В жизни приходится сталкиваться с самыми разными людьми. Бывает, что сущность человека не видится сразу, и только после многих лет, а то и десятилетий, в должной степени оцениваешь того или иного старого товарища.
С героем настоящего повествования я познакомился в конце семидесятых годов двадцатого годов столетия во время совместной работы в технологическом институте – провинциальном вузе. Другого человека, ему подобного , мне не встречалось - надеюсь, что нижеследующий рассказ о нем будет любопытным.
Дмитрич – он же Борис Дмитриевич Борискин занимал должность учебного мастера и отвечал за проведение лабораторных работ в литейной мастерской. Это был мужчина за сорок, среднего роста, чуть сутуловатый, всегда небрежно одетый. Его фигура смотрелась крепкой и мускулистой. При этом: сильные руки непропорционально опускались ниже обычного; на голове кучерявились изрядно поредевшие неопрятные русые волосы; во рту недоставало значительное количество зубов; переносица чрезмерно заглублялась, так что густые брови отчетливо нависали над нею сегментарным полукругом; кончик носа был широким, чуть не картошкой; лоб - бугристым и покатым; светло-синие глаза смотрели умно, твердо и пристально . Неандерталец, да и только!
И все поведение его резко отличалось от привычного. Вот уж кто во истину жил сам по себе : «ни для кого, ни для чего». Чувства общественной идеи ,похоже, никогда не посещали его голову – только собственные интересы. Конечно, каждому своя рубашка ближе к телу, но, все же, дух соборности достаточно густо витает над людской массой - редко кто может обособиться. А Дмитрич смог.
Когда-то, в период становления кафедры, он занимал должность заведующего лабораториями и в значительной степени распоряжался материальными ценностями . Те несколько лет, которые были проведены им в указанной ипостаси , стоили институту столь значительно ущерба, что слухи об этом ходили в стенах образовательного учреждения еще лет двадцать .
Хотя, тогда все, как могли, «приворовывали» общенародное достояние . При СССР - дело обычное – поголовное и повсеместное. Ну, а на подобной должности – сам бог велел.
Дмитрич не забывал щедро одаривал кафедральным добром не только себя, но и своих многочисленных знакомых - никогда не залеживались у него всяческие дефицитные (по советским меркам) материалы: листовой алюминий, стальной уголок, самые разнообразные приборы, электрические лампочки… А что было не раздавать - добро, как только завозили, тут же и списывали, придумывая для этого самые немыслимые поводы. Вузовская комиссия подписывала акты, якобы использованных материалов, не глядя. За быстротой же списания пристально следил главный бухгалтер, не желавший иметь на балансе вуза лишние позиции. Ну, потом и таскали без всякой опаски несуществующие по документам «ценности», увы. Но Дмитрич, однако, негласную планку дозволенности преодолел весьма значительно, вот и сняли голубчика и определили в простого учебного мастера.
Сам же он считал , что его понизили совершенно безосновательно и не скрывал своей обиды, будучи твердо убежденным в собственной правоте. Как уже упоминалось, другой у него был взгляд на социальные отношения. Например, когда наш герой просил что-нибудь у нового завлаба для себя лично, он всегда откровенно произносил: « Это я для себя прошу». При этом в его словах звучала неподдельная искренность в достаточной основательности подобных притязаний! Мало того, он открыто возмущался, если материалы, на которые он рассчитывал, выделяли не ему, а какому-нибудь аспиранту для изготовления научно-исследовательской установки . Учебный мастак откровенно негодовал: пусть, мол, сам ищет - это он для своей науки старается. В словах прозорливого Дмитрича подразумевалось то обстоятельство, что через несколько лет аспирант должен был получить ученую степень со всеми, весьма весомыми, преференциями того времени.
По аналогичной причине и для выполнения своих служебных обязанностей Борискин никогда ничего не просил. Можно сказать, саботировал на этом – никакой личной инициативы – только если начальство конкретно укажет и выделить все необходимое. Тогда, под силой обстоятельств, Борис Дмитриевич вынужден был приниматься за дело, вернее усиленно делать видимость. Разложит он , бывало, на самом проходе ( чтобы все видели) инструмент, провода, детали того или иного устройства и все… И полеживает это все неделю, другую… На претензии руководства всегда отвечал одно и то же: « Надо подумать – пока не получается». Или предъявлял встречные притязания : мол, не хватает того или иного… Да, Дмитрич понимал, что начальство в значительной степени зависит от подчиненных и без всякого стеснения играл на этом. Главное было не хамить – соглашаться, обещать, а там и наплевать, как говорится. Уволить нерадивого работника можно было только за откровенные нарушения: прогулы, беспробудное пьянство … В том и другом Борис Дмитриевич замечался неоднократно, но умудрялся следить за собственным поведением таким образом, чтобы количественное недовольство руководства не перерастало в качество.
После «изгнания» из завлабов наш герой нашел себе новый источник доходов: периодически он брал в собственность земельный участок в каком-нибудь садоводческом товариществе, строил домик, сажал культурные деревья и кустарники… , а потом продавал это с выгодой. Ну, а что? Неплохой вариант заработка. И , между прочим, подходит для любых социальных условий. Ну, а тогда тем более - материалы были фактически бесплатными - старые дружки выручали, кой чего и с кафедры перепадало.
Так получилось, что мы с Дмитричем защитили дипломы в один год, хотя он был значительно старше. Тогда ему стукнуло уже сорок два. В общей сложности он учился в институте двадцать пять лет, меняя формы обучения, беря академические отпуска … Наконец, без всякого преувеличения, вечный студент Борискин подготовил дипломный проект к защите. Сделал он это примерно месяца за полтора до заседания дипломной комиссии и сразу же развесил свое творение прямо на стенах лаборатории , где постоянно чередующиеся студенческие группы выполняли работы , связанные с изготовлением литейных форм, с плавкой и заливкой в них различных черных и цветных металлов . В указанной лаборатории с утра до вечера стояла пыль, витал дым , летели огненные искры … Совершенно незащищенные листы белого ватмана за время такого висение изрядно поблекли . Конечно, этот поступок Дмитрича вызвал большое изумление. Студенты обычно берегут свой диплом, тщательно его укрывают, переносят в тубусах … А Борискин?! Слава Богу, что его листы, ради хохмы, не разрисовали какими-нибудь незамысловатыми сюжетами и словами … Вполне могли бы. Тем не менее, все обошлось. Дмитрич явился на защиту практически в рабочей одежде, только халат снял. Получил мастак оценку отлично, но к событию отнесся буднично.
При случае, Дмитрич не отказывался и от так называемых шабашек, когда группа товарищей, обычно сослуживцев, нанималась в каком-нибудь колхозе что-нибудь построить . Как-то довелось и мне таким образом поработать вместе с Борискиным.
Тогда мы договорились отремонтировать совсем сгнившую крышу колхозного коровника. Нас было трое. Предстояло жить в деревне примерно месяц. Заехали в пустой деревенский дом, используемый сельчанами для приюта шабашников. По традиции взяли пару бутылок водки, чтобы устроить ужин на новом месте. До вечера оставалось еще несколько часов, двое из нас отправились в контору за получением необходимых материалов и прочего. Дмитрич же остался на хозяйстве и обещал отварить картошку. Когда мы вернулись на столе стояла кастрюля с готовой едой и упомянутые бутылки с водкой , одна из которых , к нашему удивлению, была на две трети пустой. Ничуть не смущаясь , Борискин пояснил , что свое он уже отпил. После этого наш товарищ преспокойно завалился спать, категорически отказавшись от совместной трапезы по случаю новоселья.
Работали мы нормально. Дмитрич не отлынивал – по другому и быть не могло – «сачковать » по понятным причинам было нельзя. Вернее можно, но только один день… Естественно, что мы трудились, по возможности , максимально раздетыми , иногда и в одних плавках – хотелось успеть еще и позагорать – лето в средней полосе России короткое. Обнаженная фигура Дмитрича восхищала. Просто атлет ! На его теле не присутствовало ни малейшей жировой прослойки, а мышцы были упруги и очень развиты, словно специально надутые. Как он поддерживал такую спортивную форму в сорок пять лет, осталось загадкой. За весь месяц мы ни разу не видели, чтобы он делал гимнастику или пробежки. Напротив, каждое утро он выпивал «стакашок» - другой дешевого портвейна , закуривал сигарету… Курил же он практически постоянно, часто прикуривая новую цигарку от старого окурка. Вечер же наш герой заканчивал опять спиртосодержащими возлияниями. Но при этом его рельефные мышцы обладали реальной силой и выносливостью. Там где мы брались за углы мешка с цементом двумя руками, Борискин использовал одну . Без видимой усталости он нес мешок на любой расстояние, пока кто-нибудь из нас не просил сделать небольшую передышку. Как-то раз , ради забавы, мы подтягивались на перекладине, в качестве которой использовался лом просунутый между деревьями. Дмитрич сидел в теньке, по обыкновению покуривая . Когда мы закончили, он подошел к самодеятельному турнику, сунул сигарету в уголок рта, подпрыгнул и , повиснув на перекладине, стал периодически подтягивать к ней свой подбородок. Все это делалось спокойно , легко и красиво. Он подтянулся пятнадцать раз, опередив наш рекорд . Затем, пробурчав сквозь зубы : « А…, надоело» , спрыгнул вниз, затянулся сигаретой и опять сел на свое прежнее место. Да, «умыл» он нас, тоже весьма крепких ребятишек и к тому же младше его на пятнадцать лет.
По студенческой привычке я привез с собой гитару. Вечерами мы не отказывали себе в удовольствии и пели песни, как сейчас принято говорить, «бардовского» репертуара. Дмитрич не принимал в этом участие. Во всем, что не касалось работы, он вел себя привычно – обособленно. Но один раз , сразу после принятия в одиночестве бутылочки красноватой «бормотухи» , он к нам присоединился и предложил спеть , как сам же пояснил, его любимый романс : «Гори, гори, моя звезда». Мы слышали , конечно, но никогда сами не исполняли это классическое произведение. Тогда Дмитрич запел сам. Это произвело просто ошеломляющее впечатление. Он пел негромко, красиво выводя достаточно сложную мелодию. Слова песни проникновенно лились и лились в летний золотисто - оранжевый вечер… Впечатление усиливалось от вида ясно блестевшей на западе Венеры. Мы были потрясены. Большой талант присутствовал у человека. Позже Борискин рассказал, что в отрочестве учился в музыкальной школе, но не прошел курс обучении до конца… Больше он никогда не пел, как ни уговаривали.
Наша работа подошла к концу . Оставалось закрыть наряды и получить деньги. Вдвоем с приятелем мы пошли в сельсовет и положительно решили все вопросы. При выходе, прямо на крыльце указанного учреждения, совершенно неожиданно к нам стал приставать подвыпивший местный парниша, лет двадцати пяти. Водится в глубинных селениях такой тип крестьянина, для которого драка является обязательным - фактически ритуальным действом, которым он должен завершить принятие на грудь пары стаканОв самогонки. А иначе для подобных людишек и праздник не в праздник. Деревенский балбес откровенно провоцировал: легко подталкивал и глумливо произносил : « Ну, чего ты?» Естественно , что доставить ему удовольствие никак не входило в наши планы. Мы попытались , было, обойти озорника стороной. Но злорадно ухмыляющийся детина перешел к более активным действиям. Он вяло обхватил мою шею руками и , на по полном серьезе!, попытался провести удушающий прием. Мне удалось достаточно легко от него освободиться и последующим толчком в грудь усадить молодца на землю - матушку, после чего мы по-быстрому ретировались.
В избе нас встретил Борискин. Узнав причину нашей нервозности , он прежде всего произнес: « Как же ты позволил ему себя за шею схватить?». В ответ я махнул рукой. Мол: ладно тебе – не говори ерунды. Чувство тревоги нас не покидало – подобные инциденты не остаются в сельской глубинке без последствий. Только Валерий Дмитриевич казался абсолютно спокойным и, слушая наши опасения, только слегка ухмылялся .
Поздним вечером около дома послышались громкие возгласы, которые, по понятной причине, не стали для нас сюрпризом. В дверь избы грубо постучали. После череды взаимных препирательств и угрозы поджечь дом мы вышли во двор. Наружный фонарь достаточно ярко освещал территорию. К нам пожаловали пятеро местных парней, подвыпивших и изрядно агрессивных. Тот самый дурило, с которым мы имели дело днем, задавал тон . Он был еще более пьян . Желание подраться буквально распирала паренька изнутри, что зримо ( даже при искусственном освещении) проявлялось на его морде, на которой , что называется, цвели густые багровые пятна ярости. До драки оставалось немного. Стоявший позади Дмитрич, вдруг, вышел вперед . Чуть растягивая слова от некоторого волнения, он , было , начал по-отечески увещевать молодчиков. Но тем самым только спровоцировал и ускорил развязку. Знакомый балбес, не внимая человеческому обращению, по своему обыкновению, попытался тут же заграбастать шею Борискина. Но не тут-то было: руки бузотера в пьяном порыве обхватили только воздух. Дмитрич же успел ловко сделать шаг в сторону , подсеть и обхватить наглеца за бедра. Затем он высоко поднял пьяного увальня, перевернул вниз головой и бросил на землю, а сам без промедления схватил киянку ( большой деревянный молоток, который использовался нами при жестяных кровельных работах) и сделал несколько шагов поближе к остальным молодчикам . Из его уст вырвался набор крепких матерных выражений, имевших вполне определенный смысл : «Кто следующий?!» . Все произошедшее быстро отрезвило деревенских. Ну, кому же хочется получить по башке , пусть деревянным, но, все же, молотком, имевшим, к тому же, устрашающе большие размеры. Да, и желание подставлять свои головы за озорство откровенного идиота у остальных ребятишек явно поубавилось. Они подобрали своего товарища, оказавшегося в полной прострации, и удались, чуть не извиняясь.
На следующее утро мы уехали. В дальнейшем выяснилось, что по молодости Дмитрич активно занимался борьбой самбо и был одним из первых организаторов в нашем городе , так называемого, оперативного отряда, состоящего из комсомольцев, пожелавших на добровольной основе оказывать содействие славной советской милиции. Наш герой какое-то время поучаствовал в перевоспитании хулиганствующей шпаны, а затем, в свойственном ему манере, довольно быстро отошел от «оперативных» дел. Но полученные навыки не потерял и спустя многие годы.
Еще несколько летних рабочих сезонов сводили меня и Дмитрича в тесной компании. Все проходило примерно так же, как то было описано выше. Хотя, вспоминается еще один случай, выбивающийся из обычного ряда.
Как-то Борискин позволил себе прогулять целый рабочий день. Перед этим, накануне, он был командирован нашей бригадой в город, чтобы привести сварочные электроды, которые в деревне оказались в дефиците. Но вместо следующего утра он появился только к вечеру, причем изрядно пьяненький. На наши расспросы Борискин ничего объяснять не стал, а только извинился за опоздание. Спустя несколько лет причину того инцидента поведала нам близкая подруга жены Дмитрича.
В тот раз приехавший поздним летним вечером в город Борискин застал в своем доме мужика в наспех натянутой и от того перекошенной одежде.. Жена его - Руфа тоже имела соответствующий «видок» . На столе красовались остатки былого ужина на двоих. Пустая бутылка из под водки «Столичная» сиротливо ютилась на подоконнике. Дмитрич молча сел за стол. Стоявшую несколько минут тишину, нарушил мужик. Из его уст скороговоркой полились слова, типа: « Понимаешь, я и знать не знал …». Хозяин слушал недолго. Он оборвал гостя и спокойно, но твердо, изложил свой выход из создавшейся пикантной ситуации.
«Мужиик, - произнес Борискин, - даю время до двух часов ночи. Если к обозначенному сроку не принесешь две бутылки водки, то приду к тебе сам и переломаю твои ноги». Гость тут же исчез. Дмитрич принял душ, и стал ждать, покуривая на балконе. С Руфой, по понятной причине, он не разговаривал, игнорируя само ее присутствие. Когда стрелки часов перевалили за половину третьего, Борискин обратился к жене с вопросом: «Где он живет?». Бедная Руфа попыталась смягчить муженька… Но Дмитрич был непреклонен и требовал ответа. Обстановка накалилась. Но нашему герою не пришлось долго мучить бедную женщину – раздался звонок. На пороге стоял ожидаемый гость, с его лица каплями стекал пот, в каждой руке он сжимал по бутылке самогонки. Да, в советское время достать водку ночью в провинциальном городке оказалось для него неразрешимой задачей, но мужичок не растерялся, справедливо полагая, что лучше самогонка, чем ничего.
Великодушный Борискин пригласил своего визави составить компанию. От этого предложения гость оказаться не посмел и до пяти часов утра молча пил с Дмитричем самогон, а потом попросил позволения уйти, сославшись, что нужно на работу.
Вот такой был человек Валерий Дмитриевич Борискин. Умер он в пятьдесят лет , месяца через три после скромного празднования в узком кругу своего юбилея. Полный паралич застиг беднягу под утро. Вставшая Руфа вызвала скорую. Дмитрич лежал без сознании до вечера. Напоследок он широко открыл глаза, по его щеке побежала крупная слеза, и все.
Были роскошные поминки , заплаканная Руфа… Многочисленные тосты… Когда поминающие уже изрядно запьянели, дошло до предложения назвать лабораторию, в которой трудился Борискин, его именем. Все дружно подхватили . Секретарь кафедральной партийной ячейки – маленький мужичонка с осоловевшими глазами произнес с пафосом , что партком института возражать не будет. В последующем об этом , конечно, и не вспомнили.
Да, и вообще, о Дмитриче быстро забыли. Естественно - в стенах вуза учебный мастер слишком малая величина. Да и сам отошедший в мир иной Борискин, живя сам по себе, не оставил особой памяти. Но , лично мне он очень запомнился. Что-то было в нем такое - особенное, выходящее из привычного. Жалко, что этот человек прожил жизнь «в холостую» . Даже детей «не настрогал». Пустоцвет , однако.