Часто в то лето ходили Павлик с Домной то в луг за травой целебной, то в лес за кореньями да ягодой. Много разговаривали они о разном. Старый да малый – полувековая мудрость житейская да детское чистое знание, незамутненное противоречиями жизненного опыта… потому и находится общий язык легче, и общение естественнее. В основном, Павлик спрашивал – перед ребенком огромный мир, и принимает он этот мир, трогая и пробуя всё, что попадается на его пути, но дитяти хочется знать, как оно называется – это всё, и откуда берется. Домна терпеливо и мягко отвечала, но иногда и она задавала Павлику вопросы и с интересом слушала его ответы.
А потом произошло то, что взволновало старуху и запомнилось Павлику на всю жизнь – первый шаг к постижению своей предопределенности, к осознанию необыкновенных способностей и возможности соприкосновения с запредельным миром.
Они уже часа два бродили по лесу, лукошко Павлика почти доверху наполнено черникой, а бабушкина корзинка – разными корешками, да веточками. Мальчик устал, и захотелось ему домой.
- Домна, пойдем додому. Мне уже надоело.
- Сейчас, Павлушка, чагу найду, и пойдем. Смотри, какая ель огромная, а ветви до самой земли наклонились, будто шатер. Ну-ка, беги туда, спрячешься от бабки, а я звать буду: Павлик! ты где?
- А я скажу: тута я, - и, увлекшись игрой, мальчик побежал к ели. Ель действительно была роскошная, высокая – верхушки не видать; мощный ствол раскидывал густые тяжелые ветви далеко вокруг себя. Темно-зеленая, почти черная иглица мрачноватой тенью как бы подчеркивала свою надменную обособленность. Рядом с этой исполинской госпожой лесной стройные березки и хрупкие осины смотрелись и вовсе беззащитно.
- Ой, бабка, а здесь совсем темно, - Павлик, осторожно раздвинув колючие еловые лапищи, юркнул внутрь, да тут же и выскочил, подбежал к Домне, обнял ее за колени и уткнулся головой в складки широкой юбки. – Ай, не хочу туда… там боязно.
- Почему, Павлик, что тебе кажется? – Домна взволнованно пыталась заглянуть в лицо мальчонке. – Покажи мне твои глазенки! Ну-ка!
Павлик поднял к ней испуганное личико, губы слегка дрожали и кривились в плаксивой гримаске. Распахнутые голубые глаза наполнились слезой.
- Бабушка, там кто-то плачет, мне кажутся слезки. Может это травка светлая плачет? Потому что там всегда ночь?
- Павлик, дитятко моё, пойдем к той веселой березке, видишь, как листочки на ней пляшут? Будто малые детки хороводят, посиди, послушай, о чем они поют, а я пойду, травку посмотрю, чего это она там плачет.
- Бабка Домна, а ты спасешь ее?
- Конечно, спасу. Не бойся ничего, Павлик, ты – светлая душа, запомни это. А страх светлое делает темным. Не подпускай его. Помнишь, я тебя молиться учила? Помолись, и страх убежит далеко-далеко. Я скоро приду.
Сидел Павлик, молился, страх прогонял. А потом стал слушать, как листочки на березе шумят, а потом муравейко на ногу заполз, и Павлушка травинкой спровадил его на ствол березовый и стал наблюдать, куда же хлопотун дальше двинется. А потом и Домна из-под ели вышла. Осунулась как-то, сгорбилась. Побелевшие губы плотно сжаты, руки едва дрожат, а на щеке мелкая слезинка блестит. Подошла, молча взяла Павлика за руку, подобрала лукошко с корзиной, и побрели они домой. Через некоторое время Павлушка тихонько спросил:
- Домна, тебе тоже слезки показались?
- Да, внучек, нехорошее это место, тяжелое. Темный человек там злое дело совершил, много боли было, много слез…
Павлик прижался к бабушке:
- Боюсь…
Домна сняла платок, подвязала корзинку с лукошком за спину и взяла мальчика на руки. Он крепко обхватил ее ручонками и уткнулся в теплую, пахнущую сухим сеном старушечью шею. Спустя несколько минут Домна стала дышать ровнее, и мальчик успокоился.
- Бабка Домна, а расскажи, что там было, на плохом месте-то?
- Нет, Павлушка, рано еще тебе такие истории слушать.
- Ну почему? – любопытство ребенка беспредельно, даже страх ему не преграда.
- Душа у тебя еще нежная, не справится: или сломается, испугом наполнится, или зачерствеет. Помни, моё дитятко, отныне открывается твоя способность видеть невидимое. Не следует бояться этого. Страх мешает видеть. Слушай свое сердце, если подойдешь к месту какому и затревожится оно – знай, сокрыта тайна в этом месте. Как распознать ее, увидеть, я тебя потом научу.
- А сейчас хочу. Почему нельзя теперь научить? Бабка, научи!
- А у тебя пока силушек не хватит. Вот будешь кашку кушать, молочко Зорькино пить, зимой на санках кататься да в снегу валяться, окрепнешь, тогда и научу тебя дышать особо, собирать силу воедино и посылать ее через земельку-матушку. Она многие тайны-то хранит и покажет тебе, если, помолясь Богу, попросишь.
И так постепенно, не перегружая детскую психику, Домна научила Павлушу определять, как она говорила, дух того или иного места. В течение многих лет передавала она Паше тайное умение проникновения в память земли и космоса – «книгу всей жизни», доставание оттуда образа – «картинки» и закрепление его в сознании, и учила восполнению затраченной на это нелегкое дело жизненной силы.