А пока Павлик рос да наблюдал, какие травы, для чего и как приготовляются, как бабушка исцеляет людей от страха, от недугов разных, как порчу снимает и беду отводит, если кто обращается за советом и помощью. Иногда Павлушка помогал по мере сил и знаний: раскладывал траву для просушки, толок сухие коренья в специальной ступке, подавал воду в стакане и за свежим яйцом в сарайку бегал, если испуг надо было вылить. Когда постарше стал, научился травы смешивать и заваривать особым образом. Да всё с молитвой и с именем Божьим. Бабушка приучила его молиться рано, но также и предостерегла, чтобы никому не сказывал об этом, в школе неприятности будут и ему и родителям – в то время в Бога верить было стыдно и наказуемо. И Павлик с малых лет привык держать в тайне и свою веру, и всю бабушкину науку. Даже родители не были посвящены в эту тайну. А зачем? Не всем дано понять невидимое, а только было бы беспокойства напрасного и недоверия в избытке. Дед Павлуши, младший сын Домны, догадывался о чем беседует старуха с правнуком: когда-то в далеком детстве она пыталась ему, младшенькому, передать свое умение, но не почувствовала в нем силы, только и научила травяными отварами да настоями пользоваться. Четверо детей было у Домны, но никого из них Господь не наделил сверхъестественными способностями. Потому, наверное, и задержал Домну на этом свете, переведя ее через большие испытания, чтобы дождалась она Павлушку.
Однажды, возвратясь из лесу, они сидели в тени на крыльце и перебирали траву, готовили для сушки. Павлик уже хорошо разбирался в свойствах растений, знал их предназначение и название и мог легко различать. Ловко работая руками, он не менее шустро тараторил свои детские фантазии, а потом вдруг спросил:
- Бабка, расскажи, как ты к барину ходила.
- А откуда ты знаешь? – улыбнувшись, Домна глянула на внука.
- Мама говорила. – Павлик тщательно отряхивал корни девясила, протирал их полотняной тряпицей и укладывал на жестяный лист.
- А если говорила, зачем опять спрашиваешь?
- Так она чуть-чуть, Домна, ну расскажи. Мне же интересно.
- Ну слушай, коли интересно. Помнишь, я тебе про случай в болоте говаривала, когда мой Никита чуть не погиб? Я-то спасла его, но долго потом болела. Тяжелая тогда была вторым ребенком, а силушек-то много ушло. А Никита и здоровый вроде, да как будто тоска его поедом ест. Сядет, бывало и смотрит перед собой, а глаза пустые, бездумные. Матушка и говорит мне как-то: «Надобно сходить к Мохонихе. Порчу она навела на мужа твоего. Вижу – тает от тоски непонятной». А я тогда молодая была, смелая да безрассудная, воспротивилась, не пойду, мол, к врагу, сама справлюсь. Да видно, не смогла...
В марте родилась у нас девочка. Мартой и назвали. Слабенькой была, плакала часто. Я уж и в травах ее купала, и воду заговаривала, да видно не у одной меня силы-то на спасение Никиты ушли. Вроде и оживет дитятко, а потом опять чахнет. Три месяца Мартушке было, как позвал барин людей конюшню новую строить. И Никита пошел. Собрала его как положено: белье чистое положила, пирогов испекла, траву для настоев отдельно в тряпицу завернула. Обернулся с порога Никита, посмотрел пристально, и тут я поняла, что не увижу больше мужа своего живым. Бросилась к нему, обняла крепко, поцеловала горячо да и отпустила с Богом...
- Бабка, а почему отпустила-то? Ты же могла что-то сделать?
- Значит, не могла. Когда могла – сделала. Злая сила ведь тоже сила. Что ей предназначено сотворить, то и исполнится. А иначе бы не было горя на земле. А не было бы горя – не было б и радости.
- Ну почему? Это же хорошо, когда все радуются? Зачем горе?
- А затем, что не осилит человек вершины радости, пока не постигнет глубины горя. В этом мудрость великая, Павлуша, потом поймешь.
- А что дальше-то было?
- А дальше, две недельки не прошло, как привезли на телеге моего Никитушку мертвого. Нужны были сваи для строительства, пошли старую конюшню разбирать, уж и крыши половину сняли. Да ночь подступила. А Никита до работы жадный был, всё ему мало. Полезу, говорит, скину вам досок крепких, для лесов сгодятся. А мужики уговаривают, мол, хватит, в другой раз. И уж согласился было, но вдруг как будто толкнула его рука чья-то, развернулся и быстро полез наверх. Да соскользнула нога, стал он падать, руками за доски хватался, все пальцы-то в кровь изодрал, ногти пообломал. И невысоко-то было, да прямо головой на железную скобу упал. Хорошо, не мучился, сразу помер...
Домна утерла слезу набежавшую краем передника, вздохнула и продолжила свой рассказ невеселый. Но разве могла она словами передать мальчишке десяти лет всю тоску необъятную, скорбь неподъемную, что обрушились на нее, когда тронула холодную руку мужа. Подломились колени, как у осинки подрубленной, упала на грудь бездыханную и рыдала-плакала, пока не лишилась голоса и сердце не окаменело...
- Мне и самой, Павлуша, умереть тогда хотелось, и смогла бы, знаю, как дух из тела освободить. Да детки малые остались. Кормить-одевать надобно. Похоронила я Никитушку и стала жить дальше, а что делать? Вскорости, припасы наши закончились. Думали Никита заработает, а тут вона как вышло... Говорит мне матушка, мол иди, Домна, к барину, да проси за Никиту – помер-то на его работах. Надела я на себя что похуже, победнее было, голову платком по-старушечьи подвязала, думала бедностью да убогостью сердце барское тронуть. Да еще и лицо золой перемазала, чтобы видной не показаться. Барин любил молодых да пригожих, боялась – приставать начнет. Ну и пришла, поклонилась в пояс, просить стала. Он слушал задумчиво, смотрел исподлобья на меня. Эх, хорош барин собой был, виду благородного. Черты тонкие, глаза разумные, осанка горделивая. Подошел ко мне, руку на плечо положил и говорит: «Иди-ка, молодичка, домой, умойся, оденься чисто, приберись и тогда приходи, поговорим. А сейчас ничего я тебе не дам.» Вернулась я домой и на другой день прибралась, как следует: волосы травами ополоснула, причесала, короной на голове уложила; юбку-андорак надела, рубаху беленую полотна тонкого под нее, а сверху горсет расшитый в талии покрепче затянула. Башмачки, Никитушкой когда-то подаренные, на ноги обула и пошла спокойно.
- Бабк, а ты что, уже не боялась, что барин приставать станет?
- Не боялась, Павлуша, я ведь в глаза его заглянула и увидела, что зла против меня не мыслит.
- Вот бы мне так!
- А ты можешь. Надо только научиться думы свои в одну-единственную нить собрать и в черную точку глаза собеседника отправить глубоко, потом по этой нити войти во внутреннее пространство и почувствовать, что к чему. Да быстро это надо сделать, чтобы человек не заметил взгляда твоего пристального.
- Домна, а как это – почувствовать?
- А на миг его мысли твоими становятся, и ты схватываешь картинку, и когда к себе возвращаешься, то размысливаешь, что у человека на уме.
- А можно я попробую сейчас?
- Ну попробуй, - усмехнулась Домна и стала смотреть Павлику прямо в глаза, не мигая.
Павел сосредоточился, пытаясь поймать думы и выстроить в одну линию... Но они сматывались в копошащийся клубок и никак не хотели собираться в тонкую нить.
- Домна, не получается! – разочарованно воскликнул Павлик.
- А ты не торопись. Сядь спокойно, расслабь тело так, чтобы не чуять его, закрой глаза, что видишь?
- Пятна разные, линии, ерунда какая-то.
- Собирай их в середину, выстраивай тонкий лучик, ты ничего не слышишь, ни о чем не думаешь, не видишь ничего, кроме луча, тоненько струящегося... задержи дыхание...
Тело Павлика обмякло, лицо побледнело, мышцы расслабились, он стал похож на застывший истукан.
- Открой глаза и на конце луча устремись в мои мысли через черную точку, которая заполняет все вокруг тебя.
Павлик открыл глаза и, вперившись в глубину Домниной сини, вздрогнул, спустя мгновение сделал глубокий вдох и...
- Бабка... ну почему опять не получилось, - с легкой укоризной произнес расстроенный Павлуша, - что я опять не так сделал?
Домна рассмеялась.
- Да получилось, дитятко, все так. Я почуяла тебя, да не пустила. Молодец, Павлик, теперь знаешь, как это делается.
- Я увидел, что это делается, почувствовал, но почему так происходит, что за нити получаются? Домна, объясни!
- Смотри, Павлушка, - старуха взяла полотняный мешочек, в который траву сухую собиралась сложить, - это одна сторона, на которую ты смотришь, лицевая, - Домна ловко вывернула мешочек, - а это – изнаночная сторона. Также и все творения Божьи имеют лицевую сторону, которую мы видим, и изнаночную, внутреннюю, которая невидима есть.
- И люди?
- Конечно. Все, что кругом нас, что мы видим, слышим, трогаем – это видимое пространство, в нем все познается и связывается с помощью рук, глаз, слуха, голоса. Его мы охватываем явным разумом. И внутренняя сторона имеет особое пространство, в котором все творения изнанкой своей связаны друг с дружкой с помощью нитей волшебных. А это пространство охватывается скрытым разумом, который есть изнанка явного разума. И так, как лицевая сторона не может видеть изнанковую, так и явный разум не может видеть скрытый. А мы с тобой силой, данной нам Господом, можем вывернуть себя наизнанку и по волшебным нитям проникнуть в любое творение и в его скрытый разум. Понимаешь? Можешь просто увидеть картинку мыслей и образов, а можешь достать ее, переменить и послать обратно. Ну? Понимаешь-то, Павлуша?
- Не-а...
- Смотри на меня. О чем ты сейчас думаешь, чего хочешь? – Домна ласково погладила мальчика по голове и смотрела на него мягко, с любовью и сдержанной радостью. Она видела, что у Павлика без особого труда получается осознать, даже скорее почувствовать непростые понятия, которые она понемногу открывала ему. Эта легкость восприятия говорила о необычайной силе, превосходящей её, Домнину силу, в несколько раз. Может быть Павел и есть тот наследник, который укротит посланника, соблюдающего зло.
- Я думаю, как лучше понять и научиться быстро выворачиваться наизнанку, а хочу я молока с хлебом с медом... – задумчиво произнес Павлик.
Домна застыла, пристально глядя мальчишке в глаза. У Павлика чуть закружилась голова и он на мгновение потерял ощущение реальности. Если бы не знал, в чем дело, не заметил бы.
- Так о чем ты, Павлуша, думаешь? Чего хочешь? – медленно проговорила старуха, улыбаясь лукаво.
- Да думаю, что мячик заклеить надо, вчера Степка на футболе в гвоздь попал. А у тебя клея-то нет, придется к Степкиному бате идти. Да что-то есть охота.
- Молочка налить и хлеба с медом дать?
- Не-е... Картошки с капустой лучше.
- Смотри мне в глаза... А теперь чего: картошки?
- Ой, Домна, что это? Я же сразу молока хотел?
- А я достала твои мысли да и переменила их, а потом по ниточке назад отправила. А потом опять достала и вернула в прежнем порядке. Интересно, да?
Павлик ошарашенно смотрел на Домну. Подсознанием он все понял и принял, а осмыслить так сразу не мог. Бабка рассмеялась и подтолкнула Павлика к двери.
- Ладно, отдыхай пока, иди на кухню, счас молока налью.