Наше первое свидание закончилось более чем целомудренно: я посадил ее в такси, предупредив водителя, что запомнил номер машины и обязательно проверю, что он довез ЭТУ девушку в целости и сохранности. И еще раз поцеловал ее в губы.
Ее губы… боже мой! До сих пор при воспоминании о ее губах и наших поцелуях меня всего бросает в жар, и каждое проведенное рядом с ней мгновение всплывает в памяти яркими, буквально, осязаемыми картинками.
Слегка припухлые, не характерные для женщин европейского типа с их тонкими жилистыми губами-струнками, ее губы были также далеки от накачанных силиконом образцов победы пластической хирургии над естеством.
Ее губы были настоящие и живые: мягкие, теплые, зовущие, с едва приподнятыми в полунамеке улыбки уголками, подобно «загадочной» джокондовской улыбке. С той лишь разницей, что Джоконда не вызывает такого нестерпимого желания обладать ей всецело и целовать эти губы до одури, до бесконечности.
Я никогда не считал себя сторонником, присущих более женской половине, романтических нежностей с поцелуйчиками и «чмоки-чмоками». Скорей наоборот. Но тут я просто не мог удержаться – мне хотелось целовать ее всегда!
Я и сейчас беру смелость утверждать, что ее губы были самим совершенством. Как, впрочем, и все остальное ее тело, в чем я имел счастье позже неоднократно убедиться. Все в ней было прекрасно: небо ее глаз, маленькие мягкие ушки, чуть выпуклые скулы, тонкая длинная шея, короткая юношеская стрижка, плечи, руки, пальцы, животик, коленки сквозь дырки в рваных джинсах и то, что открывалось мне под коротким летним платьишком, за специально купленными для меня трусиками на завязках…
Она была богиней: нереидой, вакханкой, моей Еленой Прекрасной.
Я категорически не видел в ней изъянов и, стало быть, их в ней не было!
Я с ликованием убеждался в ее совершенстве всякий раз, когда мы предавались с ней милым романтическим шалостям и жарким безумствам: на матрасе посреди озера, на скомканных покрывалах казенных квартир, на скамейке в темноте неосвещенного ночного двора, на диванчике в дальнем углу кафе, на лестничной площадке (лифт не работал и дотерпеть до квартиры на верхнем этаже уже не нашли сил), под аккомпанемент попсовых мелодий из серии «Music for lovers», Шнура или под призывные стоны порнодив с мерцающего фоном телеэкрана. Равно как и в разных уголках ее уютной квартирки, начиная от кресла с диваном, заканчивая обеденным столом и кухонным гарнитуром.
Я тонул и погибал в ее глазах, губах, теле, платьях и джинсах в дырочку. Я был совершенно безумен и счастлив!
Она как-то призналась, что сразу выбрала меня. «Моё!» – был ее приговор, остальное было лишь делом техники. И я не видел в этих манипуляциях мной и моей волей ничего дурного. Наоборот: за этим «моё» я видел не мелкособственнические притязания, приведшие затем к разрыву, а усматривал более приятный моему тщеславию смысл: «моё» – значит, ставшее ее неотъемлемой частицей, безраздельно завладевшее частью ее тела, сознания, мыслей. Потому что такая формулировка была близка и мне.
Но, как и завертелось это безумство, по одному ее благосклонному взгляду, так и закончилось – с ее же подачи и ее волевым решением. Все свершилось в один момент: она захотела всего или ничего. Я же, связанный другими обязательствами, не мог дать ей этого «всего», а мог только урывками и отчасти. И она, реально осознавая, что собственноручно рушит эту прекрасную сказку, мудро выбрала «ничего». Хотя ей было больно ничуть не меньше.
Итог, начатый с «моё», был предопределен с самого начала, но наше расставание по всем законам жанра не могло совершиться одномоментно. И у нас было еще целых два месяца жарких прощаний, прощений, откладываний, оправданий... но это тема уже совсем другого рассказа…
Baddy, 01.11.2011