Стоны в соседней комнате
«Не теряй в себе ребенка…»
Надпись краской на одной из городских стен.
Самое сложное - это начать. Во-первых, нужно заставить себя. Это не так просто, как кажется. Всегда появляется куча важных дел, требующих сиюминутного решения. Но, если уж решился что-нибудь написать, то будь готов часами тупить перед чистым листом. От этого никуда не деться. При этом обязательно следует закрыть дверь, выключить телефон и Интернет. По крайней мере, моей Музе это мешает. А если хочешь, чтобы слова худо-бедно складывались в строчки, приходится идти ей на уступки. Впрочем, уступки – слишком мягко сказано. Приходится подчиняться этой суке во всем. Согласен, грубо, но всегда, а в данный момент - особенно, лучше жертвовать красивыми словами ради большей достоверности. Я так считаю. Быть может, поэтому мне всегда импонировали современные классики, которые не стеснялись приукрашивать текст вкусной матершиной. Для них слово, прежде всего, - инструмент. Уж они согласились бы со мной, что Муза – это капризная маленькая ****ь, с которой договориться порой бывает сложнее, чем с вахтершей женской общаги в два часа ночи. Нужно быть осторожнее, она может услышать из соседней комнаты скрип ручки о бумагу.
Ну вот, кажется, мой рассказ дошел до второго абзаца. Самое трудное позади. Странно все это, конечно. Дело в том, что я уже третий раз его пишу. Два раза я заканчивал его, и два раза умудрился потерять рукопись. Казалось бы, все, что требуется сейчас от меня, это напрячь память. Но я все к чертям забыл. Помню, что долго его писал, знаю в общих чертах, о чем он. Но вот воссоздать подетально не могу. Может оно и к лучшему. Когда ты молод и пытаешься что-то творить, каждая прожитая минута вносит изменения в твое мировоззрение. С каждым днем ты меняешься. Да и Музе нельзя давать поблажек. Сейчас она, наверное, сидит в соседней комнате, смотрит на часы и ждет. Гости придут уже совсем скоро. Она еще успеет выпить бутылки три пива и прослушать половину альбома «Newermind». Ну а у меня впереди целая ночь для того, чтобы выстроить хотя бы какое-нибудь подобие композиции из хаотичных мыслей. Помогать она мне, конечно же, не собирается. Мы не слишком ладим. Даже не знаю, чья это вина. Но готов поспорить, она не сможет спокойно спать до тех пор, пока не прочитает мою писанину. Это произойдет ближе к утру, когда я без сил свалюсь на кровать. Последнее время так обычно и бывает.
Я уже и не помню, когда наступил тот переломный момент, после которого наше с ней сотрудничество переросло в откровенную вражду. Но я на многое пошел бы ради искупления своей вины. Если, конечно, в этом есть моя вина. Впрочем, даже если и нет, я все равно буду чувствовать себя виноватым, и буду готов на что угодно, лишь бы она стала такой как раньше. Муза здорово помогла мне в детстве. Представьте себе щуплого застенчивого мальчика, который начинает жутко заикаться и краснеть всякий раз, когда его спросят на уроке или с ним заговорит симпатичная девчонка с соседней парты, и вы все поймете. Она поселилась в моей голове с первыми нотами линкинпарковского «Breaking the Habit», услышанного по радио в автобусе. С этого дня моя жизнь изменилась до неузнаваемости. Я понял, что слова имеют свойство рифмоваться, что книга намного интереснее телевизора, и что носить с собой всюду блокнот с карандашом – крайне выгодное занятие. Теперь ничто не могло меня отвлечь. Я полностью погрузился в творчество и заново открывал для себя этот мир. В любой ситуации, будь то вид черной крови из разбитого носа или обтянутые в дождь сиськи без лифчика, я видел, прежде всего, сюжет. Маленькую частицу чего-то очень большого, что имеет все шансы лечь чернильной паутиной на тетрадный лист. И это было потрясающе, скажу я вам. Как иметь свою маленькую тайну. Как быть не похожим на других, быть единственным на планете. Почти то же самое, что быть счастливым.
В дверь постучали. Это формальность, у всех есть ключи. Да и не помню, когда в последний раз я закрывал ее. Артем, я знал только имя. Махнул мне рукой и, не разуваясь, пошел в соседнюю комнату. Ну хоть поздоровался, не зря, значит, познакомились. Минут через десять я уже слышу ее хриплое прерывистое дыхание. Особенно мелодично эти стоны звучат, когда приходит кто-нибудь из моих подруг. А когда в гости заглядывает мой начальник с автомойки, где я работал, обычно в паре с начальником торгового центра, в котором мне доводилось подрабатывать грузчиком, ее стоны на самой высокой ноте переходят в яростный крик. Это целое искусство, заставить мою Музу так дико орать. Я бы точно не смог повторить. А уж Артему можно и не пытаться. Он довольно быстро завершил свои дела и покинул мой дом. Но через минуту в дверях появился уже новый гость. Тоже кто-то малознакомый, Санек вроде зовут. И снова ее стоны. Наверное, это самый живой звук в этой квартире. Единственное проявление ее эмоций. Я откладываю тетрадь с ручкой, можно сделать перерыв. Рука уже устала писать, отвык я от этого. Обычно работаю на ноутбуке, но этот рассказ решил написать от руки. Это последняя попытка, вряд ли мне хватит духу сесть за него вновь, если опять что-нибудь случится с черновиком. Так что лучше на листке, с компьютерами я не в ладах. Достаю из морозилки бутылку водки и выскребаю ножом из-подо льда стакан. Не самый любимый мой напиток, но выбирать не приходится. В дверях уже начинает скапливаться очередь. Все хотят мою безотказную Музу.
Не помню, сколько мне было лет тогда, лет шестнадцать где-то. Помню осень, очень яркую и холодную. Той осенью я узнал, как выглядит моя Муза. Нелегко об этом писать, но, похоже, без этого мой рассказ потеряет слишком много того, что никак нельзя променять на молчание. У нее рыжие волосы. Не тот блеклый оттенок, каким обычно наделяет природа, вряд ли это ее настоящий цвет. Ее волосы просто горели, рыжие как та самая осень. Просто волшебные волосы. Я влюбился. В первый и, похоже, в последний раз в жизни. Забавно, мы с той девушкой виделись всего раза три-четыре, обменялись парой слов, а я умудрился так безнадежно влюбиться. Когда я, наконец, набрался смелости сделать первый шаг, она пропала. Просто испарилась. Сам виноват, слишком медлил. Хотелось бы свалить все на бедность или заикание, но, если уж решил говорить всю правду до конца, скажу, что поступил как сраный трус. Больше мы с ней не виделись. Я упустил, возможно, самый счастливый момент в жизни, но моя Муза была этому только рада. У нее появился образ. Теперь она могла легко подобрать ключи ко всем моим тайным дверям. Я стал куклой в ее руках. Писал в два раза больше и, вроде, даже что-то получалось, но в конечном итоге все зря. Ну сочинил пацан пару стишков, ну рассказ на три листа про комика, который блюет на всех со сцены. И что? Вся эта писанина нахрен никому не была нужна.
Моя школьная девушка со мной не согласилась бы. Она постоянно просила дать ей что-нибудь почитать из своего. Мы недолго с ней встречались, три с лишним месяца. Вся беда в том, что она меня не понимала. Нисколько. Даже представить не могла, что творится в моей голове. А вот я ее понимал прекрасно. Будто читал ее мысли. Знал, когда нужно подбодрить, когда успокоить, когда замолчать. Что-то вроде интуиции. Но самое главное, я мог ее рассмешить. Это у меня получалось лучше остальных. Подозреваю, что именно этот талант и был для нее высшим проявлением моих мужских качеств. Странные у нас с ней были отношения. Начались они во время одной из совместных посиделок с классом у кого-нибудь дома. Мы просто сидели на одном диване, слушали музыку, пили пиво. Следующий кадр, и она уже сидит у меня на коленях, мы целуемся и улыбаемся друг другу. Словно так и должно быть. В тот же вечер она спросила меня, будем ли мы встречаться. Я ответил, что сейчас хочу этого, но неизвестно, буду ли хотеть этого завтра утром. И тогда она сказала: «Почему ты думаешь, что не можешь быть любим? Это из-за заикания?» Я не мог не полюбить девушку, которая задает такие вопросы. Через неделю я написал рассказ. Специально для нее. И я до сих пор считаю, что у меня неплохо получилось. Но она лишь улыбнулась, сказав, что, если мои рассказы и дальше будут настолько полны жалости к себе, то читать меня будут такие же неудачники.
Возможно, прочитав это позже, ты решишь, что я всей душой тебя ненавижу. Это вовсе не так. Я благодарен тебе. Ты спасла меня от этого мира, открыла глаза на многое, чего я раньше не замечал. И пусть ты отдавала лучшие идеи другим, а мне оставляла ошметки, пусть ты трахалась с первым встречным, лишь бы разозлить меня. Мне было плевать. Я писал, это главное. Я прыгнул с самого высокого моста в этой вселенной и утонул в тебе. И до сих пор разлагаюсь где-то на самом дне с булыжником, привязанным к горлу. С тобой я перестал бояться, бояться будущего и прошлого. Ты словно вернула меня в детство, туда, где добро и зло отвергали компромиссы. Но ты исчезла. Совсем как та рыжая девушка. Жестоко было так поступать. Сначала врываться в мою жизнь, а потом оставлять совсем одного с этими горами тетрадных листов и кучей мыслей. Я пытался жить без тебя, но быстро понял, что не смогу. Долго пытался тебя найти. Искал где только можно. В пьяном угаре на чьей-нибудь квартире или бродя по городу в полном одиночестве, я терпеливо ждал вдохновения. Ждал тебя.
Иногда я слышу пение на верхних этажах. Мне бы очень хотелось подняться и посмотреть, кто там поет, но я вряд ли осмелюсь выйти из квартиры. Хоть это далеко не самое лучшее место на земле. Атмосфера тут – «Пилу» снимать можно. Ржавые трубы в сортире, сбитый кафель, отлупившийся линолеум. Я просыпаюсь под вечер, летом от жары, зимой от холода. По-другому определить время года невозможно: за окном пустота. Либо бесконечно белая, либо бесконечно черная. Напоминает фильм «Догвилль», кто смотрел, тот поймет. Просыпаюсь и сразу иду на кухню. Там меня уже ждут листок с ручкой, ящик водки и целая ночь стонов из соседней комнаты. Никогда не помню того, как добираюсь до кровати. Примерно в полдень прерываю сон, чтобы перекусить. Первое, что я слышу, - это то, как она блюет в туалете. Она всю жизнь мечтала танцевать. Слишком заботится о фигуре, но слишком ленивая, чтобы заняться спортом или сесть на диету. В детстве мама часто водила меня по логопедам и невропатологам лечить от заикания. В одном из реабилитационных центров я случайно посетил урок танцев. Там репетировали какой-то идиотский номер и у меня, надо признать, получалось лучше остальных. В этом, наверное, весь секрет. Пожрав, покурив и послушав музыку, я снова иду в кровать. Сгоняю ее со своей половины, выслушав при этом, какой я мудак, и снова засыпаю. Вот и весь мой день. Сегодня я проснулся от странного шума. Кто-то стучал в окно. Когда открыл форточку, в комнату влетел потрепанный бумажный журавлик. Взлетел до потолка и камнем упал на ковер.
Они приходили всю ночь. Почти никого из них я не знал. Каждый день новые лица, новые друзья, знакомые. Кто они? И кто я? Изредка стоны сменялись глухими ударами, от которых сотрясались стены. Или это мне кажется. Какая это по счету бутылка, какой по счету перерыв? Сколько ненаписанных рассказов, сколько упущенных возможностей, сколько разбитых сердец? Этот мир смеется надо мной, как смеялся всю жизнь. Ты считаешь себя талантливым, и поэтому лучше остальных. А что представляет собой твой талант? Заставить свою Музу закрываться с кем-то в соседней комнате, превратить свой внутренний мир в дешевую комнатушку с содранными обоями, - это и есть талант? И кто по-твоему виноват в том, что твоя Муза вовсе не прелестная богиня с арфой в руке? Легко ли тебе давались спортивные достижения? Как много тех, кто полюбил тебя всей душой? Сколько у тебя вообще друзей? Этот мир смеется…
Этот журавлик напомнил мне день, когда Муза вновь появилась в моей жизни. Мы малость надебоширили с друзьями в кафе. Отмечали чей-то день рождения. В итоге меня с еще парой ребят забрали в отделение, перед этим хорошенько отлупив. Все закончилось благополучно, слава богу, количество выпитого в тот вечер не давало мне осознать всю серьезность положения. Продержали в обезьяннике с бомжами всю ночь, а утром отвели на второй этаж в серую невзрачную комнатушку с двумя столами и шкафом. Пока один милиционер что-то записывал, второй смотрел на компьютере жуткие видеозаписи, повернув монитор так, чтобы я мог видеть. Целая толпа долго избивает полуголую девушку, после чего один из ублюдков двумя ударами разбивает ей голову здоровенным булыжником. Жирный ручей крови стекает вниз по неровному асфальту и теряется за пределами бегающей камеры. «Вот сволочи, да?» - спросил мент, когда запись кончилась. «Не то слово…» - отвечаю я. Безумно хотелось плюнуть твари в рожу. Но еще больше хотелось выбежать в коридор и посмотреть, что за рыжая девушка мелькнула на мгновение в дверном проеме. Пришел домой, смыл кровь с лица и сразу же сел за компьютер. Написал рассказ про милиционера, который осознал, насколько деградировал за годы службы.
***
Когда она вошла в комнату, мальчик, как и в прошлый раз, сидел на том же драном коврике. Он поднял на нее прищуренные глаза и чуть не заплакал.
- Как ты нашла меня? – спросил он.
- Увидела журавлика в небе.
- Он все не хочет улетать.
Мельком взглянула на гору бумаги в углу. Это гора стала заметно меньше с последней встречи. Мальчик не выпускал из рук свернутый пополам листок. Не моргая, смотрел на нее, немного наклонившись вперед. Лицо вымазано сажей, руки исцарапаны до локтей.
- Какой это будет по счету?
- Не помню уже. Кому это нужно…
Она села рядом с ним. Наклонилась к нему и поцеловала в лоб.
Мальчик улыбнулся одними губами.
- Страшно было тут одному? – спросила она.
- Очень. Теперь уже нет.
Мальчик изо всех сил обнял ее. От нее пахло спиртным и еще тысячей неприятных запахов.
- Он тебя обижал? Я не вернусь к нему. Какой смысл? Он опять меня тут бросит.
- Ты должен помочь ему. Еще немного и будет поздно.
Akeno 2011