Он не мог нас видеть в том, густом мраке, что царил в глубине дилижанса, но я совершенно отчётливо разглядел его лицо в свете фонаря и был поражён происшедшей с ним переменой. Куда-то девалось идиотское выражение, перестала трогать губы глупая улыбка, исчез туман из глаз, не скапливалась больше в уголках рта слюна. Взгляд – жёсткий и острый – напоминал мне сейчас взгляд хищника, губы были плотно сжаты, а желваки на скулах не обещали ничего хорошего.
Я изо всех сил стиснул руку спящего Холмса, в то же время отчаянно боясь, что он или вовсе не проснётся, или спросонок каким-нибудь неосторожным движением или звуком привлечёт к себе нежелательное внимание, но Холмс недаром всегда говорил, что предпочитает «сначала просыпаться, а потом вставать и ни в коем случае не наоборот», поэтому вскоре я уловил ответное пожатие и понял, что мой друг смотрит из-под пушистых ресниц на наших спутников, продолжая дышать ровно и размеренно, как спящий.
Раух, сидевший напротив, тоже насторожился, но тут я мог, по крайней мере, надеяться, что Бин не узнает его в лицо.
Между тем «дурачок» обратился к бородатому спутнику:
- И ты не знаешь, к кому она могла отправиться кроме Стаськи? - последнего слова я не понял, но расслышал, кажется, правильно.
Чернобородый ответил, но так сильно коверкая язык и так понижая голос, что я его едва понял:
- Вот если она доберётся до Колдуна, то тогда, уж точно, всем нам не поздоровится.
- Не поздоровится, если Холмс сядет нам на хвост, - сказал Бин. – А он может – кажется, эта сука что-то успела шепнуть ему. Во всяком случае, он подхватил манатки и своего пса Уотсона и отбыл из Ипсвича ещё прежде меня.
- Эй, мы здесь не одни, - остановил его, опасливо косясь в нашу сторону, цыган. – Потише бы...
Бин в ответ что-то недовольно фыркнул себе под нос, но замолчал.
Я почувствовал, что дрожу от напряжения. Если задуматься, нам троим едва ли стоило бояться одного – пусть даже двоих - соперников. Но отчего-то я чувствовал страх – страх до тошноты, и сердце перестукивало невпопад. Я каждую минуту боялся, что мы проедем мимо какого-нибудь фонаря, и он осветит наши лица, но пока что наш путь пролегал пустошью, и единственный фонарь освещал только дорогу впереди, да ещё, может, лицо возницы, да беспросветный дождь.
Холмс, по-видимому, испытывал те же чувства, что и я – его рука в моей стала скользкой от пота.
Мы въехали в Рэвин-гроув, и сами этого не заметили – вокруг не стало ни шумнее, ни светлее. Где-то лаяла собака – и только. Лишь колёса перестали шуршать и застучали – дорога сделалась мощёной. Ещё несколько минут – и экипаж остановился.
- Ну и дыра, - процедил Бин.
- Да, местечко тихое, - согласился его бородатый спутник.
Как раз в это время проснулся и заворочался ещё один пассажир – дородный джентльмен с клетчатым саквояжем и с массивной тростью, которую он, пыхтя, принялся доставать из-под сидения.
- Что, уже Рэвин-гроув? – недоверчиво спросил он, озираясь.
- Это станция Рэвин-гроув, - назидательным тоном поправил возница. – Здесь тихо. А чтобы попасть в сам Рэвин-гроув, надо пройти через посадки вон там, за насыпью. Здесь переезда нет, не то мы подъехали бы поближе. Но здесь всего сотня шагов, так что...
Мы выбрались из дилижанса под всё не прекращающийся дождь, и я увидел впереди густое переплетение ветвей, сквозь которое мерцали огоньки.
Холмс, как я заметил, постарался по возможности скрыть свою внешность – он втянул голову в плечи, сделавшись словно бы даже меньше ростом, поднял воротник до ушей, а шляпу наоборот нахлобучил до самых глаз, спрятав лицо в густой тени. Раух тоже сделался неузнаваем, едва укрыл под кепку приметную шевелюру. Надвинул пониже свой котелок и я.
Впрочем, ни Бин, ни его спутник не обратили на нас внимания – они торопливо скрылись в темноте, и только последний пассажир искал аудитории для своего возмущения:
- Чертовски неудобно, не правда ли? И тьма кромешная – ещё ноги тут переломаешь... Я уже бывал здесь, но летом, а летом, знаете ли, всё по-другому. Кстати, я – доктор Пиппер.
- Так вы, должно быть, на семинар приехали? – без интереса спросил Раух. – не знаете, где тут можно остановиться?
- Вам повезло встретить именно меня, господа, - обрадовался наш попутчик. – Здесь есть хорошая гостиница, но из-за семинара мест в ней не будет. К счастью, я знаю ещё один пансиончик – неподалёку и не слишком дорогой. Но вам тогда не нужно переходить железной дороги, и в рощу идти тоже не нужно. Вы пройдите вот так, вдоль насыпи, и примерно через четверть мили окажетесь перед крыльцом. Днём его было бы видно и отсюда. Спросите вдову Баро – она там хозяйка – и скажете, что дорогу вам подсказал доктор Пиппер.
- Кого-кого? – ошеломлённо переспросил Раух. – Баро? Что за странная фамилия!
- Они осёдлые цыгане, - было похоже, что Пиппер смутился. – Но это порядочные люди и порядочное место, уверяю вас. К тому же, лучшего вы всё равно не найдёте.
- Ничего ровным счётом не имею против цыган, - сказал Холмс. – надеюсь, доктор, вам самому не придётся переживать о ночлеге?
- О, нет, конечно. Мне забронирован номер в гостинице, - жизнерадостно успокоил нас Пиппер.
- В таком случае, позвольте пожелать вам счастливого воцарения в оном.
Мы расстались с доктором Пиппером, и я не удержал вздоха облегчения – необходимость молча сдерживаться уже душила меня.
- Холмс! Оказывается, Бин в своём уме!
- Я это с самого начала подозревал, Уотсон, - ответил он. – Забавно, если человек, с которым он приехал, сын этой самой хозяйки пансиона. Вы помните, что именем «Баро» была подписана та записка, которую я нашёл в кармане тужурки убитого? И если это так, наш ночлег может оказаться интереснее, чем предполагалось.
- Ну да, - согласился Раух. – Например, нам горло перережут – куда как интересно!
- С другой стороны, - продолжал Холмс, - кличка «Баро» среди цыган довольно распространённая. Означает «большой», ну а большой – не маленький, многим лестно.
- Не может быть, чтобы это было совпадение, - покачал головой Раух.
- Это совпадение, двух мнений быть не может, - возразил я. – Адрес пансиона нам дал человек, которого в сговоре с цыганами уж никак не заподозришь.
- Уотсон, как всегда, здравомыслящ и безапелляционен, - насмешливо сказал Холмс. – Но, в любом случае, если вы не настроены провести тут всю ночь до утра, лучше последовать совету.
Странное дело: Холмс как будто бы нарочно всё время задевал и подкусывал меня, словно задался целью подбрасывать хворост в тлеющий костёр моей обиды. Я не мог понять, зачем он это делает, и тягостное недоумение только раздувало угли.
А между тем он повернулся и зашагал быстрым шагом прямо по насыпи, ловко уклоняясь от веток деревьев, обступающих полотно. Мы с Раухом поспешили за ним, спотыкаясь в темноте. Моя нога снова разболелась не на шутку – я стал хромать и отстал. Раух ушёл вперёд, очевидно, опасаясь потерять из виду Холмса, и я уже не мог его догнать. У меня не было палки, на которую я мог бы опираться, камни насыпи подворачивались под ногами. Кончилось дело тем, что я, споткнувшись, скатился вниз, к кустам, исцарапавшись и ссадив ладонь.
Когда, опомнившись от падения, я перевернулся и сел, меня охватила какая-то расслабляющая тоска – не было охоты вставать и выбираться наверх, снова на насыпь. Как никогда, я ощущал себя никчёмным, ненужным. Казалось, останься я здесь навсегда – и никто не спохватится.
Спохватились. Быстрые шелестящие шаги, осыпь камней по насыпи, и встревоженный Холмс присел передо мной на корточки:
- Что с тобой? Ты упал? Ушибся?
- Споткнулся, - пробормотал я, радуясь, что в темноте ему не видно моих глаз.
- Извини меня, - он протянул руку, помогая мне подняться на ноги, и, задержав мою кисть в своей, слегка сжал мне пальцы. – Я забыл, что у тебя болит нога. Пойдём, обопрись на меня. Больно ступать?
Какой мягкой заботливостью звучал его голос! Я этого тона не слышал уже несколько месяцев. Но ступать было, действительно, больно.
- Я не поспевал за вами, - объяснил я, - поторопился и неловко ступил. Сам виноват. Появилось вдруг такое дикое ощущение... потерянности. Одиночества...Ерунда, конечно...
Едва ли я произнёс бы эти слова, будь мы на свету. Я и в темноте-то закашлялся.
- Ты очень устал, - сказал Холмс. – Это просто нервы. Держись за меня и смотри, пожалуйста, под ноги.
- Никакого толку смотреть – я всё равно ничего не вижу в темноте.
- Не видишь? – удивился Холмс.
- А разве ты видишь? – в свою очередь удивился я.
- Конечно. Ночь светлая, огни... Ты... чему смеёшься?
- Холмс, тьма кромешная, - улыбаясь, сказал я. - Это твоё кошачье зрение возвращается к тебе. Ты выздоравливаешь.
Но он покачал головой:
- Едва ли это так, доктор. Меня знобит, и головная боль теперь совсем не проходит. Да и глаза страшно болят. И если ты был прав, мне, вероятно, уже недолго осталось.
Он произнёс всё это совершенно спокойно, словно просто констатируя факт. Ни жалобы, ни отчаянья – разве что лёгкое сожаление в голосе.
- Эй, где вы? – окликнул из темноты Раух. – Что так замешкались?
- Сейчас, - отозвался Холмс, и вот теперь в его голосе прозвучало раздражение. На Рауха.
Мы выбрались на насыпь и увидели его, машущего рукой вперёд:
- Вон он. Тот дом, видите? И там не спят – в окне свет.
Действительно, перед нами, шагах в двухстах виднелся аккуратный домик с мансардой, опутанный сухими ветками, которые летом, видимо, имели привычку становиться плющом и диким виноградом. К крыльцу вела насыпанная песком мокрая дорожка, из подступавшего к ней сарая пахло лошадьми.
- Я постучу, - сказал Раух с некоторым сомнением в голосе.
Однако, он не успел подняться на крыльцо, как из сарая, который мы к тому моменту успели миновать, внезапно с грохотом копыт и хлопком отлетевшей до стены двери вырвалось нечто, показавшееся мне сорвавшимся с цепи дьяволом. Я услышал, как вскрикнул Холмс, а в следующий миг слепящая боль обожгла мне лицо, и я полетел с ног.
- Верюкт! – услышал я крик Рауха. - Эр верюкт!!!
Всадник скрылся в темноте так быстро, что я не успел рассмотреть даже его силуэт. Лицо моё саднило и жгло, но больше со мной ничего дурного как будто бы не случилось, а вот Холмс лежал ничком на дорожке в двух шагах от меня, без движения.
- Что это было? Я ничего не понял! – испуганно спросил я Рауха, когда мы оба, бросившись к Холмсу и склонившись над ним, чуть не стукнулись в спешке лбами.
Раух разразился длинной и очень эмоциональной тирадой, пока я не остановил его:
- Вы говорите по-немецки. Я не понимаю.
- О, просиль простить. Я есть убит... сбитый с толк от этот... - сообразив, что стало ненамного лучше, он сжал виски пальцами и потряс головой, приходя в себя, после чего заговорил, хоть и с акцентом, но, по-крайней мере, правильно. – Человек был верхом. Как бешеный дьявол. Вас он ударил хлыстом, а на Холмса конь налетел грудью и отбросил его себе под копыта. Не знаю, как он не растоптал его – мне показалось, что один удар копытом всё-таки был. Он хоть дышит?
- Дышит, да. Но он без сознания. Крови я не вижу. Для остального тут слишком темно... Холмс! Ради бога, Холмс! Что с тобой? Очнись! – я ощупывал его, опасаясь услышать хруст костей или погрузить пальцы в мягкое месиво раздавленных тканей. Но едва я коснулся головы, он застонал, а, когда очнулся, стон перешёл в вой:
- Глаза! Боже, глаза-а! Больно-о-о!!!
- Что? Что такое? –перепугался Раух.
А Холмс вдруг замолчал, совершенно неожиданно резко оттолкнулся от земли и сел, и из носа, из глаз, изо рта у него хлынула густая зловонная масса, пенясь и заливая его щёки и подбородок.
- Да что же это такое! – в ужасе вскричал и я тоже – мне не хватало фантазии сообразить, что произошло и как такое могло приключиться от удара копытом, разве что мозг вдруг вскипел и, словно молоко из кастрюли, хлынул из черепа прочь через все отверстия.
Я не слышал, как в доме отворилась дверь, и молодая женщина, привлечённая нашими шумом и вознёй, опасливо сошла с крыльца и приблизилась.
- Джентльменам нужна помощь? – осторожно спросила она.
Если бы я не был так перепуган, я рассмеялся бы вопиющей несуразности её вкрадчивого тона. Нужна ли нам помощь? Ещё как! Холмс давился и кашлял, Раух, кажется, снова забыл английский язык, а я от растерянности никак не мог расстегнуть свой саквояж.
- Перенесите вашего товарища в дом, - сказала женщина. – Там вы сможете оказать ему помощь. У меня найдётся горячая вода и всё, что нужно для перевязки. Этот мерзавец, что ускакал сейчас отсюда, его ранил?
- Но ведь он не ранен, - с недоумением проговорил я. – Он...
- О-у! – вскричал вдруг Раух. – Я понял! Он не ранен, он – очень терпеливый человек, а это – гнойный фронтоэтмоидит с прорывом в носовые ходы и глазницы. А мы с вами, коллега Уотсон, ослы! Наклоните голову вперёд, Холмс – не стоит глотать эту дрянь, - и Раух сам властно нагнул голову дезориентированного и почти потерявшего сознание Холмса вперёд – так, чтобы гной и кровь не затекали ему в горло.
Я похолодел. Гнойный процесс в таком месте и такой обширности – верное заражение крови. То, что нарыв прорвался, могло означать гнойное расплавление тонкой костной перегородки, и всё, что угодно: менингит, энцефалит. Шанс на благоприятный исход был минимален.
- Боже мой, - только и пробормотал я.
- Пойдёмте, - твёрдо сказала женщина. – Пойдёмте в дом.
Она прошла те несколько шагов, что отделяли её от крыльца, и остановилась, придерживая дверь.