В подарок я принес одно куриное сырое яйцо.
Уголовного вида кот Тоби выел его со звериной серьезностью, затем благодарственно муркнул глубоким контральто и исчез под гоночной машиной. Кот вообще не ел ничего, кроме сырых яиц. По крайней мере, старался. Если у Роджера и Крис случался очередной финансовый кризис и денег на яйца не хватало, Тоби совершал бандитские налеты на соседей, виртуозно подламывая чужие холодильники.
Кризисы, впрочем, случались часто, плавно переходя один в другой, и проклятия в адрес семейства кошачьих не прекращались никогда. Некоторые особо обидчивые соседи норовили по первости начистить Роджеру рыло, но после дюжины банок пива справиться с ним не было никакой возможности. Вырос он в Бруклине, где с пятилетнего возраста насмерть дрался с латиносами. Спас его от светлого гангстерского будущего только переезд родителей в наш городок. С тех времен осталась привычка держать сигарету большим и средним пальцами левой руки – знак “свой”, как система распознавания в боевых самолетах. Поэтому когда Роджера заносило в атакующее пике, Крис бледнела и на всякий случай придерживала своего мужа сзади за край штанов.
К властям в этом районе не обращались, стараясь разобраться по-свойски. Дома теснились на крохотных, так называемых “городских” участках, окно в окно, с кособокими передними террасами стиля “колониал” и миниатюрными задними двориками.
На исходе дня рассаживались на крылечках, прихлебывали дешевый Бадвайзер цвета писи сиротки Дженни, лениво перекрикивались через узкую улицу. Многие переехали из Западной Виргинии, где после закрытия угольных шахт не осталось никакой работы. Устроились здесь на резиновую фабрику, принеся с лесных гор вольный охотничий дух и пристрастие к грузовичкам. Как они говорили, в Виргинии живут только мужчины, женщины и пикапы. Каждую осень, несмотря на уговоры начальства, дружно увольнялись и отправлялись домой на промысел. К зиме возвращались - со шматами засоленной оленины и медвежатины, связками копченой форели, нанизанной на струганые деревянные палочки, хвастливыми разговорами и красными от дыма костров глазами.
Роджер крутил руль налево, как на гоночном треке, жал на педали, переключал скорости, басовито рычал, подражая звуку мотора и отвлекаясь лишь на глоток-другой. Мотор в этот момент утробно булькал и извергал алкогольный выхлоп. Кот брезгливо морщился на пассажирском сиденье. Машина вросла в землю позади дома, боковые панели были сняты, остался один трубчатый каркас, а дверей в гоночных машинах не делают. Пилоты залезают через проем окна. Трезвый Роджер исполнял этот трюк с цирковой элегантностью. Набирался пивом он уже внутри. Я насчитал на траве восемь пустых банок. Выманить Роджера на свободу почему-то удавалось только мне. Крис умоляюще хлопала грустными оленьими глазами, не забывая прикладываться к двухлитровой бутыли Кока-Колы, с которой не расставалась ни днем, ни ночью.
Более несчастной семьи, чем Крис и Роджер, я не знаю. Несчастной в сугубо экономическом смысле. Ведь есть же у них здоровье, руки и отчасти мозги, но денежного счастья нет даже в виде фьючерсов. Думаю, они были бы счастливы в раннефеодальную эпоху, когда реклама была проста, как искренняя молитва. Когда железный нож был просто ножом, а не с керамическим лезвием и японской фирмы “Гинсу”. Когда волчья шкура грела, крыша защищала от дождя, вода текла без фильтров “Брита” и солнце светило, чтобы было светло.
Они взахлеб пересказывали мне сюжеты рекламных роликов, они знали, чем Роллс-Ройс Гоуст лучше Роллс-Ройса Фантом. Там, в цветной телевизионной дымке бурлила настоящая жизнь. Длинноногие красавицы питались исключительно йогуртом. Банки отечески заботились о клиентах. Пятна от кетчупа выводились сами собой. Ночь в отеле одаривала гениальностью. Кроссовки придавали цель человеческому существованию. Цены стремительно падали.
Нельзя сказать, что Крис и Роджер вовсе не понимали разницу между идеальным миром и реальным. Но тонкий яд несбыточных желаний уже проник в кровь. Они хотели потреблять. О, какими прекрасными потребителями они могли бы стать! Талантливыми, благодарными, разборчивыми, снисходительными, умелыми, знающими, благородными!
Во время прогулок по огромному моллу они придирчиво разглядывали витрины, мяли нежную кожу итальянских плащей, восхищенно гладили никелированные бока неприлично дорогой кофеварки Крупс. В мебельном отделе, развалившись в роскошных велюровых креслах Ралф Лоурен, планировали обстановку своей воображаемой гостиной.
Напоследок покупали на распродаже парочку чудовищных лиловых маек, устало брели к паркингу, гордо помахивая пластиковым пакетом с совершнно советской красной пятиконечной звездой - лого универмага Мэйси. Window shopping изнурял, как лихорадочная ночь без сна за карточным столом. К сожалению, на пути к зияющим высотам благоденствия они совершенно упускали из вида такую прозаическую фазу как зарабатывание. А воровать боялись.
С зарабатыванием было плохо. Роджер трудился подсобником на складе типографии. Крис – мелким клерком в маленькой компании. До смешного небольшие деньги, словно таинственная субстанция флогистон, растворялись в ежедневных тратах. Можно было бы экономить. Они так и действовали. Не покупали, например, Роллс-Ройс и огромные сэкономленные средства пускали на разные приятности – ради поддержания самоуважения.
Крис каждый день обедала в Мак-Дональдсе. Как-то с калькулятором в руках я доказывал ей, что если она будет брать на работу домашние сандвичи, то через полгода сможет купить шикарный лифчик с поролоновыми вставками в магазине «Викториас Сикрет”. О лифчике Крис мечтала давно. Однако отказ от Мак-Дональдса она приравнивала к измене себе, Америке и к падению на социальное дно, где останется только уворачиваться от летящих сверху свежих предателей. Увы, как заметили умные бородатые Маркс и Энгельс, нельзя жить в обществе потребления и не зависеть от него. И они правы. Я знаю, у меня тоже борода.
Все финансовые поступки Крис и Роджера поражали вызывающим экономическим идиотизмом. Взять хотя бы эту машину - сверхмощного уродца, потомка Шевроле с нелепыми широкими колесами. Роджер приобрел ее из последних сил, обливаясь слезами и частично жертвуя самым дорогим в жизни – пивом. Он хотел вернуться в молодость. В хмельное джинсовое братство гоночного трека. К восторженным девочкам в коротких шортиках, запускающим в небо попкорновый салют. К холодному ветру, рвущемуся в забранные ячеистой сеткой боковые окна. В грохот и пыль заезда, в беседы о шатунах и коленвалах на желтых деревянных трибунах. Профессиональных гонщиков там не было. Плати малую мзду в двадцать пять долларов и гоняйся.
Уродец поломался сразу, еще не выехав с заднего двора. Вышли из строя какие-то хитрые инжекторы. Денег на ремонт не предвиделось. Хуже того, за неуплату снова отключили электричество. Правда, с этой бедой безбашеные супруги научились бороться. Они снимали дом рядом с домом Крисиной мамашки. Поэтому животворная энергия поступала по красному толстому удлинителю, змеившемуся в нестриженной траве. Во время семейных размолвок мамашка мстительно выдергивала штепсель из розетки. На переговоры о мире посылали, как оливковую ветвь, тоже меня. Я шел по путеводному проводу, долго стучал во входную дверь, мамашка обычно не откликалась...
Ну почему американцы презирают дверные звонки? Разве Конституция запрещает эти милые упругие кнопочки? Я скучаю по соловьиным трелям и глухим гонгам, по квакающим блямсам и комариному звону. Я ностальгирую по пожарной сирене. Когда мы обзавелись собственным домом, я первым делом установил звонок. И хоть бы одна сволочь им воспользовалась! Нет, они норовят со всего маху врезать по бедной невинной двери или колотят мерзким бронзовым дверным молоточком, похожим на средневековое орудие пыток. Они не замечают мой прекрасный звонок. Это некая аберрация зрения, словно с повсеместным торжеством демократии все решительно окосели на один глаз.
В наступающих сумерках пьяный Роджер едва угадывался внутри автомобильных ребер. Как Иов в чреве кита. Рядом с Крис из темноты выплыла Джессика, подруга Крис. Она стала зажигать гулливерскими каминными спичками высокую газовую лампу. Судя по всему, электричества опять нет. Пара газовых торшеров на дворе была вторым эшелоном обороны от превратностей судьбы. Джессика и придумала добывать свет из газа – она долго жила в семнадцатом веке. Там ездили в лошадиных повозках, вместо пуговиц пришивали крючки, пахали упряжным плугом, не прельщались государственными пенсиями, презирали страхование, учились мало, молились много, мужчины носили круглые шляпы, а женщины – мрачные платья до пят. Электричество считалось искушением диавола. Хотя большой мир двадцать первого века наступал, и община амишей таяла, вероотступников всегда ждала суровая кара. Одному почтенному старцу пылкая религиозная молодежь насильно остригла бороду за то, что он летал на железной птице компании Дельта и усомнился в основах.
Джессика преодолела триста лет за пятнадцать минут, просто переехав на авто в ближайший городок. Была гневно проклята и отлучена во веки веков.
Аминь с вами! – беспечно махнула рукой Джессика, нанялась судомойкой в дом престарелых и немедленно купила сиреневую, по неопытности, помаду и мобильный телефон. Совершенно противоположный путь проделал мой давний институтский друг Анатолий. Из архитекторов ушел в иеромонахи, достиг епископского чина, завел поросят, стал зваться отцом Амвросием и с извинительной улыбкой объяснял мне, что Интернет – дело бесовское. И кому после этого прикажете верить?
Роджер шумно отрыгнул.
- Брюхом не страдаешь? – озабоченно спросила его Джессика. От амишей она унаследовала слегка архаичную речь, а в доме престарелых преисполнилась милосердия. – Взвару бы ему хвойного перед сном.
- И в морду, - добавила Крис.
Звездый вечер настраивал на лирический лад. Я встал в позу трибуна Маяковского на Триумфальной площади. Почти городские газовые фонари тихо шипели. Сердце мое жаждало открыться людям. Моя тяжелая бронзовая рука с банкой пива простерлась над скелетом Шевроле. Душу переполняли высокие порывы:
- Вылезай, Шумахер! Ты финишировал первым.
- Не вылезу, - огрызнулся Роджер. Кот Тоби глянул на меня с полицейским прищуром.
- Нет в тебе доброты, - горестно вздохнул я. – На жену свою посмотри.
- Вижу жену, - после некоторого трудного раздумья подтвердил Роджер. – А что есть добро?
- Любые ненужные вещи – это зло, а простота и удобство – это добро. Так сказал Заратустра.
- Демократ, наверно, - Роджер еще немного отхлебнул.
- Мистер Заратустра не мог такое речение поведать, - твердо возразила Джессика. – Он глухонемой. В двенадцатой палате обитает. Любит пончики.
И тут меня осенило:
- А давайте станем дауншифтерами!
- Вроде свингеров? – Крис двусмысленно повиляла полными бедрами. Роджер угрожающе, как гризли, заворочался посреди железной клетки, а Тоби зашипел.
- Я, кажется, выражаюсь ясным английским языком! Даун – вниз, шифт – менять. Переключим нашу сложную жизнь на простую.
- На низшую передачу, - перевел для себя Роджер.
- Например, сколько штанов надо человеку?
- Много, - быстро подсчитала в уме Крис. – Юбки тоже нужны. И колготки. И маленькое черное платье. В рекламе говорили, женщина обязана иметь в шкафу маленькое черное платье. И туфли.
- А в каждый определенный момент? В каждую секунду? Сколько штанов может напялить на себя человек? Десять? Двадцать? Чтобы сидеть, нужен один стул. Чтобы спать – единственная кровать. Для чего нужен набор посуды на сорок восемь персон? Когда в последний раз вы принимали у себя дома сорок восемь, извините, персон?
- Вдруг придут... – протянула Крис так, что можно было подумать: сейчас празднично вспыхнет свет и под ужасный оглушительный марш школьного духового оркестра потянется из ниоткуда по разбитой грязной улице вереница принаряженных леди в шляпках и джентльменов во фраках.
- Взять напрокат! – сурово отрезал я. Вереница гостей рассыпалась цветным конфетти.
Вещи и в самом деле размножаются со скоростью австралийских кроликов. Как именно это происходит – остается глубокой философской тайной для большинства американцев. Видимо, по ночам. Проснешься – и опять какая-нибудь ненужная фигня торчит посередине комнаты. Почти во всех соседских домах машины ночуют на открытом воздухе, потому что гаражи забиты барахлом до потолка. Мы с Наташей приехали в страну с двумя чемоданами. Теперь в случае переезда нам бы потребовался десяток вместительных карьерных самосвалов. Чтобы затормозить процесс онтогенеза, мы примерно раз в месяц оттаскиваем излишки на церковный двор к вагончику благотворительного магазина «Добрая Воля».
- А пиво? Пиво дауншифтеры пьют? – встрепенулся Роджер.
- Пьют. – Я великодушно потряс полупустой банкой. – Но в меру.
Джессике тоже хотелось переключить жизнь. Ей было труднее всех. Она и так не обладала никаким особым имуществом. После минутного напряженного размышления, логику которого постичь мне никогда не удавалось, она торжественно объявила:
- Холодильник продам! У нас в деревне холодильников не было. Раз в неделю преподобный мистер Йодар развозил лед на своей телеге. Мне только нужен железный ящик.
- Есть пластиковый, - откликнулась Крис, - четыре штуки. Подойдет? А кто будет лед развозить?
Они все разом посмотрели на меня испытующими взглядами. Нехорошо посмотрели. Конечно, невелик труд заехать на заправку, уплатить клерку и набрать несколько мешков льда из огромного незапертого морозильника, стоящего снаружи. Но мне было жалко мою новую Тоёту. В багажник натекут отвратительные лужицы. От сырости заведется пенициллиновая плесень. Я стану чихать за рулем и обязательно врежусь в тяжелый мусоровоз. И вообще, автомобиль – не тележная лошадь. У них разное топливо.
- Не ездят дауншифтеры на новых Тоётах, - прочитал мои мысли по-пьяному проницательный Роджер. – Проще надо быть. Как нормальные люди.
- Ты Гегеля не читал. – пошел я в атаку. Это была чистая незамутненная правда, поскольку Роджер совсем ничего не читал. По-моему, некоторые буквы так и остались для него неизвестны. – Я вот читал. И даже почти с ним согласился. А теперь я читаю только этикетки.
- Это из-за языковой барракуды, - счела своим долгом пояснить Джессика.
- Баррикады, - пришлось поправить ее. – Я, друзья мои, опростился интеллектуально!
- Дураком, значит, стал, - подвела итог Крис. – Хотя по виду и не скажешь.
Про вид она правильно сказала. Однажды мы с Роджером шлялись по Манхеттену. Увязались на гастроли с местной рок-группой «Грибы» и после концерта методично прочесывали окрестные бары. Говорят, ночной Нью-Йорк жутко опасен, запросто могут ограбить. Однако прохожие, завидев нас, почему-то сами норовили перебраться на другую сторону улицы. Мы совсем было решили зайти в очередной бар, как двери распахнулись и выпустили человека в оранжевой шубе. Его зеленые волосы воинственно вздымались петушиным гребнем. Но главное – он держал на поводке веселую живую упитанную розовую свинку. Человека я узнал по портрету в журнале «Нью-Йоркер», правда, без гребня. Он был модным социологом и несгибаемым проповедником консерватизма. Свинку же я видел впервые. Вид, знаете ли, обманчив...
Внезапно из-за дома раздались визг тормозов, звук удара, металлический скрежет, и в наш уютный световой круг провозвестников будущего бомбой влетела Эми – дочка Крис и Роджера - круглая девочка лет тринадцати. Круглая буквально, в маму. Крис в припадках родительской нежности ласково называла ее «мой Бринкс» - по имени известной компании пузатеньких инкассаторских броневичков. Эми возбужденно тыкала пальцем в темноту, не в силах произнести ни слова. Из-за ее спины выдвинулся худенький черный испуганный мальчик. Я его сразу и не заметил, что немудрено: за ней могли поместиться еще три таких мальчика. В городском шахматном клубе именно он, беспечно вертясь на стуле и ковыряя в носу, по-детски безжалостно разгромил овеянную победами армию моего друга Филиппа.
Крис вопросила суровым воспитательным голосом:
- Кто это?
- Мой бойфренд! – выпалила Эми, у которой неожиданно активировался звук.
После этого я ожидал чего угодно. Истерик, слез, проклятий, увещеваний, долгих рассуждений об исковерканной судьбе и ошибках молодости. Вместо всего, Крис расплылась в умильной улыбке:
- И как же зовут нашего бойфренда?
Видимо, я чего-то не понимаю в жизни. Если бы у меня была тринадцатилетняя дочь, и она бы заявила, что у нее есть бойфренд, я бы точно делал то, что принято делать в подобный высокотрагический момент – весь полный список.
Вместо ответа Эми всхлипнула:
- Там машину разбили...
Огромный старый полноразмерный вэн, то есть микроавтобус, был приобретен неделю назад, когда Крис и Роджеру снова отказали в кредите на покупку дома. В качестве утешительного приза. Внутри могла свободно разместиться Эмина детская команда по софтболу. Бензин вэн не потреблял. Он его всасывал. При повороте налево погоромыхивало сзади. При повороте направо отключалось радио. Из-за несуразных габаритов парковали вэн на улице перед домом.
Роджер исторг крик обманутого инвестора. В следующую секунду он, подобно человеку-ядру в цирке Барнума и Бейли, вылетел из гоночного скелета, словно из пушки, и взмыл над нашими головами, приземлившись уже у подраненного вэна. На левом борту алела ужасающая царапина. Разбитое зеркало болталось на автомобильных сухожилиях. Впереди, вихляя, стремительно удалялись задние ходовые огни нарушителя спокойствия. Роджер кенгуриными прыжками понесся в погоню. Благородная ярость и дюжина пива отвлекли его от простой мысли воспользоваться машиной.
- Держите его! – взвизгнула Крис. При этом было непонятно, кого. То ли Роджера, то ли злодея. Я решил, что Роджер доступнее, и побежал на звук шагов, здраво рассудив, что сейчас слышимость заменяет видимость.
Следом бросились амишка-расстрига и шарообразная Эми с черненьким дитяткой. За ними тяжело трусила Крис, нежно прижимая к еще не поролоновой груди бутылку колы и пакет чипсов Доритос. Замыкал процессию верный Тоби.
Через сотню ярдов я понял, о чем думает загнанная лошадь. Она отнюдь не мечтает о зеленом лужке и восхитительном овсе. Она хочет, как и я, упереть копыта в землю и немножечко постоять. На мое лошадиное счастье, Роджер думал так же. Мы стояли рядом, дыша со всхрипами и всхлипами, и ждали, покуда подтянутся остальные стайеры.
Спорт, по-моему, изобрели враги рода людского. Дайте здоровым мужикам мяч или скажите им, что вот до этой отметки никто не подпрыгнул, и все – можете забыть о производительном труде на благо человечества. Они будут подпрыгивать до полного изнеможения.
Когда тесная когорта единомышленников, включая кота, наконец, вновь объединилась, мы внезапно углядели множество странных светлячков в стороне от дороги. Они хаотично мелькали во тьме, как знаменитые жуткие огоньки на Баскервильском болоте. Раздался тихий вой. Я вздрогнул и оглянулся. От страха подвывала Эми. По спине побежали мурашки. Кот вздыбил шерсть на загривке.
Я, конечно знал, что в том месте никогда не было болота, а был, наоборот, вполне обычный супермаркет. Что за чертовщина...
Словно заколдованные, мы прошли по траве на призрачный свет и остановились, тщетно пытаясь осмыслить открывшуюся картину: по просторному пустому погруженному во мрак паркингу бродили люди. Они светили себе под ноги телефонами, крохотными карманными фонариками. Некоторые держали свечки с бумажными кружками - чтобы не капать парафином на руки. Несколько фигур молитвенно распластались на замусоренном асфальте. Кто-то стоял на коленях. Вдали громоздилось здание уже закрытого супермаркета. Возбужденные голоса прорезывали тьму.
Оказалось, прошел слух, что некая блондинка – на блондинку упирали особо – потеряла здесь выигрышный лотерейный билет. Не то пять миллионов, не то пятьдесят. И современные старатели ринулись за сокровищем. Времени на обзаведение приличными фонарями не было: конкуренты могли опередить. Потому-то они и рыскали во тьме аки тати, используя подручные средства, которые мы и приняли за болотные огни.
На коленях ползали свободолюбивые трапперы и радостные от надежды домохозяйки, нервные продавцы страховок и усталые маляры в белых комбинезонах. Водители грузовых траков подметали пыль пивными животами.
Вдохновенно ползали Джессика и Крис. Роджер и Эми методично переползали с места на место. Шахматный гений перемещался конем. Шуршали опавшие листья. В равнодушном небе висели зрелые бриллиантовые звезды.
Я тихо присел на камень под деревом, рядышком с незнакомым пожилым мужчиной.
- Видали такое? – неодобрительно кивнул он на жертв консюмеризма. – Удивительное зрелище.
Подумаешь! Чем можно удивить меня – человека, который видел на берегу Ледовитого океана бездомную бродячую лошадь с хвостом мороженой рыбы в зубах?
- А вы что ж не участвуете? – поддержал я беседу.
- Наклоняться нельзя. – Он постучал по лбу указательным пальцем. – Титановая пластина. –
И вдруг с неожиданным пафосом заявил:
- Я воевал за то, чтобы никто в этой стране не говорил по-русски!
Упустить такую добычу я не мог и немедленно забросал титановый пережиток холодной войны вопросами:
- Русская пуля? Вьетнам? Панама? Корея? Югославия? Ирак?
Он как-то сник и вяло отмахнулся:
- Кливленд. Вышел из бара и в люк канализационный свалился... И вообще, мне в понедельник в тюрьму идти. На отсидку.
Бывает. Мой начальник мистер Хек как раз взял отпуск чтобы отсидеть срок. Меня немного мучила совесть. На Хэллоуин по моей наводке весь отдел явился в полосатых арестантских робах и с бутафорскими ядрами на цепях. Начальник обиделся на намек, напился, сел за руль, был остановлен копом, повязан и приговорен, кроме всего прочего, к трем неделям крытки. Я представил, как он сейчас лежит на нижних нарах, забывшись тревожным тюремным сном, в маленькой камере, облицованной кафельной плиткой, а над ним храпит неистовый амиш, борец за чистоту рядов с помощью портновских ножниц...
Мимо нас настороженно прокрался кот Тоби, что-то сжимавший в пасти. Я попытался поймать пушистого бандита, но он мигом взлетел на дерево, а прямо ко мне спланировал кусочек бумаги. Сердце волнительно бухнуло в желудке. Ноги ослабли. Я ласкал пальцами ослепительное богатство. Я мог купить все. Над деревом, медленно и величаво вращая хромированными спицами, летел мотоцикл Харлей-Дэвидсон. Вокруг него черным вороном кружил плоский телевизор Сони. На ветке тихонько жужжала микроволновая печь. Качались тяжелые банановые связки кроссовок Рибок. Дивными цветами вертелись лопасти потолочных вентиляторов. Золотые рыбки выпрыгивали из мраморного бассейна в летящую параллельным курсом белоснежную джакузи.
Дрожащим в руке телефоном я посветил на бумажку.
Это был кусочек обертки от яичного бисквита.