Бросив сумку с книгами в угол, Илюша прошёл в туалет. Каких-нибудь сорок минут назад, в учебном комбинате, он видел потрясающую девушку. Девушка была незнакомой, из другой школы. Стоя на лестничной площадке, одним пролётом выше, она подняла ногу, подтягивая молнию сапога. Юноша медленно задвигал рукой, вызывая в памяти подробности виденного, – в темноте, между полными ляжками, померещилась полоска чёрных девичьих трусиков. Мысленным взором Илья скользил по её обтянутому платьем телу, по аппетитным грудям, сосредоточенному лицу и растрепавшимся прядкам волос. Почувствовав мягкие толчки приближающегося семяизвержения, юноша замер. Если кончить прямо сейчас, то образ её поблекнет, а Илья собирался сохранить впечатление до ночи и в постели по-настоящему насладиться увиденным. Широкобёдрая, круглогрудая, с крепкими ляжками – такие экземпляры не встречались в ближайшем Илюшином окружении, и вряд ли когда-нибудь встретятся; девушка из другого мира, наподобие тех ярких бабёнок, изображённых на развороте журнала, хранящегося в отцовском шкафу. Обнаруженная им когда-то страница из импортного журнала, была испещрена фотографиями полуголых женщин. Под каждой стояло имя, многозначный телефон неизвестной страны (ах, наверно Америки!) и звёздочки, количество которых определяло толи глубину влагалища, толи развратность их обладательницы. Больше всех волновала его мулатка с прямыми тяжёлыми волосами, литым телом и равнодушно-бесстыдным взглядом – обладательница четырёх звёздочек из пяти возможных. Какими же неведомыми сокровищами, способными довести мужчину до пятизвёздочного наслаждения, обладали другие женщины, если эта смуглая секс-машина обладала лишь четырьмя! Мысль об этом добавляла волнения. Среди нездешних красавиц и задорных, похожих на старшеклассниц, девчонок, были женщины средних лет, с похабными взглядами и кухонными лицами, делавшими их понятней и ближе, – такие могли быть соседками по подъезду, а подобные взгляды он, порой, замечал у женщин, необременённых воспитательным долгом.
Заслышав мамины шаги, Илья пошуршал бумажкой и спустил воду. Пообедав, он сел за уроки, но то и дело, сквозь каракули на страницах тетради, проступали то полные ноги девчонки из учебного комбината, то лица журнальных красоток, то еще какая-то ерунда. Тупо глядя в учебник, Илюша, сквозь брюки, перекатывал пальцами набрякающую головку. Измучившись, он вышел на улицу. В сквере пустынно: несколько старушек да мамаша с коляской. Редкие женщины с усталыми лицами, в мешковатой одежде, не привлекали его внимания.
Подпрыгивающей походкой прошла девчонка – малогрудка с мышиным личиком; рогульки косичек торчат из-под вязаной шапочки. Вот такая. В лучшем случае ему достанется вот такая. Познакомят их конечно родители; всучат билеты на хороший спектакль; улыбаясь, напутствуют на дорогу. Она будет сидеть в партере и блестеть в темноте зубами. А потом, поженившись, они снова будут таскаться по театрам, и под кофточкой, в мешочках ненужного лифчика будут болтаться её тряпичные грудки. Лифчик носит она по уставу, как солдат сапоги. Перед зеркалом, на ночь, она будет мазать лицо косметическим молочком, и заплетать косичку. (Косичку, когда-то, заплетала Илюшина бабушка). Илюша поморщился от отвращения. Нет, пожалуй, косичка — это, уж, слишком. Достаточно и остального: цыплячья кожа, ночнушка до пят и прыщи на узкой спине, между лопатками. А он будет лежать по ночам с ней рядом и думать о четырёхзвёздочной мулатке. Сисястые девчонки онанистам-мечтателям не достаются. Они достаются... О, он знал, кому они достаются.
Илюша свернул в переулок. В доме напротив жил щербатый Женька. Да, вот таким, как Женька, – разбитной, глаза с поволокой, только зубов не хватает. Сегодня играем в игру – «бабс-лапс» называется, – ухмылялся Женька, собираясь на школьный вечер, и чувствовалось, что игра эта ему удаётся. В этом же доме жила когда-то Маринка – одноклассница. Вернувшись с родителями из Болгарии, она, первая из девчонок, обзавелась небольшими грудками. Миловидная и простецкая, она пользовалась успехом у всей округи, и даже кудлатая урла в кожаных куртках упоминала её имя у клуба. Илюша тоже увивался за ней и шпана относилась к нему снисходительно, не обижала. Ещё лет пару назад, Котька говорил, что епал её. Илюша не верил, добивался подробностей, но Котька был не мастер художественных описаний:
– Позвонил в дверь, родителей не было, раздел в ванной и выебал…
– А она что?
– Плакала.
Суровая простота ответа поразила Илюшу в самое сердце. Ну конечно, Маринка плакала. И боялась пожаловаться. Девчонкам стыдно, когда их выебут. И всё это правда.
Шумливый увалень – Котька рассказывал, что **** всех девчонок из класса.
– Только Анееву не епал, отец-сука всегда дома, – сетовал Котька, сплёвывая под ноги. Аня Анеева жила с Котькой в одном подъезде. Пышнозадая, она частенько напускала на себя неприступность, на случайные прикосновения отвечала гневными взглядами, но по слухам, была не такой уж и недотрогой, позволяя иным смельчакам много больше других девчонок. Раз, даже был он свидетелем, как её лапали после уроков. Аня прыгала, как коза, блестя глазами от удовольствия, широко раскидывала ноги. Казалось, что под платьем у неё большие, тяжёлые груди, и хотя Илюша и знал, что это не так, к малогрудкам Аня не относилась.
Было это в классе седьмом: вызванная Клавдюхой, Аня стояла, выгнувшись между скамейкой и партой, чуть выдвинув вперёд бёдра, обтянутые короткой замшевой юбкой. И юбка эта, песочного цвета, на пуговицах, западавшая между бёдер, вырисовывала линии девичьих пахов, облегала круглую попку, выступающий гузкой животик. И животик её, закруглявшийся к лону, казавшемуся сейчас таким доступным и близким, повторял изгиб поясницы, делая предназначенность женского тела столь очевидной, что Илюша глаз не мог оторвать. Пышные ягодицы и крутой изгиб поясницы сделает её лоно доступней, приподнимут его навстречу мужчине, когда она откинется на спину, – вряд ли Илюша мог выразить это словами, но почувствовал очень точно. Да и не он один.
Замечая, что Анина попка интересует мальчиков куда больше, чем вся математика и геометрия вместе взятые, учительница распалялась всё сильнее. А Аня, оскорблённая несправедливыми попрёками, принимала всё более вызывающую позу; презрительно глядя на учительницу, она всё больше откидывалась назад и её приподнятые, острые грудки торчали столь бесстыдно, что лучше б она была совсем без одежды. Все эти выпуклости и изгибы, всё устройство женского тела, приспособленность его для любви, чуть не впервые, продемонстрированное с такой откровенностью, сделало Аню надолго одним из главных объектов его вожделения.
Не уступала ей только её подружка – Надя, по фамилии Королёва. Худенькая, часто болеющая, с пышными волосами и капризно оттопыренной нижней губой, она могла показаться худосочным заморышем, если бы не восхитительно нежная округлость её бёдер и икр, и ленивая грация, с которой она переплетала ноги, двигаясь вдоль доски, или садясь за парту; если б не скрытая чувственность её плеч, маленькой круглой попки и каплевидных грудок, чуть намечавшихся под школьным платьем. Это «чуть» волновало порой сильнее, чем телеса пышнотелых девушек. Она представлялась Илюше непревзойдённой любовницей и, мечтая о бурных ночах с полногрудой женой, он отводил ей роль своей секретарши, отдающейся ему днём на рабочем столе.
Часто, в фантазиях он оказывался в постели с обеими. В простеньком девичьем белье, с развратными улыбками лежали они на кровати, поджидая Илюшу в какой-то квартире неподалёку. Начинал он конечно с Ани. Ненасытная и необузданная в любви, доводившая своих любовников до гемоспермии, Аня гортанно кричала и билась. Распалившись от Аниных ласк, в последний момент, Илья успевал оторваться от Ани и устроиться между, податливо раскинутых, ног нежно стонущей Королёвой. Стоящая на коленях, похотливо выгнувшаяся Анеева, закусив от досады губу, смотрела горящими глазами, как распалённый ею юноша изливал предназначавшееся ей семя в лоно, изнемогающей от наслаждения, соперницы. Отстрелявшись, Илья засыпал сладким дневным сном, и зимнее солнце светило в окна. В ту зиму Илюша часто болел и целыми днями валялся в кровати, то бесконечно дроча на Аню и Надю, то, словно на пробу, представляя других девчонок, но мысль его неизменно возвращалась к выгнутой Аниной пояснице, непостижимой, как ложе старинного пистолета, а кончал он неизменно в разверстые Надины ложесна, и запах масляной краски, доносившейся из подъезда (на лестнице шёл ремонт), ещё долго вызывал у него вожделение.
На бульваре дорожки уже просохли, лишь кое-где, на газонах, лежали остатки почерневшего снега. Прошлой весной, гуляя с компанией по бульвару, они встретили Надю с подружками. В фантазиях она была соблазнительней, и Илюша поглядывал с недоумением на её, брезгливо оттопыренную, губу и уродливое пальто с капюшоном.
А вот здесь, на одну из этих скамеек к нему как-то подсел мужчина. Средних лет, немного подвыпивший, с неприятно заинтересованным взглядом. Посопев и поёрзав, он повернулся к Илюше:
– Ждёшь кого?
Илюша неопределённо пожал плечами.
– Девчонку? Есть девчонка-то?
Не найдя в себе сил соврать, он только задумчиво покачал головой.
– Дрочишь? – и мужчина изобразил характерный жест. Ухмыльнулся, посмотрев на залившегося краской Илюшу. – Я вот тоже дрочу, а женат уже двадцать лет. Он опять подвигал рукой. Илья внутренне сжался, – гомосек, сифилитик! Человек, признающийся в онанизме, представлялся ему явно опасным, способным на всё.
– Понимаешь, одно дело ублажать женщину, а другое себя самого. Мужчина глубокомысленно прикрыл глаза, – с женщиной ведь как: то здесь её возьми, то там подержи, а ты с работы, устал, спать охота. А она – подержи. Ебёшь её двадцать лет, не то, что держать, смотреть неохота.
Помолчали немного.
– А третье, – мечтательно продолжил мужчина, – когда женщина тебя ублажает.
– Это как? – не понял Илюша.
– Как? Отсосёт, подрочит тебе сама. Да… Но это не каждая.
Скорей всего, он просто хотел поболтать, но Илюша чувствовал себя неуютно. Посидев для приличия пару минут, Илюша улучшил момент и поднялся. Вернувшись домой, он тщательно вымыл руки.
Уныние охватывало всё сильнее. Илюша присел на скамейку, задумался. Все уже наслаждаются. Почему ему так не везёт? Позвонить, пригласить кого-нибудь? Илья мысленно пересматривал записную книжку. Тех, кому бы он мог позвонить, приглашать не хотелось. Познакомиться с кем-то? В этом то вся загвоздка. Сколько раз, говоря с незнакомой девчонкой, он ловил на себе её напряжённый, или равнодушно-вежливый и, почти всегда, незаинтересованный взгляд. Впрочем, врёт – были, были девчонки, откровенно демонстрировавшие симпатию. И не сам ли он их отвергал?
Понимаешь, – сам себе объяснял Илюша, – девчонка – такой же человек, только с сиськами и ****ой. Но ****а далеко, под одеждой, а сиськи – вот они, на виду. А если их нет? Чего ради тогда напрягаться? Зачем ненужный и чужой человек с заколками, ленточками, с болеющей бабушкой, востроглазой подружкой детства, с бородавкой на шее, с гадкой родинкой над верхней губой? Ну, чёрт с ними, с сиськами, не в сиськах же счастье, со временем отрастут, но, хоть бы мордашка была симпатичная. До чего же мало симпатичных девчонок! Илья перебирал в памяти знакомых девушек. Все они были с неприемлемыми изъянами. Таких, как сегодняшняя, виденная на лестнице, раз-два и обчёлся. На всех не хватает. А не слишком ли он привередлив? Люди довольствуются тем, что есть. Во всяком случае, те, кого почитал он за общепризнанных ловеласов, не делали видимой разницы между красивыми и некрасивыми, одинаково обхаживали всяких.
А может, как пишут в книгах, они хорошеют, преображаются от мужского внимания? Никто не преображается, – со злобой подумал Илья, – это придумали некрасивые женщины, выбранные мужчинами, не нашедшими ничего лучшего. Сформулировав эту мысль, Илья почувствовал облегчение. Он ещё немного побродил по улицам, презрительно глядя на попадавшихся женщин, с жалостью на мужчин. Как живут они со своими некрасивыми жёнами? Послушно спешат на работу; уткнувшись в газету, трясутся в автобусах; боятся за детей и радуются, что ничего не случилось. А встреченную, однажды, красивую женщину вспоминают всю жизнь, рассказывают друзьям, понижая мечтательно голос, занимаются онанизмом, как давешний мужичок на бульваре.
Вечерело. Мартовский закат разгорался за церковью. В предчувствии тепла шевелились деревья. С остановок шли люди: мужчины, женщины. Кое-где зажигались окна. Девчонки с большими грудями тискались с парнями в подъездах, а затем возвращались домой и, запершись в ванных, снимали бюстгальтеры и обмывали под душем излапанные груди. Женщины раздвигали ноги и отдавались мужчинам. А его на пустынных дорогах ждала малогрудка с мышиным лицом и синюшными щиколотками.
Домой Илюша вернулся опустошённый. С трудом доделав уроки, он поужинал и улёгся в постель. Не фантазировать, не дрочить не хотелось. Может завтра, на перемене, он пойдёт на третий этаж и увидит своих вожделенных восьмиклассниц – Наташу и Лену. Хорошенькая, похожая на Одри Хепборн, Наташа, и сочная, как спелая крыжовина, Лена. Давно заприметившие его взгляды, девчонки хихикали и поворачивались к окну, демонстрируя аппетитные попки. Проходя мимо них, Илья мимоходом (в мечтах, в мечтах!), прямо сквозь юбку, всовывал палец между ягодиц полненькой Лены. Замерев на мгновение, девчонка дёргала задом, приседала от неожиданности, но Илья уже, беззаботно посвистывая, спускался по лестнице, а она, раскрасневшись от удовольствия и смущения, рассказывала подружке об ощущениях. Ах, если б на самом деле! Ну не палец, какой уж там палец, ну хоть ущипнуть, или шлёпнуть по крепкой заднице, да просто заговорить…
Полосы света протянулись по потолку, завалились за шкаф – во дворе разворачивалась машина. Илюша не спал, ворочался – день казался незавершённым. За стеной слышались голоса отца и матери. Чего они там? На этих фантазиях лежало табу, отец и мать – это святое, хотя мысль о матери и другом мужчине возбуждала его и, при случае, он не отказывал себе в удовольствии, пофантазировать на эту тему. Раз в поликлинике, Илюша нашёл в своей карточке запись о том, что он ребёнок от второй беременности. Первая закончилась выкидышем, и он тут же придумал, что мама одновременно спала с отцом и любовником, и сперма любовника, смешавшись со спермой отца, вызвала неправильное развитие и последующее отторжение плода. Медицинские термины придавали убедительности этой истории. Илюша представил маму в голубой комбинации с кружевами. Она полулежала в объятиях другого мужчины. Опа-на! – он попал в точку. Запустив руку в трусы, Илья чуть похлопал головку, словно подбадривая свой член. И член шевельнулся, ожил; перед внутренним взором проступило лицо мужчины, – несомненно, знакомое, много раз виденное, то ли в метро, то ли где-то ещё. Породистый, крупноголовый, он обнимал полураздетую мать, мял ей груди, копошился у неё между ног. Илья ясно представлял выражение маминого лица, её смеющийся голос. Она улыбалась, тянулась губами к мужчине, расставляла пошире ноги, двигала бёдрами и, в то же время, смотрела смущённо, словно чувствовала, что её видит кто-то ещё… Илюша представил, сидящего в это время на работе, отца и почувствовал, что головка с трудом помещается в кулаке. Опа-на! Словно в кино передёрнулись кадры; теперь мать, в задранной комбинации, раскинула ноги, а на ней лежал, медленно двигая задом, мужчина со знакомым лицом. Они улыбались, говорили о чём-то; мать просила наддать. И мужчина наддал. Приподнявшись на руках, энергичней задвигал задом; заныли пружины дивана. Мать, положив ему руки на плечи, прижимаясь к нему животом (сползшая комбинация открывала голую грудь), обхватила его ногами, закрыла глаза и сдавленно охнула. (Илюша легко моделировал все её выражения). Стиснув зубы и выгнувшись, мужчина замер над матерью. А-а-а-а! Илюшу подбросило на кровати. Он попытался вызвать в памяти широкие бёдра, виденной им сегодня, девчонки. Но мать была сейчас соблазнительней, да и нечего распыляться. Содрогаясь, Илья выстреливал в кулак, одновременно наполняя, вместе с мужчиной, влагалище своей матери. О-ох. Илья в изнеможении замер. Любовник тоже скатился с мамы и откинулся на подушки. Из багрового члена выдавливались последние капли. Счастливая мать лежала с широко раздвинутыми ногами… Илья отдёрнул мокрые трусы и уютно устроился под одеялом.
Противно. Противно, что он мастурбировал, представляя мать. Но чего уж теперь? Теперь всё равно – день прошёл. Прощай малогрудка, береги свои недосиськи, – они плохое лекарство от онанизма, но, быть может, кому-нибудь пригодятся. До свиданья мулатка, твои звёзды сияют в тропическом небе, а сама ты давно постарела и сморщилась, и гуляешь в приморском парке, под пальмами, и внук-негритёнок волочит тебя за мороженым. До свиданья красотка из учебного комбината, ему никогда не придётся раздвинуть твои крепкие ляжки, это сделает кто-то другой. Ну и пусть. В жизни много чего другого. Приходи сон, уходите печали. Всё будет хорошо.
* * *
Мама была шокирована, взгляд её потемнел от негодования:
– Где ты их взял? Глядя на Наташу и Лену, она даже не пыталась скрыть возмущение. Уж очень они выделялись на фоне добропорядочных девочек, издавна приглашаемых к Илюше на день рождение. К Наташе претензий было меньше, – ну эта чёрненькая ещё ничего, но эта! Где ты нашёл такую девицу?!
– Какую такую?
Мама замялась, подбирая слова.
– Простое лицо, вульгарная! В ней, несомненно, говорила, сохранённая ещё с юности, неприязнь к девушкам, откровенно созданным для плотских утех. Не зря одноклассницы, никогда не проявлявшие к Илюше особого интереса, увидев его танцующим с Леной, дружно поджали губки, – нашёл секс-бомбу какую-то.
В ту зиму, в предвкушении окончания школы и приближающейся взрослости он был в приподнятом настроении. На новогоднем вечере они с одноклассниками разыграли короткое преставление и чувствовали себя героями дня. На первый же медленный танец он пригласил Лену. Секс-бомба, беспомощно оглянувшись на подружку, с обречённой готовностью шагнула навстречу и он смело притянул девчонку к себе. Надушенная, в чёрных брючках и свитере, перетянутая золотым пояском, девчонка делала серьёзное лицо, то заглядывая в глаза, то опуская ресницы, и Илья обмирал от прикосновений её груди и бёдер. С хорошенькой Наташкой танцевал его одноклассник – долговязый Игорь. Ага, значит, не он один обращает на них внимание. Потанцевав с другой, давно им примеченной, девятиклассницей, он снова пригласил Лену. Он пригласил бы её и в третий раз, но в начале девятого девчонки переглянулись и, подхватив вещи, выскользнули из зала. Подбежал долговязый Игорь – проводим? Опрометью бросились вслед за девчонками. У метро их нагнала ватага одноклассников. Нерешившиеся познакомиться на вечере, они навёрстывали упущенное; наперебой приставали, заигрывали, оттесняя Илюшу плечами, но в метро, слава Богу, быстро отстали. Девчонки чувствовали, что произвели фурор – Наташа капризничала, требовала, чтоб её веселили, и тут же покатывалась со смеха от любой глупой шутки. Лена больше молчала, но по немногим её словам, Илья понял, что говорить с ней особенно не о чем. Игорь тут же пригласил всех на завтра в кино и девчонки сразу же согласились.
На следующий день, он сидел рядом с Леной в темноте кинозала и недоумевал обыденности счастья. Его сексуальная мечта, совсем недавно казавшаяся недостижимой, сегодня опять была рядом, сидела в каких-нибудь двадцати сантиметрах и он ощущал тепло, исходящее от её тела. Илюше хотелось взять девушку за руку, но он не решился, довольствуясь случайными соприкосновениями.
После сеанса, прижатый к Лене в узком проходе, Илюша чувствовал бёдрами её ягодицы. Восхитившись их упругостью, он мелкими шагами продвигался вперёд и, равнодушно глядя поверх голов, с тоской подумал, – неужели это достанется кому-то другому?
Перед самым восьмым мартом, Игорь (вот молодец!) пригласил их всех на дневной спектакль. Вручив просиявшим девчонкам по крошечному букетику ландышей, купленных за баснословные деньги у центрального рынка, после весёлого студенческого представления, они оказались у Игоря дома. Игорь задёрнул шторы и включил музыку. Парочки разбрелись по комнатам. Игорь с Наташкой целуются, – смущённо сказала Лена и быстро глянула на Илью. Она стояла к нему спиной у книжного шкафа, делая вид, что рассматривает фотографии, и её груди отражались в тёмном стекле. Теперь или никогда, – подумал Илюша и, чувствуя, как качается пол, шагнул к девчонке. Потянув к себе за мягкие плечи, уткнулся носом в затылок. Лена проворно повернулась к нему лицом, сияя испуганными глазами. Илюша потянулся к губам, но девушка уклонилась в последний момент и он ткнулся в уголок её рта. Поглаживая волосы, тихонько касался губами прохладных щёк; чувствовал запах шампуня, одежды, чужих платяных шкафов. Надо было что-то сказать, но что?
Целоваться она неумела: подставляла ему плотно сжатые губы. Бог знает, сколько они так стояли. В какой-то момент рука его, соскользнув с плеча, оказалась на Лениной груди. Илья замер: прогонит, обидится! Но Лена только сильнее прижалась к его губам. Поощрённый, Илюша чуть задвигал ладонью. Вот оно! То о чём он мечтал! Его рука лежала на женской груди, настоящей женской груди! Такой грудью могла бы похвастаться не каждая взрослая женщина, не говоря уже о его ровесницах, чьих жалких сисяток ему, иногда, невзначай, удавалось коснуться на перемене. Ликуя, Илюша оглаживал это непомещающееся в ладони чудо, ощущая его мягкую упругость и жёсткие швы растянутого бюстгальтера. Осторожно нащупывая соски, он упивался своим богатством и одновременно чувствовал странную, разочаровывающую повседневность происходящего.
Ноги давно устали и, опустившись в кресло, Илья потянул на колени девчонку. Груди её опять переполнили его руки. За дверью, в соседней комнате возня то усиливалась, то стихала, слышно было увещевающее бормотание Игоря, шорох и вздохи Наташки. Кажется, эти звуки возбудили Лену сильней, чем его; прильнув к нему, Лена тяжело задышала, задвигала бёдрами, заелозила на коленях, закидывая ноги на подлокотник, словно стараясь обвить его своим телом. Илюша даже не понял, как это произошло – его, не успевший подняться, член вдруг задёргался, заплясал в штанах, неудержимо выстреливая сперму. Сразу обмякнув, чувствуя слабость и безразличие, гладил по волосам, стараясь успокоить уткнувшуюся ему в ворот девчонку. Она и сама испугалась своего чувственного порыва, вскочила с колен, отдёрнув свитер, отбежала к окну. Возня в соседней комнате стихла, слышно было, как где-то в квартире включили свет. Осторожно выглянув за дверь, Лена грациозно выскочила из комнаты.
Вот тебе и бабс-лапс, – подумал Илюша, с трудом поднимаясь и отдёргивая, прилипающие к телу, подштанники.
А потом, по-семейному сидели на кухне; девчонки старались скрыть смущение – у Наташки это получалось лучше, она разливала чай на правах подружки хозяина, Лена кидала на неё быстрые взгляды, Игорь заботливо смотрел на своих гостей, и только Илюша, в мокрых трусах, ощущая удушливый запах спермы, сидел как потерянный. Ему казалось, что все догадываются о его позоре.
В мае, перед экзаменами, встречались ещё один раз, вдвоём – без Игоря и Наташки. Ездили в Переделкино кататься на резиновой лодке. В коротенькой юбке, Лена конфузилась, – в лодке её трусики то и дело представали Илюшиным взорам. Илья отводил глаза, был скован, не знал, о чём говорить. В заросших протоках Переделкинского пруда, под ивами, немножко поцеловались, но лапать Лена себя не дала, толи, чувствуя себя опасно раздетой, толи, считая, что в прошлый раз и так позволила слишком много. Убирала Илюшины руки, смотрела куда-то в сторону. На каникулы она уезжала с родителями: к морю, потом на дачу, и в глазах её не было прежнего восторга. Возвращался с прогулки Илюша разочарованным и печальным. Ах, с этой встречей было связано столько надежд. Бог знает, на что он рассчитывал, но, столь бурно и многообещающе начавшиеся отношения, теперь явно забуксовали. Вдобавок, стало казаться, что в Лену, волновавшую прежде только телесно, теперь он влюбился по-настоящему.
Наступало лето, выпускные экзамены, поступление в институт. В промежутке между экзаменами ему удалось потискать другую девушку – давно знакомую и никогда ему не нравившеюся Таню. Илья щупал её как цыплёнка, залезал под юбку, теребил резинку трусов, но руки его помнили округлости Лены и шарясь по телу, обречённо сидевшей с ним девушки, он ничего, кроме гадливости, не испытывал. Вечером ему пришло в голову, что и Лена, на даче, в Крыму, или где она там сейчас, тоже с кем-то целуется, и услужливое воображение тут же нарисовало ему разбитного, широкоплечего парня и Лену в расстёгнутой блузке, сидящую у него на коленях. Дальше фантазировать не хотелось, но перед глазами вставали всё новые и новые картинки, одна отвратительней другой. От боли Илья уткнулся в подушку. Такой не спустит в штаны, не надейся! – исходил он от ревности к воображаемому сопернику. Залив постель слезами и спермой, Илюша заснул лишь под утро.
«Удел мечтателей – мечта, реальность им не по-карману», – сами собой сложились слова на мотив Макаревича. От его героического фальцета сжимались кулаки и стискивались зубы. Илья сидел под берёзой и размышлял о своей непутёвой юности. Берёза сочувствовала, подрагивала стволом, вздыхала, пошевеливая ветвями. Лена стала опять мечтой, сексуальной фантазией. Будто и не было ничего. Было, было. Было, да сплыло. Где-то там, за лесными, гребенчатыми горизонтами, в тонком ситцевом сарафане и сандалиях на босу ногу, ходит она по участку. Через голову, стянув сарафан, раздевается у реки, мочит пыльные щиколотки, и деревенские парни не сводят глаз, стараются прикоснуться, облапить в воде. И Лена визжит, хохочет (вот же дура). С реки наползает туман, солнце садится, вьются толкунчики, сарафан прилипает к влажному телу. А вечером в чьём-то саду – посиделки: острят, перебрасываются словами, намекают на что-то волнующее и постыдное; Лена смеётся, блестит в темноте глазами, давит комара на голом плече, свет террасы пробивается сквозь листву, а потом какой-то счастливчик мнёт ей груди в дачной беседке. А он то думал – всё это ему. Мудачок.
Наступила осень. Илья стал студентом. Запершись в комнате, чтоб никто не мешал, и дрожа от волнения, он звонил Лене – приглашал на свой день рождения. Загорелая и повзрослевшая, истекающая ранней женственностью, именно на этом дне рождения Лена так не понравилась маме. Что кроме похоти может вызвать подобная девица у юноши?
Провожая, в сквере у дома, Илюша обнял девчонку. Нежно гладил по волосам, сладкими от вина губами целовал в щёки, жарко нашёптывал – я соскучился по тебе. И Лена, уворачивавшаяся поначалу, уступила его напору, подставила мягкие губы. Научилась! – промелькнуло в голове у Илюши, – времени зря не теряла. Распалённый вином и внезапно нахлынувшей ревностью, Илья исступлённо стискивал девушку, жадно покрывал поцелуями, поражаясь взрослости её тела и запаху зрелой женщины. Несколько раз порывавшаяся уйти, Лена всё стояла, прижавшись к Илье; запрокинув лицо, подставляла подбородок и шею. Целовались взасос – по-взрослому. Илья был на седьмом небе, возвращаясь домой, покачивался на волнах счастья.
– Я не знаю, что ты себе думаешь!? Тебе надо учиться, а ты таскаешься с этой девицей. Мама сверкала глазами.
– Откуда она? Из школы? Почему я её не знаю? Кто её родители?
Илюша почувствовал злость – мама грубо лезла в его половую жизнь.
– Родители – люди. Простые. Деревенские.
– Деревенские, – скорбным эхом отозвалась мама.
– Ещё у неё брат, но я не видел его. Он сидит. За драку. По пьяной лавочке. Мамины глаза расширялись от ужаса. Чувствуя мстительное наслаждение, Илюша добивал маму словами:
– Я тоже сяду. Будешь мне передачи носить.
Мама пулей выскочила из комнаты. Вечером подходил папа:
– Что, действительно брат в тюрьме?
– Да нет никакого брата. Что вы пристали?
В последующие дни обрушился град звонков. Дочки, внучки и чьи-то племянницы – хорошие девочки (наверное, малогрудки) горели желанием познакомиться, приглашали наперебой, хотели просто поговорить. Мама заискивающе смотрела в глаза – протягивала телефонную трубку. Его нет и не будет, – по-военному чётко, Илья пресекал посягательства на своё тело и душу, щёлкал их как орешки.
– Зачем ты обидел девушку? Ну сходил бы с ней в театр. Ну что тебе стоило? Не обязательно же встречаться.
– Не обязательно, – соглашался Илюша. И в театр необязательно. Он спешил на свидание с Леной.
Свершилось. Почти всё, о чём так мечтал Илья, сбылось. И бесконечные тисканья в кинотеатрах, и вечерние провожания, и целования до посинения губ под нависающими, заснеженными ветками сквера. Свет зимних окон, благодать вечеров, вкус снега и Лениных поцелуев. А ревновал Илюша не зря, но тень неведомого Максима, помаячив в осенних сумерках, без следа растворилась в круговерти метелей, не успев причинить особых страданий.
К Новому году Илюша стал частым гостем у Лены. Большегрудая, коротко стриженая мама приветливо улыбалась:
– Илья, повлияй на Лену, она должна заниматься побольше.
– Намёк понял, – отвечал Илюша.
– Нет, не понял. Я вовсе не против, чтобы вы встречались. Приходи к нам, когда захочешь. Но заставь её побольше учиться, ты же мужчина! Она должна поступить в институт.
– Ну, мамочка, я поступлю! – Лена отмахивалась от мамы, уводила Илюшу к себе.
С папой было сложнее. Рыхлый, большой, с всклокоченными волосами и надтреснутым голосом, он смотрел неизменно вскользь. Но впрочем, и не особенно досаждал – пометавшись по квартире, он надолго замирал перед телевизором. Целовались в Лениной комнате, в простенке между дверью и шкафом, чтобы не быть застигнутыми врасплох.
Илюшина мама тоже смягчилась. Лена была вежлива и несколько раз помогала ей, выказав хозяйственную сноровку. Нет, хорошая девка, я была не права, – говорила она знакомым. Илюша болел и Лена каждый день забегала к нему после школы, приносила малину, поила чаем. Уходи, заразишься, – махал на неё руками Илюша. Лена, наклонившись, целовала его в волосы, и Илья ослабевшей рукой трогал через школьное платье её груди.
И жизнь стала легка. Всё чаще Илюше казалось, что он обманул судьбу, обхитрил её, обвёл вокруг пальца, разминувшись с добродетельной малогрудкой, поджидавшей его в сумерках жизни. Где-то там, в темноте, она бродит по переулкам; по ночам, в своей длинной рубашке, подходит к окну, высматривает Илюшу. И театральный билет с открытым числом уже напечатан и храниться в заветной шкатулке. Её тонкие руки обсыпаны родинками, а в гостиной стоит пианино; её мама и папа хорошие люди (чур, меня, чур! – дурак ты, Илюша), и друг её детства – бессонный пупсик, с облупившимися глазами, сидит на шкатулке, караулит билеты, слепо всматривается в темноту, – попадёшься, Илюша! Но Илья удачлив и смел (хе-хе) и конечно достоин лучшего.
Вот в коротком плаще и блестящих сапожках, его Лена идёт после школы, и ребята смотрят ей вслед, – отодрать бы такую тёлку! Ни хрена, эта тёлка его. И пусть она недалёкая и пусть им не о чем говорить – разве, мечтая о девчонке, он искал собеседницу? Их тела понимают друг-друга без слов. А духовная близость? А с кем она есть и есть ли она вообще? А если и есть, то, что останется от неё через десять-пятнадцать лет. А вот попа и грудь останутся и Ленина мама тому порукой. Грудастая, с тонкой талией, в свои сорок с лишним она по-прежнему соблазнительна. Рыхлый папа знал своё дело.
И прижавшись лицом к стеклу, малогрудка кусает губы. Она, конечно, видела Лену и исходит презрительной завистью, – всё равно ты будешь моим! Зачем тебе толстозадая?
Да! Ему нравятся толстозадые, грудастые девки! И чем проще, тем лучше! И никакая духовная близость не стоит Лениных бёдер, от изгиба которых бугрятся штаны у мальчишек и так сладко сосёт под ложечкой. И потом: он ей даст прочесть свои книги, он посмотрит с ней любимые фильмы, он её воспитает – впереди ещё много времени!
И как сладко сознавать, что ты вырвался из круга, предначертанного судьбой, или кровью. И попал в другой круг? Или нет никаких кругов? Тёмный лес, переплетение случайных тропинок? Да нет, верно, всё-таки есть кто-то всевидящий и щедрый, сжалившийся над Ильёй, и в последний момент, заменивший, предназначенную ему, иссыхающую на корню, малогрудку на плодородную Лену.
Лена благополучно поступила в институт. Теперь уже счастью ничего не мешало, даже всклокоченный папа глядел поприветлевей. Запершись в комнате, они часами валялись в кровати и Ленины ласки нередко доводили его до оргазма. Давно уже не было секретом, что в тот памятный вечер у Игоря, Лена тоже ушла с мокрыми трусиками. От близости их отделял один шаг…
Как-то осенью, в воскресенье, уехавшие на дачу родители, оставили их вдвоём. После долгих ласканий, Лена, голой по-пояс лежавшая на кровати, взмолилась, – ну возьми же меня, наконец! Илюша сдёрнул брюки вместе с трусами. Нависая над девушкой, потыкался в мохнатый лобок; направляемый Леной, втискивался в тесноту её тела. Что-то со всхлипом сомкнулось на его члене и, выдернувшись, Илюша мелко выбрызгивал семя. Выебал… Привалившись к ковру на стене, Илья тупо смотрел на, запутавшиеся в волосах, капельки спермы. Выебал? Разве так говорят о любимой девушке?
Лена оказалась охочей до секса – готова была заниматься в любое время. Впрочем, сначала не особенно получалось. Всё заканчивалось слишком быстро, а частенько Илюша и вовсе не доносил: страдальчески сморщившись, извергался в подол задранной юбки. После такой неудачной близости Лена задумчиво одевала трусики. Но вскоре дело пошло на поправку и, вдавливая Лену в кряхтящий диван, он незаметно поглядывал на часы, отмечая свои рекорды. Лежали вспотевшие, Илья смотрел в потолок, – блаженство уже томило его. Будущее, прежде затянутое пеленой Лениной девственности, теперь приоткрылось и смотрело в глаза неприветливо. Теперь он чувствовал себя состоявшимся самцом и напрочь забыл свои страхи, лишь изредка вспоминая о малогрудке, да и то лишь затем, чтоб представить её в постели. Как знать, может нежная малогрудка оказалась бы вовсе не хуже Лены.
За последний год, Илья растерял почти всех приятелей и всё больше раздражался её пристрастием к шумным компаниям, изнывая от самодовольства и тщеславия глупых подружек. Все они были как на подбор – грудасты, красивы и необыкновенно глупы. (Неглупая и тоненькая Наташка давно исчезла.) Он всё чаще грубо обрывал её разговоры, выходил из себя от, легко прилипавших к ней, расхожих словечек, не сдерживаясь, высмеивал всё, к чему она относилась с энтузиазмом. Лена покорно слушала, почти со всем соглашалась, но тут же, забывшись, пересказывала бородатые анекдоты, или воодушевленно описывала собрание в институте. Надежды на книги и фильмы не оправдались. Словно губка, она впитывала всю окружающую дешевку и, сияя глазами, спешила поделиться с Илюшей. Илья стискивал зубы, – вся такая, не переделаешь.
Теперь он старался проводить Лену пораньше, а, оставшись один, испытывал облегчение. Возвращаясь домой, погружался в привычное, необременительное созерцание женщин. Бродя с Леной по осенним Сокольникам, он боковым зрением следил за, ходившей с родителями, совсем юной девчонкой, одетой в джинсовую юбку и чёрные колготки. Эти девчонки, в потёртых, чуть расклёшенных джинсовых юбках до колен (непременно до колен), в тёмных колготках и разноцветных сапожках, туго посаженных на крепкие икры, последнее время всё больше привлекали его внимание. Была в них какая-то грязноватая откровенность: будто застигнутые в старом исподнем, казались они особенно милыми и соблазнительными.
Эх, было время – при одном её виде в школьной толпе начинало тянуть в паху. Леночка, покажи свои чудеса, – думал Илюша, высматривая Лену на переменах. Лена не принимала соблазнительных поз, от одного, лишь, промелька её юбки тело стискивало безвыходное томление. Иногда он заглядывал ей в глаза – в них мерещились хороводы, заливные луга, поцелуи в сенях, обжимания на сеновале. Мнилась вольная жизнь, изобильная и простая. Вечер, танцы в соседней деревне, сельский клуб, пьяные парни щупают потных девчонок, самых спелых затаскивают в кусты. Ах, мерещилось всякое. Очарованный крепостью её тела, он долго не замечал недостатков. Очарование кончилось и теперь её нос стал казаться слишком мясистым, скулы слишком широкими, лицо протокольным. «А вот попа и грудь останутся», – вспоминал Илья свои мысли. Ну конечно останутся, кроме них ничего и нет. Матрёшка, и тоже внутри пустая, – подумал Илюша, удивляясь внезапно открывшемуся, тайному смыслу игрушки.
Масла в огонь подлила Ленина родственница, с ребёнком и мужем приехавшая из Ефремова. Поразив Илюшу яркостью и крупностью черт, гипертрофированным сходством с Леной, она беспрестанно смеялась и, благоухая здоровым телом, заполняла собой всё пространство. Тайны чужих шкафов, запах которых запомнился с первой встречи, больше не волновали его. Вот они – эти шкафы, – думал Илюша, с ужасом глядя на родственницу. И жить ему среди этих чудовищ.
Что же дальше? – всё мучительней думал Илья. Но, кажется, никто, кроме него, в дальнейшем не сомневался. Отучитесь курса два-три, – говорила Ленина бабушка, – укрепитесь в учёбе, а там… делайте, что хотите. И бабушка махала рукой, изображая покорность судьбе. Илюша важно кивал. Перед бабушкой было стыдно.
Теперь, после близости, он избегал смотреть на белый Ленин живот с, молочно блестевшей, лужицей спермы; на её по-мужски широкую спину. Да она просто толстуха! Не зря Димка-приятель, ещё в те времена, когда Илюша только глазел на Ленину попу, называл её Тициановской женщиной.
Лёжа на Лене, он представлял себе другую девушку, тоненькую и гибкую, страстно извивающуюся под ним. Есть, есть другие девчонки! А ему, что навечно этот мясной салат?
Был он к Лене несправедлив и, конечно же, знал об этом. Ещё больше раздавшись в бёдрах и налившись в груди, воплощение подростковой мечты, мирно шествующее рядом с ним, заставляло многих смотреть ей вслед, тем хорошо известным, знакомым ему по себе, остекленело-сосредоточенным взглядом. Тогда в нём вновь просыпалось желание, но вскоре он и эти взгляды перестал замечать.
Как-то, в конце зимы возвращались из гостей, от её подруги. Тёмными переулками спускались к Солянке. Усталый и раздражённый пропавшим вечером, Илья привычно отчитывал Лену за все её истинные и мнимые прегрешения. Лена молчала, держалась под руку, поскальзываясь на мёрзлых тротуарах. Чувствуя, что его слова не достигают цели, Илья, как-то особенно зло, высмеял подругу, намекнув, что и Лена недалеко от неё ушла. Больше не могу, – вдруг явственно донеслось до него. На повороте к метро Лена отпустила руку. Глаза её наполнились слезами, – не провожай меня! Всхлипывая и закрывая лицо руками, она, поскальзываясь, побежала к метро. Илья почувствовал раскаяние. Догнать, утешить, расцеловать мокрые щёки. Но что-то удержало его на месте. Илья смотрел на пустынную улицу, на жёлтый мигающий свет перекрёстков и его всё сильней охватывало странное чувство освобождения.
Ещё были вещи: висевший в шкафу, Ленин халатик, пластинки и пара институтских тетрадей. Позвонит сама, – думал Илюша, – тетради то ей точно нужны. Но прошло две недели и Лена не позвонила. Вещи, сложенные в пакет, долго томились в углу шкафа, пока не исчезли. Как не бывало.
Матрёшка… Илюша вдруг вспомнил, как ездили с Леной в Коломенское, как попали в грозу и прятались от дождя под навесом часовни, а после, с обрыва смотрели на радугу… Ах, ты радуга-дуга, – мир запузырился огоньками.
– Ты что, поссорился с Леной, почему она не приходит? – спросила мама.
– Ты же сама хотела, – жёстко ответил Илья. Мама скорбно потупилась и по всему городу торжествующе взвизгнули малогрудки.
* * *
Увидев её фотографию, он жил несколько дней с ощущением давно обещанного и вот-вот должного осуществиться счастья. Сначала ему показалось, что это школьная фотография и, как некогда в юности, изнывая от телесной жажды, он ловил взглядом изгибы её пышного тела, так и теперь он жадно вглядывался в её лицо, постепенно осознавая, что перед ним фотография последних времён. Глаза её, когда-то блудливо сияющие, как репы, теперь потухли. Груди как репы, – подумалось ему. С экрана смотрела немолодая женщина с усталым и недоверчивым взглядом. Тут же были ещё фотографии: сына – мускулистого юноши в лодке, на берегу реки, и мужа – бородатого, удивлённого очкарика с ноутбуком и младшей дочерью на коленях, сидящего за садовым столиком на дачном участке. Свет потух и за окном отчётливей проступила заснеженная дорога.