Толпа

       В том, что сибирская тайга изобилует кедровыми орешками, я убедился на первом же уроке. Прямо передо мной сидел долговязый парень, ноги его не помещались за школьным столом, высовываясь острым углом треугольника, напоминая о скучном уроке геометрии.
       Парень небрежно швырнул через плечо сырую шелуху этих орешков, словно позади него находилась урна для мусора, а не такой же стол, за которым сидел новенький. Шелуха живописно разлетелась по столу, прилипнув к чистому листу тетради, и пока я раздумывал над тем, как мне стоит поступить, последовала новая порция.
       Класс, затаив дыхание, слушал самозабвенное доказательство теоремы потрясенной редким вниманием учительницы - Марии Сергеевны - дамы преклонного возраста. Однако причина столь пристального внимания была иная. Класс на самом деле наблюдал за мной, стараясь угадать реакцию на попытку долговязого познакомить меня с географией, что совершенно ничего общего не имело ни с темой урока, ни даже с предметом.
       На ринге было бы, конечно, труднее провести такой великолепный хук. Ноги долговязого медленной выпрямились. Я вытер о него облепленную шелухой тетрадь.
       Мария Сергеевна осеклась. У нее задрожали губы.
       - Извините, - сказал я. И сам вышел из класса.
       Мне показалось, что в глазах девчонок восхищения было больше, чем сострадания. Сильная же половина к происшествию отнеслась спокойно, даже равнодушно. Следующий урок мне пришлось провести в кабинете директора. А весь последний урок долговязый бурлил, как электрочайник с испорченным реле.
       После звонка он первым выскочил из класса. Остальные домой не спешили, видимо, полагая, что я заслужил право покинуть класс вторым. Тогда-то ко мне впервые и подошел Виктор, как он себя назвал, протягивая руку и делая ударение на последнем слоге на французский манер. Церемонии удивляли. Нравы в школе царили скорее уж техасские, если не брать во внимание Робеспьера и иже с ним.
       Как теперь понимаю, в этой школе не учились. В ней тусовались по необходимости. Кто зачем. Одни делали вид, что преподают. Другие - что учатся. Хотя бывали, конечно, исключения из правил. Где их не бывает? Среди учителей попадались толковые. К ним еще интересно было ходит на уроки. Такие, например, как наша классная, которая сама недалеко ушла от своего школьного возраста и еще не забыла проблемы, волнующие нас. Она пыталась наставить нас на путь истинный, устраиваю праздники и встречи, могла потолковать по душам. Но даже для нее не могли открыться недоступные и темные уголки истинного положения дел в школе. Уже не говорю об остальных.
       Дурь и колеса в школе продавались почти свободно. Те, кто этим занимался, в школьной среде если и не имели большого авторитета, имели гробовые крыши. Связываться с ними было опасно. Жаль, что все это стало мне понятно немного позже.
       Виктор объяснил мне, в какую сторону следует свернуть, выйдя из школы. Нисколько, похоже, не сомневаясь, что вниму совету. Я заартачился.
       - Ничего тазики, - сказал он, глядя на мои кроссовки, - снимай!
       Я показал ему кукиш. Это лишило его не только красноречия, но и дара речи вообще. Говорить он больше уже не мог. Видно было, что осерчал ужасно. Резкий его удар пришелся аккурат в бетонную стену, о которую я оперся спиной. Стена была совсем не такой гладкой, как это выглядело со стороны, и достаточно твердой, в общем, достойной того, чтобы мнение о ней старейшина начал выражать вслух. Десяток рук и ног замолотили воздух вокруг меня, замахали, как вертолетные лопасти, все быстрее и быстрее...
       Когда я поднялся, кроссовок на ногах уже не было, зато около меня аккуратно стояли старинные стоптанные башмаки, которые вполне подошли бы папе Карло. Легкий намек на страдающую благородством великолепную пятерку поднять было тяжело. Я только подумал о том, что уютный гарнизон, где мне все время было скучно, в сравнении с городом, куда занесла нелегкая, - заповедник для взращивания счастливого жизнерадостного потомства.
      
      
       Моя маман, элегантная и неотразимая, на самом деле такая и есть. Эти ее качества, может быть, и не бросаются в глаза всем подряд, однако своевременно были замечены отцом. Когда он был почти одного со мной возраста. И чувство самоотверженности ей явно присуще. Ну кто еще посвятит свою жизнь прозябанию в гарнизонах с офицером, предпочитающим комфорту собственные честь и достоинство? Ну и, конечно, маман как гарнизонный обитатель знает толк в макияже.
       Наутро я явился в класс, благоухая французской косметикой, почти без следов на лице, и только стоптанные корки портили впечатление, произведенное мной. Класс онемел. Долговязый попытался встать, но запутался в собственных ногах. Вероятно, перед моим появлением он пышно расписывал рыцарский турнир накануне. И я сводил на нет все его героические усилия. А мне было горько. Мне хотелось триумфа. Хотелось повергнуть и пощадить. Не знал только кого.
       Поэтому на первой же перемене я вычислил подходящие мне кроссовки, подошел преспокойно на виду у всех к их счастливому обладателя, мирно жующему жвачку в уголке, и предложил поменяться обувью на время.
       Мне очень хотелось посмотреть, как же будет чувствовать себя этот жвачный, оказавшийся в моем положении, не взбрыкнет ли, часом. Жвачные инстинкты ему отказали. Но кроссовки он снял безропотно.
       Как только я переобулся, ко мне вторично подошел Виктор и дружески ткнул в бок кулаком, явно давая ощутить набитые костяшки. Мне совсем не улыбалось бесконечно увеличивать число врагов, поэтому я сделал вид, что тычок его вежлив, хотя это и стоило определенных усилий, учитывая вчерашнее боевое крещение.
       - Те прокололся, Реш, - сказал Виктор, назвав меня почему-то Решем, а не Игорем. - У малька мама в ментовке работает, так что тазики верни.
       - А ходить в чем? - поинтересовался я.
       - Ладно, должен будешь, - Виктор увлек меня за собой к долговязому. - Даю за него подписку, понял? И если завтра ботусы не будут украшать его ноги, сам знаешь...
       Долговязый не ответил ничего, но, видимо, знал нечто. Потому что на следующий день кроссовки мне принес. Больше того, оставил мне на память стоптанные башмаки. Очевидно, у него случился очередной приступ благородства.
       В свою очередь я вернул кроссовки жвачному, дал ему пять, попросил не сердиться. Его авторитет среди мелких рос по мере того, как удлинялись развязываемы мной шнурки.
      
      
       В классе я обулся, оглядел себя и пустил в ход крылатую дядину фразу:
       - У меня только один недостаток. Я чертовски красив!
       Все захохотали. То ли фраза такая убойная, то ли все действительно подумали, что это имеет место, не знаю. Но я, будто айсберг, откололся от материнского шельфа и пустился в плавание, растворяясь в теплых южных водах. Буквально за пару дней жизнь моя изменилась сказочным образом. Девчонки так и лезли на глаза. Да что толку? Была, правда, одна особенная... Непонятная. И очень уж красивая. Очень. А Виктор снисходительно посмеивался.
       Мне еще только предстояло окунуться в будущую жизнь. И весь этот внешний блеск действительно оказался вершиной айсберга, а сам он мрачно погружен в темноту и холод, и вся его подводная часть была от меня пока скрыта тогда. Мне только предстояло ее узнать.
      
       Отец пропадал на службе. Дежурства, тревоги, учения. Маман интеллигентно ожидала, изредка снисходя до нравоучений в мой адрес, но с ней можно было мурлыкнуть по-свойски, и она расцветала, прощая все. К тому же родители мои постоянно были заняты. Отец - службой, маман - добыванием средств. Так как-то получилось, что когда офицерское довольствие стало "недовольствием", маман быстро надоело собирать грибы и клюкву вокруг гарнизона. А вот рыночные отношения оказались для нее более понятны, чем для большинства ее подруг. Она и раньше обшивала многих своих знакомых, а тут поставила дело на широкую ногу, открыла собственное производство, где работали ее же подруги. Отчасти из-за этого, как я понимаю, мы и покинули гарнизон. Маман, а вместе с нею и мы с отцом, стали постепенно белыми воронами. Нам некогда было собираться в компании, где за дешевой выпивкой и скудной закуской принято было поносить всех и вся. Отец матерью гордился, как я понимаю. Защищал, как мог. Было от кого. И за что тоже было. Мне рановато, конечно, разбираться в отношениях взрослых, но так, кое-что становится понятно. И как грамотно мама выбрала место для переезда! Я, на что уж маленький, и то сразу почувствовал запах сибирской нефти. Шевелится тут все в отличии от гарнизона.
      
      
       Жизнь катится. Последний класс. Впереди Новый год, экзамены, но так далеко еще. Да и не до учебы стало как-то. На первый план вышли новые друзья и знакомства. Мало-помалу Виктор вводил меня в новую жизнь. Рисовал заманчивые перспективы.
       Оказывается, я стал членом толпы, именуемой "октябрятами". Жизнь в городе вне толпы никуда не годится. Любой, кто входит в подобное братство, запросто может обидеть кого захочет, и редко обиженный предпринимает что-то в ответ. В основном, стараются с нами не связываться, если никого нет за спиной.
       Мы тоже не лыком шиты, на рожон не прем, но и себя не даем в обиду. Получается, что город - этот монстр урбанизации, в целом принадлежит сам каким-то монстрам, а те, в свою очередь, еще каким-то. И все они пытаются как-то прижиться уже друг с другом, и сколько этих монстров в городе, черт его знает. Толпы ошиваются по подъездам, распевая песни под гитары, будоража жителей, иногда, если случается возможность, зависают у кого-нибудь на квартире. Что-то делят с другими толпами, изредка дерутся, но в основном просто разбираются на стрелках.
       У каждой толпы свое излюбленное место обитания, своя территория, где чужие редко появляются. Представители разных толп почти все знают друг друга в лицо, а вожаки-то, конечно, наперечет, на слуху. Кроме того, толпы делятся по возрасту и рангу. В отношениях между ними существуют правила, знать которые следует на зубок, не то что школьные предметы. Нарушение правил грозит не двойкой в журнале, а проблемами куда серьезнее. Да еще занятия в спортзалах. А как же! Гордость любой толпы - победители и призеры соревнования по любым видам единоборств. Знание, куда и как ударить, ценилось во все времена, а уж теперь и здесь - тем более. Теперь, когда соперники на ринге редко расстаются на нем друзьями, оставаясь соперниками по жизни.
       Мне предстояло еще понять, за счет чего толпа живет и как это что-то зарабатывает. Я начал покуривать и потягивать пива понемногу вместе со всеми, незаметно для родителей, и никто у меня денег за это не спрашивал. Вообще, как-то не принято было мелочно болтать о деньгах, о молоке и хлебе. Общепризнанно было наличие необходимого количества денег у толпы.
       А говорят еще - бедность не порок. Может быть, порог? За той вон дверью?
      
      
       Как-то вечером мы с отцом вышли в подъезд. Отец - покурить, а я просто так, за компанию. Был тот редкий случай, когда отец раньше обычного оказался дома.
       - Скажи, отец, ты же умный? - спросил я его.
       Он пожал плечами.
       - Все так говорят, - не отставал я.
       - Кто все? Опять ты за свое...
       - Нет, ты все-таки ответь.
       - Ну, давай, попробую. Если говорить об уме, то есть определенные параметры его, что ли. Ум классифицируется точно так же, как любое другое физическое или химическое понятие или явление. Только все это достаточно абстрактно. И может существовать множество теорий на этот счет и множество различных классификаторов, построенных на этих теориях. Только все они в результате могут так же мало стоить, как и свои собственные. Ты об этом хочешь узнать?
       - Нет, ты ответь мне как-то приземленно...
       - Ладно. На самом деле я встречал множество людей куда умнее себя. Это не нужно доказывать. Это просто чувствуешь, когда сталкиваешься с интеллектом, способных подавить собственный.
       - Хорошо, а как, по-твоему, таких людей много?
       - Они есть.
       - Ты странно как-то отвечаешь, расплывчато, как будто все время пытаешься ничего не сказать.
       - Они есть на самом деле. Есть среди моих знакомых и среди твоих.
       - Почему же я их не замечаю?
       - Просто не хочешь замечать.
       - Как это?
       - Да так, от переоценки самого себя. Вообще, редко встречаются люди, которые склонны оценивать себя правильно, близко к объективной стороне. В основном люди либо унижают себя, если недооценивают, либо превозносят, если переоценивают.
       - А к каким ты относишь себя?
       Отец снова пожал плечами.
       - Давай, мы с тобой поговорим обо всем лет через двадцать. Тогда нам легче будет друг друга понять.
       - Неужели неясно, не могу я ждать так долго. И чего ждать? Я просто живу. Сейчас. И что там завтра будет, зачем загадывать?
       - Наверное, и мы были такими же. Жаль.
       - Чего жаль?
       - Что мы плохо понимаем друг друга, точнее, так мало хотим понять.
       - Почему мы не ездим на машине, например? На твоей убитой "шестерке"?
       - А для чего? До ближайшего магазина на лифте можно доехать. Весь город пешком за сорок минут можно обойти.
       - При чем здесь это?
       - При том, что нецелесообразно ездить. За машиной нужно в гараж идти, бензин, запчасти - для чего?
       - Ты не понимаешь. Скучно это... Целесообразность.
       - Нормально. По мне лучше устроить лишний раз праздник с шашлыком или виноградом. Для всех своих, и для тебя в том числе, заметь. Для всех.
       - Но и поездка на машине может быть праздником.
       - Верно, может. Если она так уж нужна тебе, ты ее купишь сам, со временем...
       - Вот-вот, со временем. Сейчас хочу. Сейчас!
       - Так не бывает.
       - Ты еще скажи, не заслужил, не заработал...
       - Да, скажу. Это действительно так. Для того, чтобы что-то иметь, нужно, чтобы это что-то кто-нибудь для тебя сделал, и чтобы ты в свою очередь чем-то с ним поделился. А чем ты можешь поделиться, если ничего не сделал?
       - А Серега сделал? А Витек? А ведь катаются!
       - Так ведь это не их машины, родителей.
       - Ну и что? Почему у моих родителей нет такой?
       - Я же тебе говорю, не нужна она мне сейчас.
       - Мне нужна.
       - Снова да ладом!
       - Не поймем мы друг друга.
       - Ну как не поймем? Да как же втемяшить в твою башку, что все, что тебя окружает, портится, изнашивается, ТЛЕННО все! Ценности человеческие не определяются тем, чем человек распоряжается или владеет! Машина не мешает, может быть, счастью, но ведь и не определяет его! Ничто его не определяет. Разодень тебя в царские одежды, посели в хоромы, завали яствами, не станешь ты лучше, чем есть, скорее уж хуже. Как ты этого не поймешь? Люди по одному и тому же поводу плачут, по одному и тому же смеются, и тысячу лет назад, и теперь, и тысячу лет после нас будут смеяться и плакать все потому же.
       - Прав дядя, когда говорит, что с тобой спорить бесполезно. Какой ты нудный со своей логикой.
       - Ну, вот, приехали.
       - Да, поговорили.
       - Знаешь, я ведь тоже таким был. Это сейчас я понимаю, что мои родители тоже желали мне добра, а я набивал, как все, шишки делал ошибки. Может быть, делаю их до сих пор.
       - Вот видишь!
       - Вижу, вот и хочу оградить.
       - Не нужно. Они мне самому нужны, мои ошибки, мне их и исправлять!
       - Может быть. Только знаешь, может ведь не хватить жизни, чтобы все исправить.
      
       Вьюга выла меж коробок многоэтажных домов, словно ведьма. Метались ее седые жесткие космы, нещадно хлеща прохожих по лицам. Вадика долго не было. Заработался, бедолага. "Бабки" у толпы закончились, поэтому и решено было тряхнуть Вадика, компьютерного гения, новоявленного коммерсанта, перспективного, а главное - молодого.
       Заставить его отстегнуть, а заодно - дать понять, что заработать деньги вовсе не так легко, как это ему кажется. Если сам Бог велел делиться, то почему чаша должна миновать Вадика? Пускай и явит миру пример.
       - Ну, наконец-то! - Вадик вынырнул из тамбура двойных северных дверей весь в снегу - прямо Дед Мороз. Собрался, было, отряхнуть снег с одежды, но тут увидел нас, с явным интересом взиравших на него. Интерес наш был, вероятно, так отчетливо написан на лицах, что Вадик сразу все понял.
       - Иди сюда, - сказал ему Виктор подчеркнуто миролюбив. Вадик моментально оценил и подчеркнутость и миролюбивость.
       - Сюда, я сказал! - добавил Виктор металла в голосе, одновременно давая понять Вадику, что первоначальная цена совсем не установлена.
       Вадик замешкался. Голова его умная отчаянно соображала. Он понял, что предстоит очередная, не слишком выгодная для него сделка. В его глазах, как щелочках, так и мелькали цифры, будто на мониторе компьютера, когда зацикливается формула на информатике.
       Торги прошли напористо и скоро. Сошлись на том, что Вадик будет отстегивать по сотне в неделю, а мы в свою очередь перенесем чего-нибудь в случае надобности. И уж, конечно, никому в обиду не дадим. Все, оказывается, так просто. И не очень дорого. Можно, оказывается, запросто прийти к согласию без долгих военных действий, без мордобоя и оскорблений, красиво и благородно.
       Ну, Виктор, ну, голова! Одно слово - лидер!
       - А теперь - в спортзал, - Виктор прячет в карман первый взнос, - Колич рассердится, если опоздаем.
       О Количе разговор особый. Взрослый друг, защитник обиженных и сирых, отец родной. Кому - как. С виду - увалень неповоротливый, огромный, как гризли, ни и силища, соответственно. Голова упрямая наклонена вперед, идет, что твой крейсер форштевнем океан рассекает, отваливая волну. А что такое крейсер в смысле мощи - по видику не раз видели. Разговорчив, как гурами в аквариуме. Самое большее, на что способен, так это сказать - "молоток!" - тому, кто чересчур понравится.
       А понравиться ему многие хотят. Только вот Колич не каждого примечает. Говорят, Боцмана он подобрал избитого на пустыре. Здорово Боцману досталось. Как раз Колич мимо шел. Поднял он его за шкирку, встряхнул, поставил на ноги и повел, шатающегося, с собой. Привел в спортзал и по залу Боцмана - устроил продолжение. Потом уже Боцман понял, что если бы его Колич не нашел и не погонял, как следует, на следующий день он и встать бы не смог. А так доковылял Боцман до спортзала и на следующий день, и еще через день, и до сих пор ходит.
       Теперь Боцман за Колича - в огонь и в воду. Даже походкой все больше КОлича напоминает. И молчать учится. Прорывает его, правда, иногда. Пробивает на разговоры. Тогда - только слушай. Такого может понарассказать. Прямо энциклопедия ходячая. Такие имена заворачивает - отродясь не слыхал никто. А на Колича до того заглядывается, что запросто во время тренировки может лбом о грушу, не заметив, треснуться.
       Да не ори ты, Колич, ходишь сам, телеса развесив, а мы тебе - скачи, кувыркайся! Тело ноет уже, татами - как деревянный. Не видишь разве, устали! Да только жалости в Количе - ни на грош.
       - Работай. Работай!
       Руками, руками надо, да не бояться упасть правильно. Разбегается Колич, переворачивается в воздухе, упираясь в коня руками, падает на татами, хлопает прямой рукой, как стреляет, кажется, не вскакивает даже, а отскакивает от пола, как резиновый мячик.
       - Понял? Давай!
       После растяжки невозможные, болючие. В голове шумит, кажется, жилы от косточек отрываются. Мах, еще мах - нормально. Обмотать руки! Спарринг. Держать удар, держать.
       - Шея у тебя на что? Принимай удар! Принимай, амортизируй, говорю! На мостик, если не можешь. На мостик, я сказал!
       Нервничает Колич. Орет, трудится, потеет. И млеешь после тренировки, как после бани все равно. Но зато, если не запускать, через полчаса - подвижный, легкий, невесомый прямо. Да ведь и не Количу это в конце концов нужно, а нам. Мы и стараемся. И девчата у нас - что надо. Щечки горят, пяточки розовенькие, кругленькие, кожа, как у молодого поросенка, а как заедет пяточкой. Доволен Колич. Еще бы!
       Задолго до этой тренировки состоялись мои смотрины. Поначалу, говорят, Колич и слышать обо мне ничего не хотел, наболтали лишнего. Про драки во дворе. Не любит этого Колич. Считает, из драчунов хорошие спортсмены не получаются. Не знаю, как Виктор уговорил его хотя бы взглянуть на меня одним глазком. Смилостивился Колич.
       Как вспомню, так вздрогну. Обычная тренировочка по сравнению с тем, что мне Колич устроил, все равно, что кругосветное путешествие на самолете и пешком без плавсредств. Все бы ничего, но плохо то, что Колич после тренировки поставил меня в пару с Лосем. Это, конечно, потому, что хотел меня сломать окончательно. Честно говоря, надеялся я на человечность Лося, на то, что он видит мое состояние и поэтому не станет делать из меня отбивную.
       Лося, говорят, Колич с иглы снял. Вызволил из милиции, можно сказать, увел со скамьи. Так что есть за что Колича Лосю уважать. Ударчики у него - будь здоров. Жаль, конечно, Лось не из нашей толпы, но ведь тренируемся вроде вместе. Хотя многие у Колича тренируются. Не только наши. И все здесь как будто дружат. Что-то вроде перемирия у водопоя в засуху. Здесь Колич - царь, и слово его - закон. Лось, конечно, не Боцман, засматриваться не станет, но тоже уважает Колича по-своему.
       Лось оказался хуже моих самых плохих предположений. Мало тог, что он дубасил по мне, как по тренировочной груше, невзирая на разницу в весовой категории, так ведь еще старался ехидно так, с ленцой, зацепить. Мне много не надо, чтобы зацепить, да еще так открыто. А когда я, Сида на полу в центре ринга пытался зубами развязывать перчатки, Лось бросил с усмешкой через плечо еле слышно: "Бык".
       Бык - самое последнее слово. Быки, это те, кого мы пасем по аналогии с крупным рогатым скотом, те, на ком крутимся, делаем деньги. Вот Вадик - бык, но и то вслух этого никто никогда не скажет. Зачем обижать? И если кто-то из толпы услышит в свой адрес хотя бы намек на это слово, он обязан драться. Несмотря на возможный плачевный для себя исход. Бычится, не дает отпора только слабый, и если ты начинаешь бычиться, пиши - пропало.
       Не знаю, что думал Колич о методах воспитания, но готов поспорить, что я ему не понравился. И то, что каша заваривается с его подачи, тоже понимал. А раз так, то они с Лосем заодно действовали. Мысли эти я для себя приберег. Раз проблемы с Лосем возникли, значит и со всей толпой "ангелов". Авторитетная толпа, ничего не скажешь.
       Но, получается, не из куража на нас наехали. Не с кем попало базарят. Подмять, ясное дело, решили. Оттого и Лось нетактичный такой. Видно, наш кусок поперек горла встал, и спать не дает спокойно. Может быть, кто-то пожаловался, Вадик, например...
       - Теперь ясно хотя бы... - грустно сказал Виктор, наблюдая алчущую крови толпу "ангелов". Она густела возле выхода из спортивного комплекса. Мы тоже собирались. Только не с такой бравадой, спокойнее, как будто заранее уступая. Даже девчонки наши и те приуныли, будто их тема касается.
       Ну уж нет, так просто у них ничего не получится! Конечно, Лось - чемпион города, но ведь не все в толпе "ангелов" чемпионы. Так что мы посоветовали девчатам заготовить все на случай оказания медицинской помощи, гордо пообещав вернуться с победой или не вернуться вовсе.
       "Ангелы" гурьбой повалили к котловану, мы за ними. Кодекс есть кодекс. Ничего не попишешь. Все предсказуемо. Котлован вырыт под строительство нового дома. На краю города. Место удобное для встреч. Не видать, что происходит на дне котлована, пока не подойдешь к самому краю. По вечерам далеко не многие отваживаются сюда ходить.
       - Тактика такая: постараться как можно удачнее ударить, и не дать ударить себя, - Виктор короток, как апперкот.
       Как происходят драки толпа на толпу? Становятся стенкой и молча смотрят друг ни друга. Тишина давит. Каждый выбирает себе соперника, когда толпа стоит и готовится. Каждый - из своих соображений. Начинается все вроде несерьезно. Так, толчки, тычки, пока не разойдутся как следует. И все молча поначалу, только сопят изредка, да слышны звуки ударов. Удары все жестче, все серьезнее.
       Мы, конечно, могли проиграть, но когда дело подошло к концу, выяснилось, что против одного Лося, способного держаться на ногах, нас осталось трое. Нет, не зря Лось стал чемпионом города в своем приличном весе. Казалось, он непробиваем. Даже когда Виктор заехал ему ногой по позвоночнику, он устоял. Правда, Виктор мог ударить больше для эффекта. Тоже ведь понимал, что нас больше, ну и не убивать же мы друг друга собрались, просто разобраться. Лось совсем озверел, начал молотить кулаками. Зацепил Боцмана, тот, странно всхлипнув, упал. Вышел все-таки Лось из себя, смотреть стало страшно. Только точность ударов была уже не та. А попасть сразу в меня и Виктора не так-то просто, если мы этого не хотим.
       В общем, отоспались мы на Лосе, как хотели. В результате он больше всех и пострадал. Все закончилось со звуками милицейской сирены. Тут уж все врассыпную кинулись, таща за собой и друзей, и врагов. Против милиции все уже сообща. И мелькнул на краю котлована, на фоне светлой полоски неба знакомый огромный силуэт. Уходил кто-то, переваливаясь. Уж не Колич ли?
       Не успел я ни с кем поделиться, пока смывались, а потом уже поздно было.
       Подруги дожидались нас в нервном нетерпении, увидели наши радостно разгоряченные лица в синяках и кровоподтеках, принялись за работу. Подруги у нас - что надо. Больше всех Боцману досталось. Поваляется на "больничке", книжечки почитает, он, слышал, любитель.
      
      
       Оценки за полугодие немного отвлекли родителей от моих синяков. Неважные оценки. Это еще хорошие. Первую четверть я в гарнизоне закончил, так что прежние заслуги в усвоении наук приняли к сведению. Маман снова приставала больше с примочками. Отец поинтересовался, что произошло, то так, скоро. Некогда ему было. К тому же, отца пригласили в школу. Если бы не просьба нашей классной, я бы не стал и приглашение передавать. Классная у нас классная. Вместе с нами на всех тусовках. Как молодая. Она и в самом деле молода по сравнению с родителями. Мы у своих - те еще оболтусы, а она только в декрет собирается. В общем, уговорил отца.
       Отец пришел строгий, подтянутый - одно слово, офицер. Может быть, по профессии своей он не так уж и интересен, - армия теперь не в почете, но в очень скором будущем может стать всем выпускникам школы, и не только нашей, очень полезен. Даже мне самому. Черт знает, какие только вопросы могут прийти в голову моим одноклассникам. Только как-то так вышло, что отец совсем уже неожиданно и стихи читал, и фразы бросал такие забойные, что буквально растрогал всех. А когда уходил, ему подарили букет цветов, и он зарделся слегка, так было ему приятно. Но на меня смотрел прохладно и строго - все воспитывал, наверно.
       Я пожал ему руку, провожая, и спросил насчет стихов что-то. На что отец, застегивая наглухо шинель, ответил, что не вчера на свет народился и не сразу майором стал. После визита отца мой рейтинг взметнулся вверх, как Андреевский стяг на свежем ветру. Я стал при случае прислушиваться к отцу и запоминать его выражения. У меня была возможность убедиться в опытности и безошибочности его суждений. Потому что сказанные спокойно и достойно моими молодыми, далеко не мудрыми устами, они иногда вызывали состояние ступора у моих нечаянных собеседников.
       С тех пор, как мы разобрались с толпой "ангелов", наша жизнь пошла еще лучше. Теперь уже никто в районе не осмеливался стоять поперек дороги, если мы шли все вместе. Для полного счастья не хватало презренного металла, но существовала на то голова Виктора. Боцман к Новому году совсем был на ногах. Новогодние праздники напоминали о своем приближении серпантином, треском петард, хлопушек и лютыми морозами.
       В один из таких вечеров собрались по случаю отсутствия предков у одной из подруг. Пили кофе, сигаретками баловались. Настена, изображая хозяйку дома, бегала, мурлыкала. Ничего девчонка, с правильными понятиями, охарактеризовал ее Виктор. Не знаю, как он к девчонкам относится на самом деле, но складывается впечатление - чисто потребительски. Правда, в отношении Настены я полностью согласен с ним был. Правильная девчонка. Надежная.
       - А что, Настя, предки надолго исчезли?
       - Да нет, передачку поехали относить на "большуху" бабуле. Вахта уезжает. К самолету. Туда-обратно часов пять на машине.
       - Хорошо, - сказал Виктор. - Хорошо, когда дети заботятся о своих старых родителях. - Он задумался.
       - А ведь верно, мало стариков в городе. Почти не видно. Все норовят под старость увезти свои косточки в теплые края, а, Боцман?
       - Желают упокоить прах в пухе родной земли, - подхватил Боцман мысль.
       - Че так длинно? - сделал Виктор замечание.
       - Не длинно, а красиво. Только город поэтому временный как будто. Все в нем будто временные. И мы, выходит, ненадолго. Как все. А приезжих на самом деле - пруд пруди.
       - Вот за что я тебя, Боцман, люблю, это за то, что ты иногда мысли говоришь умные, хотя и не их думаешь.
       - Да ладно, Виктор, что ты пристал к Боцману?
       - А представь, приехал ты в незнакомый город, не знаешь никого, какого тебе? - опять задумался Виктор.
       - Да ладно, познакомлюсь...
       - Вот именно. Так наша цель тогда - не дать пропасть в незнакомом городе одинокому человеку.
      
      
       Лохов и в самом деле на улице полным-полно. Во всяком случае, найти такого одного нам труда не составило. Уже через час мы сидели у Настены и смотрели видик, взятый нашим новым знакомым напрокат. Еще через час отношения между нами испортились настолько, что лоху пришлось делать ноги.
       Он не особенно медлил. Видик, конечно, остался у нас, в качестве моральной компенсации за испорченный вечер. Не мы же его напрокат брали, пусть теперь разбирается. А мы, сдав его за полцены, неплохо наварились. Лох тоже не в накладе. Жизнь испортить мы умеем. Посоветовали, правда, деньги заплатить. Так что все завершилось к обоюдной выгоде, посчитал Виктор.
       А когда продавали видик, ко мне обратился некто с характерным произношением и тихо спросил:
       - Тэвочка нет?
       Не знаю, почему ко мне именно, добрый я такой с виду, что ли? Зато Виктор сразу сообразил, что делать с такими запросами. В любой уважающей себя толпе должна быть тварь. И сразу после Нового годы мы занялись тем, чтобы найти ее.
      
      
      
       Натали мы вычислили довольно быстро. В том, какие занятия ей по душе, сомнений не было. Давно по школе добрая слава ходила. Но даже ее могло шокировать предложение стать тварью. Нужно было облагородить и обезопасить его. Для этого провели необходимую комбинацию. Снимки получились не очень хорошие, но понять, кто на них изображен, и чем занимается, можно было. Напечатав фотокарточки, мы с Виктором отправились в гости. Натали моложе нас на год. Поэтому разговаривать с ней легко. Не люблю старших, строят из себя...
       - Здравствуй, Наташенька,здравству4й, золотце, - голос Виктора - елей, фимиам. Наташенька расплывается, сияет, тает просто. Еще бы! Наше внимание ей, конечно, льстит, мы достаточно известны всей школе. Она кокетничает и жеманится, набивая себе цену, явно полагая, что ей уготована участь подруги в нашей толпе.
       Виктор так, между прочим, случайно, вскользь, напоминает в разговоре некоторых ее знакомых, некоторые пикантные подробности. Натали растеряна чуть-чуть, она еще плохо понимает, что от нее хотят, но отнюдь не смущена. Ну и что? Пустые все разговоры. Наветы злые - не больше. Ее на пушку пытаются взять.
       Но подробности сильны своей точностью. Это видно по глазам Натали, она отводит их упорно. Виктор режет предложением в лоб. Натали просто ошарашена, она порывается уйти, но тут Виктор вынимает фотокарточки. Они производят ошеломляющее впечатление. Натали начинает плакать. Ее прямо трясет. Но кто же виноват? Теперь он уступчива и сговорчива. Она даже не то чтобы против, но кто даст гарантии, что ее доброе имя не растреплют по всей школе?
       Виктор успокаивает ее. Его голос - снова елей. Он отдает все фотокарточки Натали. Нет, больше у него нет, а вот что касается негативов, то пусть они пока полежат в надежном месте. Кто знает, что может произойти завтра? А за свое честное имя она может быть спокойна. Октябрята - хорошие ребята.
       Дело сделано. Отныне Натали - тварь толпы, или дама, не имеющая права сказать слово "нет". Теперь она себе не принадлежит, и только имя ее будет держаться в секрете от подруг толпы и всех остальных. И за этот секрет можно поплатиться очень жестоко. Это Натали знает, так что действительно может быть за себя спокойна.
       Теперь мы сами можем предложить "тэвочка" и заработать на этом. Первый раз мы продали Натали на двоих сразу. Понятно было, что в городе они впервые, в ценах совсем не шарили. Мы быстро все распланировали и понеслись.
       - Не подставляйся сразу, - инструктировал Виктор, поломайся, побрыкайся, плачь, в общем, строй из себя, чтобы у нас появился повод для разборок. Короче, лей слезы, и тушь размазывай по лицу.
       Натали поступила как надо. Когда она выбежала, нам действительно стало обидно за нее, мы так и пылали негодованием, стучась к тем двоим.
       - Вы что же, ребятки? - Виктор на месте не стоял, пританцовывал, покачиваясь пружинисто на носках. Мышцы его играли, разминаясь, как у резвого жеребца, готового сорваться в галоп.
       - Нурэк, - спросил один из них другого, - ты развэ не платыл?
       - В чем дэло?
       - Вы что с девчонкой сделали? Она там слезами давится!
       - Что дэлал, что дэлал! Что платыл, то и дэлал, да?
       - Нет, мужики, платили за девчонку, а не за издевательства над ней!
       - Как такие издэвательства?
       - Товарищ не понимает... - Виктор погладил свои костяшки. - Будем драться?
       - Э, что хочешь? - Поняли, наконец.
       - Так, за моральную травму, скажем, пять штук...
       - А? - вытянулись лица.
       Виктор погрустнел.
       - Она там заяву сочиняет, - качнул головой, - не знаю, сколько будет стоить заява, когда у прокурора на столе очутится...
       Двое принялись что-то выяснять между собой.
       - Ладно, завтра приходи...
       - Э, нет, - возразил Виктор, - завтра заява будет. Да, совсем забыл, девочка молодая, несовершеннолетняя, ребенок еще, можно сказать. Нехорошо... Как же это вы, мужики?
       -А-а-а! - засуетились, завозмущались двое, доставая деньги. Пачка шлепнулась смачно о стол. Горячие...
       - На, потавис!
       - Возьми деньги, Реш, а "подавись", это вы зря, мужики, мы же за то, чтобы все честно было...
       Натали, получив свою долю, так была довольна, что глазки ее даже в темноте засияли.
      
       Мы все видим и все понимаем: все вокруг пытаются нахапать, а раз так, почему мы должны отставать? И стараемся. Если наши методы не всем нравятся, извините. Но, веди мы себя скромнее - вакуум немедленно заполнится другими, нисколько не великодушнее или честнее нас. Только тогда нам самим придется переходить на положение быков. Перспектива не из приятных. Все бьются за какую-то абстрактную справедливость, и все за чей-то счет. Это же невооруженным глазом видно. Калейдоскоп справедливых лиц на экранах телевизоров с такой скоростью вертится, что мало кого запомнить успеваешь. Да и что такое справедливость? Это то, что утверждает Джеки Чан? Или то, что проповедуют приверженцы религий от Иисуса до Магомеда? И которые никогда не найдут общего языка? Или это все, чему хотят научить все кому не лень? Да ведь не только мы по причине своей молодости не можем ни в чем разобраться, но и те, кого в этом не упрекнешь.
       Мы тоже верим. Верим в то, что сможем дожить до завтра, в то, что молоды и что молодость для нас только начинается. Мы верим в собственные силы. Верим своим шмоткам, заменяющим визитную карточку на улицах, верим Вадику и Натали, и у этой веры - зверские стимулы. Да, мы можем внимать учительнице, когда она молода и красива. Но ведь противно, когда тебе преподносят мир на уровне пестиков и тычинок, а на самом деле он - каннибал, когда стыдливо преподают анатомию на пальцах, а на экранах жизнь трепещет и изгаляется. Только и с экраном жизнь не имеет ничего общего.
       Разница все равно как между хорошим кофе, к которому успел привыкнуть, и какой-нибудь ароматизированной гадостью.
       Давайте-ка лучше "Лунную сонату". Нам дела нет, кто и почему ее написал. И мы люди без комплексов, нормальные люди. Белье Натали нас интересует меньше, чем место в очереди к ней. И что нам предки, со своими "когда мы были..."
       Милые мои, тогда ведь ни нас, ни этого города не было и в помине, и даже вы не знали, каким он будет, и будет ли вообще.
       Очень скоро я понял, что толпы делятся еще и по национальному признаку. Может быть, и равны все перед законом, деньгами, братством и оружием, а только со временем начинаешь замечать, что хохлы - с хохлами, москали - с москалями, прочие с прочими. И редко кто, кроме нас, русских, виноват. То ли сами мы себя виним, то ли на самом деле виноваты. Знать бы еще в чем. Но заметно восточнее становится город. Ходишь, как я не знаю, в Адлере. Причем мы - все больше пешком, они - ездят. Нас - все меньше, их больше становится. К девчонкам пристают, да и те - не против, чувствуют, значит, силу, опору видят. Единственное, чем можно их взять, это смелостью. Когда ты не боишься ничего, приходишь один против толпы и кое-что можешь, не ломаешься, значит. Это только и понимают.
       Но и надо отдать им должное, друг друга в обиду не дают. Если что, так вплоть до собственных бабушек на стрелки приводят. Концерты, конечно, но эффект поразительный, ну какие тут разборки? При бабушках и внуках? Смех.
       Погано, что начинают приставать, даже если идешь с девчонкой. Не приятно это. У нас не принято. У нас ходят по квартирам свидетели Иеговы и проповедуют тонкими голосами. Все больше о смирении. Все больше для Маман.
       Не было никого дома раз, когда пришли. Начал один мне петь про благодать Божью и литературу предлагать дармовую. А сам - чуть меня старше. Ну я ему и врезал.
       - Ты что, - говорю, - сам-то святым духом питаешься?
       Волосенки длинные жиденькие, бороденка, лик одухотворенный.
       - Негоже фарисействовать, - говорит, - брат мой.
       - Чего?
       - Ты вот пытаешься злобствовать, а сам-то не таков.
       - Каков же?
       - Хороший ты, но не ведаешь, что творишь.
       - Кто же ведает?
       - Господь.
       - Надо же! Удивил. Да ты сам живешь догмами, ничтоже сумняшеся!
       У свидетеля чуть бровь изогнулась от удивления, но чинно так, аж приторно.
       - Вижу я, образован ты, брат, нам найдется, о чем поговорить, если ты меня пустишь?
       Я отошел от двери, пропуская свидетеля в кухню. Налил чаю, поставил печенье.
       - Благодарствую.
       Ладно, пусть изгаляется, промолчал я.
       - Сам-то отчего не пьешь?
       - Не живу подаянием.
       - Опять?
       - Что опять?
       - Пытаешься казаться хуже, чем есть на самом деле.
       - Почему же пытаюсь, может, я на самом деле плохой.
       - Однако пригласил же меня, угощаешь, да и смятение в душе твоей вижу.
      
       - Что это ты такое видишь, интересно, и как можешь видеть вообще что-нибудь, недалеко от меня уйдя?
       - Далеко на самом деле. Я ведь пришел уже к Господу, это ты еще блуждаешь в темноте своей.
       - Ты разговаривать-то нормально умеешь?
       - Я нормально разговариваю.
       Вот что в нем мне понравилось, так это невозмутимость.
       - Ну, давай, обращай меня во что-нибудь, - уставился я на свидетеля, - объясни, чего хочешь, чего ждешь, как жить учишься.
       - По Писанию.
       - И чего же такого в Писании твоем есть, что мне неизвестно?
       - Все, что нужно, есть, а прочее все - от лукавого.
       - Вот как?
       - Истинно.
       - И что же, по-твоему, все мы рано или поздно к вере придем?
       - А без веры нельзя, и живу я, ибо верую.
       - Отчего же нельзя. Или я не живу? И чем таким твоя вера от любой прочей отличается?
       - Господь един.
       - Может быть. Отчего же тогда веры разные? Отчего враждуют все и ненавидят друг друга? Мусульмане - православных, протестанты - католиков и наоборот?
       - Не сможешь ты сам прийти к ответу на вопросы, которые задаешь, но на все есть ответы у Господа. Веруй и повинуйся.
       - Это когда бьют по одной щеке - другую подставить, знаменитое непротивление злу?
       - Это смирение и послушание.
       - Кому? А если не хочется? Если хочется сопротивляться? Если хочется ответить? Ты вот мне толкуешь про смирение, а Коран - про джихад. Концепции ведь совершенно разные, не кажется ли тебе, что с послушанием и смирением, воспитанным вашей верой, все мы рано или поздно очутимся у кого-нибудь под каблуком, и ты, и я?
       Свидетель качнул головой в сторону своих книг: - Прочти. И приходи к нам.
       - Нет, - ответил я, - не приду. И ты не ходи сюда больше. Не мешай, не сей ничего. Чепуха все это. Чушь.
      
      
       Колич тоже решил заняться нашим воспитанием после Нового года.
       - Мужики, - веско сказал он после очередной тренировки, - какого черта вы морды друг другу колите без толку? Вам что, тренировок недостаточно, так я прибавлю нагрузки, если заняться больше нечем.
       Мы как будто виновато опустили головы.
       - Вот думаю про вас, - продолжал Колич, - про славян, и обидно мне становится. Посмотрите, как кавказцы живут. Помогают своим как родственникам, случить что, а вы воюете. Или не знаете, с кем надо? Хрен знает, какой водкой народ травят, и никому дела нет.
       Разошелся Колич. Редка таким разговорчивым бывает. Видать, задел кто-то за живое. Тогда и решили акцию провести. Солидно собрались к общаге на автобусе подкатили, растеклись по комнатам уничтожающей лавой. Ни одной бутылки, ни одного пузырька целого не оставили. Кое-кто попался под горячую руку. Вместе мы - сила, да еще какая! Только организовать нужно правильно. Попадали, возбужденные, в автобусе на сиденье после акции. Устали. Едем назад, в спорткомплекс. Нормальная получилась тренировочка. Сзади засигналили назойливо, обогнали автобус три легковушки, и - круть - стали посреди дороги. Тяжелый автобус сразу не остановишь. Катится по ледяной дороге. Бам-м! Уткнулись. Из машин повыскакивали, и давай по стеклам - кто чем.
       - Лжись! - кричит Колич, сдергивает ближних к себе пацанов с кресел, бросает в проход на пол. Стекла посыпались. Над головой ураган из кирпичных обломков. Где успели набрать зимой?
       - Ребятки!- ревет Колич, - по команде "пошел" выскакиваем!
       Мы слышим, лежим себе, только водитель стонет, досталось значит.
       - Пошел! - орет Колич.
       Мы выскакиваем, кто из дверей, кто, вышибая окна, вытаскиваем припрятанные прутья. Понеслось! На! На!
       Черт, не так просто лобовое стекло высадить, оказывается. Машины мнем, конечно, основательно. Озверели. Все быстро заканчивается. Все, кто мог, разбежались. Переворачиваем легковушки, освобождаем дорогу. Автобус вообще боево выглядит. Колич садится за руль.
       - Так, пацаны, разбегаемся в городе по домам и сидим, как мыши, - Колич встревожен. И не зря.
      
      
       Утром его арестовали. Об этом сказала Мама. Есть такая. Она-то есть, да не каждый об этом знает. Только лебезят перед ней все без исключения. Чем занмиается, понятно. На вид - прямая, гордая. Сама в магазин не ходит. И все время кто-то сидит у ее подъезда. Только вышла - за ней следом. И упаси обидеть ее или посмотреть не так. Правда, каждый к ней запросто прийти может, если захочет. В любое время. Был бы повод. Каждого выслушает внимательно и непременно поможет. Разговаривает она тихо и замысловато, но понятно, говорят. О том, что Колич через день в камере повесился, тоже она рассказала. Она всегда в курсе. Черт! Толпа скорбит. И не только наша. В городе, похоже, траур. И непонятно, как это вдруг Колич повесился и зачем? Но заметно, что замерла торговля. Никто не может продать ни бутылки водки, ни пачки сигарет. Никто из нас ничего купить не смеет. Только что флагов черных не вывешено. Говорят, переговоры идут какие-то. Кто и с кем их вдет, нам неведомо, а и не наше это дело. Тихо в городе и все чего-то ждут. А мы пока слушаем Цоя, наигрываем на гитаре, гадает.

    Я хожу по росе,

    Ноги в ней я мочу,

    Я такой же, как все...
       Нормальная песенка, своя, прикольная. Зависаем. Тащимся. Только Колича жалко.
       - Скажи, пап, почему мы враждуем?
       - Ты не так выразился. Вы не враждуете, вы соперничаете, можно сказать, соревнуетесь.
       - Это соревнование? Мордобой с последствиями для жизни и здоровья - соревнование?
       - Да.
       - Интересно. И как долго это... соревнование будет продолжаться?
       - Оно будет всегда. Пока существует человек. Это условие эволюционного развития.
       - Значит, так всегда было? Было и у тебя?
       - Да, конечно.
       - Но мы ведь враждуем по национальному признаку!
       - Нет, неправда. Вы просто находите этот признак. Не было бы его, вы бы враждовали с кем-нибудь еще. Например, с соседним районом, или с подъездом, или с этажом или даже с соседней квартирой. Абсурд? Да нет. Это соревновательных дух.
       - Откуда ты все знаешь?
       - Я не знаю все. Больше того, знаю на самом деле очень мало, просто стараюсь анализировать события, все, что поддается моему анализу.
       - Должно быть, это скучно...
       - Не знаю, я так привык. Так жить привык. Это мой образ жизни.
       - Скучно же вы, взрослые живете.
       - Живем, как умеем. Я же не навязываю тебе свой образ жизни. Нормально то, что ты молод, что впереди у тебя целая жизнь. Мне тоже когда-то так казалось. Но, поверь мне, на самом деле это именно кажется. Все хорошее быстро заканчивается.
       - А сам ты в ЭТО верил, когда был молод?
       - Нет.
       Никогда раньше отец не разговаривал со мной настолько откровенной и честно.
       - Скажи, а что для тебя имеет значение?
       Он задумался.
       - Очень многое, на самом деле.
       - Что именно?
       - Ты хочешь проболтать всю ночь?
       - Хочу, во всяком случае, понять...
       - Не можешь. Не потому, что ты глуп, а потому, что никто не может. Самое интересное, что чем больше хочешь что-либо понять, тем меньше понимаешь.
       - Как это?
       - Ну, все равно, как если бы ты пытался заглянуть за горизонт. Ты все идешь и идешь, а горизонт все на том же месте, сколько бы ни шел...
       - Что же тогда, по-твоему, имеет смысл в этой жизни?
       - Ничего не имеет, на самом деле.
       - Вот как? Ты странной говоришь. Загадочно, нет, обреченно.
       - Просто откровенно. Может быть, горько. Но такова, на мой взгляд, жизнь.
       - Разве можно жить с таким взглядом? Это же тяжело. Невыносимо.
       - А что легко? Что? Что бы ты ни делал, все требует труда, упорства и времени.
       - А стоит того?
       - Не знаю. Но могу сказать, что чем больше думаешь и стараешься понять, тем тяжелее живешь, на самом деле...
       - Почему?
       - Вероятно, потому, что начинаешь чувствовать себя ответственным за то, что понял.
      
      
       Поминки Колича стоили нам дорого. Поскольку ящик водки для нас - плевое дело. Мало кто помнил, чем все закончилось. Только наутро выяснилось, что у толпы проблемы. Да еще какие!
       Отходили туго.
       - Откуда взялись на наши головы? - злился Виктор.
       - Стрелка на пять, - напомнил Боцман, - хорошо бы в норму прийти.
       - Нет, все бы ничего. Если бы не старшаки, не разглядели спьяну.
       - Так ведь и не трогали никого вроде. Я так не в состоянии точно был. Только помню, как самого колотили мордой о колено. Хорошо, хоть лоб дубовый, я его и подставляю. У Козыря, видать, даже коленка заболела. Его-то мы хоть не трогали? - спросил я.
       - Да нет, он же после драки появился... А наши, что, все были?
       - Да в том-то и дело. Только расходиться собирались...
       - Значит, толпу накажут, Значит, толпу накажут, - подытожил Виктор.
      
      
       В "Полюс" мы с Виктором пошли вдвоем. Выпили по чашке кофе. Козырь был уже здесь, но к нам не подходит. Не замечал как будто. Марку держал. Огляделись. Все, в основном, свои. У всех шапочки норковые - у кого какая по высоте - положению соответственно. Солидная у Козыря. Виктор злится что-то.
       - Ничего, наше время придет, покруче будем.
       Снизошел Козырь, заметил. Подсел, шапочку какую-то в руках крутит.
       - Ваша работа?
       - Какая?
       - Я говорю, шапочку вот порвали. Дорогая шапочка по нынешним временам...
       Черт его знает, не помним, может, и в самом деле порвали.
       - Ладно, вздыхает Козырь, - стоит она скромно, четыре штуки всего, срок - неделя, потом - счетчик, да что мне вас учить?
       - А если взамен такую же?
       - - Несите, поглядим... - говорит Козырь. - Ну и без обиды, пару штук, за моральный ущерб, сами понимаете...
       - Ладно, какие обиды...
       - Что там у нас осталось? - спросил Виктор, когда Козырь отошел.
       - Что-то около двух...
       - Да, погуляли...
       Мы выпиваем еще по чашке, отдыхаем, хотя скверно на душе.
       - Ладно! - поднимается Виктор решительно, - завтра и собьем шапочку.
       Что тут говорить. За неделю надо найти четыре штуки. Не отдадим - себе дороже. Лучший выход - действительно сбить приличную шапку.
       - Может отстанут? - спросил Боцман. - Да не рвали мы ничего. Я не пьяный был, точно знаю.
       - Знаешь, лучше бы был как все. Вечно ты со своими заморочками книжными. Герой! Да тебе с твоей челюстью щелчка хватит. Старшаки, - это тебе не ангелы, всех отделают, если что не так.
       - Ноги сделаем...
       - Ну да! Широка страна моя родная.... Всей толпой? Да нет, сумма хоть и приличная, но не та, из-за которой делают ноги.
      
      
       Норку решили сбивать возле магазина в центре города. Там и библиотека, и Дом культуры рядом. Народу полно, есть возможность выбрать, и уйти легче. Боцман кружиться у входа, присматривается, выбирает. Вкус у него хороший, изысканный, как сам говорит. Достаточно посмотреть, как он сам одет.
       Вот, вроде, выбрал, сопровождает кого-то. Мы двигаем навстречу. Виктор из-за киоска быстро догоняет мужика сзади. Все спешат по своим делам, милиции нет поблизости, все нормально. Встречаемся в одном месте все. Виктор резко срывает шапку и бежит в нашу сторону. Мужик замирает от неожиданности, быстро приходит в себя, кидается следом.
       У них обоих на пути - мы. Расставляем руки, как будто пытаемся поймать Виктора, он ловко уворачивается, бежит дальше, а вот мужик застревает. Кого-то из нас сбивает с ног, сам падает. Все бестолково суетятся, куча мала на снегу. Чего же ты, мужик, налетаешь? Мы же помочь хотели, а ты нас с ног сбиваешь, растяпа!
       Поднимаем его, отряхиваем заботлива, поднимаем воротник дубленки, советуем шарфом голову обернуть, холодно ведь. Какой там, запомнили! Все так быстро произошло, теперь ищи его.
       Мы возмущаемся вместе с мужиком. Но вежливо отказываемся иди в милицию. Мы только жить начинаем. Расстаемся. Жмем руку пострадавшему. Счастливо!
       Виктор уже успел переодеться в подъезде. Уходит. Прикид - что надо, ничего общего с ханыгой, стащившим шапку.
       Мы принесли Козырю одну за другой три шапки, и они одна ему не понравилась. А ведь выбирали не всякую. Зажрался. Или опасается, что шапочку на нем узнают. Мир тесен. Времени остается все меньше. Едем в область, спуливаем шапки там. На должок хватает, хотя и сдаем едва ли в половину цены.
      
      
       Козырь берет деньги не считая. Какие непонятки между своими пацанами. Кое-что остается и нам. Душа свободна и просит праздника. Да и не пора ил встретится с Натали? Скучает, наверное...
       Мои предки в честь праздника поехали в гарнизон. Мне тоже через пару дней туда. Отойду душой, оттаю. Тем более, что там почти юг, и не то что снега, даже мороза нет.
       "Любовь - не вздохи на скамейке..." Это мы знаем. Что такое любовь, мы, конечно же, знаем. Это нечто ухарское, залихватское.
       - Верно, Боцман?
       Боцман улыбается широко.
       - А что, Наташа Ростова, она конечно, не Натали, но тоже, в общем, ничего.
       - Что? Уж не читал ил ты, часом, Толстого? И как это тебя угораздило, Боцман?
       - А что, классная книга, толстая только.
       - Может, потому и классная?
       - Нет. Я серьезно. У Толстого слог...
       - ?
       - Ну, ты даешь!
       Я внимательно посмотрел на Боцмана. Как-то странно было присутствие книгочея в очереди к Натали. Может быть, Боцман не совсем того... Не совсем пуст на самом деле. Это надо умудриться - Толстого прочитать. Подискутировать с ним, что ли?
       - А что, Боцман, такого в... ну, как ты сказал, в слоге?
       - Как тебе объяснить? Ну, к примеру, куришь ты вот "Приму" без фильтра, а потом вдруг на "Мальборо" перешел... примерно то же самое, если после кого-нибудь Толстого почитаешь или того же Булгакова. Вкусно! - Боцман расплылся и зажмурился.
       - Брось, - махнул рукой Виктор, - ненормальный он.
       - И давно ты читаешь? - не унимался я.
       - Да с детства. Лет с пяти, как читать научился.
       - Да ты феномен просто.
       Боцман пожал плечами:
       - Ну почему. Нормальный я. Учиться люблю. Времени вот только не хватает.
       - Уж не мы ли у тебя время отнимаем?
       - Да нет, не вы. Если честно, сам не пойму, кто.
       - Как это?
       - Да так. Головой вот понимаю необходимость нашего единения, а душа чего-то другого жаждет.
       - Ну все, достал. "Жаждет", "единение", ты Че, блин? - разозлился вдруг Виктора. - Самый умный, мать твою? Или ты, может, не за тем сюда пришел? Давай, слюнтяй, чеши себе. Дешевый какой-то.
       - Зря ты, Виктор, на него. Он ведь откровенно...
       - Да насрать мне на его откровенность кучу огромную. Соплями поразмазал кругом тут. Ростова, Ростова. Курва, как и все. Та еще.
       - Не прав ты, - вдруг серьезно сказал Боцман. - Душа у нее хорошая.
       - Да ты че, в самом деле, охерел совсем? Какая душа, - вышел из себя Виктор, - может, и у Натали душа?
       - И у нее, - упрямился Боцман. Вдруг решительно поднялся и пошел к двери. Уже на пороге добавил: - И у тебя тоже. Не знаю, правда, какая. Пока.
      
      
       Я задумался на вечную тему. В самом деле, а что же такое любовь? Что такое любовь, например для Надьки? Вон той, которая сидит на второй парте слева? У нее вечно носовой платок в кулаке. В кулачке. Платочек. Чистенькая такая вечно. Что для нее любовь, интересно? И замечает ли она кого-нибудь, выделяет? Штудирует физику. На кой ей физика, для чего? А для Ирины? Для красавицы. Золушки. Нет, принцессы.
      
      
       Натали опоздала. Она ввалилась в квартиру, прямо упала нам на руки. Нос покраснел и опух, руки и лицо перепачканы косметикой. Прикол. Заревела, как баба. На ногах еле держится, попахивает от нее.
       - Что такое? - бестолково спрашивает ее Виктор. И бесполезно. Натали только воет.
       - Больно... - наконец выдавливает она из себя, и снова воет.
       - Да объясни же, в чем дело, начинает психовать Виктор.
       - Не хотела я - сухо там...
       - Да где, черт возьми! - не понимает Виктор.
       - В ж... - выкрикивает Натали.
       - Кто?
       - Ко-о-о-зырь... - тянет она.
       - Так. Где?
       - До-о-ома...
       - И сейчас он дома?
       - Не знаю... я сюда... сразу...
       - Как ты у него оказалась?
       - Позвал...
       - Ты что, не знаешь, кто он такой? - Молчит.
       - Не могла сказать, что есть кому за тебя подписаться?
       - Говорила...
       Картина ясная. Натали обидели. В общем-то, она, конечно, тварь, но подписку имеет. И если Козырь об этом знал, то просто не ставит нас ни во что. Виктор берет из стола кухонный нож. Теперь и мы можем запросто вынести двери у Козыря в квартире. И хотя он старше нас, но обидел толпу, как что мы можем вести себя некорректно. Разберемся. К тому же у нас есть возможность теперь уже самому Козырю претензии предъявить. И зверское желание есть.
       Козырь сам открывает двери. Причина нашего появления ему, похоже, ясна, но он спокоен.
       - Есть тема для базара, - говорит Виктор, демонстративно поглаживая лезвие.
       - Заходи, - приглашает Козырь.
       Вопреки нашим ожиданиям, Виктор беседует с Козырем за дверями спокойно. И быстро выходит. Возвращаемся. Виктор шарит по карманам курточки Натали, вынимает мятый комок дене, новую косметичку.
       Натали, пока мы отсутствовали, уже разобрала постель, расположилась.
       - Ты что, подставлять? - Виктор швыряет Натали деньги и косметичку.
       Она зарывается в одеяло. Виктор срывает его.
       - Анну, где у тебя болит?
       Натали испуганно молчит и совсем не сопротивляется.
       Да, не получается что-то про любовь. Боцмана не хватает, что ли?
       Я пошел домой. Надоело все. Без провожатых пошел. Конечно, не нужно меня провожать. Не люблю. Не люблю сам. Да и прощание было бы каким-то тягостным теперь.
       Чем отличается стиль рококо от стиля барокко? Отчего у совы глаза круглые, а рак пятится? Это все далеко не простые вопросы на самом деле. Это жизненно важные формулы, загоняющие в тупик оппонентов, или противников, или соперников, следую логике отца.
       Эрих Мария Ремарк. Странное имя. Что-то писал об армейских туалетах. Хемингуэй тоже что-то писал о смерти. Много чего о смерти пишут. Вообще много ее, смерти. Ровно столько, сколько в живых существует. Еще одна формула. Количество жизней и смертей стремится к равенству во времени. Вот это да! Аксиома. Догма. Рок. Собираюсь в армию. Чечня воюет уже лет восемь. И все вокруг нее воюют. Скромно так, тихо, незаметно, подпольно почти.
       Не сразу угадаешь. Если Афганистан тяжело было понять, то Чечню вообще понять невозможно. Мы же выиграли Отечественную войну у Наполеона. У Гитлера. А сами ведем почти такую же. И не хотим в это признаться. Но кто-то же должен служить в армии. Все-таки должен. Почему же не я? Значит, я. Кто же, как не я. Маман категорически против. Помоталась по гарнизонам, повидала. Отец - за. Офицер. Не генерал, однако. Да и не может стать генералом уже. Не в обиду будь сказано. Из его же слов следует, что задатки генеральские и шарм, и дурь уже во младенчестве проявляются. На роду написано, кому генералом быть. Они в фуражках рождаются или со звездой на лбу.
       Но вот что странно для меня лично. Численность населения России за последние десять лет уменьшилась со ста шестидесяти до ста сорока миллионов. На двадцать миллионов человек. Кажется, такая цифра фигурировала на уроках истории в связи со второй мировой войной. Война длилась четыре года. Урожае ее - пять миллионов смертей в год. У нас, вроде бы, время относительно мирное. Смертей немногим меньше. Спрашивается, куда же деваются люди? И как долго это будет продолжаться, и чем для нас всех закончится? И все это на фоне рока, попсы, роскоши и придури отдельных. Пир во время чумы. Очередной.
       И что, спрашивается, делать мне лично? Остается браться за оружие. На законных основаниях. В армии. Каждый день в ДТП погибает 53 человека. В год - 19345 человек. Почти как в штатах. В полтора раза меньше, чем во время войны в Афганистане. Меньше, чем в Чечне. Но все равно это не два миллиона человек. Куда же деваются остальные? Господа, кого же мы, умирая такими темпами, будет ставить под ружье, о ком будет заботиться, кого учить послушанию, терпению, кого обирать и обманывать, а: не пора ли нам серьезно подумать? Сесть вот, как я, и подумать? Можно и опоздать ведь, можно просто опоздать. И какие из всего этого выводы, личные мои выводы? Все-таки армия. Получается, что в ней достаточно безопасно. По сравнению со всяким другими местами. Даже в сравнении с этим конкретным городом. Вопить об этом, конечно, не стоит. Все равно никто ничего не поймет и даже не поверит вот так сразу.
      
      
      
       Отвлек меня от моих мыслей звонок в дверь. Странно, я никого не ждал. В глазок увидел Натали. Падшая пришла каяться, подумал я, открывая дверь. Зря подумал. Намерения ее были гораздо приземленнее. В пространство между дверью и косяком тотчас протиснулось плечо Козыря, стоявшего за дверью так, что мне нельзя было его увидеть.
       - Привет! - Козырь оттеснил меня плечом, улыбка у него странная был, мутная какая-то. Послышался топот, и с лестничной площадки из-за шахты лифта деловито спустилось человек десять, как говориться, обоего пола. Они завалились в прихожую, деловито раздеваясь, осматриваясь.
       - Да вы что? - удивился я.
       - Понимаешь, морозяка, зависнуть негде. Вот и решили заглянуть, как к хорошему знакомому.
       - Прокол, Козырь, уезжаю я.
       - А мы не возражаем, ключики оставь. Жалко, такая хата - и пустовать будет.
       Глаза у Козыря лихорадочно блестели. Я начал понимать, какая блажь привела его. Ну, Натали. Ну, стерва!
       Отомстить решила, что ли? Однако. Не иначе, в подруги решила податься, а ведь и впрямь - тварь.
       - Не пойдет, вышвыривайтесь!
       - Ну, зачем так грубо, при дамах. Когда вы ко мне пожаловали, я ногами не сучил. Вежливо себя вел, вежливо.
       - И что дальше?
       - Вот. Косячок забьем, соломки заварим. Ширнемся, приколемся, сам понимаешь, не по приколу в подъезде. Ладушки? Ну и тебя приглашаем, как хозяина. В ментовку же не попрешь...
       - Верно, не пойду, но и ключа не дам, не бык.
       - Тихо, буян, по-доброму прошу, слышишь.
       А - пропадай все пропадом! Пару раз я успел врезать как следует. Потом свалили, связали. Отнеслись, правда, как к хозяину, уважительно. Бережно положили на кровать в моей комнате. Пошучивали:
       - Дернешь?
       - Да пошли вы...
       - Ну и кто тебе виноват? Отдыхал бы себе за компанию. А теперь что? Пока не свалим, не отпустим ведь.
       Сваливать они не собирались. Основательно зависли. Понимали, что если отпустят - толпу приведу. Октябрята - дружные ребята. Самое обидное, что никто ко мне прийти не мог. Все знали, что уезжаю. Скоро всем не до меня стало. Слонялись по комнатам, гремели на кухне. Как назло, - небо за окном серое - взгляду зацепиться не за что. С голодухи, конечно, умереть не дадут, хотя, судя по активности на кухне, домашних припасов не надолго хватит. Ладно, родители снова заготовят. Ерунда.
       Интересно, что они сейчас делают? Вот бы приехали сюрпризом, я бы удивился. А уж они... Нет, пусть лучше отдыхают, сам выкручусь как-нибудь. Знали бы... А если бы и знали? Стал бы отец хотя бы драться? Не верится что-то. Они наверно, до сих пор думают, что сынуля у них - пай-мальчик, у которого одни учебники на уме.
       А телки ничего, нормальные телки.
       К вечеру засопели, завозились на кровати напротив. Не знаю, какие фантазии обуревали, но явно считали, что одни. Пришлось повернуться спиной. Шуршало, скрипело, шлепалось на пол. Получалось плохо. Бедолаги, эфедринчиком нужно было запастись, каждый школьник знает.
       Козырь зашел с Натали. Натали почти нагишом. Рыжие волосы растрепаны, глаза зеленым горят - ведьма ведьмой, но и красива, черт! Тело, будто фарфоровое, как огнем изнутри подсвечено.
       - Извини, место нужно освободить, - поднял меня Козырь.
       Он поддерживает, пока я прыгаю на связанных ногах. Да не хочу я в туалет! Ах, это ты хочешь, чтобы я хотел, тронут, такая забота. Спросонок - на горшок. Маман, прямо. Ну а если еще кому понадобиться? Выведут? Отлично.
       Козырь закрыл за мной дверь и включил свет, чтобы, значит, я не испугался в темноте. Славно провести каникулы верхом на унитазе. Куда меня денут, если туалет понадобиться по прямому назначении.? В ванну? Хорошо бы. Там коврик на полу, лечь можно. Похоже, мой желудок шокирован происходящим, совершенно не напоминает о себе.
       Когда меня выпустили из туалета, Козырь, и еще двое стояли в прихожей одетыми. На свободное место никто не претендовал. Что еще за идея пришла им в головы? Мне нахлобучили шапку, накинули тулуп поверх связанных рук, застегнули пуговицы. Судя по тишине в доме и темноте за окном, было глубокая ночь.
       Мы вышли в подъезд. Козырь нажал кнопку, вызвал лифт. Тот загудел на весь дом. Со связанными руками не очень-то убежишь. О чем это я? Это им удирать нужно. Да плевать я на них хотел. Октябрята - смелые ребята.
      
      
       Родителям я сказал, что опоздал на регистрацию. Своим тоже ничего говорить не стал. Решил все забыть. Натали тоже никакого резона болтать не было. Разберусь сам как-нибудь. Переживу пока.
       Спасибо Количу, успел нас познакомить с умными людьми. Одного Контролером зовут. За привычку кататься в автобусе. Не зря, видно, катается, конспиратор. Есть время подумать, когда белый снег плывет за окном. Виктор трется с ним рядом. Присаживается.
       - Работенку?
       - Хотелось бы...
       - Ладно, дам наколку, ставка моя известна, доводить до исполнительного листа не советую...
       - Какой базар, чай не маленькие, - успокаивает Виктор.
       Нам на деле просто все. Северные морозы люты. Моторы глушат редко. Главное, лишь бы водитель далеко уел и надолго. Поначалу мы просто катались, собственной смелостью опьяненные, со сладким ужасом минуя посты милиции. Потом и Контролер понадобился.
       Боцман среди нас лучшим водителем оказался, хотя и "погоняло" совсем не сухопутное. Только он да еще Виктор знают адрес, переданный Контролером. Улыбнулся Боцман, захлопывая дверцу. Новенький автобус с липовой путевкой и сбитыми номерами рванул по адресу - только пыль снежная следом взвилась. Риск, конечно, но деньги большие, настоящие деньги. Так не только для толпы заработать можно. Так ведь и на всех, каждому на что-то серьезное хватит. А может, дело какое, как Маман, открыть? Со временем.
       Приуныла толпа. Как там дело обернется? Боязно с непривычки. А ну как заметут Боцмана, несмотря на маскарад? Долго уже катается. Контролер терпелив. Как там в зоне? Срок мотать все-таки только теоретически хорошо. Надо бы нащупывать следы Боцмана.
       - Дела! - негодует Виктор пару дней спустя. - Кто бы мог подумать, что Боцман на измену сядет? Встречаю, значит, мамашу, слегонца удочку закидываю, а он, оказывается, вовсе не нары полирует, а живет преспокойненько у сестрички с такими-то бабками! В общем, шлем гонцов.
       Боцман прикинулся неплохо. Идет. Спешит куда-то, не ожидает, видно, что вычислим так быстро. Встречаем.
       - Что, Боцман, помочь?
       - ?
       - Деньги помочь истратить? - спрашивает Виктор.
       Боцман молчит.
       - Что, испугался? Ладно, мы зла не держим. Не знает еще никто. Верни должок, и квиты.
       - Нет у меня денег...
       - Да ты что, опупел? Как это нет? Деньжищи такие.
       - Понимаете, дочка у сестры... больная, операцию вот сделали...
       - Да все мы, Боцман, понимаем, и даже ценим твое благородство, но вот как это все Контролер поймет? Ему-то мы что скажем, а? Поехали, блин, объясни, попробуй. Ну какие тут отмазки? Ты что, штраф в состоянии заплатить или сестричку без хаты оставить? Мы не говорим уже о своем. Нам ничего не нужно. Нам просто нужно жить. Грешен, Боцман, ответь. Едем.
      
      
       - Чума... - объявляет Козырь, выходя из подъезда. У описанного Боцмана хватает сил выползти следом. Уж лучше бы он остался в подъезде. Он страшен просто. Мокрый, в крови, ухо разодрано. Козырь оглядывается, сваливает Боцмана ногой. Невозможно на это смотреть, непроизвольно двигаюсь на помощь.
       - Разве неясно, Чума! - заметил мое движение Козырь.
       - Не дергайся, - цедит Виктор, - опустят следом.
       Все, Боцман, свободен, как птица в полете. Можешь ехать назад, к сестричке. Лечиться дальше. Не везет тебе, Боцман, или так на роду написано...
      
       - Ништяк, Реш, есть повод забухать, - Виктор стукнул костяшками по столу. - Весточку на хвосте сорока принесла. Хаза без крыши совсем, беспонтовая крыша то есть. Может, они думают, чем меньше ее пасут, тем надежнее?
       - Может. А может, пасут лучше, чем ты думаешь.
       - Почему? - Виктор вздернул брови.
       - Посуди сам. Ну кто тебе обо всем рассказал, просто так, что ли?
       - Да мелкий ведь совсем, дурак ведь.
       - Может, и дурак. А может, и нет.
       - Это почему же?
       - А что если подсказал кто-то мелкому или специально слил, чтобы растрепали где нужно. Или кому нужно, а?
       - Ну ты даешь, Штирлиц.
       - Да не Штирлиц, а Шерлок Холмс, чего уж.
       - Че-то не пойму я, Реш, ты что, быкуешь?
       - Да нет, просто подумать предлагаю.
       - Не нравишься ты мне, Реш, последнее время.
       - Понимаешь, когда часто отшибают мозги, начинаешь сомневаться как-то.
      
      
       С милицией пора познакомиться очно. Пора обзавестись опытом общения с ней, опытом поведения и противостояния. Но то, что произошло на старый Новый год, как-то не воспринималось серьезно.
       В подъезде девятиэтажки, куда меня угораздило забежать перекурить и согреться, аккурат оказался опорный пункт милиции. Знакомство с участковый состоялось бесподобно вежливо. Только я прикурил, как распахнулась дверь и входит детина в полушубке с погонами, здоровенный, как медведь. Возодит, замечает неожиданно меня (запросто мог ведь и не заметить при своих габаритах) и говорит, как Зевс-громовержец:
       - Пошли.
       Я пошел за ним. Он открыл дверь квартиры номер два, зашел в опорный пункт, я следом. Бросил мне: "Садись". А сам достал папку из стола, из нее - ручку и не первой свежести бланк.
       - Фамилия? - Участковый не утруждал себя многословием.
       Я ответил. Кроме того, я ответил также на другие немногословные вопросы, после чего расписался в протоколе за административное правонарушение, выразившееся в курении в общественном месте, коим является тамбур подъезда, а вовсе не наличие в нем пункта охраны общественного порядка.
       Участковый сообщил мне свою фамилию. Я ему - домашний телефон. После чего мы расстались, сойдясь на том, что сума штрафа за нарушение вполне подъемна для меня и крайне необходима бюджету.
       - Кино! - не сразу даже поверил Виктор в то, что такое возможно.
       - Фараон!
       - Знаешь, что-то не разделяю твоего веселья по поводу.
       - Ничего, и не надо. Давай-ка лучше по пивку. Промочим, забудем и все такое...
       Мы вшестером расположились за столиком и, потягивая пиво, поглядывая на танцующую молодежь, базарили и расслаблялись.
       По бару шарахались малолетки с разрисованными фейсами, в нарядах с претензиями на кутюр. Гости постарше отплясывали быстрые и шевелились в медленных. Компания празднующих день рождения все время заказывала "варенички" и выходила вприсядку, приставая к малолеткам. Компания деловых загадочно руководила неизвестным процессом, отсылая куда-то появлявшихся в баре парней. Изредка заходила компания в плащах, упрямо и в упор разглядывающая присутствовающих. Но нас никто не задевал. Наши девчонки в круг не выходили. Им достаточно было общения с нами и пивом.
       Вечер подходит к концу, мы было собрались "на коня", он тут в бар пожаловала еще одна компания. В погонах. Возглавлял ее участковый, с которым я не далее как несколько часов назад имел счастье познакомиться. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он встретился со мной взглядом. Надо ли говорить, куда он после этого направился? Я даже догадался, что он скажет, подойдя к нам. И нисколько не ошибся в предположениях. Он произнес: "Пошли" - точно так же, как и несколько часов назад.
       Компания поднялась и проследовала к выходу из бара.
       - Пили, - не то спросил, не то подытожил участковый: - Поехали.
       Во дворе стоял милицейский "уазик". Девчат и двоих наших посадили на заднее сиденье. Нас с Виктором - в заднюю часть салона, называемую "воронком" по причине тесноты в салоне. Выгрузили компанию у наркологического отделения. Честно говоря, все мы почему-то глупо улыбались. Настолько смешно и нереально казалось все то, что происходило. Весь этот маскарад с трубочками, протоколами и сумасбродством.
       Домой меня привезли в два часа ночи. Маман, заламывая руки высокопарно проповедовала прописные истины. Пап сердито молчал, дымя как паровоз. Я изображал глубокое раскаяние, хотя, откровенно говоря, мало понимал, в чем. Радужные перспективы в виде педсовета, проблем с окончанием школы и дальнейшим моим образованием, объяснениями на комиссии по делам несовершеннолетних меня волновали куда меньше моих родителей. К тому же, откровенно говоря, мне ужасно начинал не нравиться мир, в котором жили взрослые, и в котором, кажется, начинал жить я сам.
       Все произошло именно так, как и предсказывал пап. Вначале мы все вшестером поприсутствовали на заседании комиссии по делам несовершеннолетних, где взрослые люди учили нас правильному поведению в общественных местах а азам юриспруденции. Единственная из всех родителей, не согласившаяся с выводами комиссии, мать Натали грозилась подать в суд на всю комиссию и на каждого ее члена в отдельности. У нее случилась истерика прямо на пороге "белого дома". Настроение после всего было наимерзостное. Кроме того, всех шестерых посадили под домашний арест примерно на неделю. От нечего делать я занялся изучением кодексов Российской Федерации. И сделал интересный вывод относительно того, чем грозило разоблачение хазы, о которой говорил Виктор, ее владельцам.
       - Нет, Виктор, давай сразу определимся, я с тобой не пойду и тебе не советую.
       - Ну хоть на шухере постоишь?
       - И на шухере стоять не буду.
       - Что, ссышь?
       - Не в этом дело. Ты же знаешь, в чем.
       - Что, слишком умный?
       - Да нет, не я умный, а ты...
       - Ну что замолчал? Говори, давай. Глупый, да? А ты забыл, кто тебя, умного такого, из дерьма вытащил, а? Ты забыл, что один ты - червяк? Никто. Каждый может ноги вытереть.
       - Нет, Виктор, не забыл, память еще не отшибли. Но могут.
       - Боишься...
       - Нет, не боюсь, не в этом дело...
       - Да что ты заладил, как попугай: дело, дело... Ты же знаешь, чье все это. Знаешь же. Так вот и отпустишь просто, Ге сделаешь ничего, при том, что они тебе... - Виктор замолчал.
       Знаю, Виктор, знаю. Может быть, этим ты меня и купил. Единственное, что я оговорил, так это то, что не буду никуда заходить, ничего брать, просто, если что, свистну. И так на языке кодекса все это называется соучастием.
       Я видел, как Виктор вышел из подъезда. Под курткой у него лежал сверток, который он поддерживал руками, засунутыми в карманы. Он махнул мне головой, и мы пошли в разные стороны. Черт его знает, как там оказалась Натали. Она подошла ко мне как раз, когда я поджидал Виктора. Правда, ушла немного раньше, чем он вышел из подъезда. Видела ли она Виктора, я так и не узнал. Мне казалось, что нет.
       Карусель завертелась через неделю. До этого Виктор жил как персидский шах. Хорошо жил, а потом вдруг исчез. Как сквозь землю провалился. Оказалось, что в городе у него на самом деле множество друзей. По дороге из школы ко мне подошло все множество и, для пущей убедительности показав внушительный тесак, посоветовало молчать, если что.
       Из полученного совета следовало, что о случившемся это самое множество осведомлено. Посему нужно было готовиться к неприятностям. Хуже всего было то, что неприятности не могли произойти незаметно для родителей. Получалось так, что назидания их мне, как всегда, не пошли в пользу.
       Вероятно, я достаточно упорно раздумывал над тем, как их избежать, потому что Маман что-то поняла. На то она и Маман. Когда я ей вкратце рассказал историю, она посоветовала уехать куда-нибудь на время. Одновременно ко мне стали проявлять интерес лица противоположной стороны. Но, памятуя о совете, я старался отнекиваться, даже когда меня вывезли куда-то за город и представили аргумент куда более серьезный, чем кухонный тесак.
       Я все еще валял дурачка и терпеливо топал пешком вдоль дороги, думая о том, как все-таки оказался прав. Но не до конца. Куда более прав на самом деле был мой отец. Может быть, у него не было достаточно информации о случившемся, но выводы из рассказов Маман он сделал сразу. Поэтому, когда вечером за мной очередной раз приехали, отец вышел за мной следом.
       - Привет, - сказал он оконфузившимся гонцам и молча пошел вниз по лестнице. Когда все мы вышли из подъезда, он добавил: - Я с вами, не возражаете?
       Гонцы не возражали. Они не нашли, что возразить человеку, не умеющему разговаривать на пальцах.
       В комнате, где мы все оказались, как будто не происходило ничего. Не то чтобы странного или необычного, или серьезного, а как будто вообще ничего. Прошла женщина, пробежал босой ребенок. Зашел мужчина. Молодой. Присел у стены на корточки. Ничего не говоря, не спрашивая, будто вовсе нами не интересуясь. Как будто это вполне нормально, что мы тут сидим. Посторонние. Потом зашел мужик полный, неопрятный. Он обратил на нас внимание.
       - Ты кто? - ткнул он пальцем в отца.
       - Отец, - пожал отец плечами.
       - Чего же так плохо смотришь за сыном? Я вот за своим смотрю, каждый шаг знаю.
       - Ладно. Как я понимаю, ребята в дерьмо вляпались?
       - Правильно понимаешь. Разбираемся еще. Но не в этом даже дело. Пусть говорит правду. Больше ничего от него не нужно.
       - Не настолько виноват?
       - Был бы виноват больше, мы бы не разговаривали. Знаешь, за общак всю семью опускают? Разбираться будем не с ним. Он пусть расскажет. Не мне. Тому, куда отвезут.
       - Одного не пущу. Затем и приехал. Отвечаю перед законом. Любым, какой ни будь.
       - Пустишь. Ты там не нужен. Ничего с ним не будет, я сказал.
       - Нет. Давай добром разойдемся. Как я понимаю, тебе нанесен ущерб. Сколько?
       - Правильно ты понимаешь, только платить будет не ты. Ты не будешь.
       - Не понял.
       - Я сказал, ты не будешь платить. У нас к твоему сыну вопросы.
       - Задайте при мне.
       - Тебе что, не достаточно моего слова?
       - Не знаю. Пока.
       - Нехорошо говоришь, плохо.
       - Честно говорю.
       - Смотри, смелый, решение еще не принято.
       - Я не смелый, просто пытаюсь себя уважать. Если сам себя уважать не буду, то никто не будет.
       - Уходи пока, и живи спокойно. Через полчаса твой сын будет дома. Если ты нам понадобишься, мы тебя найдем.
      
      
       Когда я вернулся домой, мы долго сидели в разных комнатах с отцом. В конце концов я не выдержал.
       - Скажи, пап, как ты думаешь, они отстанут?
       - Конечно.
       - Почему?
       - Да ведь ты им не нужен. Неужели до сих пор ничего не понял? Здесь столкнулись интересы двух компаний, в игрушках которых вы ничего не значите. Если бы это были не вы, то был бы на вашем место кто-то другой. Кто кого тут подставил, им самим гораздо понятнее. Они прекрасно понимают, что развели вас, сопливых, на что захотели. Ты вот думаешь, наверно, что все уже закончилось. А это не так. Они еще появятся. Не знаю пока - кто. Но ущерб-то возмещать придется. А он не маленький, судя по вашим россказням. Обычно ведь не только долги возвращают, но и отступного платят. Штраф, если так можно сказать. Как ты думаешь, на кого его переложат? Что с тебя возьмешь?
       - И ты станешь платить?
       - Понимаешь, речь ведь идет не о тебе и не обо мне. Я бы, может, и не стал. Но это хорошо говорить абстрактно, когда никого больше дело не касается, но ведь есть еще мать, верно. Она то здесь совершенно ни при чем. Не стану же я портить жизнь и тебе, и себе, и ей в придачу. И только потому, что сын у меня - дурак. Вот от меня они просто так не отстанут. Есть еще возможность обратиться в милицию. Мне будто не с чем. Тебя наказать только. Хочешь - иди.
       Отец куда-то ездил пару раз. С кем-то говорил. Потом приехали ребятишки, пошуршали купюрами, забрали кое-что по-крупному. Маман проплакала неделю. Тем более, что все ею и заработано было. Ну что тут будешь делать. Сами отдали. Ни за что.
      
      
       Что-то произошло со мной, что ли? Бешеный стал какой-то. Особенно, когда приму не грудь. А как без этого? Не ширяюсь зато, не нюхаю.
       Виктор в бегах. На его родителей тоже наехали. Круче еще.
       Теперь мы все друзья по несчастью.
      
      
       Как-то потихоньку наша компания стала распадаться. Кто усиленно готовился к вступительным экзаменам, тем более что стало модным зачисление в "вышки" по результатам выпускных. Зачастили в школу представители всяких. Всем денежки нужны. Нам тоже. Мы еще по привычке продолжали собирать дань с наших. Но почему-то все неохотнее ее платили. Как-то стали должать. Меры нужно было принимать экстренные. И незаметно снова возник национальный вопрос, вырос, как колосс на пути благосостояния, в виде проблем с лицами определенной национальности.
       Был у меня, можно сказать, друг из них. Познакомились мы достаточно прозаично. Пару раз столкнулись в школьном коридоре плечами. Оказались примерно равны в драке. Мне почему-то не хотелось драться с нем серьезно. Я почувствовал, что и ему не очень хотелось. Хотя ударить он мог - будь здоров. Его толпа могла, конечно, вмешаться, но он не захотел. Разошлись мирно, а потом стали здороваться при встрече. Получилось, что и в гости друг к другу из вежливости попали. Пару раз он даже здорово меня выручал. И очень неожиданно уехал в свой Дагестан, даже не окончив учебного года. Один раз позвонил мне домой. В телефонной трубке стреляли короткими очередями.
       - Это так, балуемся немножко, - серьезно ответил он. - Дежурим, а тут небольшой праздник. С автоматом сижу. Черт возьми, вот она, взрослая жизнь!
       - А как школа?
       - Какая школа... - вздохнул Абдулла. - Ладно, привет всем.
      
      
       Снег уже не падал. Ляпал мокрыми хлопьями в раскисшее месиво. Зима сдавалась. Выпускные экзамены на носу, шпаргалки заготавливались впрок. Это сколько же по стране уходит на них бумаги ежегодно?
       Мне не грозила участь попасть в студенты. Потому что резко упало количество хороших отметок в журнале, и на экзаменах мне предстояло только подтвердить свое право на государственные оценки собственных знаний.
       Не знаю, почему, но я был уверен в успешной сдаче выпускных, волноваться не было причин. Стоило заняться тем, что мне представлялось важным.
       Прежде всего следовало упорядочить сборы толпы. Узаконить время и место сборов, и никому уже не давать спуску.
      
      
       Ладно, раз уж я считаю себя умным, как мой отец, то надо соответственно начинать себя вести. Прежде всего нужно наладить дисциплину в толке. Пооборзели все. Звонишь, не приходят, обещают, не делают. Наказывать нужно. Рублем и поркой. Удивительно, но факт. Когда прибавишь интонации в голосе, это действует. Собрались все. Послушайте, братва, что за приколы городка, что за разброд и шатание? Я понимаю, у всех проблемы. Но они не главнее общих. Или вы снова решили перейти на положение быков? Кушать травку? До вас не доходит, что поодиночке нас растопчут? Или надеетесь на кого, или у вас у всех крутые крыши отыскались?
       Еще удивительнее то, как охотно, оказывается, все подчиняются. Как удобно, оказывается, для всех, когда находится желающий подобрать брошенные бразды в собственные руки. Октябрята выросли. Им пора заняться большими делами. А для решения своих проблем есть ночное время. Еще, как говорится, кто рано встает...
       Для начала решил помочь Малышу. Вернее, получилось так, что он сразу за меня спрятался, так что мне уже и деваться некуда было.
      
      
       Наехали на Малыша. Наезд пустяковый. Но для Малыша - паршивый. Потому что наехали старшие, а они ведут себя свирепо, если чувствуют свою безопасность. Малыш испугался и представил меня тем, что, даже не поговорив со мной, пообещал привести меня на стрелку.
       Получалось так, что если я теперь бы не пришел, то это выглядело бы дешевле некуда. Я пошел вместе с Малышом. Вдвоем.
       Толпа сидела около подъезда, точно мухи на куске дерьма. Внушительная толпа. Малыш напел им про крутизну столичную или что-то в этом роде, ну и, соответственно, эту крутизну встречали. Толпа сидела, едва удостоив вниманием наше появление.
       - Ну, кто тут старший? - спросил я, подойдя.
       Никто мне не ответил.
       - Ну что же, разговаривать, стало быть, не с кем, - добавил я. - Видишь, Малыш, как все просто, даже претензии предъявить некому. Пойдем.
       Я обнял Малыша за плечи. Мы развернулись с ним намереваясь уйти.
       - Э! - окликнули нас.
       Я обернулся.
       - Ты чу тут такой? - Кажется, Боцман называл это аллегорией.
       - Такой вот тут да, - не менее витиевато ответил я.
       - Кончай мести-то... пургу.
       - Ветер метет, язык чешет, да хвост пылит, - добавил я.
       - А?
       _ Б - тоже буква алфавита, если вы не знаете. - Я оставался вежливым до безобразия.
       - Ты, что ли, за базар отвечать собрался?
       - За что? Базар? Помилуйте, да мальчишка не то что слова такого не знает, а даже вон зарделся от стыда. Вы розги что, тоже приготовили? И как пороть собрались, порознь или сообща?
       Видно было, что в беллетристике никто из них особенно не силен. А то, что непонятно, либо пугает, либо вызывает уважение у противника. Старший теперь нашелся.
       - Ладно. Не тронем Малыша. Платить ты будешь?
       - Я? За что, собственно?
       - За оскорбление.
       - И кого же этот пацан оскорбил и как?
       - Поднял руку на старшего.
       - Не понял. И что, старший позволил? И теперь разбирается, вместо того, чтобы на месте уши надрать... Да нет, не складывается что-то. По-моему, вы все должны быть благодарны пацану за урок. За то, что как раз он не упал на кости перед кем ни попадя.
       Тот факт, что я пришел совершенно один, совершенно спокойно, все-таки подействовал. Видно было, что кое-кто из толпы недоуменно поглядывает по сторонам, все дожидаясь, откуда же появятся остальные. Поняв, что никто больше не придет, толпа осмелела. Однако психологически поединок я уже выиграл. Я понравился вожаку. Довести разговори до развода на кофе теперь уже было делом техники. А ведь все могло закончиться совершенно иначе.
       Вскоре мы проводили Малыша домой, и отправились вдвоем ударить по пивку в "Полюс".
      
      
      
       Из "Полюса" я вышел скоро. Настроение, что греха таить, было приподнятое. Совсем неожиданно увидел Ирину. Как же. Неожиданно. Я ее искал. Я искал ее всюду и всегда. Просто не признался бы в этом никому и никогда. Себе даже. Ирина пыталась освободиться от назойливых ухаживаний владельца изумрудной "девятки".
       Владелец приглашал Ирину в машину, крепко держа ее за локоть. ВО мне будто щелкнул затвор, приводя оружие в боевое состояние. Я сделал как можно более дружескую улыбку и направился к Ирине.
       - Добрый день, пошли Ирина, - взял ее за локоть с другой стороны от владельца.
       - Ты кто такой, слюшай! - Парень был явно старше меня.
       - Извините, мы задержались, дети без молока... - начал было я.
       - Давай отсюда! - обрезал парень. - Пацан!
       Оружие внутри меня взяло парня на мушку. Но я попытался еще раз замять скандал. Уводя Ирину сказал:
       - Мы вам желаем счастья! - как можно миролюбивее.
       - Казел! - Воткнулось в спину. Ирина была достаточно напугана, хотя парень от машины не отошел. Я мог уйти, уже мог уйти вместе с Ириной, если бы не она и не последнее замечание в ее присутствии. Я уже не мог услышать, как Ирина сказала: "Не надо".
       - Ты что хочешь? - привычно спросил парень, когда я подошел.
       - А что ты можешь? - так же привычно ответил я.
       Он мог многое. Он был старше и сильнее. Только излишне самоуверен. Пере ним стоял в общем-то, мальчишка, который к тому же попался на первый же ложный выпад. Настоящий удар был очень силен.
       Я оказался в нокдауне. Пытаясь как можно глуше уйти в защиту, упал, чувствовал пинки ногами, постепенно приходил в себя от боли. Хорошо хоть зима, куртка толстая, свитер, не очень-то запинаешь. Подкатился к машине, начал подниматься. Парень хорошенько рванул меня за плечи, намереваясь "взять на бычка", но я уже почти оправился. У него не вышло. Тогда он поволок меня к машине, попробовал, войдя в раж, отходить головой о капот. Шапки на мне уже не было, лицо было в крови, капот испачкался.
       Лежа на капоте, я заметил, что прохожие пытаются обходить машину как можно дальше, быстро миную место драки, услышал, как плачет Ирина, подумал о том, что все время достается моей голове. Может быть, потому, что я Овен, а голова у Овнов - слабое место. Капот оказался неожиданно мягким. Впредь нужно иметь ввиду, что битьем о капот ничего не добьешься. Последнее, что успел предпринять парень до того, как я окончательно пришел в себя, это захватить мою шею в замок. Бросок для него стал полной неожиданностью, так же, как все остальное. Он уже устал. В результате ответных действий я усадил его в машину и пинком захлопнул дверь.
       Ирина теперь смеялась сквозь слезы. А еще, когда мы уже уходили, и я оглядывался в поисках шапки, мне ее подал мужчина. Подал, а потом протянул руку и молча пожал мою.
      
      
       Телефонный звонок разбудил меня утром.
       - Игорь, - как будто не ожидал возражения низкий уверенный голос. - Не надоело еще кулаки чесать без толку?
       - Не понял, - на самом деле не понял я.
       - Приходи вечером в "Полюс", если желаешь заняться настоящим делом.
       - Это каким?
       - Настоящим, я сказал.
       - К меня есть время подумать?
       - До вечера.
       - А все-таки, что за дело?
       - Настоящее, я сказал, как и пуска. Нам нравятся те, кто может за себя постоять.
       - Как я вас узнаю?
       - Мы сами тебя узнаем, если придешь, и учти, дважды не приглашаем...
       Трубка была еще в руке, но гудков отбоя я не слышал, должно быть, долго держал ее, пока решал, как быть.
       В "Полюс" я не пошел.
      
      
       Неожиданно быстро учебный год подошел к концу. Так же неожиданно хорошо я сдал выпускные экзамены. Главное - без нервотрепки, спокойно, не в пример отличникам, мучившимся перед каждым экзаменом до лязга зубов. Всего одна тройка. По русскому. Красота! Студенчество мне не грозило. Да и, честно говоря, попасть в другом городе в новую мясорубку не хотелось вовсе. Меня ждала армия. Все складывалось так, что ждала.
      
      
       Отец устроил меня на работу. На самом деле такое участие и возможность такая - благо по нынешним временам. Далеко не каждый из окончивших школу одноклассников смог так устроиться. Конечно, мое удостоверение слесаря по ремонту автомобилей больше тянуло на удостоверение, чем ну профессию, но и работенка у меня поначалу оказалась не очень квалифицированная. Бери себе кувалду, переобувай "КамАЗы" и "Уралы". Ну, еще в качестве домкрата работаю.
       Подозреваю, что отец таким образом решил наставить меня на пусть истинный. Думал, небось, помашу денек-другой, и живо за учебники. Ни черта. Я взялся за гири. После них кувалдой махать легче. Да и моя зарплата, честно говоря, мне понравилась поначалу. Даже больше, чем я сам думал. Половину или даже две трети я сразу отдавал матери. Зато остальных денег мне волне хватало на то, чтобы собирать до сих пор неохотные сборища. Еще бы. У меня и сигареты водились постоянно, и пивко изредка, и никто ничего мне за это не платил, ну, может быть, благодарности чуть больше, чем раньше. Чуть больше, чем положено.
       После первой же зарплаты мне попытались поставить условия. Речь шла о трети получаемой суммы. Только я сразу дал понять, что им не обломится. Он ведь не глупый, Козырь, на самом деле. И толпа его тоже под кем-то ходит. Уже одно то, что я вообще работаю, говорит, что кому-то есть за меня постоять. Обо всем этом я, конечно, не говорил. Сказал просто, что ничего никому не должен, а за наезд прощаю. Они посмеялись, конечно. Пообещали сладкую жизнь на завтрак, обед и ужин. Тогда я сказал Козырю:
       - Видишь вон того, в плаще?
       Он видел, конечно, и не только он.
       - Сколько из моих денег ты ему отнесешь? Я что, не видел, как ты к нему на полуспущенных, как бобик, бегаешь? А я ему ничего не давал и давать не собираюсь. И ты считаешь себя сильнее? Пошли, подойдем, спросим.
       Козырь крутнулся на каблуках, приспичило ему куда-то вдоль улицы. Остальные отошли слега. Я их тогда прямо спросил, какого черта помогают чужим. Ну, какого черта? И за что? Никто мне ничего не ответил.
       Но на следующий день я на всякий случай приехал на стрелку. Каюсь, зря одолжил машину. Долго думал, стоит ли подъезжать к деловым. Стоило. Было бы хуже, если бы не подъехал. Постояли, посмеялись, пивка дунули. Ладно, говорят. Чего приехал-то?
       - Садись, Козырь, прокачу.
       Сели в машину.
       - Что хочешь, говори?
       - Послушай, машина новая совсем. Пять тонн баксов. Не моя. Стенку бетонную видишь? Заедем?
       Помолчали.
       - А вон ту "Тойоту" в бочину двинуть слабо?
       Я включил передачу. Взвизгнули шины. Потом еще раз. Я заехал бампером сбоку на вираже. Остановились.
       - Дурак, - сказал Козырь, - совсем без тормозов, - и вышел.
      
      
       А треть я лучше на своих потрачу. И тратил. Даже больше. Крутились деньги как-то колесом, то в долг кому дашь, то сам займешь. Ни в чем себе не отказывал.
       Ирина поехала поступать. Странно все как-то у нас получалось, вернее, не получалось, пожалуй. Не хотелось так думать, но думалось иногда. Правда, как только приехала, прибежала ко мне сразу. Да и другие вились. Серьезнее даже. Не такие красивые, правда. Да и постарше.
       Звезды в августе огромные. Светят. Зубы блестят близко. Чистые. Белые. В армию я ухожу, понимаешь. Что такое армия. Что такое армия сейчас? Это раньше под гармонь с радостью провожали, с гордостью. А сейчас... Думаешь, ждать буду? Знаю, что не будешь.
       Так, как-то подцепить друг друга пытались. Скрипели зубками, тешились. Проводы когда? А вы когда на учебу? В понедельник. Вот и кончится август. С грибами, ягодами, морокой, заботой, а там - приказ. Выпить, что ли. "Смирновской" в руке - целый литр. И сквозь водочку в бутылке звезды сияют, окаянные. А почему бы не выпить? Последний-то раз, на прощанье. Три года - срок не маленький, если во флот. Уже и учеба закончится почти, и много звезд попадает. Ты что, спятил? Нет, отчего же? Ты ведь девушка скромная, правильная, отличница. Сможешь? Смогла. Смогла ведь. Черт меня опять дернул. Не должна была смочь. Закачало ее минут через пять. Меня и то закачало. Понял я, что переборщил слегка. Пошутил черно как-то. Ладно, домой пока. Пошли, отведу. Отстань, постылый, - дернулись руки, нога криво зацепилась за ступеньку высоким каблуком, подломилась. Женщины не умеют летать. Они иногда хотят, но не умеют. Тогда они падают. Больно. Вниз головой. На бетон.
       Да что же это такое, а? Да ну почему же все так криво, все косо? Да ну вставай же, наконец! Ну что же ты расплываешься, как холодец, а?
       - Э, козел, ты чего делаешь? - я не сразу даже понял, что это ко мне обращаются.
       -Да пошел ты... - объяснение было как раз кстати.
       Лучше бы на самом деле было. Но ничего объяснить я бы просто не смог. По разным причинам. Состояние было такое, что я бы бросился на стадо слонов, если бы оно вздумало мне помешать.
       - Ба, да это наш старый знакомый! - обрадовался мой неожиданный помощник - участковый. Уж он-то не мог меня испугать определенно.
      
      
       В себя я приходил на полу комнаты для посетителей. Как потом выяснилось, около дежурной части. Был я великолепен. Еще никогда мне собственными глазами без зеркала не удавалось рассмотреть такое количество фрагментов собственного лица. Они несли яркую боевую раскраску. И не было уверенности в отсутствии перьев на голове. Во всяком случае, ощущение было такое, что их пытались ночью воткнуть.
       Вместе с ощущениями приходили мысли. Их приходилось отлавливать и удерживать. Они трепыхались и ускользали, как мелкие рыбешки. Пока не появилась одна - огромная, как кит, и проглотила все остальное. Все потемнело и стало невозможно дышать некоторое время. Скользкие рыбешки теперь представлялись радостными картинками из азбуки, но поймать их и удержать хотя бы на время, не было никакой возможности.
       - Ну, боевик, вставай.
       Я с трудом повернул голову и увидел своего участкового. Лучше бы он оставался все таким же немногословным. Но, судя по фразе, его прямо-таки распирало красноречие, как будто он копил словарный запас с момента нашей последней встречи как сюрприз для меня.
       Он действительно говорил слишком много. Спрашивал, рассказывал, зачитывал, вопрошал. Не допрашивал пока, правда.
       Из его слов, и со слов моего ночного визави следовало, что я, находясь в состоянии невменяемости, вызванном злоупотреблением спиртных напитков, причинил тяжкие телесные повреждения гражданке Н. Гражданка Н. находится в реанимации, и мне остается только молиться о том, чтобы она не преставилась. Я попытался вспомнить хоть что-нибудь.
       "Интересно, - думал я, - как это я мог в состоянии невменяемости причинить нечто гражданке, которую в глаза не видел. И почему я?"
       Но тут опять наплыла тень кита, потому что неожиданно я понял, что гражданкой участковый называет Ирину. Очевидно, моя прострация был так глубока, что участковый, не дождавшись ответа, вышел, заперев дверь на ключ.
       "Так, - дошло до меня, - докатился". Окна, забранные мрачной увесистой решеткой не оставляли сомнений в серьезности ситуации. Люди в серой форме с короткими автоматами наперевес - тоже.
       - Черт! - я стукнул в бессилии кулаком по стене. Затем осмотрел руку под свитером. На сгибе красовался огромный синяк со следом он иглы. "Подсадили, что ли? Опять замельтешили рыбешки, а потом выплыла размытая тень в белом со шприцем в руке. В сознании зашевелились воспоминания о медицине. - Да нет, укол просто". Отлегло.
       И тут же навалилось многое другое. На левой руке не хватало часов. На правой - серебряного перстня с камнями. Понятно, что я угодил в серьезные руки. И хотя стоило что-то предпринять рад собственного вызволения, предпринять на самом деле я ничего не мог. Все пятнадцать часов, которые показались кошмаром длиной в жизнь.
       Казалось, что с кошмаром я один на один, а все только и желают его продлить или хотя бы подлить маслица в огонь, на котором меня предстояло поджарить. И в конце этого кошмара мне уже было почти безразлична собственная участь.
      
      
       На самом деле были те, кто пытался кошмар прервать. И, как ни странно, в первую очередь, родители. И друзья.
       Через пятнадцать часов отец приехал за мной в отдел. Я снова оказался дома, откуда меньше суток назад мне так хотелось сбежать, и куда я так благодарно вернулся.
       Отец почему-то молчал. На этот раз молчал. Понимая, что случилось нечто совсем ужасное. Он жил в себе. Он как всегда искал причину случившегося в себе самом. И вряд ли ее находил, как я догадывался. Он куда-то поехал, и привез Боцмана. С ним мы проболтали всю ночь. Совершенно не хотелось спать. Только к утру прилегли.
       Теперь мне все стало более менее ясно. Фабула, как сказал бы участковый, была такова. Ранее не отличавшийся примерным поведением оболтус докатился до того, что по причине беспробудного пьянства нанес тяжкие телесные повреждения девушке, которую вызвался проводить домой. Для того и вызвался, чтобы причинить. Весь предыдущий букет ясно дополнял картину.
       Сама девушка пояснений дать не в состоянии по причине наличия тяжелых повреждений.
       Утром отец разбудил меня и сказал:
       - Собирайся. Считаю, ты должен поехать к родителям и все рассказать.
       - Да, конечно, - согласился я.
      
      
       Дома оказалась мать Ирины. Она выглядела, пожалуй, хуже моей собственной. С минуту ходила около нас, когда мы с отцом вошли, потом молча села на диван и заплакала.
       - Ну почему, Игорь, за что...
       - Я ее не бил, - понял я недосказанный вопрос.
       - А как же синяки, ведь она избита!
       - Не знаю, - ответил я. И подумал. - Пока не знаю.
       Ответить я постарался как можно спокойнее, чтобы не раздражать мать, не задеть ее нечаянно.
       - Не знаю... - теперь уже сказала она. - Будет экспертиза. Да и сама она расскажет.
       - Вы, как я понимаю, собрались к дочери, - отец кивнул в сторону плаща и зонтика на диване. - Мы вас можем подвезти.
       Молча собрались. Поехали в больницу. Так же молча вышли из машины.
       - Я думаю, - сказал отец, - вам стоит поговорить с дочерью. И, может быть, она захочет увидеть сына...
       Мать Ирины промолчала. Я пошел за ней. Довольно скоро в вестибюле, где я остался, появилась медсестра и сказала, что видеть меня желания не испытывают.
       - Почему? - спросил меня отец, когда мы приехали домой, - почему она не захотела тебя видеть?
       - Я не знаю.
       - Так не бывает. Не бывает так, чтобы парень пошел девушку провожать, а она согласилась, а потом вдруг не хочет его видеть. Так почему?
       - Не знаю. Я ее не бил. Ты понимаешь, если бы я ее бил так, как это все говорят, ее не в реанимацию бы надо было везти...
       - Покажи-ка свои руки, - неожиданно сказал отец.
       Я протянул руки ему. Он взял их в свои, внимательно осмотрел.
       - Да, не похоже, чтобы этими руками ночью пытались убивать человека. Собирайся, поедем искать судмедэксперта. Время теперь дорого.
       Он словно спросил сам себя:
       - почему я должен верить всем, кроме собственного сына?
      
       Нам повезло. Эксперта мы нашли сразу. Он, оказывается, осматривал труп, полученный накануне. Несмотря на выходной. Эксперт оказался нормальным мужиком. Видно было, что, ему нравится работа. Во всяком случае, он внимательно осмотрел меня со всех сторон. Очень честно описал результаты повреждений вследствие одного удара по лицу, а также отметил абсолютное отсутствие повреждений моих собственных конечностей, несмотря на недавнее злостное неповиновение.
       Я начинал понимать логику отца. А также то, что меня на самом деле вовсе не собираются бросать на произвол судьбы в целях полноценного воспитания.
      
      
       Повестка была выписана на понедельник, тринадцатое число. Я не был суеверным, но обстоятельства складывались так, что можно было им стать. Теперь я всюду был в сопровождении родителей. Оказывается, закон склонен был защищать мои права с помощью их присутствия на том простом основании, что я был несовершеннолетний. И я продолжал бы им оставаться как раз к решению вопроса о возбуждении уголовного дела.
       Время, указанное в повестке, как раз совпадало со временем начала совещания участковых. Или общего сбора их. Или планерки. Планерка шумно походила за дверями напротив стула, сиротливо стоявшего в коридоре. Участковые совещались долго. Потом долго расходились, а когда все почти разошлись, на нас никто почему-то не обратил внимания. Отец сам зашел в кабинет. И тут выяснилось, что наш участковый уже час как отдыхает после суток, и нам лучше подойти завтра. В то же время. И следует показаться эксперту. Когда отец предъявил заключение эксперта, в кабинете удивились тому, что экспертиза уже проведена двумя днями раньше. Тому, что проведена в выходной день, на что отец резонно заметил, что она определяет судьбу человека все-таки, а не место в очереди за бананами.
       Завтра наш участковый оказался на месте. Но он уже не занимался вопросом, поскольку происшествие произошло не на его территории. Теперь уже другой участковый, который занимался, был выходной после дежурства. Правда, отец пришел в форме, и из уважения к ней прежний участковый удостоил отца беседой в коридоре.
       Нам снова посоветовали прийти завтра. Завтра отца не было. Он не мог себе позволить отсутствие на службе каждый день даже по повестке.
       В среду тот самый участковый оказался на месте. Вместе со мной к нему пришла Маман. Она молчала. Она молча наблюдала за тем, как участковый раскладывает материалы на столе. Молча заслушала объяснения свидетелей в лице сотрудников милиции. Затем односложно ответила на заданные вопросы и подписала свое объяснение, написанное участковым с ее слов, о чем сделала соответствующую пометку.
       Отец же, как оказалось, в тот же день встретился с отцом потерпевшей, имея намерение поговорить. Похоже, они поговорили. Отцы есть отцы. Они спокойнее. Пока не выходят из себя.
       - Извини, - просто сказал мой отец.
       Иринин - пожал плечами. Покурили. Помолчали.
       - Я не стану ничего предпринимать, - добавил мой отец. - Что виноват - то виноват. Если помощь нужна, обращайтесь.
       И все.
       А повестку нам не выписали. Новый участковый записал домашний телефон и сказал, что сообщит нам, когда нужно будет появиться. Потянулись тягостные дни. Не совсем, правда.
       В один из них мне позвонили.
       Оказывается, у моей бывшей теперь уже знакомой были почитатели, кроме меня. Скромные почитатели, стеснявшиеся о себе заявить. Но ужасное состояние потерпевшей вывело их из состояния стеснения. Мне назначили стрелку. Честно говоря, если бы мне кто-нибудь предложил сосчитать количество набитых стрелок, я не смог бы этого сделать.
       Состояние было такое паршивое, что я пришел один. Почитатели сидели в машине в количестве четырех и курили. Окна дверок были открыты. Из окон валил дым.
       - Будет суд, - сказал тот, что сидел за рулем, - И если будешь виноват, будешь платить.
       - Кому? - спросил я.
       - Нам.
       - За что?
       - За то, что виноват.
       - А если не буду виноват? - спросил я.
       - А как же она упала?
       - Выпила.
       - Сколько пила?
       - Пол-литра.
       - Ты нэ мужчина, нэ берег дэвушка.
       - Просто самэц, - согласился я.
       - Вах, много. - Юмора не поняли.
       - Действительно.
       - Будэш виноват. И будэш бит еще.
       Машина уехала. Опять все становилось ясно, как божий день. Нельзя ничего сделать просто так. Но тогда получается, и против меня ничего просто так не может быть сделано. Значит, и не будет. Не должно. Не может быть. И нечего мне бояться.
      
       Дни потянулись снова. Мои раздумья сводились в основном к тому, что как же это так получилось, что так много людей сразу от меня отвернулось? Подруги. Их я понимал. Они были ее подруги, а не мои. Родители. Тоже не мои. Но почему же все так легко поверили рапортам и объяснениям кого угодно, кроме моих собственных?
       Я понимал, что рассчитывать на чье-то снисхождение не приходится. Я на него и не рассчитывал. Честно говоря, мне на самом деле ужасно было жалко Ирину. Вдобавок я даже не мог ее увидеть. Даже не мог ей ничего сказать. А она не хотела, получается, ничего от меня услышать. Строить предположения относительно поведения потерпевшей стороны был не в состоянии. Я решил поговорить серьезно с отцом.
       В один из вечеров мы пошли в гараж.
       - Послушай, пап, - начал я, усаживаясь на перевернутый ящик. Отец понял мои намерения. Подсел ко мне и закурил.
       - Как так получается, что никто мне на самом деле не верит?
       - Так бывает в жизни.
       - И у тебя?
       - У всех.
       - Почему?
       - Сложно сказать. Просто мы такие. Люди.
       - Все?
       - Большинство. Мы верим в то, во что хотим верить, и наоборот. Оттого, что хотим. И все.
       - Но ведь есть еще правда.
       - Правда? Если откровенно, то она вряд ли кому нужна. Вся правда. Голая правда. Ее, такую, никто не хочет знать. Она только вредит на самом деле.
       - Как вы, взрослые, оказывается, тяжело живете. А еще пытаетесь учить нас. Да у вас тоже толпа, только опасней. Старше, больше, размером с государство. А хочешь, я тебе честно скажу. Я тратил на пьянство все деньги. На все деньги, которые вы оставляли мне, и на те, которые вы мне давали, я поил всех, кто был рядом и кто хотел этого.
       - Так ты их просто покупал тогда. И ты знал это. Не мог не знать. И они не могли. Если хочешь, ты оскорбил их всех своей щедростью. Ты их всех подставил. Заставил признавать свое финансовое превосходство. Это плохо. И для них, и для тебя, как ты теперь понимаешь. Потому что это уже не дружба.
       - А ведь ты прав. Потому что Боцман как раз не пил. Он вообще не пьет и не курит.
       - Значит, его ты не смог купить, или он не захотел быть купленным.
       - А как же Ирина? Ведь все это ради нее.
       - Тоже ведь получается, что не ради, а как раз наоборот.
       - Да, я виноват, согласен. Но виноват в том, что не прекратил этот дурацкий спор, не отобрал у нее бутылку, в том, что все так произошло, но ведь не в том, в чем меня теперь обвиняют.
       - Это ведь говоришь ты один. Все остальные говорят другое.
       - Получается, что она верит всем, кроме меня?
       - Я уже говорил, что верит она в то, во что хочет.
       - Она так плохо ко мне относится?
       - Не знаю. Я не хочу ее осуждать. Особенно сейчас, когда ей так тяжело. Вы сами во всем разберетесь. Обычно беда делает близких людей еще более близкими.
       - Выходит, мы не такие близкие?
       Отец промолчал.
       - Ну, хорошо. Они меня посадят. Что им с того?
       - Во-первых, если посадят, то не они. Во-вторых, у каждого поступка есть свой резон. Ничего не бывает просто так.
       - Но ведь она так и не написала заявления, - сказал я.
       - Ты кого на самом деле жалеешь, себя или ее?
       - И ты не станешь меня откупать?
       - Нет, не стану. Ты должен научиться отвечать за себя. По полной программе. Сам. За свои слова, поступки, за все. Кроме того, я ведь это обещал.
       - Ты всегда держишь слово?
       - Стараюсь. Как офицер.
      
      
       Отец Ирины приехал поговорить с моим отцом накануне десятого дня после случившегося.
       Когда мы сидели каждый в своей комнате, хотя каждый думал об одном и том же.
       Ирину выписали из больницы. Слава Богу. Только она по-прежнему не хотела меня видеть. Вероятно, с ее точки зрения, причина тому была. Она даже не позвонила ни разу. Приехал ее отец.
       Взрослые на кухне закурили. Отец всегда курит, кто бы ни пришел. Это у него как ритуал. Такая вот трубка мира... Только мир не всегда получается. Можно представить следующий разговор, зная обоих.
       - Твой сын виноват, - тяжело сказал отец Ирины.
       - Да, - согласился мой отец.
       - Ты обещал помочь.
       - Верно.
       - Мы посоветовались и решили, что ты должен заплатить пятьдесят тысяч...
       Мой отец помолчал немного. Покурил. Подумал.
       - Я не могу заплатить такие деньги. Мне их просто неоткуда взять.
       Отец Ирины пожал плечами.
       - Ты же сам обещал помочь...
       - Да. Но в моем представлении помощь если и должна быть финансовая, то в пределах возможностей сына. Он натворил, он и должен ответить. И еще, я понимаю, есть лекарства, билеты, путевки, наконец, но вот так с бухты барахты...
       - Тогда он будет отвечать.
       - А разве я предлагаю что-то другое? Он в любом случае будет отвечать.
       - Но тогда мы напишем заявление.
       - Это ваше право, только о чем?
       - О том, что ваш сын напоил и избил нашу дочь.
       - Откуда вам это известно?
       - Милиция говорит.
       - А милиция не сказала вам о том, кто избил моего сына?
       - Я не знаю, кто его избил.
       - Я тоже не знаю, но могу догадаться. Ты ведь тоже только догадываться можешь. И знаешь, что странно, ты в этой ситуации больше веришь милиции. Вы все больше ей верите. Потому что это вам выгодно.
       - Он виноват.
       - Это не вопрос. Вопрос в том, в чем именно он виноват.
       -Будет суд.
       - Конечно, будет. Когда я приходил к вам с извинениями, разве говорил что-то другое?
       Отец Ирины поднялся и ушел, не попрощавшись.
      
      
       Новый участковый начал разговор с того, что сухо поздоровался со мной. Сухо и очень официально. Потом спросил:
       - Ну, что, как у тебя с памятью?
       - Нормально у меня с памятью.
       - Вспомнил чего?
       - Все вспомнил.
       - Так расскажи.
       - Уже рассказал.
       Не знаю, что именно ожидал от меня услышать участковый.
       - А с совестью у тебя как?
       - Что?
       - С совестью...
       - Я все сказал. Мне добавить нечего.
       - Ну, ну, - покачал головой участковый. - Самый умный, думаешь? Только ведь это не так. Ну, ладно. Честно тебе скажу - нет доказательной базы. Не могу я доказать, что ты девчонку избил - раз. С точки зрения закона тот, кто против тебя свидетельствует, лицо заинтересованное - два.
       - Ну да, он говорит, что стукнул меня один раз, для того, чтобы я в себя пришел, а челюсть вывернута, и зубы шатаются - это так, это я по полу катался. Он-то, значит, правду говорит. Ему вы, значит, верите.
       - А что, тебя по головке нужно было погладить?
       - Да нет... Только когда я пытался привести ее в чувство и шлепал по щекам, на самом деле так же похоже на избиение, как объяснения вашего работника на правду. Послал я его подальше, чтобы не мешал. Только и всего.
       - Не думай, что самый умный. Есть ведь люди, которым не нужны доказательства...
       Я внимательно посмотрел на участкового.
       - Есть люди. Верно. Только им тоже доказательства нужны. Скажите, а вам самим не страшно оттого, что они есть? Оттого, что вы мне сами об этом говорите? И загадочно как-то. Вы что, их не знаете? Или они ваши друзья? Или вы их сами боитесь? Да, наверное, в том же ресторане не меня и моих друзей нужно было в милицию забирать. Было, кого там забирать, кроме моих друзей.
       - Дурак, тебе же лучше сделали. Чтобы чего хуже не случилось.
       - А может быть, ничего бы и не случилось, если бы вы как раз не нас забрали, а тех, кого нужно, с дурью, с девочками?
       - Ты что-то не в свое дело лезешь.
       - Может быть, и не в свое. Только когда я сам начинаю дело свое, вы - тут как ту. И вот я для вас - свое дело.
       - Ладно, умник, гуляй пока и помни, что тебе сказали.
       - Хорошо. Только люди, о которых вы говорили, уже появились. С вашей точкой зрения. И разбираться с ними тоже мне. А вы ведь теперь ни при чем. Вы снова появитесь для тог, чтобы предъявить мне претензии после того, как я с ними разберусь, или они со мной.
       - Топай, я сказал.
      
      
       Маман ждала меня возле опорного пункта. Мы пошли с ней вдоль дома. Тут только я заметил, что осень в городе. Тихая, печальная, красивая, легкая, как летящая паутина.
       - Мам, - спросил я, - вы не собираетесь отмазывать меня от армии?
       - Нет.
       - Спасибо.
       - За что?
       - Да так... Почему? Не достоин?
       - Не в этом дело.
       - А в чем?
       - Скажи, а тебе самому приятно оказаться предметом торга?
       - Довольно странный вопрос. Странный взгляд. Отцовский.
       - Нормальный взгляд. Честный. Ты ведь не станешь упрекать нас в том, что он не честный, руку на сердце положа?
       Я подумал.
       - Нет, не стану.
       - То-то.
       - Но другие ведь так поступают.
       - Так поступают те, кто считает нормальным торговать желаниями, людьми, Родиной.
       - Послушай, мам, у меня часто впечатление такое, что ненормальные как раз вы с отцом, а не другие.
       - В чем же?
       - Да во всем. В ваших мыслях, поступках, идеалах. Вы разве не видите, как мы живем?
       - Видим, к сожалению.
       - Так в чем же тогда дело?
       - Дело в том, что не хотим так жить. В том еще, что нас трудно заставить жить так, как мы не хотим. Лучше уж не жить вовсе.
       - А ты знаешь, мам, как надо? Или знаешь, как сделать жизнь такой, какой ты ее себе представляешь? А ты уверена в том, что она такая, какой представляешь ее ты, всем понравится.
       - Нет, не уверена. Больше того, уверена, что многим придется не по душе.
       - Так чего же ты тогда хочешь добиться те, что заставляешь меня идти в армию?
       - Я не заставляю. Если не хочешь - не ходи. Удирай. Бегай от законов, от государства, от милиции. От себя куда убежишь? Ты волен выбирать свой путь сам. Тебя никто не неволит, на самом деле. Даже если нам с отцом будет стыдно за тебя, я не стану тебя предавать анафеме. Ты у меня единственный сын и всегда им останешься. Другое дело, что я хочу гордиться тобой, а не стыдиться за тебя. Это мое желание, но не мое право. Ты просто можешь его проигнорировать, если захочешь. Вопрос только в том захочешь ли.
       - А как ты думаешь?
       - Я думаю - не захочешь.
       - Почему?
       - Ты ведь мог решить проблему проще. Всего лишь - поступить в институт. Только для этого тебе нужно было бы не болтаться последние три года по подъездам, а учиться, приобретать знания. Ты ведь сам этого не захотел.
       - Да. Но многие мои знакомые поступили в институты, не имея даже тех знаний, которые есть у меня.
       - Я знаю, как они поступили. И ты знаешь.
       - Верно. Все знают. Так ведь получается, что вы не такие, как все, а не наоборот. Вы исключение из правил. А я - ваша ставка в игре.
       - Нет. Ты вне игры. Пока вне игры. Все намного серьезней, чем ты думаешь. Любое общество предполагает соединение усилий для достижения результата. От того, какого характера будут эти усилия, от характера множества их, результат определенно зависит. Мы не можем позволить тебе загонять и общество, и себя лично в могилу. Неужели ты не понимаешь, что легкие пути ведут в тупик? Неужели невдомек, что легкость - абсурд. Не бывает ничего легко. И быть не может. Все требует усилий, и, в первую очередь, над самим собой. Мудрец говорил, что тот, кто может победить других - силен, но тот, кто может победить себя - всесилен.
       - Ты предлагаешь мне победить?
       - У тебя нет выбора. Иначе ты погибнешь.
       - Странно, ты рассуждаешь так же, как отец.
       - С кем поведешься...
       - Послушай, мне всегда казалось, что первую скрипку в семье играешь ты. Ты ведь зарабатываешь деньги. А отец, как бы это сказать, чтобы не слишком обидно...
       - Ты не сможешь меня обидеть, если я этого не захочу. Но могу ответить заранее на твои вопросы. Во-первых, сила женщины - в ее слабости. Во-вторых, в семье существует слаженный оркестр, иначе не бывает музыки, и теряет смысл соло. В третьих - ты уже вырос.
       - Мам, а я, честно говоря, решил, что если вы меня в армию не пустите, сам куда-нибудь заявление напишу.
       - Не заявление, а рапорт, дурачок, и не напишу, а подам, - глаза Маман заблестели. Она достала платочек. - Пыль...
       Пусть думает, что я ей поверил.
       Дома меня ждал сюрприз. В почтовом ящике лежала повестка. Красивая. Отпечатанная на цветном принтере. С барельефами солдат в форме различных родов войск.