Тёплой благодатью заливало солнце жилой объём квартиры уютно разместившейся на пятом этаже. Ласковый ветерок, соскользнув с изумрудных тополиных листочков, влетел в раскрытое окно. Он взъерошил шерсть спящего около балконной двери чёрного кота. Шерстинки, чуть сопротивляясь ленивому движению воздуха, приподнимали свои блестящие, острые кончики и снова плавно опускали их.
В блаженстве котяра с силой вытянул лапы. Потрескивая мышцами, растянул гибкое тело, широко зевнул и изящно перевернулся на другой бок. Ветерок пробежался по сытому брюху, мягко перебирая шерстинки и усыпляя хозяина объёмного тела.
Вокруг домашнего хищника царил покой, изредка нарушаемый невнятным бормотанием, несущимся через приоткрытую дверь спальни. Звуки, выбирающиеся на простор, равномерно разбредались по ковру, не нарушая идиллии общения кошачьей одёжки и летнего ветерочка.
Равновесие действий и желаний усыпило бдительность кота. Он счастливо вздохнул, ещё раз судорожно потянулся, закрыл глаза и распустил уши.
А в соседней комнате, именуемой в простонародье спальней, вот уже двадцать минут Иван Иванович застилал постель, нарушающую душевное равновесие. И если одеяло ещё кое-как укладывалось в квадратуру кровати, то покрывало ни в какие рамки не лезло. Оно кривлялось, корчило рожи, горбилось и ни в какую не хотело починиться коротким и толстым пальцам хозяина.
Вот, отвесив нижнюю пельменеобразную губу, Иван Иванович в очередной раз полез на кровать. Он уперся коленями в ее правый край и стал аккуратно расстилать покрывало. Бархатное полотно с рюшечками и фанбарушечками покорно легло в изголовье.
- Уф! Слава Богу! - шлёпнул губой Иван Иванович.
Он повернулся, чтобы расстелить противоположный край.
Бацк…
Мощное тело не удержалось в неудобной позе и резко подалось вперед. Хозяин машинально выбросил руку и, естественно, сбуробил только что постеленный край.
Покрывало состроило ему очередную фигу.
- Ах, так твою, раз этак, заколдовано, что ли…
Брань, словно пшено из дырявого мешка, посыпались с толстой губы, щедро покрывая пространство комнаты замысловатой вязью русского мата. Слова и целые выражения бякались и шмякались, отскакивая от стен, эхом мотались меж полированных поверхностей мебели, стекая диковинными нотами с натянутых струн оконных стекол. Какофония звуков и полузвуков поднимала из глубины приземистой, но очень объемной фигуры Ивана Ивановича глухую ярость. Её душная волна неотвратимо накатывала на тонкие чувства души, обрушиваясь на разум черной непроглядной махиной.
Непослушное покрывало полетело на пол, вслед метнулось одеяло, и запорхала ни в чём не повинная простыня.
Кот приоткрыл глаза, провожая взглядом мечущегося хозяина. Опасности не было, и веки стали опускаться. Общение с ветерком продолжилось в соответствии с душевным равновесием домашнего хищника.
Побегав по комнате и подостыв, мужик снова подошёл к кровати. Кровать у него была не простая, а двухспальная, со всякими там прибамбасиками современной моды. Цельнодеревянная громада, втиснутая в кубатуру простой советской хрущёвки с ухудшенной панировкой, занимала половину спальни, оставляя совсем немного места для дыхания.
Вообще-то двуспальная кровать - одно из лучших изобретений человечества, позволяющая хозяину не задумываться над положением тела в пространстве, а именно в горизонтальной плоскости в дни хорошего подпития. Места обычно хватало всем: и любезному коту Барсику, и жене.
Но жены у мужика не было уже целых три дня. Разругался он с ней вдрызг и ушел на запасной аэродром, в квартиру к брату, проживающему в тот момент «за бугром» - на Украине.
При разъезде Иван прихватил с собой любимого кота жены Барсика и (из мужских соображений) пресловутую кровать. Не могла вынести его тонкая натура одной только мысли, что какое-нибудь губастое мурло будет пускать слюни на эту чертову деревяшку.
Иван Иванович потрогал губу, вздохнул и снова начал растягивать голубое полотно. Ровненько стелил, без единой складочки…
- Что, мадам, съела, - зло подумал мужик про жену, - и без тебя прекрасно живём.
Он медленно, не дыша, повернулся вправо, ещё медленнее отделил руку от спинки. На шее вздулись жилы, по телу пробежала волна напряжения, от которой вспотели загривок и лысина.
Ещё мгновение - и работа будет благополучно завершена.
… Но не застегнутый рукав рубашки, уцепившись за бесчисленные рюшечки, тянет их за собой. Плоская, как стол, равнина кровати тут же превращается в складчатые горы. Попытка вернуть тряпку в исходное положение заканчивается потерей равновесия.
Много бы дал Иван Иванович за пару минут своей устойчивости, чтобы никто и ничто не могли потревожить душу, чтобы не приходилось каждые три минуты вспоминать эту мадам.
- Она, видите ли, обиделась, - ворчал страдалец, занимая исходную позицию, - а на что, собственно, обиделась? И причины то не было. Ну, выпил хозяин немного. Ну, пошумел… Могла бы вечерок потерпеть… А тут изволь, как сайгак, по кровати сигать. Тоже мне, нашла акробата.
Перемежая обычные слова со словами-связками, не встречающимися в мировой классической литературе, соломенный вдовец исступленно растягивал непокорное покрывало, в душе удивляясь ловкости жены, которой на всю эту процедуру требовалось лишь несколько мгновений. Правый угол идеально лег в изголовье…
- Хык, - удовлетворенно вздохнул мужик.
Он потихоньку переполз в левую сторону кровати. На удивление, и левый край покорно распластался, даже ни разу ни подмигнув хозяину. Работа была окончена. Засветились лучи победы…
Однако лучи – это ещё не само светило. И держась на липочке, не забывай про равновесие. Оно такое капризное. И оно либо есть, либо полностью имеет место не присутствовать. Причем исчезает, подлое, в тот момент, когда мир кажется незыблемым, а почва под тобой прочной.
Мы часто забываем, что равновесие - это есть равный вес. О каком тут равном весе можно говорить, если передний и средний торсы мужика ну никак не могут весить столько же, сколько его хоть и добротный, увесистый, но задний.
Надо учитывать еще и тот фактор, что при сильном наклоне в передний торс начинает переливаться и брюшной, тоже достаточно не маленький.
Вот этот брюшной фактор и сыграл с Иванам Ивановичем злую шутку. В последнее мгновение, когда одна нога уже была внизу, но еще не стояла на полу, гордый и счастливый победитель капризного покрывала вдруг покачнулся и всей многопудовой массой рухнул в шелковистый бархат, задев локтем острый угол кровати…
Боль, обида, жалость иглой пронзили тело и мысли мужчины средних лет, застряли в сердце, взорвавшись дикой яростью и выплеснувшись наружу львиным рыком…
…Кот ошалелыми глазами осматривал комнату, прицепившись на верхнем крае ковра. Шерсть у него стояла дыбом. Спросонья котяра вообще ничего не понял. Инстинкт ему подсказывал, что здесь, под потолком, его персона в относительной безопасности.
А по комнатам летали простыни, подушки, кувыркалось голубое полотно надежды на самостоятельность. Вслед за ними подпрыгивали удивительные по своему разнообразию слова.
- Кто придумал все эти дурацкие рюшечки и фанбарушечки, покрывала и накидушечки, - бушевал потерявший равновесие, - спали же деды под тулупами и только здоровее становились.
Успокоившись настолько, чтобы начать соображать, хозяин снял кота со стены, обгладил его вздыбленную шерсть.
- Бросили нас с тобой, - жалобно простонал он, - забыли, как мусор на лестнице.
Он походил по квартире, нервно огибая разбросаные вещи. Выглянул на улицу. Там на детской площадке Ольга со второго этажа с чувством выбивала ковёр, рядом с ней, присев на кукорки, дымил сигаретой её Вовка.
Засосало под ложечкой. Иван Иванович понял, что подошло время обеда. Потирая ушибленную руку, он сходил на кухню, заглянул в холодильник. Пусто, как в тундре.
- Н-да, проблема… - почесал загривок мужик, - никто нас не любит. Видишь, как похудели.
Спрыгнув с рук, котяра мягко побежал к пустой миске, понюхал, полизал и недоумённо оглянулся на хозяина. Тот ещё немного постоял, пошлёпал губой и, подтянув, ослабнувшие за эпоху свободы брюки, пошёл к телефону.
С каждым поворотом телефонного диска уходили в небытие тоска и безысходность. Сердце наполнялось надеждой…
На том конце провода сняли трубку.
- Ну… мать, - начал он, заслышав на том конце родной голос, - ну, прости меня.
По комнате прошелестел лёгкий ветерок, шевельнул занавески, пробежался по бархатной шубке кота.
В мир возвращались равновесие и покой.