуролесил…
Я долго смотрю вслед медленно удаляющемуся от меня большому и когда-то красивому человеку, и только теперь начинаю понимать, как трудно ему было разговаривать со мной, выслушивать мои, пусть и доброжелательные, советы, как тяжело дается ему каждый шаг на пути из "страны далече".
Какими неведомыми тропами пришел он на нашу православную выставку? Но вот ведь, пришел…
Помолитесь, люди добрые, о рабе Божием Анатолии!