Виола

                Посвящается  моей  любимой  жене  Верочке


ЧАСТЬ  ПЕРАЯ

МОСКОВСКИЙ ГОСТЬ

Погожим летним утром в Рижском аэропорту ожидалось прибытие самолета из Москвы.
В стороне от встречающих, у самой стены разговаривали двое: блондинка в модном ярком платье и толстяк дорогом сером костюме.
Разговор явно не предназначался для посторонних ушей. Тем не менее, велся на повышенных тонах.
- Ты, наконец, соизволишь объяснить, зачем тащил меня сюда в такую рань? - раздраженно вопрошала блондинка.
- Тебе незачем было это знать прежде времени, - строго произнес мужчина.
- Как это на тебя похоже, Штрыкин! - язвительно произнесла женщина.
- Сейчас не время выяснять отношения! - жестко отреагировал мужчина. - Какая-то сволочь накатала на меня в Главк анонимку. Разбираться с ней будет лично начальник Главка Аристарх Донатович Бахирев. Вот как раз он прилетит сейчас из Москвы.
- А я-то при чем?
- Какая ты непонятливая! От выводов Бахирева зависит моя дальнейшая карьера... Оставят меня министром или попрут к чертовой матери! Аристарх Донатович, между прочим, большой любитель женского пола. Ты должна произвести на моего шефа самое лучшее впечатление.
- На что ты намекаешь?
- Тебя не убудет, ежели с ним пофлиртуешь... По-женски. Ну, в общем, позволишь немного поухаживать за собой.
- Я что тебе - уличная девка?
- Ты супруга министра рыбной промышленности Латвийской республики.
- Тем более я должна себя вести достойно, а не ублажать какого-то московского чиновника.
- Перестань выпендриваться. Оставь свои интеллигентские штучки. Дело касается моей карьеры. От этого зависит наше с тобой семейное благополучие. Даже коню это должно быть понятно. Короче - я приказываю охмурить моего шефа, во что бы то ни стало.
- То, что ты требуешь, противоречит моему характеру и моим моральным убеждениям. В ином случае я перестану себя уважать.
- Мне на это наплевать! Предупреждаю - если ты  ослушаешься, я тебе устрою такую жизнь, что взвоешь.
- Ты уже и так этого добился, Тимофей!
- Хава! Хватит дебатировать. Надоело. Слышишь, уже по радио объявили посадку.
Оба  умолкли, ощетинившиеся и отчужденные.
Он подвел жену к турникету. Через некоторое время из терминала стали появляться с вещами первые авиапассажиры. Среди них выделялся своей породистой дородностью господин с «дипломатом» в руке. Важный господин был облачен в бежевого цвета плащ и такого же цвета фетровую шляпу. Высмотрев его, Штрыкин весь подобрался и опрометью кинулся ему навстречу. Оказавшись с ним рядом и стараясь поспевать в ногу, Штрыкин, запыхавшись, льстиво  выдохнул:
- С благополучным прибытием вас, Аристарх  Донатович!
- Благодарствую, Штрыкин! - небрежно произнес приезжий, пожимая руку подчиненного.
Бережно подхватив Бахирева под локоток, Штрыкин подвел его к своей жене.               
- Знакомьтесь, Аристарх Донатович! Это моя законная супружница Хава, - от усердия, его голос стал  приторно-слащавым.
Окинув плотоядным взглядом опытного самца высокую грудь и стройные ногой  красивой женщины,  Бахирев  галантно произнес:
- Разрешите вашу прелестную ручку, мадам!
Хава вежливо протянула руку Бахиреву, и тот приложился к ней мясистыми губами.
От откровенно наглого раздевающего взгляда Бахирева по спине молодой женщины пробежал холодный озноб.
Бахирев повернулся к Штрыкину и, похлопав его по плечу, фамильярно снисходительно изрек:
- А у тебя, Тимоха, жена писаная красавица! Не по чину хватанул, такой женщине  больше бы пристало быть  женой члена  Политбюро.
Штрыкин  растерянно улыбнулся и, чтобы замять затянувшуюся неловкую паузу, суетливо зачастил:
- Дорогой Аристарх Донатович! Мы сейчас отвезем вас на дачу. Отдохнете с дороги часика два-три. Опосля займемся делами. А вечерком милости просим в гости!
И так-как  Бахирев  не удостоил  Штрыкина ответом, а продолжал бесцеремонно  любоваться женщиной, Штрыкин поспешил осведомиться у высокого гостя:
- Любезнейший Аристарх Донатович, вас устраивает предложенная мной программа?
- Вполне устраивает, Тимоха, - размягчено произнес  Бахирев. - Тем более что после трудов праведных я буду вознагражден общением с прелестнейшей  женщиной.
И он снова одарил Хаву галантной улыбкой.
Хава, которая испытывала отвращение от унизительного поведения мужа и наглости  Бахирева, думала только об одном - как бы  поскорее все это закончилось.


ТИМОФЕЙ   ИВАНОВИЧ  ШТРЫКИН

Он был типичнейшим продуктом советской эпохи. И полностью соответствовал содержанию официальных анкетных данных характеристик. Морально выдержан. Активный общественник. Дисциплинирован. Исключительно преданный общему делу. Не лишенный наблюдательности, Штрыкин своевременно сообразил, что для  успешного продвижения вверх по карьерной лестнице не обязательно обладать какими-то особенными талантами. Кроме постоянной демонстрации служебного рвения - главное - неустанно оказывать личную преданность вышестоящему начальству. Это  открытие позволило Штрыкину за сравнительно короткий срок подняться из  рядового секретаря Воронежского горкома комсомола сперва в секретари горкома партии, а затем даже в секретари обкома.
Но судьбоносный рывок в партийной карьере Штрыкина произошел после проявления им щедрого гостеприимства в отношении одного из видных членов Политбюро. По мановению «волшебной» руки этого партийного вельможи Штрыкин, не блиставший особыми способностями, тем не менее был стремительно вознесен на должность первого секретаря Московского горкома партии. Но и на этой высокой для него ступеньке Штрыкин долго не задержался. Он продолжал успешно  карабкался все выше и выше, заботливо опекаемый отцами-благодетелями. И в какой-то момент  Штрыкину подыграла сама  история.
После присоединения Латвии к Советскому Союзу туда дружной толпой ринулся многочисленный отряд партаппаратчиков. Высокие республиканские  посты  раздавались  направо и налево щедрой рукой. Среди этих номенклатурных счастливчиков оказался в самый раз и Штрыкин. Несмотря на его профессиональную некомпетентность ему доверили ответственный пост министра рыбной промышленности Латвийской республики. Следует отметить, что в Латвии, как, впрочем, и в других республиках, непременно соблюдался некий национальный декорум. При распределении партийных и государственных портфелей обязательно соблюдался некий баланс. Если первым секретарем или министром был  абориген, то его заместителем непременно назначался русский. И наоборот.          
Как местные, так и пришлые бонзы не обижали себя в материальном отношении. Все они без исключения пользовались многочисленными льготами. Им полагалась высокая зарплата со всевозможными денежными надбавками. А кроме того – спецсанатории, спецбольницы, специальные продуктовые распределители со всевозможными деликатесами. Полагались им также персональные машины и государственные дачи.          
Местным и пришлым номенклатурным партаппаратчикам предоставлялись просторные квартиры, принадлежавших прежде бежавшим на запад буржуа. Бегство было столь поспешным, что новоявленным владельцам этих квартир достались на халяву мебельные гарнитуры, фирменная посуда, одежда. Даже дезодоранты и косметика. Тимофей Иванович Штрыкин вместе со своей женой и малолетней дочерью Виолой поселился в одной из таких брошенных квартир. Эта квартира находилась на престижной и знаменитой своими архитектурными изысками улице Элизабетес.
Когда постепенно жизнь в какой-то мере упорядочилась, в Латвию повадились визитеры из состава московской правительственной и союзно-государственной элиты. Дорогих и высокочтимых гостей местные товарищи принимали по высшему разряду. Вино лилось рекой. Яства выставлялись самые изысканные. Все это роскошество, разумеется, обустраивалось за казенный кошт. Что и говорить, неплохо устроились ребята!
Ну, а необходимые, согласно протокола, деловые мероприятия проходили необременительно. Очередные злободневные хозяйственные проблемы решались оперативно при полном взаимопонимании. Без всякой канители и проволочек. К взаимному удовлетворению. И как всегда наезды вышестоящего начальства заканчивались  увеселительными мероприятиями и непременными банкетами.
Латвийское гостеприимство очень высоко ценилось влиятельными гостями. На республику буквально проливался золотой дождь льготных кредитов и инвестиций. В результате исключительно обильного финансового вливания в промышленность и сельское хозяйство Латвии пышным цветом расцвела инфраструктура, происходил строительный бум. Воздвигались целые кварталы новостроек. Прокладывались многочисленные километры асфальтовых дорог. Процветала туристическая индустрия.
Благодаря всему этому Латвия была превращена в яркую пропагандистскую витрину достижений «реального социализма» и благ, которых этот строй предоставлял гражданам  братской республики.


АРИСТАРХ ДОНАТОВИЧ  БАХИРЕВ

Красноармеец Донат Бахирев служил в артиллерийском полку вместе с земляком Аристархом Звягинцевым. В роковом сорок первом, во время  скоропалительного отступления советских войск под бешеным натиском фашистских орд артиллерийский полк был наголову разгромлен и попал в немецкий «котел». Из окружения выбирались небольшими разрозненными группами по белорусским болотам и чащобам. Скитаясь по лесам Бахирев до того обессилел, что если бы не  Звягинцев то вряд ли добрался бы до своих. Им это все-таки удалось. После небольшой передышки Бахирев и Звягинцев снова были направлены на фронт в действующую артиллерийскую часть. Во время немецкой авиабомбежки Звягинцев погиб. Бахирев получил очередное ранение. Отлеживаясь в госпитале, Бахирев поклялся себе, что, если выживет на войне, а после победы заведет семью и у него родится сын, то в память о погибшем фронтовом друге он назовет его Аристархом.
Бахирев действительно выжил, женился и жена подарила ему сына. Счастливый отец нарек его Аристархом. И, видимо, имя то было таким, которое приносит счастье. Ничем иным, кажется, невозможно объяснить редкую удачливость первенца. Он выдался на редкость крепким и здоровым малышом. К нему не приставала никакая младенческая хворь. Школу, он впоследствии, закончил с золотой медалью, а институт - с отличием. При таких  незаурядных способностях,  Аристарх при желании  мог бы достичь значительных успехов, скажем, в науке. Причем достичь их он мог бы без особых усилий, как говорится, беспреткновенно. Но по складу своего характера он был шибко ленив. Так, что, оказавшись после институтской скамьи в заводской сфере, он довольствовался скромной  должностью  инженера.
Здесь надо отметить тот жизненный козырь, который ему подарила матушка-природа. Аристарх обладал на редкость красивой мужской внешностью. Его естеству было свойственно нечто такое, что вызывало расположение  мужчин  и повальное обожание женщин. У Аристарха были явно аристократические замашки. Что было совершенно необъяснимо в связи с его доподлинным  крестьянским происхождением. Впрочем, ничего странного в этом, пожалуй, и не было. Вполне можно предположить, что в стародавние времена некая любвеобильная особа дворянского рода согрешила с красивой представительницей «низкого сословия». Так что вполне резонно можно предположить, что в жилах  Аристарха текла «голубая  кровь».            
Обычно, при общении с барственным Аристархом, приятели или просто знакомые, ощущали некую необъяснимую робость. А вышестоящее начальство оказывало Аристарху уважение. Что, кстати, совершенно несвойственно представителям этой категории человечества.
При всем при том, вряд ли Аристарх в обозримом будущем достиг бы больших  чинов, если бы в него по уши не втрескалась на великосветской тусовке единственная дочь столичного партийного боса, некая Зинаида. Была она недалекого ума и невзрачная на вид. Имея большой выбор хорошеньких поклонниц, Аристарх вряд ли бы женился на дурнушке. Но закадычные друзья настоятельно посоветовали  ему  вступить  в брак с ней, чтобы избежать мести  со стороны обиженного за свою дочь высокопоставленного папаши.
Женитьба на дочери влиятельного советского вельможи чудодейственным образом отразилась на служебной карьере Аристарха. Из  скромной инженерной должности Аристарх был вознесен на высшую ступеньку - он был назначен директором крупного московского строительного треста. И не имело ровно никакого значения, что был смещен его предшественник - крупный специалист и профессионал, а сам Аристарх не имел никакого понятия о строительном деле. Но и на этом посту Аристарх долго не засиделся. Через некоторое время  он плавно переместился на должность начальника  главка  союзного министерства.
Казалось бы, согласно общепринятым понятиям, жизнь Аристарха вполне удалась. Материально Аристарх был обеспечен сверх всякой меры. Шикарная квартира в центре столицы. Персональная машина. Дача  на берегу  реки. Солидный счет в банке. Заполучив красавца мужа, Зинаида, на радостях родила ему  двух дочерей-близняшек.
Но, как это иногда бывает, своенравная и капризная судьба ни с того ни с сего сыграла с Аристархом скверную шутку. Его законная серенькая мышка взяла да изменила ему. Добро бы с человеком его круга. А то с шофером его персонального лимузина Петрухой. Этот Петруха послушно возил супружницу Аристарха по столичным вещевым магазинам, парикмахерским, ателье мод, массажным кабинетам, по оптовым базам. Частные и деловые поездки сблизили жирующую даму с холуем.
Угодливые подчиненные поспешили сообщить эту унизительную новость Аристарху. Узнав об измене жены,  Аристарх был буквально взбешен. Как посмела эта уродина, изменить ему, записному красавцу. И это, в то время, когда он, Бахирев, не предавался прелюбодеяниям  поневоле, так как опасался гнева ейного папаши. Да, он хотя и скрепя сердце, но соблюдал верность. Гнев  помутил его разум.
Бахирев учинил жестокую расправу над изменницей. Он так отметелил Зинаиду, что та неделю отсиживалась дома. Ее тело было покрыто многочисленными синяками и ссадинами.
Избить-то он ее избил, однако на развод не подал. Отчасти опасаясь конфронтации с  ее отцом. Но  скорее всего  из-за того, что именно к этому времени подоспела очередная  всесоюзная компания по сохранению семьи. Кампания эта  шла под  громким девизом: «3а крепкую советскую семью». И если бы униженный и оскорбленный Бахирев отважился бы на развод, то он запросто мог бы лишиться не только партийного билета, но и должности. Вкусив сладость обладания  высоким чином, он не хотел утратить выгодные привилегии. По меткому  замечанию  одного известного писателя: «Лучше было потерять здоровье, близких, память, невинность, совесть - но только не партбилет».
К этому, разумеется, следует добавить праведный гнев высокопоставленного тестя, который мог бы обрушиться на голову  рогоносца. Как бы то ни было, Бахирев решил  не делать резких телодвижений.
 Бахирев поклялся отныне мстить не только Зинаиде, но и всем женщинам подряд. Он теперь станет не просто совокупляться с греховодницами, а грубо, садистски насиловать их, всячески унижая при этом их женское достоинство. Теперь он презирал всех женщин чохом.
Но прежде, чем приступить к исполнению своего мстительного плана, не лишенного при том наслаждений, Бахирев решил обеспечить надежный «тыл». Выбрав подходящий момент, когда тесть был в прекрасном расположении духа, Бахирев завел с ним «мужской разговор». Он откровенно рассказал о том моральном уроне, который нанесла ему Зинаида, о том, что он унижен, что пострадало его мужское достоинство. И, что отныне он перестанет соблюдать супружескую верность, которой он придерживался до этих пор.
К удивлению Аристарха, тесть не стал обвинять зятя в его намерениях. Он счел необходимым проявить мужскую солидарность. В то же время, возмутившись поступком дочери, он благосклонно отнесся к намерению Бахирева оригинальным способом восстановить мужскую честь. Но все же тесть попросил Бахирева не разглашать фактов адюльтера, не делать это, так сказать, достоянием «широкой общественности». То есть соблюдать видимость приличий.
Бахирев до того был воодушевлен благожелательным отношением тестя, что осторожно осведомился у него, станет ли он возражать, ежели он, Бахирев, в порядке встречной услуги станет поставлять ему доступных девочек. Идея эта была воспринята не только благосклонно, но и с энтузиазмом. «Мы еще повоюем!» - распетушившись, заявил тесть.
Мужчины закрепили тайный «договор о ненападении» дополнительным бокалом югославского коньяка. Договор, был заключен, разумеется, не на бумаге, а устно. Что нисколько не умаляло его прочности.
Для Бахирева, эта договоренность означала все же, что ему по-прежнему придется тянуть постылую супружескую лямку. Но во все века разумный компромисс был сопряжен с определенными ощутимыми издержками. На то он и компромисс!
Ну, а что касается проштрафившегося Петрухи, то суд был правым и скорым. Бахирев с треском уволил его, не сочтя возможным вступать в объяснения этого своего решения.
Петруха был сообразительным малым и понял причину гнева шефа. Сказать, что связь с Зинаидой доставляла ему удовольствие, было нельзя. Но у него не было выбора. И так, и так его дело было проигрышным: он находился меж двух огней. И барский гнев был, конечно же, неминуем.


НАЧАЛЬСТВЕННЫЕ УТЕХИ

В те достославные времена в советских республиках, краях, областях и даже районах было принято встречать высоко вельможное начальство с большим размахом и шиком.
Кроме обильной жратвы и винного моря разливанного за государственный счет, важных гостей обслуживали специально подобранные для этой цели смазливые девушки, так называемой «молочно-восковой спелости». Эти девицы нигде не работали. Однако неофициально они, как бы, находились при служебном исполнении. Ибо исправно получали зарплату по «левым» ведомостям. Кроме того, их обеспечивали однокомнатными квартирами со служебным телефоном. Они, по примеру западных  стран, были, опять-таки, как бы «девушками по вызову». Всякий раз, как в том возникала необходимость,  их вызывали на «дежурство».               
 Вот на одной из таких конспиративных квартир, а в данном случае на Штрыкинской даче, и очутился знакомый нам вельможный Аристарх Донатович Бахирев.
Оставшись наедине с «дежурной» миловидной латышечкой, Бахирев ласково спросил:
- Как тебя зовут, голубушка?
- Что, пожалуйста? - по рижскому вежливому обычаю переспросила  девушка.
- Ты что, новенькая, что оробела? Смелей, детка! Давай знакомиться - Аристарх Донатович Бахирев. А тебя-то, как величать?
- Меня зовут Эрика.
- Значит так, милая моя Эрика. Для начала сообрази для меня ванну. Бадузан у тебя найдется?
- Для дорогих гостей у нас, Аристарх  Донатович, имеется все, что угодно.
Она запнулась, прежде чем произнести имя-отчество гостя.
- Вот и славненько! - подбодрил Эрику Аристарх Донатович. – Ты там распорядись, а я пока полистаю «Огонек».
- Лудзу, Аристарх Донатович! Я быстро обернусь.
Эрике явно понравился важный гость, и она была рада, что на этот раз он такой представительный и авантажный, хотя ее несколько смущал округлый живот гостя.
Зевая, Бахирев перелистал несколько страниц популярного журнала, не собираясь утруждать себя чтением. Затем он отложил его в сторону, и стал медленно раздеваться, напевая мелодию из кинофильма «Веселые ребята».
Сначала он не спеша скинул лакированные черные туфли. Затем освободился от носков, пиджака, рубахи, брюк и трусов с красными петухами. Вещи он аккуратно разместил на стуле.
В ванной Бахирев появился голышом, чем переполошил Эрику. Она уже все подготовила. И хотела, было ускользнуть. Однако Бахирев успел прытко перехватить ее за руку.
- Останься, потрешь мне спинку! - промурлыкал Бахирев.
-Мен тас нэпатик! - притворно испуганно произнесла Эрика. Произнеся все это по-латышски, она тут же поправилась. – Мне это не нравится, извините, пожалуйста!
- Какие могут быть церемонии? – подавил робкий бунт девушки Бахирев. – Я не привык, детка, чтобы мне в чем-либо отказывали!
Таким образом, он указал Эрике на ее подчиненное положение.
- Атвайноиет! – поспешно извинилась обескураженная Эрике.
- Так-то будет лучше! - удовлетворенно подвел итог затянувшемуся разговору Бахирев.
Шутливо кряхтя,  Бахирев  перевалил свое грузное тело через бортик ванной и окунулся в теплую вспененную бадузаном воду.
- А теперь давай, действуй! - скомандовал Бахирев, подставляя свою белую спину Эрике.
Эрика принялась старательно охаживать спину Бахирева намыленной  мочалкой.
- Сильнее, сильнее! - постанывая от удовольствия, бормотал Бахирев.
- Тебе так неудобно, - заботливо произнес Бахирев. – Быстренько скидывай платьишко и залазь ко мне сюда!
- Как это можно? – заколебалась Эрика.
- Можно, можно! - дурашливо произнес  Бахирев. - Я разрешаю!
При всем желании ослушаться Эрика не могла бы себе позволить. Согласно требованиям службы, она была просто обязана беспрекословно выполнять любые прихоти гостей. Даже самые неожиданные.
Как только обнаженная девушка очутилась в ванной, Бахирев властно облепил  ее сзади своими волосатыми ручищами и сноровисто всадил в её анус свой напрягшийся «жезл» - по самую «рукоятку». От неожиданности Эрика испуганно взвизгнула, но тотчас затихла, постепенно входя в ритм соития. Теперь она отдавалась простодушно блаженно, старательно отзываясь на упругие толчки.
В этот раз Бахирев не следовал своему мстительному намерению насиловать очередную женщину. Девочка была восхитительна мила и он испытывал необычайное наслаждение. Содрогнувшись одновременно с наложницей, Бахирев не сразу отпустил ее. А та, освободившись, выпорхнула из ванны, чтобы привести себя в порядок.
Бахирев блаженно растянулся во всю длину ванны.
Затем ополоснувшись под холодным душем, Бахирев выбрался из ванны.
Растершись махровым полотенцем, Бахирев предстал перед Эрикой нагишом.
Узрев в Бахиревском межножьи внушительных размеров вздыбившийся багровый фаллос, Эрика испуганно восхищенно воскликнула:
- Ола-ла!
- Я вижу, тебе нравится мое мужское хозяйство, - хвастливо произнес Бахирев. - Мой младший брат нравится всем женщинам!
Эрика по женской привычке притворилась смущенной, на что Бахирев не обратил никакого внимания. Он привык к таким «женским штучкам». В нем вновь взыграла плоть. Не дав Эрике опомниться,  Бахирев сорвал с нее платье, повалил на диван и принялся действовать сноровисто, неторопливо, с оттяжкой. У Эрики были, трогательно маленькие по-девичьи упругие груди и это лишь усиливало вожделение Бахирева.
Опростав из-под себя девушку, Бахирев капризным тоном мужского баловня  игриво осведомился:
 - Ну как, детка, тебе понравилось?
- О-о да, конечно! - подделываясь под Бахирева, развязно заявила Эрика. Она уже не стыдилась этого годившегося ей в отцы мужчины. После соития они сравнялись в возрасте.
Они оделись, не глядя друг на друга.
Когда Бахирев придвинул к столу два мягких стула, Эрика догадливо метнулась к холодильнику. И вскоре на столе появились различные деликатесы из буфета республиканского Совета Министров.
Они пили коньяк и непринужденно болтали о всякой всячине. Со стороны это выглядело, как беседа любовников: холеный седовласый барин и молоденькая  содержанка.
Настроение у обоих было превосходное. Особенно у Бахирева. У него промелькнула шальная мысль о том, что приключение с латышечкой - это лишь разминка. И он самодовольно подмигнул Эрике.


ТЯЖЕЛЫЙ РАЗГОВОР
 
Когда Штрыкин привел Бахирева в свой министерский  кабинет, тот опередил его, и по-хозяйски уверенно занял кресло за длинным полированным столом, на котором громоздились разномастные телефонные аппараты и массивный мраморный чернильный прибор с белым фарфоровым бюстиком  Ильича.
Опешившему от такого самоуправства Штрыкину не оставалось ничего другого, как сиротливо пристроиться к перпендикулярно примыкавшему аэродромной длины столу, за которым обычно усаживались подчиненные Штрыкина.
 Бахирев не спешил начать служебный разговор. Он сибаритски закурил дорогую папиросу, не сочтя нужным предложить свой серебряный именной портсигар  Штрыкину.
Затянувшаяся зловещая пауза для Штрыкина не предвещала ничего хорошего. В ожидании приговора, он весь сжался и, кажется, уменьшился в размерах. Бахирев пускал кольца дыма в высокий потолок. Штрыкин тоскливо ждал, пока Бахирев не заговорит первым. Жгучее желание закурить безвозвратно пропало,
Наконец, когда молчание стало нестерпимым, Бахирев заговорил сухим официальным языком:
- Ну что, Тимоха, допрыгался?
- Что вы имеете в виду, Аристарх Донатович? - затравленно спросил Штрыкин. Хотя по одному этому вступлению, все было понятно. У Штрыкина все похолодело внутри. Сердце  заколотилось в бешеном ритме.
Помолчав для острастки,  Бахирев продолжал:
- Ко мне на прием запросилось несколько твоих подчиненных. Они словно сговорились. И картина открылась, понимаешь ли, пренеприятнейшая. Штрыкин беззастенчиво и открыто берет взятки с капитанов рыболовных сейнеров, Штрыкин регулярно пьянствует со своими приближенными. Неделями не выходит на работу. Штрыкин свое неумение руководить как следует, вымещает на подчиненных, прибегая к матерщине. Штрыкин сожительствует со своей личной секретаршей. Замечено, что дома он  часто  избивает жену... Короче - факты анонимки полностью подтвердились. Даже с лихвой!
- Сплошная брехня! – вскинулся Штрыкин, словно пораженый током от оголенного электрического провода. - Искажают факты, гады. А все из-за лютой зависти. Зарятся на мое  место... Я же никогда не слышал ни одной жалобы - ни от кого. Хотя бы один пожаловался.
- А ты, что хотел, чтобы  подчиненные  тебе прямо в глаза резали правду-матку? Ты и так уволил троих за то, что они посмели покритиковать тебя. Что, не так? - ехидно закончил Бахирев.               
Бахирев выдержал длинную паузу, что могут себе позволить на театральной сцене лишь выдающиеся актеры. Затем он внушительно изрек:
- Знаешь, что я тебе скажу, Штрыкин, ты нарушил главную заповедь номенклатурного аппаратчика – ни в коем случае не оставлять после себя хвостов. «Грех не беда - молва нехороша» - сказал  классик русской литературы. Можно позволить себе все что угодно, но только, чтобы все было шито-крыто. Как говорят твои прибалты, тип-топ! А ты насвинячил изрядно. Вот и пеняй теперь на себя. За тебя ни одна порядочная  служебная собака не заступится.
- Я старался! - беспомощно выдавил из себя  Штрыкин что бы хоть что-то сказать.               
- Плохо старался, молодчик! - рубанул ладонью по столу Бахирев. - Пойдем дальше. Ты сорвал производственный план первого квартала. И, как я теперь понимаю, под угрозой срыва план второго. У тебя непорядок с финансами - жуткий перерасход. Скоро приедет к тебе ревизор. Что ты ему скажешь? Ты что, полагаешь, что за твои художества по головке погладят?
- Ради Бога, простите  меня Аристарх  Донатович!
- Вот и Бога вспомнил, раньше, что думал – все тебе с рук сойдет?
- Виноват, каюсь! Спасите меня, Аристарх Донатович. Только на вас и надежда. Я век вам буду благодарен. Вы же меня знаете.
- Слишком хорошо знаю, к сожалению, как говорят медработники - тяжелый клинический случай, чреватый летальным исходом.
Снова залегла тяжелая пауза.
В распахнутые техничкой настежь - в связи с хорошей погодой - большие кабинетные окна доносились размеренные удары медного колокола православного собора, расположенного на противоположной стороне улицы - как раз напротив здания  Совета Министров.
«Бом! Бом! Бом!». Тягучие удары колокола отдавались в ушах Штрыкина похоронной музыкой. Он испытывал двойственное чувство: звериный страх погибающего человека и жгучую ненависть к этому самодовольному преуспевающему начальнику. С каким наслажденьем он вышвырнул бы этого ненавистного типа в распахнутое окно! Чтобы, глянув вниз, увидеть начальника, расплющенного в лепешку об асфальт тротуара.
Штрыкин лихорадочно перебирал варианты спасения и ни один из них не был реально осуществим. Оставался один, возможно, единственный шанс, который могла предоставить ему Хава…
Бахирев явно наслаждался унижением Штрыкина.
- Вот ты просишь выручить тебя, - садистски-сочувственно произнес Бахирев. - Конечно, я пользуюсь большим авторитетом. Меня уважают и ценят. Заслужил! Но не все в моей власти. Надо мной повыше стоят…
Бахирев красноречиво указал перстом в потолок.
- Ты что, хочешь, чтобы из-за тебя меня поперли? – продолжал пытку Бахирев, все больше входя в роль верховного судьи.
- Нет, я этого не хочу! – затравленно произнес Штрыкин.
- И на том спасибо! – насмешливо процедил сквозь зубы Бахирев.
- Не губите меня, Аристарх Донатович! От вас многое зависит! Я оправдаю ваше доверие.
- На кой хрен сдалось мне твое доверие? Своя шкура дороже. Ну, хватит, ты мне надоел!
Бахирев грузно поднялся с кресла и вышел из-за стола.
-     Аристарх Донатович, а как вам отдыхалось на даче? Вам было приятно? – сменил тему Штрыкин, чтобы хоть как-то сгладить возникшее между ним и шефом отчуждение.
- Тебя это, в самом деле, интересует? – насмешливо спросил Бахирев, желая прикончить затянувшийся разговор.
- Ну, конечно, интересует, Аристарх Донатович! – снова залебезил Штрыкин. – Так сказать, на правах принимающей стороны…
- Понимаю, тебя интересует, сладкой ли оказалась латышечка-официантка? Небось, сам задирал ей юбчонку. Признавайся!
- Как можно, Аристарх Донатович! – сделав удивленный вид, возразил Штрыкин.
- Не вешай мне лапшу на уши, прожженный развратник! Любой нормальный мужик с радостью не отказался бы трахнуть такую цыпочку. У тебя губа не дура, Штрыкин. Умеешь подбирать кадры!
- Ну и шутник же вы, Аристарх Донатович! – подобострастно захихикал Штрыкин. – Аристарх Донатович, наверное, вас утомила проверка кляузы… Поедемте ко мне домой. Посидим за чашечкой кофе, расслабимся.
- Чашкой кофе не отделаешься, Штрыкин.
- Конечно, конечно, Аристарх Донатович. У меня наверняка найдется что-нибудь повкуснее! Моя жена умеет хорошо готовить.
- Ну, разве, что так! – заметно оживился Бахирев.
- Как говорится, будет коньячок отменный и балычок! – довольный тем, что удалось уговорить Бахирева, благостно произнес Штрыкин.
- Нашел чем удивить! – равнодушно произнес Бахирев. И взглянув лукаво на Штрыкина, добавил:
- А может быть, мне опять махнуть на дачку? Как считаешь, Штрыкин? Проведу ночку на свежем воздухе…
 Штрыкин притворно ужаснулся:
- И слушать не желаю, Аристарх Донатович! В моей многокомнатной квартире тоже много воздуха.
- Ну ладно, уговорил! – добродушно произнес Бахирев. – Тебе не хреновым министром, а дипломатом служить!
Следует заметить, что Штрыкин прихвастнул на счет кулинарных доблестей жены. Этим качеством в полной мере обладала домработница Луция, о которой пойдет речь ниже.
 Отправляясь в министерство на встречу с Бахиревым, Штрыкин отдал необходимые распоряжения женщинам. И добавил, сделав большие глаза:
- Вечером у нас будет важный гость, так что постарайтесь обе!
- Не тот ли это господин, которого мы утром встречали в аэропорту? – насмешливо произнесла Хава.
 - Ты очень догадлива! – язвительно произнес Штрыкин. – Именно он. Ты уж постарайся.
- Что Луция приготовит, то и будет. Невелика важность – московский гость!
- Только без фокусов! – огрызнулся Штрыкин.
- Не беспокойтесь хозяин, - вмешалась в разговор Луция, которая не переносила ссоры супругов. – Я постараюсь, чтобы вы остались довольны!
- Спасибо, Луция! Вся надежда на тебя.
С тем и отбыл.


ЛУЦИЯ

В квартире Штрыкина Луция появилась вскоре после новоселья. Штрыкину ее порекомендовал сослуживец. Он охарактеризовал Луцию, как женщину порядочную, исполнительную, аккуратную и умеющую хорошо готовить.
Личная жизнь Луции не сложилась. Несмотря на то, что она не была дурнушкой, вышло так, что не подыскала она жениха и осталась старой девой. Жила она на хуторе с братом-инвалидом Освальдом. Они держали огород, кур, кроликов. Тем и обходились.
Луция относилась к новым властям лояльно. Не старалась вдаваться в сложности жизни послевоенной Латвии. Освальд напротив – бешено ненавидел русских «оккупантов». Он не раз говорил сестре, что если бы ему попался шмайсер, он не задумываясь, расстрелял бы парочку-дргую «оккупантов». Луция уговаривала брата, чтобы он сдерживал себя.
У Луции со Штрыкиным с первых же дней происходили стычки. Уж очень не предсказуем и вреден был хозяин. Но Луция держалась за место не только из-за обеспеченной и регулярной оплаты ее трудов, а главное из-за сердечной привязанности ее к хозяйке, а особенно - к ее дочурке Виоле. В ней Луция души не чаяла. И всю невостребованную материнскую любовь она изливала на эту девочку. Виола отвечала Луции нежной привязанностью.
Луция научила Виолу латышскому языку. На ночь, укладывая спать, рассказывала девочке латышские народные сказки. Она была строгой и требовательной. Следила за выполнением Виолой домашних заданий двух школ: общеобразовательной и музыкальной.
Иногда Виола устраивала наивный детский «бунт на корабле». Особенно ее донимали чрезмерные требования Луции по части личной гигиены. Но страсти их улаживались сами собой, к взаимному удовольствию.
Хаве нравилось все, что готовила Луция. Кроме латышских  чисто национальных блюд, Луция была мастерицей по части разнообразных супов, жаркое, котлет, блинов. Особенно вкусны были ее  пироги с яблоками, и свежей капустой, морковью.
Луция не одобряла грубое отношение Хозяина к своей жене. В трудную минуту она становилась на сторону хозяйки. Хава откровенно делилась с Луцией своими душевыми переживаниями. Луция заменяла ей подруг, которых здесь не было.


ВЫМОРОЧНОЕ ВЕСЕЛЬЕ

После ухода  Штрыкина, Хава и Луция обговорили меню позднего ужина. Было решено, что основная нагрузка ляжет на Луцию. Она должна будет приготовить жаркое из говядины, отбивные, а также испечет яблочный пирог. Из холодных закусок  предполагалось выставить студень, копченого угря, маринованных оливок, знаменитый рижский сыр и овощной салат. Хаве предстояло оформить сервировку стола.
После того, как Луция справилась успешно с заданиями, в которые включалась и  уборка, квартиры, Хава отпустила  ее домой, в связи с празднованием  традиционного Янова  дня. Обычно он отмечался в Латвии весело   и  шумно.
Поцеловав на прощанье свою любимицу, Луция не удержалась от наставления:         
- Виола, девочка моя, при гостях веди себя прилично!
- А что, у нас будет много гостей?
- Даже если один человек, все равно ты должна показать себя умной и воспитанной девочкой. Твоя мама отпустила меня на весь завтрашний день. Я так долго не буду видеть тебя. Буду скучать по тебе.
\- Я тоже буду скучать! - пообещала  Виола. - А ты потом придешь?
- Как ты можешь сомневаться, глупенькая. До свидания, золотце мое.
- До свидания,  Луциночка!    
Штрыкин и Бахирев заявились поздно вечером. До этого они по настоянию Бахирева заглянули в ресторан. Под шашлычок они осушили по несколько стопок «Столичной». 
- Для придания спортивной формы! - пояснил зачем-то Бахирев, который, обычно не объяснял свои действия.
- А вот и мы! – с напускной бодростью объявил находящийся под градусом Штрыкин. - Принимай дорого гостя. Надеюсь, ты хорошо подготовилась?
- Я уложу Виолу спать, а уж затем подам на стол горячее, - откликнулась Хава.
К ней тотчас подошел Бахирев, и, протянув ей пышный букет пунцовых роз, церемонно произнес:
- Драгоценнейшая! Мне очень приятно снова лицезреть вас!
Хаве ничего другого не оставалось, как ответить дежурной вежливой благодарностью.
Когда мужчины сняли с себя плащи, Штрыкин тоном гостеприимного хозяина широким жестом пригласил Бахирева в гостиную.
Беглым взглядом, окинув стол, Бахирев отдал долг хозяйке:
- У твоей женки отменный вкус. Стол сервирован отлично!
- Как в лучших домах Лондона! – повторил чью-то пошлую шутку Штрыкин. – На этот счет, она у меня не дает промаха.
Как только в гостиную вошла Хава, Штрыкин грубо накинулся на нее:
- Почему ты вырядилась в такое затрапезное платье? У тебя что, мало приличных нарядов? У нас такой дорогой гость, а ты…
Он беззастенчиво выругался.
- Ну что ты, Тимоха, взъерепенился? Твоя женушка в любом наряде хороша!
Штрыкин никак не мог успокоиться. Он весь кипел от злости:
- Сей минут надень то выходное платье, в котором появляешься на официальных приемах!
Не желая раздувать скандал при постороннем человеке, Хава призвала себе на помощь все свое самообладание, чтобы сдержаться и не ответить на хамскую выходку Штрыкина соответственной грубостью.
Хава задерживалась. Тогда, находясь во взвинченном состоянии, Штрыкин с наигранной веселостью произнес:
- Дорогой и многоуважаемый Аристарх Донатович! Как говорят заядлые рыбаки – ручки зябнуть, ножки зябнуть, не пора ли нам дерябнуть!
- Разве мы с тобой уже не дерябнули в ресторане? А, впрочем, как балакают в таких случаях наши братья - хохлы – супэречок нема! Между прочим, Тимоха, твое предложение отдает уже некоторым алкашизмом!
- Постараюсь исправиться! – в тон шефу, пообещал Штрыкин.
 Штрыкин шумно открыл бутылку шампанского, разлил его по фужерам, и торжественно произнес:
- За дорогого гостя!
Он все еще надеялся на помощь Виолы.
 - Тост принимается! – снисходительно согласился Бахирев.
 Когда фужеры были осушены, Штрыкин поспешил произнести еще один тост со значением:
- За тесное сотрудничество и взаимопонимание!
 Выпили синхронно «за сотрудничество и взаимопонимание», что, разумеется, ни к чему никого не обязывало.
Бахирев привычно сжевал несколько присыпанных сахаром ломтиков лимона.
Потом, спохватившись, он запоздало произнес:
- Не хорошо без хозяйки распивать шампанское!
- Она как-нибудь обойдется!
- Это не похоже на женщин. 
- Она у меня особенная! – неодобрительно проворчал Штрыкин.
Разошедшийся Штрыкин предложил приняться за «конягу», но Бахирев осадил своего подчиненного, прикрыв свою стопку пухлыми пальцами, на одном из которых выделялся массивный золотой перстень со сверкающим камнем. Он сказал:
- Это уже переходи все правила приличия! Мы же с тобой не скоты – подождем хозяйку.
- Что-то она слишком долго. Пойду, погляжу.
- Не надо этого делать! Женщинам требуется много времени, чтобы принарядиться. Неушто ты до сих пор не усек, Штрыкин?
И вот появилась Хава. Она была бесподобна в своем элегантном платье, которое очень шло ей. Бахирев не смог удержаться от того, чтобы не вскочить из-за стола. Подобравшись к женщине, Бахирев подхватил ее под руку, проведя к свободному стулу, церемонно произнес:
- Мадам, вы проявляете безжалостность, убивая меня своим шикарным видом! Ваш муж привык, для него это не в диковинку. А для свежего человека, каким являюсь я – это слишком!
Все это напоминало буффонаду, но Хаве были приятны восторженные комплименты постороннего мужчины.
Усадив Хаву за стол напротив свободного прибора, Бахирев бесцеремонно пристроился  рядом.
Бахирев взял, на себя роль тамады. Он предложил наполнить тарелки закусками. Налил себе и Хаве коньяк, обойдя Штрыкина, которому пришлось позаботиться  о себе самому. Затем произнес тост «за милую хозяйку дома!». А Штрыкин на полном серьезе, провозгласил тост «за выдающихся руководителей партии и правительства!» На что Бахирев ответил дерзкой репликой, непозволительной в устах государственного чиновника. При этом Штрыкин, боязливо оглянулся по сторонам, будто опасаясь, не подслушивает ли кто-нибудь.
Обстановка за столом, несмотря на внешнюю доброжелательность и порядочность, была напряженной. Чтобы разрядить ее Бахирев принялся сыпать скабрезными анекдотами. Хава реагировала сдержанно. Штрыкин же прямо-таки  помирал со смеху.
Бахирев разошелся и, не спрашивая согласия, наполнял бокал Хавы коньяком. Два раза она пропустила очередной заход. Он заметил удивленные взгляды Хавы. И счел необходимым не то, чтобы оправдаться, а сделать корректировочку.
- Я вижу, уважаемая Хава, что вы потрясены моими питейными возможностями. По сравнению с Вячеславом Михайловичем Молотовым, я жалкий дилетант. Вячеслав Михайлович способен перепивать самых больших рекордсменов по питейному делу. И оставаться в форме. Ни в одном глазу. Чем вызывает бешеный восторг иностранных  дипломатов.
При этих словах, Бахирева, Штрыкин опять испуганно стал озираться.
Когда застолье достигло апогея, и все отдали честь яствам, вдруг раздался резкий громкий телефонный звонок.          
Штрыкин немедленно вскочил со своего места, словно его катапультировало:
- Штрыкин слушает, - громко кричал в трубку  Штрыкин - Что случилось? Не может быть! Без меня ничего не предпринимайте! Поняли? Да… Сейчас приеду!
Когда Штрыкин вернулся к столу, Бахирев лениво осведомился:
- Что там у тебя стряслось?
- Это из министерства… Секретарша… Возникли проблемы … Срочно требуется мое присутствие!
- Ну и вышколил ты свои кадры, Штрыкин! Работают до полуночи!
- Да… Секретарша у меня не считается со временем!
- Оно и видно! – ехидно заметил Бахирев. – Тебе что, обязательно надо ехать?
- Долг обязывает!
- Ну, ты даешь, Штрыкин! Как ты можешь бросать гостя? А главное – оставлять меня наедине со своей женой? Не боишься последствий?
- Дорогой Аристарх Донатович, я вам доверяю целиком и полностью!
- А уж это ты, товарищ Штрыкин, напрасно! Доверять нельзя никому. Даже самому себе, как об этом говорил товарищ Сталин.
- Служба, прежде всего! – убегая из гостиной, скороговоркой выпалил Штрыкин.
При этих пустопорожних словах Штрыкина Хава поморщилась, словно от зубной боли.
- Смотри, Штрыкин, долго не задерживайся! – напутствовал убегающего Штрыкина Бахирев. - Ставишь меня в неловкое положение.
Что было сказано уже не Штрыкину, которого и след простыл, сколько для Хавы.


РАСТЯНУВШЕЕСЯ ЗАСТОЛЬЕ
 
 Как только Штрыкин удалился, Хава решительно встала из-за стола и сказала учтиво:
- Вы меня извините, Аристарх Донатович, но я вас покину. Штрыкин сказал, что скоро вернется. Так что вы поскучайте немного один.
- Нет уж, любезнейшая Хава, я не согласен коротать бог знает сколько времени в одиночестве.
Он схватил ее за руку и усадил на место.
- Сжальтесь над человеком, оказавшемся в чужом городе! И потом - не принято бросать гостя.
Бахирев налил  красного вина в фужеры себе и Хаве.
- Не стоит расстраиваться из-за пустяков, право слово. Выпьем доброго вина и неприятности как рукой снимет. Уж вы мне поверьте.
Когда они выпили, Бахирев сказал растроганно, с чувством:
- На своем веку я повидал немало красивых женщин. Но вы, Хава, намного превосходите их. Я говорю это совершенно искренне, поверьте.
Наполняя очередные фужеры вином, Бахирев заставил снова выпить.
- Вот и славненько! – расслабленно-удовлетворенно произнес Бахирев. – Мы и без Штрыкина  недурственно проведем время.
И он снова наполнил фужеры.
- Откровенно говоря, драгоценная моя, я бы на месте Штрыкина ни за что  не оставил бы свою прелестную жену с чужим человеком! Даже если на службе произошел взрыв.
Эти слова, в которых проглядывало ее нынешнее унизительное положение, были той последней каплей, которая переполняет чашу. На ее глазах выступили слезы.
Она машинально выпила вино, чтобы не разрыдаться.
Намерения Бахирева были совершенно очевидны. Но Хаве теперь было уже все равно…
Явно кокетничая, Бахирев прочувствованно произнес:
- Поверьте старику, он не стоит ваших слез… Я бы очень хотел узнать, как такая блистательная женщина снизошла до такого, прямо скажем – ничтожества и согласилась выйти за него замуж. Вероятно, у вас было какое-то безвыходное положение. Я прав? Вам, умной женщине, неприятно выслушивать такие слова. Но иногда горькая правда лучше самой сладкой лжи… Да, кстати, а как ваше отчество?
- Зачем это вам?
- Мы с вами так мало знакомы, что как-то неловко величать вас только по имени, - с пафосом произнес Бахирев. – Уж слишком фамильярно получается.
- Ну, если для вас это так важно – извольте: мое отчество Исааковна.
- Ваш батюшка еще здравствует?
- Его уже нет в живых. Он погиб на Колыме, в лагере.
- Н-да! Это весьма прискорбно. Искреннейшим образом выражаю вам свое соболезнование от всей души! По-человечески…
 После приличествующих случаю обстоятельств – следовало помолчать. Что Бахирев и сделал. Но потом спохватился:
- Возникает законный вопрос: как такой трусливый человек, как Штрыкин, будучи партийным – отважился взять в жены дочь государственного преступника, врага народа. На Колыму отправляют особо опасных личностей.
- Что вы себе позволяете: мой отец не преступник, не враг народа, а кристально честный человек. Он приносил государству огромную пользу.
Она настолько разгневалась, что лицо ее побагровело.
- Простите великодушно, Хава Исааковна, я не хотел вас обидеть. Мы так воспитаны, что тех, кто оказывается в лагерях, иначе не называем. Я имею ввиду людей – как бы это помягче выразиться – которые расшатывали государственные устои.
- Ничего мой отец не расшатывал. Этим как раз занимаются те, кто загоняет невинных людей в лагеря.
 До изрядно захмелевшего Бахирева все же, наконец, дошло, что он хватил лишку. И он решил притормозить:
- Оставим эту болезненную для вас тему, дорогая моя Хава Исааковна!


ХАВА ИСААКОВНА ЛИБЕРМАН

Своего дедушку - Израиля Либермана - Хава любила, пожалуй, не меньше, чем своего отца Соломона. У дедушки была нечасто встречающаяся и очень ценимая специальность наладчика сложнейшего заводского оборудования. Несмотря на пресловутую пятую графу, Израиль Либерман работал на строжайше засекреченном заводе. По тем временам он получал баснословную зарплату со многими льготами. Однако он и его семья впали беспросветную  нищету, как только вездесущие органы прознали о том, что он стал ревностным сионистом. А произошло это после близкого знакомства со знаменитым хасидским равом Шнеерсоном. Сообразно со знаменитым евангельским эпизодом Израиль Либерман в одночасье преобразился из Савла в Павла – только на иудейский манер. Уж слишком был убедителен и страстен проповедник  Шнеерсон. Необыкновенные интеллектуальные способности Израиля позволили ему не только глубоко и за короткое время изучить Тору, но и стать глубоко верующим человеком. Как только органы осведомили заводское начальство о «грехопадении» Израиля Либермана, как его моментально вышвырнули с работы, взяв расписку о   неразглашении производственной тайны.
Отец Хавы, хотя и не был верующим евреем, тем не менее, строго соблюдал   вековечные традиции. В частности, для него суббота была святым днем. Соломон был первоклассным хирургом. По этой причине, а также благодаря либеральности  заведующего больницей Соломону  дозволялось соблюдать субботу и не являться на работу.
Однако в советских условиях подобное положение долго продолжаться не могло. Бездарные и завистливые коллеги  донесли «куда следует» на Соломона. Будто он мутит воду  в коллективе своими вражескими высказываниями. И несмотря на то, что Соломон был специалистом, как говорится, от Бога - его арестовали и осудили на десять лет лагеря строгого режима. Соломон не выдержал каторжных работ на лесоповале и скончался в лагерном лазарете.
В связи с потерей кормильца жена Соломона Ципора и ее две дочери – Хава и Мирьям - ужасно бедствовали. На семью навесили отпугивающий ярлык семьи «врага народа». Ципора тянулась изо всех сил, чтобы ее старшая дочь Хава получила высшее образование. Ципора подрабатывала тем, что перелицовывала старые вещи, которые затем продавала на барахолке. Кроме того, ей пришлось продать фамильные драгоценности.
Хава пошла по стопам отца и тоже стала хирургом. Случилось так, что в больницу, в которой работала Хава, по поводу удаления аппендицита слег первый секретарь горкома партии некий Штрыкин. Вообще-то он был прикреплен к спецбольнице. Однако амбициозный хирург спецбольницы Дуреломов пользовался дурной славой. У него была «тяжелая рука» и нередко у него операции заканчивались летальным исходом для несчастных пациентов. Держался он на своем месте лишь благодаря номенклатурной руке в верхах. Благожелательно настроенные по отношению к Штрыкину подчиненные посоветовали ему оперироваться только у Хавы.
Операция, как и ожидалось, прошла успешно, а тем временем Штрыкину приглянулась Хава. Она была очень красивой, а молодому честолюбивому секретарю горкома уж очень хотелось, чтобы у него была такая же красивая жена, как у секретаря обкома партии. И он сделал Хаве предложение. Его даже не остановило то, что Хава числилась дочерью «врага народа». У него были приятельские связи с некоторыми работниками «конторы» и там его заверили, что у него не будет никаких проблем и неприятностей в связи с женитьбой. «Время теперь другое» - говорили они. К тому же острота вопроса отпала сама собой, так как Израиль Либерман к тому времени был посмертно реабилитирован.
А что Хава? Она долго колебалась, прежде чем дать согласие на брак со Штрыкиным. Но сделать этот вынужденный шаг ее вынудила тяжелая болезнь любимой матери. Для лечения требовались дорогие импортные лекарства, а денег на их приобретение не было. Теперь на иждивении Хавы была не только неизлечимо больная мать, но и младшая сестра. Мать буквально таяла на глазах и Хава решила пожертвовать личным счастьем ради продления жизни любимой мамы.
Не основанная на взаимной любви семейная жизнь Хавы не заладилась с самого начала. Уж очень несхожие были характеры супругов! Сказал же поэт: «В одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань». Хава была женщиной с тонкой и чувствительной душевной организацией, с большими культурными запросами. А Штрыкин был в прямом смысле неотесанным мужланом. Потребности его были слишком ограничены и не распространялись далее желудочно-кишечных потребностей. Книгами он не интересовался, юмор ему был не доступен. В спорте его главным пристрастием был хоккей. Был он большим любителем спиртного. Под пьяную руку он поколачивал Хаву. Рукоприкладство было обычным делом в квартире Штрыкина.
Столкновения Хавы и Штрыкина начались со дня рождения их дочери. Штрыкин настаивал на том, чтобы дочь назвали Пашей – в честь всесоюзно знаменитой трактористки Паши Ангелиной. Однако обычно мягкая и уступчивая Хава проявила твердый характер и решительно воспротивилась вздорной прихоти Штрыкина. Хава нарекла новорожденную Виолой. Хава была очень музыкальна. Но ей не удавалось использовать свои способности. Может быть, назвав дочь Виолой, Хава в какой-то мере запечатлела в этом имени свою несбыточную мечту.
В знак протеста Штрыкин бушевал несколько дней. Воспользовавшись предлогом, он безобразно напился. Но Хава устояла. Отныне при всяком удобном случае Штрыкин шпынял Хаву. Но дело было сделано. До прибытия в Латвию, где ему предложили престижную должность министра, Штрыкин старался соблюдать супружескую верность, не отваживался совершать прелюбодеяние. Но здесь, на вольных хлебах, Штрыкин словно с цепи сорвался. Через год после вступления в должность министра он стал участвовать в пьяных загулах совместно с латышскими коллегами, которые, кстати, ни в чем не уступали Штрыкину по этой части. Он все реже стал исполнять супружеские обязанности в постели. Хава не испытывала особого удовольствия от соития с вечно пьяным мужланом. Но когда постельные сеансы и вовсе прекратились в связи с появлением у Штрыкина секретарши, это болезненно отразилось на молодой женщине. Она стала испытывать недомогание, заболела бессонницей.
При всем при том Хава решительно отвергала попытки мужчин добиться ее сексуального расположения. В этом отношении Хава была очень брезглива и считала связь с другим мужчиной, кроме мужа, грязным делом.
После того, как из жизни ушла ее мать, Хава вполне могла при желании расторгнуть постылый брак. Однако от этого ее удерживала безоглядная любовь к дочери. Ее свет в окошке. Единственная ее радость и утешение! Она никак не могла осиротить свою малышку. Прекрасно понимая всю пагубность страстной материнской любви, Хава, тем не менее, не могла ни в чем отказать своей дочери. Хава чрезмерно баловала Виолу, потакая всем ее прихотям. Она понимала, что ни к чему хорошему это не приведет, но ничего не могла с собой поделать. Неудивительно, что Виола росла балованным, неуравновешенным, капризным ребенком. Ее поведение подчас было непредсказуемым. Конечно же, это смутно тревожило Хаву.


КОШМАРНАЯ НОЧЬ

Бахирев вдруг сообразил, что принявший серьезный оборот разговор ни в коей мере не способствует завоеванию этой гордячки-еврейки. А именно такое намерение исподволь созревало в его подсознании. Быть наедине с женщиной и не воспользоваться представлявшейся благоприятной возможностью было не в его донжуанских правилах. Благодаря же национальному оттенку, предстоящая победа представлялась Бахиреву особенно пикантной.
По своему неоднократно подтвержденному практикой опыту обольщения Бахирев прекрасно знал, что лесть всегда отыщет заветный уголок в сердце любой женщины. В очередной раз наполнив бокалы вином и заставив Хаву опростать его, Бахирев заговорил своим бархатным с игривыми модуляциями голосом предельно искренне и проникновенно:
- Милая Хава Исааковна. Как только я вас увидел впервые в Рижском аэропорту, я проникся к вам неимоверной симпатией. Больше того – даже не симпатией – это слишком неопределенно – а даже внезапно нахлынувшей на меня любовью. Я ощутил в своем сердце давно мною забытый юношеский трепет, необычайное волнение. Я был прямо-таки потрясен вашим женским обаянием!
Это может показаться вам пошлостью, потому что мужчины в таких случаях всегда жалуются на свою неудавшуюся семейную жизнь. Но у меня именно тот случай, когда я избрал неподходящую подругу жизни… Вы скажете, куда же вы смотрели? И будете правы! Я прекрасно видел, с кем имею дело. Но обстоятельства скложились так, что брак с этой женщиной стал неизбежен. Да-да, именно обстоятельства вынудили меня взять эту женщину себе жены… Надо ли вам объяснять, что она была мне не пара. Недалекая, вульгарная, с мещанскими замашками. У меня с ней не было ничего общего. Мне горько об этом говорить, но я был несчастен в своей семейной жизни. А моя принадлежность к партии не позволяла развестись. И я продолжал, скрепя сердце тащить ненавистный семейный воз. Не надо быть ясновидящим, чтобы заметить, что вы, Хава, не нашли свое счастье в семейной жизни. Так что в этом отношении мы с вами товарищи по несчастью.
Как это не покажется странным, но все, что говорил ее собеседник, не было Хаве неприятно. Напротив, выражаясь старомодным языком, Бахирев проливал бальзам на страдающее сердце Хавы. Штрыкин сегодня тяжело унизил ее женское достоинство перед посторонним человеком. И это было нестерпимо! Штрыкин наплевал ей в душу. Он, конечно же, умышленно оставил ее наедине с этим самоуверенным господином, предав ее,  швырнув в его объятия. Все в ней возмущалось и негодовало. Она была растоптана, отвергнута, как никчемная последняя баба. От нанесенного Штрыкиным оскорбления, Хава была выбита из колеи, выглядела потерянной. А покоритель женских сердец не дремал. Опытным мужским чутьем он вовремя уловил произошедшую в настроении Хавы перемену. Обстановка явно складывалась в его пользу.
Хава с отчаянным и вызывающим видом налила сама себе в фужер вина и, запрокинув назад свою прелестную головку, залпом осушила его. Выражение ее красивого лица означало только одно: гори оно все синим пламенем!
- Вот это по-нашему, по-русски! Вы непременно должны наказать этого подлеца, который пренебрежительно отнесся к вам. Он же вас совершенно не ценит. Если бы вы разрешили, я бы его с удовольствием избил.
То ли под воздействием излишне выпитого вина, то ли под влиянием льстивых комплиментов Бахирева, но только этот лощеный человек со светскими манерами начинал ей нравиться все больше и больше. У Аристарха Донатовича или как его еще там был некий приятный мужской шарм. В эти минуты ее уже не смущало разгаданный ею без труда замысел сидящего рядом с ней человека. Она истосковалась по мужским ласкам. Ее женское естество буквально звало…
Бахирев в эту минуту самодовольно подумал: «Кажется, милая дамочка заглотнула льстивую наживку! Грубо говоря, все женщины разделяются на два вида: «дам» и «не дам». Она уже созрела для первого…  Тем лучше! Вперед, гардемарины!
Он стал рассыпаться мелким бисером, пересказывая скабрезные анекдоты. Хава хохотала от души. Заливисто, звонко! Щеки ее раскраснелись. Что-то мальчишески-задорное проглянуло в ее облике.
- А вы, оказывается, баловник! – смеясь, сказала Хава.
Язык перестал подчиняться ей. Она хотела сказать не «баловник», а «озорник».
- Я в этом деле шибко понаторел, милая Хава Исааковна. Меня в застольях всегда выбирают тамадой. Уже накопился некоторый стаж. И знаете, мне очень приятно, что такая шикарная женщина, как вы, по достоинству оценила мои скромные способности. От вас это особенно лестно услышать…
Он обнял Хаву и попытался поцеловать ее. Но она мягко отстранилась от него.
- Вы любите оперетту? – вдруг без всякой связи с предыдущим спросила Хава.
- Ну, кто не любит этот легкий жанр?
- А вы помните эту замечательную арию? – у нее заплетался язык. – «Какой обед нам подавали. Каким вином нас угощали... И я пила, пила, пила, и до того теперь дошла…»
- Это признание или ничего незначащая цитата?
- А вы догадайтесь сами…
- Знаете, что обожаемая Хава, мне захотелось взглянуть на будуар, который занимает такая женщина, как вы…
- Моя доченька спит… Я боюсь, что мы ее разбудим.
- А мы подкрадемся осторожненько…
 Решительно встав из-за стола, Бахирев не без труда извлек огрузневшую Хаву с ее места. Она пошатнулась и если бы Бахирев не поддержал она бы опустилась на пол.
- Вы меня спасли, - по-детски, беспомощно произнесла Хава. – Я не чую ног под собой…
- Это самое прекрасное состояние, могу вас заверить, - бормотал Бахирев, увлекая Хаву за собой.
- Вот это комната моей доченьки. А это кабинет Штрыкина и его спальня.
- Вы что спите в разных комнатах? – удивился Бахирев.
- С некоторых пор…
- Это называется безопасным сексом, – хмыкнул Бахирев. - Вы разбудили мое любопытство… Ага, это ваша спальня…
- Туда нельзя!
- Теперь все можно! – многозначительно произнес Бахирев.
 Он решительно распахнул дверь и включил свободной рукой электричество.
- Вот это да! – восхитился Бахирев. – Это же будуар самой госпожи Помпадур.
Не отпуская Хаву, он запер дверь спальни на ключ.
- Куда вы меня ведете? – пробормотала Хава.
- Теперь ты в моем полном распоряжении, - плотоядно произнес Бахирев, перейдя на грубое «ты».
Не дав Хаве опомниться, Бахирев применил свой излюбленный прием, почерпнутый им из рассказа, опубликованного в приложении к «Огоньку». Сильным рывком он подхватил Хаву двумя руками и швырнул ее на застланную постель. Хава испуганно охнула. Но Бахирев, не дав ей опомниться, сорвал с нее платье, комбинацию. Мгновенно расстегнув «молнию» и спустив наполовину штаны, Бахирев вытащил свое напрягшее до предела мужское орудие и со звериной силой вогнал его в женское влагалище.
Он всей своей тяжестью придавил тело женщины и стал откровенно насиловать ее. В этом было нечто садистское, остервенелое. А для Хавы то была настоящая пытка.
Хава отчаянно вспомнила давний совет матери. «Ты очень красивая девушка, - говорила мать. - Найдется немало охотников обидеть тебя. Если, не дай Бог, тебя кто-нибудь изнасилует, то постарайся извлечь из этого удовольствие. Иначе, ты останешься калекой на всю жизнь. А психику тоже повредишь».
Стиснув зубы, и собрав все свое стремление в одно целое, Хава стала, сперва медленно, затем, убыстряя все больше и больше поддаваться насильнику. Она вложила в эти движения всю свою ненависть, все свое презрение, испытывая при этом, обидную для своего  достоинства  необузданное плотское щекочущее наслаждение.
Ощутив это, Бахирев, мстительно подумал: «Все бабы  ****и и проститутки, эта еврейская гордячка  тоже  из этих. Она ничем  не отличается от них».
Закончив, Бахирев продолжал повторно терзать тело молодой женщины. В этом проявлялась его месть своей неверной жене. Бахирев долго и мучительно терзал тело молодой  женщины, а под конец выплеснул в нее сперму с яростью дикого животного.
Насладившись насилием и удовлетворив свою похоть, Бахирев свалился с Хавы и сонно засопел, так и оставшись со спущенными  до  щиколоток штанами.
Освободившись от насильника, Хава вскочила с мокрой постели, с омерзением подхватила свою одежду и, машинально выключив электричество, побежала в ванную. Платье и трусы она вышвырнула в мусорный бак, а сама встала под душ, остервенело растирая себя намыленной мочалкой, словно желая содрать с себя оскверненную кожу. Однако ощущение нечистоты смыть не удалось. Оно осталось, напоминая ей о чудовищном двойном унижении - от мужа и столичного борова.
Не помня себя, она оделась, зашла в гостиную, где уже начал распространяться приторный запах привядших остатков пищи, залпом выпростала целый фужер коньяка, едва не захлебнувшись. Этот спиртовый напиток обжег гортань, но Хава не опьянела, словно впила не коньяк, а минеральную воду. Ей нисколько не стало легче. Моральное состояние женщины было ужасным.
Она обессилено рухнула в кресло. Ее сотрясала мелкая дрожь, словно от приступа лихорадки. На душе было мерзопакостно, будто ее заставили проглотить дерьмо. От сладковато-приторного запаха оставшихся на тарелках салатов, котлет и говяжьего жаркого, ее подташнивало. Ей все было противно и вызывало тяжелое омерзение она сама, ее испоганенное тело, домашняя обстановка, даже стены.
В голове ее ворочались тяжелые словно булыжники, разрозненные мысли. Она  навеки будет проклята после всех приключившихся с ней унижений. Как она сможет  после предательства мужа продолжать жить с ним. Надо будет немедленно развестись с ним.… А что будет с Виолой? После случившегося, что теперь будет думать о ней этот противный и ненавистный чиновник из Москвы. Конечно же, он посчитает ее  последней дрянью и шлюхой, падшей женщиной. И будет прав. Она вела себя отвратительно. Как только Штрыкин сбежал, надо было немедленно уйти в свою комнату. Она поддалась мстительному чувству… Так кому же она отомстила - не сама ли себе? Она проклинала себя за то, что не только осталась с чужаком в комнате, но и дала себя уговорить  распивать с ним вино. Как могла она, порядочная женщина, так опуститься? Опьянев, она потеряла над собой всякий контроль. Не может служить для нее оправданием и то, что у нее долго не было мужчины. Но она не могла предположить, что соитие с незнакомым самцом обернется откровенным садистским насилием... У нее до сих пор саднило тело от Бахиревских шпыняний и болезненных  толчков...
Наверное, ее тело покрыто синяками. Как она покажется дочери, какими глазами она станет смотреть на своего ангелочка?
…Да, да, она дала повод этой скотине, этому мужлану. В конце концов, она ведь не какая-то сопливая неопытная девчонка, а солидная женщина. И, конечно же, должна была предусмотреть последствия нахождения наедине с посторонним мужчиной, подвыпившая.
И все же главным виновником ее грехопадения был ее законный муж. До какой все-таки степени надо не уважать и ненавидеть свою жену, чтобы буквально продать ее, словно рабыню какому-то чужаку. Жалкий ничтожный карьерист! Ничтожный человечишка. Ведь это же он ради своей проклятой карьеры все подстроил. Наверное, заранее договорился со своей пассией секретуткой. Дрянь! Ничтожество! Предатель! Сколько можно терпеть его измены, побои, унижения. Да, да надо будет забрать Виолу и уйти. Если она останется с ним, то окончательно перестанет  уважать себя.
Ну ладно, даже если она разведется со Штрыкиным, на ней навеки останется несмываемое клеймо обесчещенной женщины.
Эти мысли надрывали сердце. Она беззвучно заплакала.


ГРОМКИЙ СКАНДАЛ

Ранний июньский рассвет застал Хаву неподвижно сидящей в кресле, словно пригвожденной к нему. Голова женщины раскалывалась от колющей боли. Ее душа почернела от покаяния и самобичевания. Глаза ее от горьких слез саднило, словно в них засыпан песок.
Трудно сказать, сколько длилась эта пытка - час, два, вечность... Время для Хавы остановилось.
В прихожей раздался громкий щелчок открываемой двери. Что-то с грохотом упало на паркетный пол.
- Явился, наконец, преступник, - со злобой подумала Хава.
Это действительно был Штрыкин. Виляющей походкой напрудившего в хозяйкины ночные туфли пса, он приблизился к Хаве.
- Ну, как ты, женка, провела тут время без меня? – слащаво-фальшивым голосом спросил Штрыкин. – Надеюсь, ты не очень скучала без меня?
Произнесенные Штрыкиным слова были до того ханжески мерзкими, что Хава вскочила с кресла и с ненавистью плюнула в лицо Штрыкина.
От неожиданности Штрыкин вздрогнул, затем как ни в чем не бывало смиренно вытащил из кармана пиджака носовой платок и старательно вытер им свое  лицо.
- Ну, это ты того, чересчур.
Хаву затрясло от истерического припадка. Она стала исступленно кричать:
- Предатель! Трус! Презренный негодяй! Ты все подстроил. Твой начальничек изнасиловал меня.
Если бы Штрыкин не осознавал свою вину, он непременно набросило бы с кулаками на Хаву. Но, он счел за благо защищаться встречными обвинениями:
- Ах, какие мы благородные. Какие невинные. Вы только подумайте - взрослую женщину изнасиловали. Ай-ай.
Он перешел в наступление:
- Правильно говорят в народе: сучка не схочет - кобель не вскочит.
Эти слова, в которых была доля правды, произвели на Хаву впечатление заслуженной словесной пощечины. Она как-то надломилась, сникла. И слова ее уже не были насыщены той силой, какой они обладали до этого.
- Ты интриган, Штрыкин, и негодяй. Сбежал из дому, чтобы миловаться со своей ненаглядной секретаршей.
- Она вызвала меня по срочному делу, - вяло отбрехивался Штрыкин.
- И это ты всю ноченьку исполнял с ней свои служебные обязанности. Забавлялся с секретаршей, как какой-то кобель затреханый.
- Если я кобель, то ты шлюха. Не знаю, что лучше.
- Какое ты все-таки чудовище, Штрыкин.
- А ты шлюха подзаборная. Шлюха!
В разгар семейного скандала в гостиную заявился Бахирев.
Он выглядел свежо, словно не перепил сверх меры ночью. Сказалась аппаратная закалка, когда на правительственных банкетах все присутствующие упивались вдрызг.
- Что за шум, а драки нету, - наигранно беззаботно-весело, с задоринкой спросил Бахирев.
- Обычная семейная разборка, Аристарх Донатович, - залебезил по своему обыкновению Штрыкин. - Почитай пятнадцать лет совместной жизни, а все продолжаем выяснять отношения.
- Милые бранятся, только тешатся, - продолжал добродушно сыпать поговорками Аристарх Донатович Бахирев.
Незаметно вошедшая в гостиную Виола в ночной сорочке, храбро вступила во взрослый разговор:
– А, что, здесь делает этот чужой дядька? Он, что, теперь живет у нас?
Слова девочки вызвали всеобщее замешательство. Все сделали вид, что ничего не слышали.
Вдруг с малышкой случилась истерика. Она набросилась на Бахирева, колотя его своими кулачками и крича:
- У-у, противный дядька. Толстопузый Карабас-Барабас. Уходи, сейчас же уходи.
Штрыкин подбежал к Виоле и оттащил ее от Бахирева.
- Я почему-то не понравился маленькой леди, - все так же наигранно-благодушно, держа роль снисходительного дядюшки, сказал Бахирев, глубоко уязвленный дерзкой выходкой девочки.
- Не обращайте на нее внимания, Аристарх Донатович, - лебезил Штрыкин. - Несмышленая, что с нее взять.
- Нет, Тимоха, я все же хочу дознаться, чем это я ей не угодил. Мы с ней даже не общались.
- Ты плохой, - не унималась Виола. - Я все слышала, из-за тебя поссорились папа с мамой!
Штрыкин насильно увел Виолу в ее спальню. Вернувшись, он театральным голосом произнес:
- Аристарх Донатович, я оставил на всякий случай машину на улице. Я вас провожу на дачу. Приятная обязанность принимающей стороны, так сказать...
Однако Бахирев не захотел покидать поле боя побежденным. Он решил до конца  исполнить роль благовоспитанного и галантного мужчины.
Подойдя к Хаве, он сказал:
- Дорогая Хава Исааковна. Огромное вам спасибо за гостеприимство, оказанное мне в вашем доме. Воспоминание о приятных минутах, проведенных в вашем доме, надолго останутся в моей памяти. За сим разрешите откланяться.
Слова Бахирева Хава восприняла как насмешку. Она лишь презрительно глянула на Бахирева и обессилено опустилась в кресло.
Виола снова прибежала в гостиную и рухнула на колени у ног матери.
Оглянувшийся Бахирев счел нужным уколоть строптивую девчонку:
- Прощай, маленькая злючка, - кинул он через плечо.
Сопровождаемый Штрыкиным, Бахирев степенно направился к выходу.


НЕОЖИДАННОЕ  РЕШЕНИЕ

Хава дала волю слезам. Виола, обнимая маму, взволнованно спросила:
- Мамочка, тебе плохо?
- Да, моя славная, плохо.
- Не плачь мамочка, ну, пожалуйста. Прошу тебя.
- Ты моя утешительница.
- Мамочка, давай убежим.
- Куда мы с тобой убежим?
- Куда-нибудь, где нам с тобой будет хорошо.
- Это наш дом.
- Это плохой дом, нас здесь не любят. Папка злой, обижает тебя.
- Не так все просто, Виола. Нас никто не ждет.
- Когда я вырасту - никому не позволю обижать тебя, мамочка.
- Славная ты моя дочурка. Сокровище мое. Что бы я без тебя делала?
Хава подняла дочь с колен, прижала к себе и стала покрывать ее лицо страстными поцелуями.
- Сокровище мое, ты все, что у меня осталось, - в полузабытьи шептала Хава, крепко прижимая к себе дочь, словно опасаясь, что ее у нее отнимут.
Хава глубоко вздохнула, как это, бывает после  длительного плача.
Они долго молчали, крепко прижавшись друг к другу. Два родных существа. Кошмарная ночь и не менее кошмарное  скандальное утро выбили Хаву из колеи привычной жизни. Она растерялась. Надо было срочно что-то предпринять, чтобы не сойти с ума. Но что?
Решение возникло внезапно. Словно кто-то подсказал его. Конечно, ей надо направиться на взморье. Может быть там, среди людей удастся забыться. Ну, хотя бы на некоторое время. Море, голубое небо, желтый песок – все это успокоит, должно успокоить. Но как она покажется людям?
- Знаешь что, доченька, - словно размышляя в слух, начала Хава.
- Что мамочка?
- Давай-ка, мы с тобой махнем в Юрмалу!
- Ой, мамуля, как ты здорово придумала! - обрадовалась Виола.
От радости Виола захлопала в ладоши.
- Но сначала давай приведем в порядок дом. Ты мне поможешь?
- Конечно, мамочка.
Они, сообразуясь со своими силами, отнесли грязную посуду на кухню. Хава мыла под горячей струей воды с мыльным раствором тарелки, вазочки, селедочницы, фужеры и бокалы, а Виола старательно вытирала все это кухонным полотенцем.
Внезапно Виола озадачила мать своим вопросом:
- Мамочка, я все время хотела тебя спросить, а кто такой, тот противный пузатый дядька?
- Это папин начальник. Он гостил у нас.
- Он что, ночевал у нас?
Хава замялась. Она приучала дочь всегда говорить правду. А вот теперь ей приходилось изворачиваться.
- Да, он немного засиделся с папой.
- По-моему, он очень плохой человек.
- Почему ты так думаешь?
- Потому что вы с папкой из-за него поссорились. Мне так показалось.
- Виола, родная моя, давай не будем об этом. Прошу тебя.
- Хорошо, мамочка. Прости меня, что я влезла в ваши взрослые дела.
- Умница ты моя. Я знала, что ты все поймешь. А теперь давай будем заканчивать с этими неприятными женскими обязанностями.
После того, как все было расставлено по буфетам и шкафам, оставалось собраться в дорогу.
Хава сложила в большую сумку бутерброды с колбасой, ветчиной, печенье, конфеты и две бутылки лимонада. Бегло привела себя в порядок. Виола же долго вертелась  возле трюмо. И даже нанесла на личико легкий макияж.
- Глупышка, тебе макияж пока что не нужен, - мягко произнесла Хава. - Ты же еще как лазоревый  цветочек.
- А какого цвета лазоревый  цветок?
- Сама не знаю.
Хава все же решила надеть купальник, который закрывал почти все тело. Виола тоже надела купальничек с веселыми розовыми цветами.
Хава не случайно упомянула целью поездки Юрмалу. Высокая чиновничья элита пользовалась специально благоустроенным пляжем в противоположной от Юрмалы стороне. Он был огорожен прозрачной металлической сеткой и попасть туда можно было лишь по пропускам, которые проверяли охранники. Пляж был оборудован и снабжен всем необходимым. Буфетом, раздевалками, туалетами. В распоряжение посетителей пляжа предлагались лежаки, спортинвентарь, лодки. Но Хава, после нынешнего потрясения, не хотела встречаться со знакомыми посетителями пляжа. Особенно его любопытствующей дамской половиной. Поэтому она предпочла Юрмалу.
Хава с Виолой выбрались из дому лишь после полудня. Несмотря на сравнительно позднее для выходного дня время, электричка была битком набита пассажирами. И это было вполне объяснимо - был Янов день. Хава не захотела толкаться, поэтому в вагон они зашли последними. Разумеется, все места были уже заняты. Хаве пришлось стоять. Виолу же пришвартовала к своим могучим коленям приветливая дородная латышка  с лицом крестьянки.
Хаву подташнивало от запаха людского пота смешанного с дезодорантами. Стоявшие вплотную рядом с ней мужчины норовили притиснуться к Хаве. Но приходилось терпеть. Было тесно, как в бочке с сельдями.
Примерно после получасовой тряски в душном вагоне, мучения Хавы закончились. Выйдя с Виолой из вагона электрички, Хава с облегчением и наслаждением вдохнула всей грудью морской воздух, который ощущался даже здесь, на расстоянии.


ЮРМАЛЬСКИЙ ПЛЯЖ

Хава с дочерью остановились у кромки песчаного пляжа и Хава обеспокоено окинула взглядом открывшуюся перед ней пеструю картину людского лежбища. Вся территория была покрыта распластавшимися и стоящими мужчинами, женщинами и детьми.
Лето в этом году выдалось жаркое. Возможно, этим и можно было объяснить подобное столпотворение. Нужно учесть, что был еще и Янов день. Все было так плотно «утрясено», что казалось, некуда поставить ногу. Над лежбищем стоял неумолимый гул - громкий разговор разбавлялся детским писком и визгом, криками и смехом.
Почему-то Хаву охватило некое мрачное предчувствие, для которого, впрочем, вроде бы, не было никакой причины. Но она решительно отбросила его из-за явной нелепости. Ее больше беспокоило другое - отсутствие свободных мест.
Хава несколько минут простояла в замешательстве, не зная, что ей предпринять. Неужели повернуть домой. Но тут из затруднительной ситуации ее выручил находившийся рядом молодой человек в красных плавках, с виду студент. Он назвался Стасом и любезно поделился своей «территорией», состоявшей из расстеленного  на песке старенького плаща.
Хава поблагодарила «студента» и в уголке плаща, расстелила махровое полотенце. Виолу не пришлось понукать, она быстрехонько сдернула с себя платьишко и уселась на полотенце. Поколебавшись, некоторое время, и Хава сняла себя платье, закрытый строгий купальник был сиреневого цвета, тогда, как Виолин был  нежно-розового цвета с выделявшимися на нем белыми бабочками.
Студент без особого труда определил, что это мать и дочь. Мать была полногрудой, тогда, как у дочери грудочи только-только начинали наливаться, слегка оттопыривая купальничек, словно под него спрятались два воробышка.
- Виола, пойдем искупнемся, - предложила мать.
- Не-а, мама. Я еще не хочу.
- Ну, смотри, еще пожалеешь.
- Не пожалею, вот увидишь.
- Учти, второй мой заход повторится не скоро - я так думаю. А одну я тебя на море не отпущу.
- Я еще немного позагораю, мамочка.
- Скажите, Стас, а море сегодня холодное?
- Вы что, недавно в Риге?
- Вот уже несколько лет.
- Тогда  вам должно быть известно, что вода на Рижском взморье не бывает теплой.
- Простите, молодой человек, я сегодня немного растерянная. Конечно же, я хорошо это знаю. Пожалуйста, присмотрите за  моей девочкой и вещами.
- Не беспокойтесь, мадам. Все будет о-кэй.
- Ну, я пошла... Виола – отсюда ни шагу!
- Не беспокойся, мамочка, я буду сидеть на месте, словно приклеенная.
- Ну, смотри, будь умницей. Я скоро вернусь. Проводив глазами удалявшуюся  мать, Виола стала развлекаться пересыпанием довольно таки горячего песка из ладошки в ладошку. А Стас принялся внимательно разглядывать заинтересовавшую его девочку. В ней было явно, что-то такое, что  вызывало повышенный интерес. Начать хотя бы с того, что,  несмотря на то, что ей было на вид двенадцать. В этой девочке удивительнейшим образом явная детскость, как бы уживалась с некоей взрослостью. О нет, она не выглядела лилипуткой, но в тоже  время,  смахивала на миниатюрную женщину. И, эта маленькая женщина была необыкновенно хороша собой. Ее личико излучало радостное сияние. И обладало тем таинственным и необъяснимым колдовским  свойством, которое не дает никакой возможности досыта наглядеться на нее. У девочки были пронзительной синевы большие выразительные глаза, точеный греческий нос, слегка алые припухлые полураскрытые губы, которые напрашивались на поцелуй. На покатые молочно - белые плечи девочки ниспадали прямые, цвета августовской спелой с блеском пшеничной соломы волосы. Когда девочка встряхивала головой, из-под них выглядывали большие клипсы - колеса.
Но оставим «студента» Стаса с его наблюдениями. Портрет Виолы будет неполным, если не рассказать о ней более подробно. Она того стоила.
Прямо скажем, для создания такого шедевра, как Виола, матери-природе, вероятно, пришлось для выполнения своего замысла использовать до предела все свое творческое мастерство. И, может быть, для достижения этой цели, для создания подобного совершенства ей пришлось буквально обобрать других девушек, готовящихся появиться на свет, тем самым, обрекая их на печальную участь дурнушек. Известно же, что ежели у кого-то что-то отнимется, то у кого-то это что-то непременно прибавится. Таков Закон Природы. Для полноты картины к этому следует добавить, что вряд ли какому - либо другому художнику, кроме, разве что самого  Рафаэля, удалось бы перенести на полотно всю чарующую прелесть и совершенство этого существа. Если у кого-либо могут возникнуть какие-либо сомнения на этот счет, то я лично могу засвидетельствовать правоту этого категорического утверждения, так как собственными глазами лицезрел это явление.
Пожалуй, лучше всех о сущности и власти красоты высказался выдающийся английский писатель Оскар Уайльд: «Красота - это один из видов Гения, ибо не требует понимания. Она, одно из великих явлений окружающего нас мира. Как солнечный свет, как отражение в темных водах серебряного щита Луны. Красота неоспорима. Она имеет высокое право на власть, и делает царями, тех, кто ею обладает».
Своему музыкально звучащему имени, Виола, всецело обязана своей  маме. О чем, кстати, упоминалось выше.
Виола росла веселым жизнерадостным ребенком. Сызмальства у нее обнаружились недюжинные способности. Буквально во всем. В два годика она уже щебетала, как пташка. И забавляла взрослых остроумными оригинальными словечками и словосочетаниями.
Однажды после того, как Хава искупала трехлетнюю Виолу и вынесла ее из ванны в простыне, в квартиру нагрянули гости. Виола высунула свою смазливую мордочку  наружу и требовательно воскликнула;
- Мама, покажи меня людям.
Чем вызвала всеобщее восхищение. Гости дружно рассмеялись. Оказывается, эта фраза в устах Виолы была не случайной. Став взрослой, Виола утвердила свое влечение к публичности. Ей всегда хотелось нравиться всем. Кроме того, в ней все больше проявлялось стремление к независимости. В четыре гола она научилась по складам читать детские книжки с картинками. В пять лет, Виолу стали обучать английскому языку. На этом, преодолев сопротивление Штрыкина, настояла Хава, полагавшая, что изучение иностранных языков следует начинать в самом раннем возрасте, как это практиковалось  когда-то в дворянских  семьях.
Посещение Виолой общеобразовательной школы, когда пришло время, начало сочетаться с обучением в музыкальной. Да еще вдобавок, с посещением балетной студии. Трудно сказать, кого намеревалась вырастить из Виолы ее мать. Возможно,  она  хотела в дочке осуществить  то, чего ей самой не удалось достичь в жизни.
Одному Богу, наверное, известно, каким образом, обремененная такими обязанностями девочка умудрялась управляться со всеми нагрузками. У нее не оставалось свободного времени, чтобы поиграть в какие-либо игры со своими  сверстницами. Нельзя сказать, что Виола безропотно сносила свое образовательное иго. Но мать сумела ее убедить, что все это очень пригодится в ее  жизни. К тому же, благодаря выдающимся природным способностям  Виолы занятия  ей давались легко. Единственно, что ее удручало, так это навязчивая регулярность, с которой необходимо было посещать учебные занятия. Отсутствие общения со сверстниками  во многом способствовало тому, что Виола была насильственно оторвана от реальной  жизни и, поэтому, была абсолютно инфантильной. В этом отношении она уподобилась, наверное,  знаменитой принцессе, которая, услышав о том, что бедняки голодают, и у них нет даже хлеба, предложила угощать их  пирожными. Особо следует отметить, что в Виоле очень рано проявилось ее эго.
Внешне она во всем стремилась подражать маме. В одежде, в уходе за собой, Виола постоянно вертелась возле зеркала. Примеряла на себе мамины платья и туфли. Прыскалась мамиными духами, пользовалась ее кремами, духами и пудрилась. Когда мама отсутствовала, Виола щеголяла по квартире в маминых модельных туфлях, комбинациях и платьях. Со стороны все это выглядело смешно. Туфли спадали с ног, а платья волочились по полу. Но никто этого не видел: ни мать, ни отец, ни домработница Луция. То было театральное представление для самой себя. Театр одного актера. Она даже устраивала представления перед зеркалом, словно актриса во время репетиции. Она принимала различные позы, придавала своему лицу различные выражения: радость, огорчение, ужас, уныние. Ну, впрямь актриса, примеряющая новую роль. Платья из магазинов Виолу не устраивали. Она заставляла шить для нее в тех же модных ателье, где шила мать.
На людях, Виола стремилась соперничать с матерью. В отличие от мамы, которая вела себя скромно, стараясь не выделяться среди других, Виола напропалую кокетничала с мужчинами, которые с удовольствием поддерживали эту светскую игру и с удовольствием соглашались танцевать с ней. Причем Виола относилась к этому с недетской серьезностью.
Вступив в должность министра, Штрыкин, не будучи уверенным в себе, старался завоевать расположение сослуживцев. Для этого, он часто устраивал в своей квартире шумные и щедрые застолья. При этом и Хава, и Луция буквально выбивались из сил, готовя домашние угощения. Чаще всего, эти застолья превращались в заурядные попойки. Всякий раз Штрыкин заставлял Виолу ублажать своих многочисленных гостей игрой на пианино, которое было приобретено как только Виола поступила в музыкальную школу. Обычно Виола исполняла облегченные варианты из произведений Майкопара, Шуберта и Моцарта. Подвыпившие гости охотно раздавали маленькой исполнительнице щедрые аплодисменты, не забывая при этом хлестать дармовое спиртное.
В тех случаях, когда Виола была не в настроении и решительно отказывалась подчиняться отцовскому приказанию, никакие уговоры и даже угрозы не могли заставить Виолу подчиниться. В таких случаях коса натыкалась на камень. Таков был ее своевольный характер. Строптивость и сопротивление дочери приводили Штрыкина в ярость. Подобно библейскому персонажу - взбалмошному царю Ахашверону - Штрыкин старался всячески потакать прихотям упившихся гостей, которым очень нравилась игра маленькой пианистки.
Всякий раз, Штрыкин устраивал танцы под радиолу. В таких случаях он принуждал Хаву и Виолу соглашаться на приглашения партнеров. И если Хава неохотно соглашалась топтаться с пьяными мужичками, то Виолу не приходилось уговаривать. И что удивительно - мужчины наперебой приглашали Виолу на танцевальный тур. Надо было видеть царственную осанку девочки! Лицо ее было торжественно-серьезным и выражало упоение.
Здесь будет уместно открыть некий секрет рано созревшей девочки. Мало того, что она была чрезвычайно женственна, так в дополнение к этому от Виолы  ощутимо исходили флюиды сексуальности. И мужчины, конечно же, улавливали это. Улавливали и порой  удивлялись этому.
Однажды ночью, когда Хава укладывала Виолу спать, девочка  вдруг ошеломила мать неожиданным вопросом:
- Мамочка, я давно хотела тебя спросить. Почему в то время, когда  мужчины  со мной танцуют, они прижимаются ко мне, у них в штанах возникает что-то твердое, словно камень.
Вопрос Виолы ошарашил Хаву и застал ее врасплох. Она растерянно что-то промямлила на счет имеющихся в карманах мужчин кошельков, туго набитых мелочью или, может быть, даже пистолетами.
- Они, что все носят пистолеты? - продолжала допытываться Виола, остановив в сказанном матерью свое внимание на этом  оружии.
- Наверное, - не нашлась чем объяснить дочери такое странное поведение  гостей Хава. - Детка, хватит задавать вопросы, давай, спи.
Хава, конечно же, не собиралась посвящать дочь в детали человеческой физиологии. Придет  время  и  она  расскажет Виоле обо всем, что происходит в отношениях между мужчинами и женщинами.
Ответ матери не удовлетворил пытливую девочку. И когда Хава ушла из спальни, она некоторое время  не могла уснуть, понимая, вернее догадываясь, что мать  что-то  от нее скрывает. И эта запретная тайна будоражила  воображение девочки.
Хава безумно любила дочь. Виола это ощущала, и отвечала ей взаимностью. Хава для Виолы была не только матерью, но и подружкой. Она делилась с ней всеми своими немудреными детскими секретами. Хотя Штрыкин задаривал Виолу игрушками, она относилась к отцу настороженно, а иногда даже враждебно. Ее возмущала грубость отца, его небрежное отношение к матери. Родители часто скандалили и если Виола становилась свидетельницей очередной безобразной сцены, когда отец поднимал руку на ее маму, она бесстрашно заступалась за нее и в этих случаях Штрыкину приходилось отступать. Обстановка в доме была тяжелая и у Виолы иногда возникало желание  убежать из дому.
Когда Виола научилась читать, ей почему-то запала в душу одна книжка, в которой в сказочной форме повествовалось о том, как некую красивую графиню похитили разбойники. Виола часто перечитывала эту книжку, мысленно примеряя на себя роль романтической графини, которую непременно похищают благородные разбойники.


НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Хава медленно продвигалась к морю, старательно избегая распростертых рук и ног, пытаясь не наступить на кого-либо. Ей пришлось преодолеть  довольно-таки значительное расстояние от берега, пока она добралась до глубины, где вода стала доходить ей до груди. Она решительно нырнула в набежавшую волну и ее разгоряченные солнцем плечи знобко обдало студеной морской водой. У нее мгновенно улетучилась усталость, и смыло тягостные мысли. Над ее головой, вверху расстилалось лазурное небо с легкомысленными пушистыми облаками. Дружелюбно сияло огромное солнце. Господи, как все-таки мало нужно человеку, чтобы хотя бы на мгновение ощутить себя счастливым и беззаботным. Хава провела детство у Волги. Поэтому плавала, словно рыба.
Внезапно рядом с ней оказался белобрысый мужчина.
- Гражданочка, заплывать за буек опасно для жизни, - не то серьезно, не то шутливо воскликнул он.
Он все испортил этот навязчивый тип. Было так хорошо... Он явно навязывался в знакомые.
Хава круто развернулась к берегу. Но блондин не отставал, работая энергично, как и Хава, саженками.
На песчаную отмель они ступили одновременно. Незнакомец, было, попытался поддержать Хаву под локоток, но она брезгливо отдернула руку.
К досаде Хавы, лежак молодого мужчины, оказался рядом с вещами Хавы. Белоголовый тотчас же решил этим воспользоваться.
- А мы, гражданочка, оказывается, соседи, - жизнерадостно  констатировал мужчина.
Блондин был прекрасно сложен. Однако любого могла смутить синяя татуировка на его широкой груди: огромный хищный орел широко распростер крылья. В когтях он держал голую девицу с распущенными волосами.
Хава продолжала сохранять враждебность по отношению к назойливому соседу. А вот Виола явно заинтересовалась им.
Он это сразу же заметил. И решил завязать знакомство через нее:
- Как тебя зовут, детка? – спросил он игриво.
- Я не детка, я женщина, - строптиво ответила Виола.
- Очень приятно. В таком случае ответь, как зовут-величают женщину, - поддерживая игру настаивал незнакомец.
- Меня зовут Виола.
- Очень приятно, - повторил он слащаво. - А я Вася.
- Виола, разговаривать с незнакомым мужчиной неприлично, - сделала выговор дочери Хава.
- Мамочка, а разве ты не слышала? Мы уже познакомились.
Хаве, как впрочем и Стасу, не нравился хлыщ. Но у Стаса, это было совсем по иной причине. Он воспринял его как соперника. Нет-нет, у Стаса не было никаких планов насчет красивой женщины. Просто ему было бы приятнее общаться с ней, не будучи «третьим лишним». С появлением этого мужика, продолжать беседовать с ней в прежней доверительно-благожелательной атмосфере уже не представлялось возможным.
Между тем, с любопытством разглядывая татуировку мужчины, Виола наперекор замечанию матери решила продолжать разговор с ним.
- Вася, ты что, пират? Наверное, только у пиратов бывает такая татуировка.
- Что-то вроде того, - отшутился тот, кто назвался Васей.
- Нет, Вася, ты не пират - ты Тарзан.
- Ты что, видела это кино.
- А кто его не видел, - фыркнула Виола.
- Ты клевая девчушка, а вот маман твоя шибко сурьезная.
- Мама у меня хорошая.
- Даже слишком хорошая. Ну, да ладно, как-нибудь переживем. Знаешь что, я сейчас сбегаю в павильон и возьму напрокат большой зонт, а то ты сгоришь на солнце, - заявил озабоченно Вася и, не дожидаясь согласия, быстро удалился.
- Виола, ты сегодня ведешь себя отвратительно. Я недовольна.
- А в чем я провинилась? - надулась обиженно Виола.
- Сейчас нет времени толковать об этом. Приедем домой, я все тебе объясню.
Вскоре Вася вернулся, притащив большущий зонт – белый с синими полосами. Он сноровисто заглубил его в песок. Справившись с зонтом, Вася счел необходимым осведомиться у Виолы:
- Как ты думаешь, детка, так то лучше?
- Опять «детка», - обиделась Виола.
- Извините мамзель. Больше не буду ошибаться.
Васю явно забавляла пикировка с этой милой девчушкой, это даже доставляло ему удовольствие.
Воцарилось напряженное молчание. Первая его нарушила Виола.
- Тарзан, пойдем купаться.
- А твоя мама разрешит?
- Она мне все разрешает, - опередив возражение Хавы, самоуверенно произнесла Виола.
- Виола, ты вроде бы не хотела купаться, когда я тебя спрашивала, - упрекнула Хава.
- А теперь хочу, - с вызовом ответила Виола. Ее понесло… Она вскочила со своего места.
Вася стоял в нерешительности. Ему явно не хотелось ссориться с красивой женщиной.
- Так ты идешь, или передумал? - насмешливо произнесла Виола.
 - Не могу отказать маленькой даме, - шутовски произнес Вася.
Хава была крайне возмущена вызывающим поведением Виолы. И не хотела ссориться с дочерью на людях. Но сейчас она ничего не могла поделать. Виола явно закусила удила и вышла из подчинения - это с ней иногда случалось. Усмирить ее в такие минуты было невозможно.
Когда Виола и Вася направились к морю, Стас сочувственно произнес:
- А она у вас с характером.
- Она у меня личность, - не то с сожалением, не то с гордостью произнесла Хава. - И с этим приходится считаться.
И неожиданно для самой себя пожаловалась:
- Знаете, Стас, мне с ней бывает очень трудно.
Хава тут же пожалела о том, что чересчур разоткровенничалась с молодым человеком, что ей было не свойственно. Но в связи с ночными событиями, она совершенно была выбита из колеи. Даже человек сильной  воли  иногда нуждается в чьей-либо поддержке.
- Воспитание детей - трудоемкое дело, - важно заметил Стас с умудренностью  главы многочисленного семейства, каковым он пока еще не был.
- Да и чему тут удивляться, - продолжал он. - Многие видные светила педагогической науки, как, скажем, англичанин сэр Честерфилд, давали множество умнейших советов на предмет образцового воспитания подрастающего поколения. А каков эффект, спрошу я вас. У того же Честерфилда, несмотря на его отцовские наставления, кровный  сын  вырос  шалопаем и бездельником.
- А вы, Стас, случайно не педагог?
- Угадали. Почти угадали. Я студент второго курса педагогического института.
Стасу было чрезвычайно приятно, что в отсутствие подозрительного типа, он может без помех побеседовать с этой обаятельной женщиной.


СГОВОР
 
А в это время Виола и Вася, держась за руки, словно старые знакомые, вступили на мелководье, где барахталась под присмотром мамаш детская мелюзга. И, конечно же, с писком и визгом.
Когда они зашли по колено, Вася запоздало осведомился у Виолы:
- Я забыл тебя спросить, а ты хоть плавать-то умеешь?
- Не-а, - беспечно ответила Виола.
- Ну и ну. Утонуть не боишься?
- Ты же Тарзан. С тобой мне не страшно, - щурясь от солнца, засмеялась  Виола.
Она и в самом деле не похожа на ребенка, - почему-то с опаской подумал Вася. - К тому  же  чертовски хорошенькая!
Зайдя на глубину, Вася подложил руку под Виолу и она принялась по-собачьи учащенно хлопать ладошками по воде.
Когда он заметил, что Виола начала выбиваться из сил, он извлек ее из воды. А она обвила его руками за шею. От прикосновения ее бархатно-нежных рук у Васи стало тесно в плавках и они упруго вздыбились.
«Ну и ну!» - удивленно подумал Вася, а вслух произнес, пустую фразу:
- Да, пловчиха из тебя неважнецкая.
Но, странное дело, это у него прозвучало не как упрек, а как похвала. Он, конечно же, подразумевал совсем иное.
- Неси меня к берегу, - приказала  Виола.
- Я бы хотел немного поплавать.
- Ты, что, в последний раз пришел на пляж?
- Допустим, не в последний. Что из того?
Вместо ответа Виола еще крепче обхватила руками шею Васи. Ему стало невмоготу от напряжения там - у него внизу.
- Ты че? Ты че? - всполошился Вася, подумав: «С этой девчонкой, в самом деле, не знаешь, как себя вести».
- Мой папка бьет мою мамку. Они часто ссорятся, - пожаловалась Виола. Ей вдруг до слез стало жаль себя. Она всхлипнула.
 - Ты че? Ты че? - снова забеспокоился Вася, - Это бывает во многих семьях, между прочим. Поссорятся, поссорятся, а там глядишь и помирятся.
- Не  помирятся, я знаю, - уныло уверенно произнесла Виола,
- Вот посмотришь, все будет хорошо
Виола притихла. То ли задумалась, то ли успокоилась. И вдруг, словно подхваченная душевным порывом, жарко зашептала ему на ухо:
- Миленький, хорошенький, увези меня с собой. Я больше так не могу.
От этих слов Виолы, он похолодел. «Не было печали, так черти накачали», - промелькнуло испуганно в его голове. Он сказал первое, что пришло ему в голову:
- Я не  хочу, чтобы из-за тебя меня кинули в тюрягу.
 - А, что такое тюряга?
- Тюряга, это тюрьма. Туда запросто сажают людей.
- Не посадят, - беспечно пролепетала Виола.
- А про мамку ты подумала?
- А, я потом скоро вернусь.
- Промежду прочим, сколько тебе годков-то?
- Двенадцать.
- Не тянешь ты на двенадцать. Совсем малявкой кажешься.
- Ну и что.
- Нельзя этого делать, и точка. Я уважаю уголовный кодекс.
- А это что такое?
- Тебе еще рано знать. Вырастешь - поймешь.
Он  пытался снять Виолу с плеч, но та только крепче обхватила его шею.
Вдруг шальная мысль обожгла его. Но он постарался прогнать ее. «Совсем охренел мужик», - подумалось ему щекотно.
- Если ты меня пожалеешь, то увезешь. Не бойся, я всем скажу, что ты мой папа.
- Так тебе и поверят, - сопротивлялся Василий. - С тобой не соскучишься. Ты шальная  какая-то.
Он направился к берегу, продолжая держать на руках девочку. В паху у него продолжалась ощущаться напряженка.
Все это время Хава обеспокоено поглядывала в сторону моря. И успокоилась только после того, как чужой человек привел Виолу.
- Теперь-то ты, наверное, довольна, - насмешливо произнесла  Хава.
- Очень довольна, - загадочно улыбнувшись, произнесла Виола и многозначительно взглянула на Васю.
Вася растянулся на своем лежаке. А Виола присела не в тени зонта, а на солнце, чтобы  подсохнуть.
Так как все хранили молчание, пляжные звуки стали звучать еще громче. Людской гомон. Заполошные крики детворы. Взрывы смеха. Глухие удары игроков по  волейбольному мячу.
И все это перекрывала бравурная музыка вэфовских радиоприемников, разносившаяся со всех сторон. Когда купальник высох, Виола сказала капризно:
- Мама, я хочу мороженое.
- Потерпи немного. Когда будем возвращаться домой, зайдем в кафе.
- Нет, я хочу сейчас. У меня горло пересохло.
- На тебе кока-колу.
- Не хочу кока-колу, хочу мороженое
- Стас, будьте добры, сходите за мороженым. Я дам вам деньги.
- Потом отдадите, - с готовностью вскочил со своего места  Стас.
- Нет, я не хочу «эскимо». Я хочу кушать мороженое из оловянных чашечек. Вася, ты не хочешь угостить меня мороженым?
- Только с разрешения мамы.
- Я не маленькая. Никакого разрешения не надо.
Виола решительно натянула на себя платьице, обула сандалики.
- Я готова, - сказала она, обращаясь к Васе.
- Никуда ты не пойдешь, упрямая девчонка, - решительно произнесла Хава и схватила Виолу за руку. Но та вырвалась и отбежала в сторону. Затем она остановилась, исполненная решимости дождаться Васю. Для Хавы создалась нелепая ситуация. Если она кинется за Виолой, ей ни за что не догнать ее. Хорошо она будет выглядеть со стороны, солидная женщина гоняется за  девчонкой. Что они могут подумать. Да, собственно и не это было важно, а то, что, в конце концов, ей не удастся ее догнать. Нелепее положения трудно было придумать. И видя, что Вася натягивает на себя штаны, она растерянно крикнула:
- Виола, ты только недолго.
Виола промолчала. И это молчание выглядело зловеще. Что задумала эта  взбалмошная девчонка?
Василий заправил белоснежную рубашку в джинсы и накинул на плечи полосатый пиджак.
- Мы скоро вернемся, - неопределенно пообещал, удаляясь, Василий.
Только сейчас до него дошло, какую опасную игру он затеял из-за несмышленой девчушки.
Хава не находила себе места от волнения. Она то садилась, то вскакивала с места. Ум ее помутился. Она перестала соображать, что происходит. Бывали, и нередко, случаи непослушания Виолы. Однако такого ожесточенного сопротивления ранее не наблюдалось.
- Никуда ваша дочь не денется, - успокаивал взволнованную женщину Стас. - Полакомится и вернется.
Хава не знала, что ей делать. Сумасшедшая ночь обессилила ее. Она прилегла набок и незаметно для самой себя забылась.


ПОХИЩЕНИЕ

Василий и Виола поднялись по нескольким ступеням и прошли в сторону кафе. Но не зашли в него, а прошли мимо.
Отойдя от кафе на расстояние и оглянувшись назад на манер иностранных шпионов в кинобоевиках, Василий достал из кармана пиджака темные очки, накладные бороду и усы, которые он тотчас приклеил к лицу. Очки оседлали нос. Щеку Виолы он перевязал носовым платком, как если бы у нее болели зубы.
С любопытством наблюдая за действиями Василия, Виола робко спросила:
- Вася, зачем ты это делаешь?
- Чтобы нас с тобой не опознали. И не запомнили. Это на случай, если будет погоня.
- Это такая игра? - продолжала допытываться  Виола.
- Хватит болтать, - огрызнулся сердито Василий, преобразившись из добродушного парня в злого дядьку. - Мы с тобой затеяли нешуточное дело. И чем меньше ты будешь задавать вопросов, тем лучше. Поняла?
- Поняла, - растерянно  пролепетала Виола.
Она вдруг подумала, стоит или не стоит обидеться на Васю. И решила, что не стоит. Вроде она сама этого захотела. Все-таки это, наверное, игра. А в игре может случаться всякое. Было немного жутковато и в то же время интересно. Такое ей еще не приходилось раньше испытывать. Кажется, это все-таки напоминало сказку. И, как в сказке, ее похитил человек, напоминающий пирата. Или Тарзана. Она начала путаться.
То ли от быстрой ходьбы, которую ей навязал спешащий  уйти подальше Василий, то ли от этих будоражащих мыслей у Виолы захватывало дух. Она еле поспевала переставлять ноги. Сердечко ее трепыхало, словно крылья пойманного мотылька.
О, это сладкое слово СВОБОДА! Теперь, размышляла на ходу  Виола, ей не придется корпеть над арифметическими задачками. Не надо будет изо дня в день ходить в две школы, маяться в балетной студии. Не придется развлекать гостей отца бренчанием на пианино. Не надо будет выслушивать строгие замечания Луции. Не придется ей теперь наблюдать скандалы между отцом и мамой. Правда, она будет скучать по маме. Но это ведь ненадолго. Когда надоест затеянная ею игра, она обязательно вернется домой. А вообще, Виоле некогда было задуматься над случившимся. Почему-то она совсем упустила из виду, что мама будет волноваться, что ей будет плохо от того, что дочери не будет дома. Детский ум Виолы не мог постичь тех последствий, которые  произойдут из-за  ее  ухода.
Да и откуда  маленькой  Виоле было знать, и понимать значение СВОБОДЫ. Да что там Виола! Вырвавшиеся на свободу рабы от радости ее обретения буквально лишаются разума. Потакая своим злым инстинктам, они на воле начинают грабить все, что под руку попадет, и убивать, убивать, убивать. Так что подобная свобода для неподготовленных людей оборачивается, в конечном счете, морями крови и слез.
Сбивая со следа возможных преследователей, Василий, поплутав по переулкам, остановился в одном из них, возле потрепанного и видавшего виды «Москвича». По-хозяйски  открыв заднюю дверцу машины, Василий подтолкнул Виолу на сиденье, а сам, усевшись  рядом с шофером, коротко рявкнул:
- Рви когти, Кувалда!
Тот, кого Василий назвал Кувалдой, ногой в солдатском ботинке нажал на педаль газа, и «Москвич», словно конь, вспомнивший свою молодость, резво рванул вперед.
- Ну что, Король, пришел тот хмырь.
 - Нет. Я ждал два часа. И все без толку.
А он еще и король, уважительно подумала о Васе Виола. Все так - сказка продолжалась. Единственное, что смущало Виолу, так это, разбойничья рожа шофера. Но в сказке это даже положено. К тому же рядом находился ее король. С ним ей ничего не страшно. Он защитит ее.
Когда машина вышла на прямую магистраль, «разбойник», оглянувшись, зыркнул налитыми кровью глазами, и осуждающе брякнул:
- Пошто ты подцепил эту недозрелую шмару.
- Потом обскажу, - хмуро проворчал Василий.
Странный разговор встревожил Виолу. Но быстрая езда, быстро меняющиеся виды за окном авто отвлекли ее от тревожных мыслей. Она не имела представления, куда ее везут. Но, когда въехали в Ригу, она стала узнавать отдельные знакомые ей улицы.
Но в городе машина не остановилась, а проследовала дальше. Виола узнала показавшийся вдали перекинутый через Двину, вантовый мост, напоминавший арфу со струнами. А вот они уже на мосту. Вода в реке была не голубая, а бурого цвета, мутная. И текла она плавно и медленно.
За мостом остались улицы с трех- и двухэтажными домами. Этот жилой район уже не напоминал столицу и Виола догадалась, что это Задвинье. И почему-то настроение Виолы потеряло свою радужность и восторженность.


ГРИГОРИЙ  ЛОБАНОВ

Тот, кто на Юрмальском пляже назвался Васей, был вовсе не Вася, а Григорий. И фамилия у него была Лобанов. Родился он в семье потомственного ремесленника Севастьяна Евсеича Лобанова - мастера, как говорится, божьей милостью. Кажется, не было такой мудреной вещи, которой он не дал бы толк. Не довел бы до ума. Он чинил буквально все: телевизоры, холодильники, стиральные машины, фотоаппараты, радиоприемники, бытовые электроприборы и даже сейфы были ему подвластны. Он был из породы Левши, который, как известно, без всякой тому видимой пользы, зачем-то, ради потехи подковал аглицкую блоху. Вот почему, Евсеич, как чаще всего его именовали, не испытывал недостатка в клиентах. Слава об отменном мастере гремела по всей округе и клиенты валили к нему валом. Слава та преодолела границы Задвинья и захватила в свою орбиту и центр Риги, и  другие рижские кварталы.
Свою небольшую по размерам мастерскую Евсеич намного расширил, когда ему неожиданно подфартило и он стал обладателем старого особняка и обширного садового участка на берегу озера. Особняк располагался на окраине Задвинья на улице Кангару. А приобрел его Евсеич не на свои «кровные», а на «дурные деньги», можно сказать, на халяву. Вот как это произошло. В короткие часы, свободные от работы, Евсеич баловался картишками. И очень даже преуспел в том нехитром деле. Однажды к нему имел неосторожность подсесть некий Хлыстунов. Человечишко взбалмошный и азартный, на свою беду он не соблюдал золотое правило профессиональных картежников - ни в коем случае не отыгрываться при проигрыше. Этого совета придерживался литературный герой Александра Дюма Д’Артаньян. Именно этот совет дал своему сыну отец, перед тем, как Д’Артаньян отправился в Париж.
Случилось так, что Хлыстунов проигрался в пух и в прах. И поставил на кон свой особняк. И проиграл его.
Заполучив в свое владение особняк, Евсеич, будучи человеком суеверным, отныне никогда больше не притрагивался к картишкам.
Первый и второй этажи, Евсеич отвел под жилье и всякую бытовуху. А вот мастерскую он разместил в большущем и просторном подвале, простиравшемся на всю ширину здания.
Но вернемся к Григорию. Существует поверье, будто предмет, к которому потянется ручонками младенец, среди других предложенных ему вещиц и определит, якобы, будущее его призвание. Гришаня потянулся к рашпилю. Из чего Евсеич сделал заключение, что его отпрыск пойдет по его, отцовским стопам.
В детстве, Гришаня совершенно не интересовался игрушками. Он целыми днями пропадал в отцовской мастерской, забавляясь выбракованными деталями и различными инструментами, пришедшими в негодность. Что-то клепал, шлифовал, долбил. К вечеру он вымарывался в окалине, так, что походил на трубочиста. Отец же, всячески поощрял своего первенца, рассчитывая на то, что в будущем он станет незаменимым помощником. Матери Гришани приходилось тратить много горячей воды, чтобы отмыть сыночка от копоти. Для Гришани запах машинного масла и металлической стружки был приятнее любых духов и одеколонов.
Гришаня осиротел, когда ему исполнилось пять годков. Его маманя Степанида, скончалась от неудачных родов. Не только Степаниду, но и новорожденного, повивальной бабке Стюре не удалось спасти.
После проведенного согласно традиции траура Евсеич привел в дом младшую сестру Степаниды - Матрену. Такую же работящую и двужильную, как покойная сестра. Евсеич свалил на Матрену и большой дом, и большое хозяйство. Сожительствовали они весьма непродолжительное время. У Евсеича не по годам пропала охота к постельным забавам. Он превратился в мерина. Матрену это нисколько не опечалило. Потому как и она была не особенная охотница до мужских притязаний, не видя в том ни удовольствия, ни смысла.
Когда Григорий стал взрослым, его влечение к слесарному делу не только не остыло, но даже усилилось. Он терпеливо, по винтикам разбирал самые замысловатые и хитроумные механизмы. Для него не было неприступных замков и запоров. Даже в сейфах, которые ремонтировал его отец.
Евсеич был очень доволен успехам сына. Ухмыляясь в прокуренные пожелтевшие усы, Евсеич удовлетворенно пророчествовал:
- Добрая смена растет у меня!
К учебе Гриша особого пристрастия не выказывал. С превеликими трудами он одолел семь классов. Продолжать дальше учебу он не пожелал. Одно время он увлекся Есениным и выучил наизусть много его стихов. Был он парнишкой с ленцой. И иногда, к неудовольствию отца, он часами пропадал, торчал у озера с удочкой. Или ложился в травку и наблюдал за передвижением облаков на голубом небе. В его душе теплилось нечто мечтательное, романтическое, чему в будущем не пришлось и не было суждено развиться, а, напротив, заглохло  не по его вине.
Такие передышки были возможны, пока Евсеич был в силе. Семейное ремесло процветало до тех пор, пока Евсеич не пристрастился шибко к винишку. Трудно сказать, отчего у него возникла та пагубная привычка. Может, устал  мужик вследствие тяжелой работы от зари до зари. А, может, он попросту с возрастом потерял интерес к жизни - это случается с некоторыми стариками. Как бы то ни было, но только в связи с постоянным пьянством золотые руки Евсеича поутратили прежнюю сноровку, стали дрожать, словно у эпилептика. Все дела он свалил на Григория. И тому деваться было некуда, но, конечно же, по трудолюбию сынок не мог соперничать со старым мастером. И постепенно количество клиентов стало катастрофически уменьшаться.
У Евсеича был старый дружок - Пал Палыч. Опытнейший и удачливейший «медвежатник». Он ни разу не попался в лапы ментов. Евсеич выполнял самые сложные заказы Пал Палыча. И постоянный клиент очень его за это ценил и уважал. Он не скупился  на оплату выполненных заказов.
Пал Палыч находился в таких же преклонных годах, как и Евсеич. И все чаще стал задумываться о дельном помощнике. Палыч давно присматривался к Григорию. И решил, что это именно тот, кто ему нужен.
Однажды, выждав удобный момент, когда Евсеич стал клянчить деньжат в долг на выпивку – к сыну Евсеич стеснялся пока что обращаться - Пал Палыч попросил   друга об одолжении. Начал он  издалека:
- Слышь, Евсеич, я, как и ты, уже шибко выстарился, - задушевно начал плести паутину Палыч. - Глаз у меня не тот, и руки мандраже выкидывают.... Отряди-ка ты в мое распоряжение твоего парнишку на подмогу. Я пригляделся к Грише. Он у тебя малый хваткий. Я его поучу, и, даст Бог, он через какое-то время овладеет моей наукой, хватит ему возиться с грязным ремеслом. Будет тебе прибыток в дому, и мне польза. Ну, как, по рукам, что ли?
Евсеичу податься было некуда: он по уши погряз в долгах своему дружку. Ну а кроме того, он совершенно разложился как личность в виду попоек. И ему было совершенно безразлично, на что он обрекает своего единственного сына.
И пошел Григорий Лобанов в ученики и подельники к матерому вору. Поначалу Григорий тяготился своей новоявленной профессией. И не очень прилежно к ней относился. Но мало помалу он втянулся в новое ремесло. И ему даже стал нравиться, неизбежный риск, связанный с этой «работой». Работа волновала. Обострилось ощущение жизни.
Григорий проявлял смекалку и сноровку. Дела шли успешно. И старый медвежатник был очень доволен своим напарником. Он уже сам видел себя «на пенсии». Остаток жизни  можно будет прожить безбедно в свое удовольствие.
А кто не мечтает о такой старости, спрошу я вас?


БЕДА

Хава разлепила глаза, рывком приподнялась на локти и испуганно спросила Стаса:
- А где моя девочка?
- Еще не вернулась..., - виновато ответил Стас, словно в этом была его вина.
- Господи, неужели я уснула? Мне казалось, что я только-только сомкнула глаза.
Ее только сейчас пронзила мысль об отсутствующей Виоле.
- Да, немного..., - все так же смущенно произнес Стас.
Хава вскочила словно ужаленная. Волна жуткой тревоги захлестнула ее.
- Стас, миленький, будьте добры, сходите в кафе.
Она, по-видимому, ничего не соображала. Ведь она сама могла туда сходить.
- Я сейчас, я мигом, - с готовностью отозвался Стас и стал поспешно натягивать на себя джинсы.
Он опрометью побежал наверх к кафе. Открыл дверь павильона и беглым взглядом окинул крохотное помещение: за белыми пластмассовыми столиками восседало несколько дородных дам с девочками и мальчиками, самозабвенно уплетавшими таявшее мороженое.
Стас подошел к хлопотавшей за невысокой стойкой буфетчице. Голова ее была увенчана накрахмаленной кружевной короной.
- Скажите, пожалуйста, к вам только, что не заходил высокий блондин со светловолосой девочкой?
- Такого клиента и такой девочки, как вы описываете, здесь не было. Что-нибудь случилось?
- Пока, что нет... Странно... Они направлялись именно к вам... Очень странно.
Он был совершенно обескуражен. Что он скажет той красивой женщине?
Видя растерянность симпатичного молодого человека, буфетчица сочувственно произнесла:
- Наверное, они где-нибудь поблизости, - предположила буфетчица.
Она потеряла всякий интерес к молодому человеку. Тем более что ее подзывала к себе дама от ближнего столика.
Стас оторопело наблюдал за тем, как буфетчица внимательно выслушивала подозвавшую ее даму, затем он стряхнул с себя оцепенение и вышел из кафе. Он зачем-то обошел его с другой стороны, затем прошелся вперед, по аллее. Ему не хотелось возвращаться к женщине и сообщать ей неприятную новость о том, что ее дочери в кафе не оказалось. Несчастная женщина, как она могла довериться незнакомому хлыщу и отпустить с ним свою дочь - это было необъяснимо. Она не производила впечатления легкомысленной особы.
На пляж он возвращался чрезвычайно медленно. В старину посланца, возвращавшегося с недобрыми вестями, убивали. Стасу это не грозило. Но он не представлял, как он будет смотреть в глаза несчастной женщине.
Хава кинулась навстречу Стасу и с ужасом поняла, что ничего отрадного он ей не сообщит.
- Ее нигде нет, - виновато произнес Стас.
Хава вскрикнула и, словно подстреленная, рухнула на песок. Она каталась по пляжу, стонала, словно раненый зверь.
- Боже, что я наделала. Как я могла отпустить свою девочку, свою кровиночку. Я с ума сошла. Нет мне оправдания. Нет! Нет! Нет!
Она забилась в истерике. Но это не могло помочь делу.
- Не отчаивайтесь. Еще не все потеряно, - произносил напрасные слова Стас. Но что-то надо же было говорить. - Вернется ваша девочка, вот посмотрите.
Он понимал, что ни за что не сможет утешить ее, но в таких случаях он должен был что-то говорить.
Она продолжала стонать.
- Знаете что, я пойду в радиорубку, чтобы объявили по радио о пропавшей девочке. Может быть, кто-нибудь видел ее. А потом я узнаю фамилию этого типа. Он брал зонт и лежак. Должен был оставить какие-нибудь документы.
Хава ничего не ответила, горестно раскачиваясь из стороны в сторону.
Вскоре после ухода Стаса, по территории пляжа разнесся зычный радиоголос, извещавший всех о пропаже белокурой девочки и сопровождавшего ее мужчины, высокого блондина лет тридцати.
Хава даже не заметила, что Стас вернулся. Он что-то говорил, но она его не слышала. Для нее вдруг все вокруг обесцветилось, словно покрылось пеплом. Проблеск безумия отразился в ее помертвевших глазах. Она смотрела и словно ничего не видела. Даже солнечный огнедышащий диск обезумевшей от глубочайшего горя женщине привиделся черной траурной дырой на прохудившемся сером небосклоне.
Прошел час. А может, два. Стряслось нечто страшное, неподдающееся разумному объяснению. Хава продолжала беспомощно раскачиваться из стороны в сторону как сломанная ветка дерева, раскачиваемая безразличным ветром.
Зрелище страдающей женщины для Стаса было нестерпимым.
Не будучи уверенным, что женщина его слышит, он несколько раз повторил данные мужчины, который похитил девочку. Документ, оставленный им, был каким-то затертым удостоверением на имя Василия Семыкина.
Стало вечереть. Дальнейшее его пребывание на пляже выглядело бессмысленно. Он уже ничем не мог помочь страдающей женщине.
- Я пойду, однако. Вы уж меня извините. Он осторожно поднял свой плащ и сумку.
Хава оставалась безучастной.
Людей на пляже оставалось все меньше, и меньше. Тем более, что исправно отработавшее свою дневную смену светило уже опустилось к горизонту и вот-вот собиралось нырнуть в морскую пучину.
- Что это я, - сказала вслух Хава, словно приходя в себя. - Надо что-то делать... Делать... Делать.
Она словно помешалась, но не понимала  того.
Хава стала машинально собирать в адидасовскую сумку вещи. Когда под руку ей попались белые с зеленой каемочкой носочки Виолы и ее громадные кольца-клипсы, сердце ее резанула такая боль, будто его проткнули финкой.
Хава не помнит, как поймала случайное такси, как доехала до дома, как расплатилась, как поднялась на свой этаж и открыла ключом дверь.
На диване храпел пьяный после проводов Бахирева Штрыкин. Хава стала трясти его за плечи.
- Ну, что тебе, - широко зевая, недовольно произнес Штрыкин.
- Несчастье, Тимофей. Нашу доченьку украли.
Сообщение Хавы, вмиг отрезвило Штрыкина. Он, конечно же, по-своему любил свою дочь. Тем более что она была его собственностью.
- Что ты буровишь, - вызверился Штрыкин. - Как это случилось? Кто украл?
- Ее похитил на Юрмальском пляже один мужчина?
- Какой мужчина? Кто он такой?
- Не знаю... Незнакомый.
- Где ты была? - закричал Штрыкин. - Тоже называется любящая мать!
- Так случилось...
- Случилось, случилось. Ворона. Дурья башка. Дерьмо собачье. Какого ты хрена поперлась в Юрмалу? Тебя, что, наш пляж перестал устраивать? А еще всегда выпендривалась - я такая, да я такая, я утонченная натура, легко ранимая.
Он издевался над ней, он оскорблял ее грязно и изощренно, этот плебей, этот мужлан. Но как это ни ужасно, она заслужила эти оскорбления. Да, она их заслужила. И не было ей оправдания.
Хава ощущала себя побитой собакой. И все ниже опускала повинную голову.
Воцарилась тяжелая пауза.
- Ну, что теперь будем делать? - злобно спросил Штрыкин.
Превозмогая подступившую к горлу тошноту, Хава еле слышным голосом выдавила из себя:
- Позвони своему собутыльнику - министру внутренних дел Арвиду Берзиньшу.
- Вот и звони ему сама. Он на тебя часто глаз кладет, когда бывает у нас дома в гостях.
Штрыкин раздраженно вскочил с дивана и нервно заходил по комнате. Потом все-таки побежал к телефонному аппарату.
Один аппарат был здесь, в гостиной, другой - в его  спальне.
- Алё, Арвид!
Потом поздоровался по-латышски.
- Извини, друг, что беспокою тебя так поздно. Ты, наверное, устал... Что, что... Моя тетеря отпустила доченьку с каким-то прощелыгой, а он увел ее... Да... Да.… Нет, она  была не на нашем пляже, а поперлась в Юрмалу. Зачем, сам не знаю. Моча в голову ударила. Знаешь, как это у баб бывает. Выручай, друг. Век помнить буду. Объяви республиканский розыск, пока тот мерзавец не покинул пределы, и не умотал куда-нибудь. Приметы. А хрен его знает. Сейчас моя стерва тебе скажет.
Отложив  в сторону трубку,  Штрыкин  рявкнул:
- Иди сюда... Исповедай, как ты дошла до жизни такой... Нарисуй приметы  этого бандита... Ну, и Виолы тоже.
Хава подошла, взяла в руку раскаленную телефонную трубку. Объяснялась она сбивчиво, и бестолково:
- Здравствуйте, уважаемый Арвид Гуннарович. Извините за беспокойство, добрый вечер, хотя он для меня совсем недобрый. Сама знаю... Так служилось. Помутнение разума... Да... Да... Записывайте. Виолочка в голубом ситцевом платьице. На ногах сандалики. Вы ее помните. Волосы соломенного цвета. Прямые, ей недавно исполнилось пятнадцать лет. Но выглядит она на десять, у меня в голове все смешалось. Сейчас соберусь. На пляже он оставил удостоверение на имя какого-то Василия Семыкина... Да, Семыкина... Кажется тридцать... Высокий блондин. На подбородке ямочка... Что еще. На безволосой груди татуировка - орел с распахнутыми крыльями. В когтях у орла обнаженная молодая женщина с распущенными волосами... Светлый костюм в полоску. Во сколько часов. Кажется, в пять. Да семнадцать  часов. Увы, пожалуйста, постарайтесь, Арвид Гуннарович. Век буду вам признательна. Ждать звонка? Непременно стану дежурить у телефона... Спасибо.
Штрыкин  вырвал  у  Хавы телефонную трубку.
- Арвид  Гуннарович, это опять я... Моя дуреха даже приметы этого мерзавца не смогла подробно описать... Зла не хватает... Арвид, дорогой, пожалуйста, возьми под свой личный контроль, это очень важно. Постарайся. Сделай все возможное и невозможное. Когда вся эта суетория благополучно закончиться - за мной  ящик марочного коньяка... Я знаю твою бескорыстность и все такое... Но я же от всей души. Ну, бывай. До скорого, жду.
Положив трубку, Штрыкин снова стал мерить комнату шагами. Но дома ему не сиделось. И он  вызвал из гаража персональную машину.
Перед тем, как уйти, Штрыкин с ненавистью гаркнул:
- Торчи возле телефонного аппарата. Ни на шаг от него. И молись своему еврейскому Богу, чтобы дочь целая и невредимая  вернулась домой. Меня не жди.
Хава обхватила голову и закачалась в бесконечном трансе.


ВОРОРОВСКАЯ «МАЛИНА»

Даже богатырское здоровье можно подорвать и растранжирить систематическим пьянством. Водка - не меньшее зло, чем наркотики. Только, зло это растяжимее. Беспробудное ее употребление превращает пьяниц в таких же наркоманов. И избавиться от этой наркотической зависимости, удается, к сожалению, далеко не многим. Лишь тем, кто обладает сильной волей.
В связи с вышесказанными, далеко не оригинальными суждениями, нет ничего неожиданного в том, что в недавнем прошлом человек крепкого здоровья, Евсеич дал дуба, не дотянув даже до пенсионного возраста.
Друг дома, Пал Палыч, не только выразил искреннее соболезнование  Григорию в связи  с потерей отца. Но и энергично помог управиться со всеми тягомотными похоронными делами, их обычно набирается несметное количество. И люди, не сталкивавшиеся с этим впервые, дико удивляются тому, в частности, количеству справок, которые  непременно надо заполучить, чтобы предать  тело родственника земле.
После похорон и неизбежных в таких случаях традиционных поминок, освященных временем и обычаями, Пал Палыч договорился с Григорием о том, что тот разрешил ему поселиться в особняке со всей своей «челядью». Григорий, будучи признательным Пал Палычу за «профессиональную науку» и помощь в похоронах отца, не задумываясь, согласился удовлетворить  просьбу  своего наставника.
Пал Палыч душевно поблагодарил Григория за ето и повторил, что переберется он не один, а со всем своим «кодлом». Григорию уже деваться было некуда, и он согласился и на это. Впоследствии выяснилось, что «кодло» это разношерстное. Имен у «братков» не имелось, одни кликухи. Мастаков, он же Кувалда, в не столь отдаленное время угодил в тюрьму по «мокрому делу». В пьяной драке он убил одного из собутыльников финкой. Мастакова осудили на семь лет лагерей строгого режима. И, выражаясь блатным языком, ему, кроме того, полагалось пять лет «по рогам», то есть, выражаясь нормальным человеческим языком - пять лет поражения в правах.
Руководствуясь далеко не филантропией, а желанием приобрести преданного ему человека, Пал Палыч сунул прокурору в лапу кругленькую сумму, и приговор был на глазах у изумленной публики заменен тремя годами «условно». Надо ли объяснять, что очутившись на свободе обрадованный Мастаков поклялся Палычу быть ему верным «по гроб жизни».
Вторым фигурантом в свите Пал Палыча был квартирный вор-«домушник», то есть квартирный вор, Слизняков по кличке Череп.
Третьим был «щипач» Сыроватский, простите, карманник по кличке «Штырь». В той компании находился еще один, самый молодой парень по фамилии Ветров. По воровской квалификации он принадлежал к презираемой касте «неприкасаемых». Это был «опущенный» с совсем, вроде бы, не подходящей кличкой Петух. В тюремной камере его место было у двери, возле параши. А «опущенным» Ветров был оттого, что в тюрьме он имел несчастье быть изнасилованным сокамерниками, а попал он в тюрьму из-за судебной ошибки.
Был еще один член «семейки» Пал Палыча, вернее, одна. О ней следует рассказать особо. Звали ее Азиза.
Пал Палыч был большим любителем хорового цыганского пения. Разумеется и цыганских плясок тоже. Он был желанным гостем этого вольного братства. А желанным потому, что очень щедро расплачивался за свои духовные удовольствия, почему всегда удостаивался знаменитого цыганского приветственного напева: «К нам приехал, к нам приехал Пал Палыч дорогой!» Особенно охотно Пал Палыч «золотил ручку» молоденькой цыганской красавице Азизе. Пал Палыч был до того увлечен ею, что решил купить ее у цыганского монарха Барона. После того, как Пал Палыч выложил барону кругленькую сумму, Азиза перешла во владение пожилого мецената. Азиза беспрекословно покорилась приказу барона, так как обычай не позволял проявлять непослушание. И, к тому же, щедрые подарки Пал Палыча имели здесь немаловажное значение. Он одевал ее как королеву.
Вот так Азиза стала не женой, а любовницей богатого «медвежатника». Для нее он не жалел денег. И буквально засыпал свою пассию украшениями из золота и серебра, до которых Азиза была превеликой охотницей. А о платьях и говорить нечего. Их у Азизы было множество: на каждый день недели – новое.
Азиза  была хорошо осведомлена о «профессии папочки». Ее это нисколько не смущало. Азиза не только ублажала крепкого старика, но и была, так сказать, по совместительству, еще и ценнейшей наводчицей. В этом качестве она была незаменима потому, что обладала необыкновенным талантом располагать к себе не только мужчин, но и женщин.
К описываемому времени Пал Палыч успел растратить весь свой мужской потенциал. И когда он вместе со своей свитой перебрался в особняк, то через непродолжительное время Азиза плавно перешла в любовницы Григория. Причем не по принуждению или из каких-либо корыстных интересов, а исключительно по причине внезапно вспыхнувшей у этой горячей и пылкой натуры жгучей неистребимой любви. Григорий же отнесся к этому факту не то, чтобы равнодушно, но терпимо. Он не испытывал по отношению к Азизе каких-либо особенных чувств. Просто снисходительно разрешал любить себя. Азизе не оставалось ничего другого, как смириться этим. И все же, она надеялась, что со временем ей удастся своей пылкой любовью воспламенить, наконец, этого голодного  мужика.
И Пал Палыч благословил молодых на любовь. Его это устраивало с чисто профессиональной стороны. Его благосклонность объяснялась,  как раз тем, что связь  Григория с Азизой  благоприятствовала их общему «делу».
Таким образом, с момента заселения особняка новыми жильцами здесь образовалась своеобразная воровская коммуна. На блатном языке это именовалось «воровской малиной». И как во всякой коммуне отношения между ее членами строились в полном соответствии с основополагающим коммунистическим принципом: «от каждого по способности, каждому по потребностям». А потребности эти определял не кто иной, как, разумеется, сам Пал Палыч. Среди «равных», согласно умнице Оруэллу были те, кто был «равнее». Это, прежде всего, относилось  к Григорию.
Обязанности каждого члена «коммуны» были строго определены. Пал Палыч был паханом. Он ведал денежным  «общаком». А Григорий в узком кругу «сходняка» по предложению Пал Палыча был возведен в ранг «Вора в Законе».
Несмотря на свою относительную молодость, Григорий полностью соответствовал всем требованиям воровской морали. На что, в частности, обратил внимание всей честной  компании Пал Палыч. По  утверждению Пал Палыча Григорий Лобанов был опытным вором, заслуживающим безусловного доверия  уголовников.
Быть «Вором в Законе» очень почетно. Однако, обладая  большой властью, он, в то же время, был обязан вести «правильную жизнь». Он обязан соблюдать тринадцать «заповедей». Отказаться от отца и матери, братьев и сестер. Кстати, их  у него уже не было. Он также не имеет права официально зарегистрировать при надобности будущую жену и будущих детей, если таковые появятся. Он никогда и нигде не имеет права работать, как бы трудно ему ни приходилось. Ибо работать  для «Вора в Законе» унизительно. Он должен жить исключительно на средства, добываемые преступным путем. Он обязан участвовать в воровских разборках на правах арбитра. По решению «сходняка», он обязан осуществлять наказания провинившимся. Должен дословно знать  воровские обычаи и воровской жаргон. Он ни в  коем случае не должен иметь дел с государственными учреждениями. Не должен служить в армии. Если вдруг попадется и будет находиться под следствием, то должен взять на себя преступление сообщника. Должен крепко держать данное им слово, содержать воровскую кассу – «общак».
Как уже упоминалось, заповедь насчет «общака» была нарушена со всеобщего согласия в пользу Пал Палыча. На этом настоял Григорий, который не любил иметь дело с деньгами.
Итак, об обязанностях Пал Палыча и Григория было сказано, достаточно. Что же касаемо остальных, то это выглядело так: Кувалда исполнял должность шофера. Череп и Штырь занимались дневным и ночным промыслом. Азиза была наводчицей. 0на сбывала краденые вещи и драгоценности посредством своих таборных соплеменниц. Матрена куховарила и убирала жилые помещения и кухню. Петуху достались самые тяжелые и грязные, трудоемкие работы: он чистил сортир, находившийся во дворе, выносил помои и мусор, драил полы во всех комнатах, пластался  на огороде и в саду. Все земляные работы были на нем.
Пал Палыч, в связи со своим преклонным возрастом, отошел от «дел». Сейфы чистил Григорий на пару с Кувалдой, который исполнял роль ассистента.
У Пал Палыча была отдельная комната, другую комнату занимали Григорий и Азиза. Кувалда, Череп и Штырь довольствовались одной комнатой на троих, Матрёна и Петух ютились на кухне, в разных углах. Матрена на топчане, Петух на подстилке.
Имелась, кроме того, одна большая комната, которая именовалась громко Гостиной. Кувалда насмешливо именовал ее «Красным уголком». Не хватало только портрета Ленина. В Гостиной по вечерам собирались, за исключением Петуха, ради того, чтобы обменяться мнениями и новостями, а главное глядеть в телевизионный ящик. , кто запаздывал с «задания», присоединялись к присутствующим, позже. Кто запаздывал с «задания», присоединялись к присутствующим позже.
В воровском сообществе внешне все обстояло благополучно. Но только внешне. В действительности здесь царила подковерная напряженность. Каждый был постоянно на стороже, доверия не было никому. Каждый подозревал другого. О том, чтобы доверять один другому, не было и речи. В любую минуту в этой волчьей стае могли взыграть волчьи инстинкты. Пока пахан Пал Палыч железной рукой удерживал всех в повиновении все, скрипя зубами, покорялись идти в упряжке.
Обитатели особняка были прописаны по месту жительства. Об этом позаботился сам Пал Палыч. Он наладил прочные связи с милицейским начальством и участковым тоже. Ежемесячно, в определенный день Пал Палыч «отстегивал» из общака оговоренную сумму начальнику районного отделения милиции. При этом не был обделен и участковый. От младшего звена,  бывает, зависит очень даже многое…


ВИОЛА ПОПАДАЕТ В  НЕПРИВЫЧНУЮ ОБСТАНОВКУ

Григорий поручил Кувалде достать во что бы то ни стало хну и басму. Отправив Кувалду на задание, Василий открыл калитку и провел Виолу по выложенной красным кирпичом дорожке к особняку. Пройдя половину пути, он остановился, положил руку на плечо Виоле и доверительно произнес:
- Виола, я должен тебе кое-что сказать. Вернее открыть маленькую тайну. Только не  пугайся.
- Какую тайну, - с любопытством спросила Виола.
- Чтобы ты знала - меня зовут не Васей, а Григорием. Я разведчик. И все, кого ты увидишь в этом доме - тоже разведчики. Поэтому мы называем друг друга не по именам, а по кличкам. Например, я Лоб. А еще Король. Шофер – ты уже слышала, Кувалда. Остальных именуют Черепом, Штырем, Петухом. Только у поварихи свое имя. Ей скрываться незачем - она - Матрена.
Помолчав,  Григорий добавил:
- С Петухом разговаривать нельзя. И руку подавать ему тоже нельзя.
- А почему  с Петухом нельзя разговаривать?
- Нельзя - и точка, - более строго, чем следовало бы,  произнес  Григорий.
Виола тотчас сникла и притихла. На нее повеяло чем-то опасным. На Виолу обрушилось столько необычной информации, что она не в состоянии была ее  переварить.
- Вася... Григорий,  то есть, ты меня не торопи.
Посвятив  Виолу в особенности положения дел,  Григорий  провел ее к дому. На крыльце их встретила молодая и очень красивая восточного вида женщины в  цветастом и просторном, длинном - до пят - платье. У нее была большая черная с вороненым отливом коса. Виола чисто по-женски успела обратить внимание на то, что руки и шея незнакомки были унизаны золотыми перстнями, кольцами, браслетами. В ушах у нее были золотые сережки. Женщина  ей почему-то не понравилась. Особенно не понравились ее черные волосы - толстые и на вид жесткие, как у лошади. У женщины были карие, очень проницательные глаза.
На улицах Риги Виола, прогуливаясь с мамой несколько раз и видела таких женщин в длинных до пят платьях. Они предлагали маме погадать, но та отвечала, что не любит заглядывать в свое будущее, и не соглашалась «позолотить ручку». То были цыганки, говорила мама, значит, эта женщина была цыганкой тоже. При воспоминании о маме у Виолы слегка защемило сердце, но она постаралась не поддаться этому настроению. Игру надо было продолжать. Коли она уж решилась на это.
- Привет, Азиза, - беспечно произнес Григорий.
 - Где это ты так долго валандался? Я совсем заждалась.
- Где надо было, там и валандался, - в тон ей грубо отрезал Григорий.
- Не отнекивайся, а выкладывай прямо.
- Ты что, прокурор?
- Не хочу с тобой ссориться. Просто мне интересно, где  можно было так долго пропадать.
- Вот сразу переменила бы пластинку. Назначил деловую встречу в Юрмале, а нужный человек не пришел. Ну, я и решил посачковать.
 - Так то это так, но что это за шмакодявка, которую ты с собой приволок?
Она словно впервые обратила внимание на девочку.
- Это не шмакодявка, а Виола. И ты постарайся выбирать выражения в дальнейшем. Усекла? А то схлопочешь неприятности.
- Ты мне угрожаешь, Лоб?
- Я не угрожаю, а предупреждаю... Как наши?
- Что им сделается, - все так же неприязненно продолжала  Азиза. - Пал Палыч у себя, может, почивает. Череп и Штырь еще не вернулись с дела. Матрёна возле печки на кухне. А Петух в огороде корячится.
- Ты обедала?
 - А то нет. Разве тебя дождешься.
Она упрекала  своего любовника, но упрек был уже помягче.
- Не бухти, Азиза. Я не хочу, чтобы ты на меня сердилась.
- А я и не сержусь
Азиза нежно обняла Григория, как бы демонстрируя и объявляя свои особые права на него. И перед кем показывала. Перед какой-то девчушкой. Видно, та ее чем-то зацепила.
Григорий освободился от объятий Азизы и сказал:
- Что это мы застряли на пороге. Айда-ти в дом.
- Король, ты все же объясни, кто эта малявка?
- Потом, потом. Азиза, у меня к тебе просьба.
- Что там еще? - подозрительно вызверилась  Азиза
- Будь добра, смотайся к своим в табор и притащи  мальчиковое барахлишко. Ну там, портки, рубашонку.
- Но для каких надобностей?
- Много знать будешь – скоро состаришься, нешто не понятно - для Виолы.
Азиза вскинулась.
- Маскарад какой-то. Шибко много загадок. Не нравится мне все это, Лоб.
- Мне некогда тут с тобой рассусоливать. Опосля поймешь мою задумку. А щас одна нога тут, другая там, хватит лясы точить.
Уразумев, что сейчас от Григория большего не добьешься, Азиза неодобрительно зыркнув на Виолу, направилась к калитке.
Григорий, введя Виолу в дом, повел ее прямиком на кухню.
- Матренушка, принимай гостей, - крикнул он толстой, рыхлой женщине, возившейся возле русской печки.
Матрена, вытирая руки о фартук, поинтересовалась:
- А где ж это ты, Гришенька, подцепил эту русалочку?
- Я ее из пены морской  вытащил, - пошутил  Григорий.
- А звать-то как принцессу морскую?
- Звать ее Виолой.
- Имя – то какое-то чудное… Видать, из господских дитя.
- Матрена, разговорами сыт не будешь. Чем кормить-то  будешь?
- У меня в печке щи. Подавать?
- Это в самый раз. У меня от голодухи брюхо свело.
- Щас, милок, щас. Вы пока руки помойте, а я на стол выставлю щи.
После того, как они помыли руки, Григорий усадил Виолу за стол, на котором уже появился закопченный чугунок со щами, по-деревенски крупно нарезанный ржаной хлеб и глубокие тарелки. Матрена, не мешкая, разлила щи по тарелкам и сунула по привычке  натруженные красные руки под фартук.
- Присядешь с нами, Матрена? - спросил, зачерпывая ложкой щи, Григорий.
- Нет, батюшка. Я уже отобедала с самим Пал Палычем... Как со щецами справитесь, я грешневую кашу выставлю, со шкварками. Ешьте, ешьте, на доброе здоровечко, Григорий Севастьянович.
 Выхлебав щи деревянной ложкой, Виола, будучи воспитанным ребенком, поблагодарила стряпуху:
- Спасибо, бабушка!
- Значит, понравилась тебе моя стряпня.
- Очень, никогда такого вкусного борща не ела.
- То не борщ, внученька, а исконные русские щи. А теперь спробуй грешневую кашу.
- Я уже наелась досыта, бабушка.
- А ты, внученька, поднатужься чуток, тогда в животике найдется еще местечко.
Когда Виола неохотно принялась за гречневую кашу, в кухню через открытую дверь, цокая когтистыми лапами, явился со двора большущий рыжий пес в сопровождении большой серой кошки. Они уселись напротив обедающей  Виолы и уставились на нее.
- Гляди-ко, - удивленно всплеснула руками Матрена. - Признали принцессу за свою.
Виола погладила пса по рыжей голове, он умильно и преданно завилял  пушистым хвостом. Ну а кошка бесцеремонно вспрыгнула Виоле на колени.
- Бабушка, как их зовут?
- Собаку  Султаном, а серую - Муркой.
Виола кинула Султану корочку хлебную. Видимо, чтобы ни обидеть Виолу пес вежливо лизнул корочку, но есть не стал, а положил ее рядом с собой.
- Они у нас избалованные! - то ли уважительно называя так Султана, то ли объединяя его с Муркой, пояснила  Матрена.
- Султан потребляет только говяжье мясо, либо сахарную кость. Мурке подавай салаку.
Как ни старалась Виола угодить бабушке, но одолеть миску каши так и не смогла.
- Поднатужься, миленькая. Чем больше съешь каши, тем больше у тебя прибавится сил.
- Спасибо, больше не могу. У меня живот лопнет.
- Не лопнет ни за что!
- Сытно подзаправились, - удовлетворенно произнес  Григорий, вставая из-за стола. - Благодарствую, Матрена. А мы с Виолой пойдем. У нас неотложное дело.
- Идитя, идитя, - одобрила Матрена.
Поднявшись на второй этаж, Григорий завел Виолу в ванную.
- Сейчас я тебя стричь буду, - решительно объявил он.
- А зачем? - спросила Виола.
- Чтобы тебя никто не мог опознать.
- Это игра такая?
- Называй, как хочешь. Но раз мы с тобой затеяли всю эту суеторию, то надо продолжать ее.
Григорий усадил Виолу на высокий табурет, повязал простыней и вооружился ножницами.
- Дядя Гриша, я хочу тебе что-то сказать.
- Ну, выкладывай, что там у тебя?
- Бабушка хорошая, а эта...
- Азиза, что ли?
- Да. Она плохая.
- С чего ты это взяла?
- Так это и так видно.
- Вот те на, - разочарованно произнес Григорий. А я - то думал ...
- Она что, твоя жена?
- С чего ты взяла?
- Мне так показалось.
- Не совсем! - смутился Григорий. – Меньше задавай вопросов - для тебя же лучше  будет. Поняла?
- Поняла... дядя Гриша, - испуганно ответила Виола. По ее спине пробежал холодок, стало зябко.
Помолчав, она набралась смелости и сказала:
 - Прогони ее. Ну, пожалуйста.
- Как это можно - ни с того, ни с сего - взять и прогнать. Она здесь живет. И  хватит об этом.
На глаза  Виолы навернулись слезы.
Григорий стал звякать ножницами. На кафельный пол полетели первые  золотистые пряди.
Григорий заметил, что Виола плачет втихомолку и спросил:
- Ты чего рюмсаешь?
- Жалко волос. Они у меня такие хорошие, - всхлипывая, произнесла Виола.
- Волосы - не руки и не ноги - отрастут… Так надо, если хочешь здесь остаться. А то прямо сейчас отвезу тебя домой. Сама напросилась. Я же не соглашался. Помнишь?
- Я помню...
- То-то. Теперя ты будешь зваться не Виолой, а Витькой. Потому как временно будешь не девчонкой, а мальчишкой.
- А для чего это?
- Так надо! Запомни, ежели кто приставать будет - говори, что ты мой племяш, приехал в гости из Пскова. Я тебя не скоро стану выпускать в город. Но все равно усеки это твердо. Ты - Витек. Повтори, кто ты?
- Не знаю,
- Ты Витя, за тобой будет поначалу приглядывать Пал Палыч.
- А кто это?
- С нами живет старичок.
- А он хороший?
- Он уважает детишков. Будет твоим наставником. Дядькой, как в армии. Усадьба у нас большая. Озеро имеется. Есть где погулять... Сад имеется, огород. Там клубника растет. Любишь клубнику?
- Люблю.
- Вот и лады.
- А яблоки есть в саду?
- И яблоки, и вишня, и груши. У нас все имеется.
- Ой, как здорово! - обрадовалась Виола.
Справившись со стрижкой, Григорий подмел валявшиеся на полу волосы,  бросил  в мусорное ведро. И в это время появился Кувалда.
- Король, все чин-чинарем. С трудом достал хну и басму. По четыре пакета.
- Я знал, что ты из-под земли, но достанешь. На первый случай хватит, не только ее перекрашу, но и себя. Чтоб лягавые не застукали.
- Клевая девчушка, - признал Кувалда.
- Запомни, теперь она не девчушка Виола, а пацан Витька.
- Прямо завлекуха какая-то получается, - хохотнул Кувалда…
В миг посерьезнев, деловито осведомился:
- Король, распоряжения какие-то будут?
- Пока никаких. Ты же еще не жрал. Топай на кухню.
- Есть, генерал, - понарошку отозвался  Кувалда.
- Запомни, пацана зовут Витькой. И остальным перескажи.
- А мне без разницы - Витька, так Витька. Пацан так пацан. Только его надо одеть, обуть во все мальчиковое.
- А я послал за этим в табор Азизу. Она скоро должна причапать.
Когда Кувалда ушел, Григорий сказал строгим тоном, не допуская никаких возражений:
- Щас я перекрашу тебя и себя. А потом я покажу тебе твою каморку... Матрена там все, что надо  приберет, как я наказал.
- А какая она?
- Щас я тебе ее покажу. Идем.
Он взял ее за руку, и повел по длинному коридору.
- Вот эта, - сказал Григорий, открывая дверь.
- Ой какая маленькая. Дома у нас такая каморка называется девичьей.
- А у нас она будет называться мальчиковой. Пойдем докрасимся. Потом голову вымоем теплой водой.
Когда все процедуры были выполнены и у Виолы, и Григория, они оба в одночасье стали брюнетами.
Гладя в  зеркало, Виола  удивленно протянула:
- Я совсем непохожая.
- Вот это нам и надоть.
И тут появилась Азиза. Шмякнув пластмассовый мешок об пол, она процедила сквозь зубы:
- Тут все барахло, шо ты просил.... Для той вот...
Ока не закончила.
- Я знал, шо ты для меня постараешься, Азиза, - похвалил ее Григорий, желая чуток задобрить.
- С трудом подобрала. Не знаю, подойдет твоей...
Азиза снова недоговорила. Она с трудом удержалась, чтобы не назвать Виолу прошмандовкой.
- Теперь будем звать ее Витей...
- А мне все одно, хочь как называй приблудку, - желчно произнесла Азиза.
- Ты поможешь Витьку переодеть?
- Не велика барыня. Сама напялит на себя одежу.
Григорий проводил разозленную Азизу гневным взглядом, затем обратился к Виоле:
- Витек, ступай в свою конуру и переоденься. А платьишко сложи в стороне.
Хотя Азиза считалась цыганкой, ею она была лишь наполовину. Мать ее, Роксолана, была истинной цыганкой, отцом же был степняк-татарин. Звали его Ахметом. От матери  Азиза унаследовала диковинную красоту. Тогда, как от родного отца к ней перешли необузданная злость, злопамятство и мстительность. Рахмет познакомился с Роксаной в Акмолинске, позже ставшем  Целиноградом. Они приглянулись друг другу с первого взгляда. Вожак табора был против их брака, так как имел собственные виды на Роксолану. Но любовь победила и вожаку, в конце концов, пришлось смириться и принять Ахмета в свою цыганскую семью. Правда, это произошло не сразу, а лишь после того, как Ахмет выдержал испытательный срок. Только после этого его признали своим.
В детстве Азиза обладала строптивым и властолюбивым  характером. И что удивительно, взрослые ей всегда уступали. Потому что она была всеобщей любимицей. Она очень красиво пела и в танцах никто из соплеменниц не мог ее превзойти. Все это в  сочетании с удачной ворожбой позволяло Азизе приносить в табор самую большую выручку. За что ее уважали еще больше. Ворожбу она сочетала с умыканием денег из кошельков и сумочек  развесивших уши клиенток. Обобранных женщин Азиза именовала «клушами». Обычно Азиза старалась втереться в гущу покупательниц, толпившихся возле передвижных автолавок с вещами. Обирая свои жертвы, Азиза  не испытывала никаких угрызений совести:
- Пущай не разевают свои хлебала, - говаривала  она.
Азизе в аккурат исполнилось семнадцать годков, когда пути-дороги забросили цыганское племя в столицу Латвии Ригу. Во-первых, вскоре должна была начаться зима и надо было искать крышу над головой. А во-вторых, в Латвии снабжение продуктами было намного лучше, чем в других республиках.
Основная часть доходов цыган давала, конечно же, ворожба и мелкие кражи, торговля бижутерией, косметикой, а чаще всего - водкой, и, в ночное время, наркотиками. Этим последним в основном занимались многодетные цыганки, к которым  милиционеры  не могли придраться по всей строгости  закона. Для цыганского табора не представило особого труда приобрести в Задвинтьи большой пустующий дом.
Читатель уже осведомлен о том, что частый посетитель цыганского табора Пал Палыч за баснословную сумму купил Азизу у цыганского барона. Став любовницей пахана, Азиза была вынуждена стать партнершей братков.


ВСЕ В СБОРЕ

Обычно вся гопкомпания, за исключением Петуха, по вечерам собиралась в «гостиной» у телевизора. Обменивались новостями, смотрели сериалы, которые им очень нравились.
Вот и сегодня все заняли свои места напротив «ящика». В первом ряду в кресле восседал патриарх воровского сообщества Пал Палыч. Рядом с ним на стульях Григорий и Азиза. Во втором ряду, тоже на стульях, но пониже - Кувалда, Череп, Штырь. За ними скромно пристраивалась Матрена, когда успевала к тому времени управиться со всеми своими нескончаемыми хозяйственными делами.
Пал Палыч пожелал, чтобы Виола находилась около него. Братки с любопытством поглядывали на новенькую, теряясь в догадках, кто такая и кем она доводится Пал Палычу и Королю.
Султан и Мурка тоже находились здесь, расположившись поближе к Виоле. Как видно этих хвостатых нисколько не удивило то, что их любимица превратилась из девочки  в черноволосого мальчишку.
До того, как Пал Палыч отдал распоряжение включить телевизор, он в полной тишине, прокашлявшись, сделал сообщение:
- Значится так, - басовито начал он. - Сегодня на юрмальском пляже за  Королем увязалась вот эта малявка.
Он ласково погладил Виолу по голове.
- Григорий Лоб, конечно, допустил промашку, но теперя об энтом не будем  тянуть резину. Что случилось, то случилось, дело сделано - и точка. Пущай у него самого голова будет болеть. Таперя она не девчонка, а пацан. И звать пацана Витек. Он будет мне приходиться внучком, а Григорию – племяшом. Заранее предупреждаю - хто хочь пальцем тронет ее, ну, или обидит, будет иметь дело со мной. Расправлюсь немедля и беспощадно. Рука у меня тяжелая. Об этом вы все знаете... Вот усе, шо хотел сказать. Григорий - нажми на пульт.
Григорий не стал мешкать и экран засветился, озарился голубым светом
Передавали новости. Кажется, молодая и обаятельная дикторша заканчивала программную новостную сводку:
- ...Средства на восстановление Дома Черноголовых будут складываться из добровольных пожертвований. Правительство тоже будет субсидировать строительство исторического объекта. А сейчас передаем сообщение министерства внутренних дел…
На экране появилась милиционерша в форменной одежде и возвестила официальным голосом:
- Передаем экстренное сообщение. Милиция просит граждан оказать помощь. Сегодня во второй половине дня на Юрмальском пляже неизвестный преступник похитил девочку двенадцати лет. Приметы похитителя: высокий блондин. Лет тридцати. На груда воровская татуировка - орел, в когтях у которого обнаженная женщина. Приметы девочки: белокурые волосы, синие глаза. Прямой нос. На ней ситцевое платье с цветочками, на ногах коричневые сандалики. Знающих что-либо о местонахождении преступника и похищенной девочки просьба сообщать по телефонам в ближайшее отделение милиции. Анонимность информатора гарантируется.
- Выключи, - скомандовал Пал Палыч.
- Это про меня, - всхлипнула Виола.
- Нишкни, - сказал Пал Палыч.
- Ну и кашу заварил, Король, - злорадно прокомментировала сообщение чиновницы правоохранительных органов Азиза. - Теперь нашу «малину» менты могут запросто вычислить.
Григорий нервно включил телевизор и на кране появилась плачущая женщина.
- Мамочка, моя  мамочка, - запричитала Виола.
- Не надо рюмсать, - жестко отреагировал Григорий. - Сама напросилась.
Грузно обернувшись всем телом назад Пал Палыч крикнул:
- Матрена, отведи дите в ейную комнату. Успокой ее.
- Сичас, Пал Палыч, я мигом.
Она взяла за руку зареванную Виолу и вывела ее из «гостиной», а за ними поплелись Султан и Мурка.
Приведя Виолу в отведенную для нее комнатушку, Матрена раздела Виолу, и уложила ее  на койку, и накрыла байковым одеялом.
- После всех этих передряг, тебе, голубушка, надоть крепко выспаться... Утро вечера мудренее... Не так уже все плохо.
- А Мурку можно взять к себе.
- Можно, можно. Я ее вчерась искупала... Да она и сама к тебе забралась. В ногах улеглась. Шибко самостоятельная. Мышей не ловит, а давит, и приносит к моим ногам. Дескать, смотрите, какая я справная. Теперь она тебе будет таскать мышей... Ну, ладно, спи. Спокойной ночи, дитятко.
- Спокойной ночи, бабушка, - всхлипывая,  произнесла Виола.
Матрена стала было выгонять Султана, но тот опередил ее и забился под койку.


РАЗЪЯРЕННАЯ ТИГРИЦА

В аккурат посередке душещипательного бразильского сериала, когда в очередном захватывающем дух эпизоде наконец-то, слава те Господи, распутный и злобный хозяин фазенды Умберто признал свое отцовство над великовозрастным сыном, со своего седалища поднялся Пал Палыч и тоном заботливого отца семейства произнес:
- Молодежь, вы тута продолжайте зырить эту завлекательную лабуду, а я по-стариковски отправлюсь почивать на боковую.
- Пахан, тебе небеспременно надоть отдохнуть, - подхалимски  пропел Штырь.
- Эх, эх, старость не радость. А помирать не хочется.
- Грешно вам об том говорить, Пал Палыч, - искренне произнес Григорий.
- Нет, Король, мне все тяжельше и тяжельше подниматься спозаранку с постели. Укладатъся легко, а  подниматься трудно. По частям встаю.
- Вы, Пал Палыч, ишо в силе, - выдавил из себя Череп.
- Ну ладно, пошкандыбал, - сказал напоследок Пал Палыч и, стуча посохом с железным наконечником по кафельным плиткам, зашаркал к выходу.
Вскоре после ухода Пал Палыча со стула вскочила Азиза и, потянув Григория за рукав рубашки, властно произнесла:
- Пойдем беседовать!
- Ты че, - недовольно спросил Григорий, которого захватила и раззадорила  интрига бразильского фильма. - Давай досмотрим до конца серии.
- Утром досмотришь. Ее повторяют, - продолжала настаивать Азиза.
- И все тебе неймется, - ворчливо произнес Григорий. Но счел за лучшее подчиниться.
Григорий неохотно поднялся со своего места, но не мог отказать себе в том, что бы ни поворчать:
- Тю, скаженная!
Это было произнесено для тех, кто оставался возле телевизора, чтобы несколько сгладить  свое поражение.
Когда парочка удалилась, Штырь подмигнул Черепу и глумливо брякнул:
- Пошел кобель сучку скоблить.
При этом взвился Кувалда:
- Ты шо, совсем охренел? Король узнает про твои такие словеса, тебе пасть порвет.
- Не порвет, ежели не настучишь, - огрызнулся Штырь.
- Ну что вы базарите! - прохрипел Череп. – Даже спокойно смотреть фильму не даете.
- А ты не суй свой клюв в наш разговор, а не то получишь по арбузу своему, - пригрозил  Кувалда
- Да я ничего, Кувалда. Я так, промежду прочим.
- То-то же, зря не вякай.
В «гостиную» тайком прокрался Петух. Он конечно же не посмел присоединиться к сидящим у телевизора, а на корточках пристроился у самых дверей, готовый в любую минуту слинять. Он уж тем был доволен, что мог хотя бы издали поглядеть на экран.
А в это время, заперев дверь спальни на ключ, Азиза сходу учинила Григорию подлинный допрос с пристрастием.
Желая хотя бы на время оттянуть неминуемую бурю, Григорий этаким невинным ягненком заблеял:
- Азиза, какая муха тебя укусила? Пошто ты сорвала меня с сеанса? Какая такая была надобность срывать меня с кино?
- А то ты, бедненький не понимаешь, чего мне от тебя надобно.
- Не знаю, право слово не знаю, - продолжал прикидываться Григорий.
- Перестань темнить, Гришка. Давай начистоту. На кой ляд ты приволок в хавиру эту хехеточку?
- Ты имеешь ввиду Витька?
- Не перекрашенного Витьку, а засранку Виолу я имею ввиду. Будь она проклята.
- Чего ты на нее въелась? Испужалась малолетки?
- Не выебывайся, Лоб, - яростно продолжала наступать Азиза. – Не слепая и не пальцам деланная.
- Ты, что дурковать надумала, Азиза? Она же ишо зеленая.
- Сейчас зеленая, а через несколько годков созреет. Думаешь, я не раскусила. Хочешь вырастить для своих утех свинку. Я тебе надоела. На свежатинку потянуло. То-то, гляжу, в последнее время ты в постели стал волынить. Так и хочешь сачковать.
- Азиза, ты совсем охренела.
- Это ты совсем охренел, псина. Наверное, у тебя совсем крыша поехала. За растление малолетки, тебе, как минимум, червонец строгача припаяют. Это в лучшем случае, а то еще вообще засургучат. Одумайся, отведи ее к мамке. Ты Вор в Законе, уважаемый человек, удачливый медвежатник – и хочешь все это кинуть под хвост шелудивой кошке?
- Теперя, уже не знаю, что делать. Ежели я отведу девчушку, нашу «малину» менты накроют, как пить дать.
В спальне запала  тишина всего на несколько минут.
Григорий решил спустить все на тормозах, и он придумал более-менее правдоподобную версию.
- Поверь, Азиза, у меня и в мыслях нету, чтоб тебя в отставку отправить… Правда…
- А, что ты с той сучонкой делать-то будешь?
Вопрос этот не застал Григория врасплох. Но он сделал вид, что только сейчас нашел ответ:
- Это обмозговать надо. Я так меркую - подрастет малость, мы ее за большие бабки спроворим в какой-нибудь подпольный бардак. А то ишо можно будет продать ее какому-нибудь денежному старцу, охочего до молодого мяска.
Доводы Григория могли показаться Азизе убедительными, но она не собиралась сдаваться.
- Не гони фуфло, Лоб. Чует мое сердце - не для того ты ее приволок. Хватит мне лапшу на уши вешать. Я тебя насквозь вижу. Думаешь, поматросил и бросил? Со мной этот номер не пройдет, ты так и знай. Я влюблена в тебя без памяти, а ты нос воротишь. Не умеешь ты, падла, ценить хорошего к себе отношения, Любови немеряной.
В этих словах близкой ему женщины, прозвучало столько отчаяния и неизбывной тоски, что у Григория даже что-то защемило в груди.
- Не мечи икру, Азиза, я к тебе всегда хорошо относился, и не поменял своего отношения. Поверь, мне жаль тебя всегда.
- Мне не жалось, а любовь твоя нужна.
Опять запала тишина.
- И вот, что я тебе напоследок скажу, - зловеще говорила Азиза. – Ежели не одумаешься и не потуришь из дому того гаденыша, Витьку твоего, Виолу чертовку, я ее убью и тебя заодно.
- Неужели ты меня прикончишь? А еще базаришь, что любишь меня. Какая же это скажи на милость любовь?
- Оттого и прикончу, шо люблю. Чтоб никому не достался. И себя потом заколю. Мне без тебя свет будет не мил.
- Ты меня не стращай, я пуганый, - зевая, нервно произнес Григорий. – Я кемарить хочу.
Эти слова возмутили Азизу до крайности.
- Нет, любезнейший, ты мой хахаль. Никаких спас тебе не будет. Я тебя сейчас заставлю исполнить свой мужний долг.
- Какой я тебе муж. Я любовник.
- Тем более, коли любовник. Поперва мы с тобой тяпнем для куражу.
Азиза метнулась к буфету, извлекла оттуда два граненых стакана, бутылку рижской водки, белый батон и тарелку с копченой салакой.
Разлив по стаканам водку, Азиза хищно взглянула на Григория, и произнесла истерически:
- Чего буркалы вытаращил. Садись за стол, выпьем, а ты померкуй над тем, что я тебе обсказала на полном сурьезе.
- Скаженная, - восхищенно произнес Григорий, сел за стол и, не чикаясь, выпил залпом водку.
Азиза с отчаянным видом тоже опорожнила стакан.
Повторили они молча. Водка требовала  закуси, и они приложились к тому, что было на столе.
Потом еще выпили. И еще.
Также молча, они  разделись и легли.
- Ну, а теперь што? – заторможено-бестолково осведомился  Григорий.
- А вот што, - рявкнула  Азиза.
Она рванула на нем мотню, так что пуговицы брызнули во все стороны, словно  ошалевшие блохи, затем выхватила его член и сделала чувственный отсос. То была лишь прелюдия к ее обычному страстному буйству. После чего, не давая опомниться, повалила Григория на кровать и принялась неистово насиловать его частыми колебаниями своих потаенных увлажнившихся мышц, доведя себя и Григория до бурного оргазма. Но Азиза этим не удовольствовалась. Она совершила еще три захода, полностью истощив свои силы, но не истощив своей мстительности.
Спешившись с Григория, Азиза глубоко вздохнув, сказала горестно:
- Ты, Гришка, сущий дурак! Не уразумел своего счастья. Так тебя любитъ, как я, уже не будет ни одна баба.
- Знаю, - согласился Григорий довольный уже тем, что на сегодня больше не будет  посягательств на него.
Он тут же беззвучно уснул.
Что касается Азизы, то она не сомкнула глаз до рассвета. Тяжелые предчувствия теснили ее грудь.


ВИОЛА ПЫТАЕТСЯ ПРИСПОСОБИТЬСЯ К НОВОЙ ОБСТАНОВКЕ

Яркие веселые лучи солнца озарили комнатушку, в которую поселили Виолу. В это самое время, тихо открыв дверь, вошел Пал Палыч. Он пожелал первым поприветствовать пробуждение  понравившейся ему девочки.
У Пал Палыча не было своих детей. С появлением в особняке Виолы в его зачерствелой душе проснулось неведомое ему дотоле отцовское чувство.
Когда озорно рыжий солнечный луч защекотал ресницы девочки, она распахнула глаза и увидела улыбающегося Пал Палыча.
- Кто ты? - беспечно спросила Виола.
- Не разобрала спросонья? - добродушно упрекнул  Виолу  Пал Палыч. - Я твой дедушка. Будем вставать?
- Будем! - звонко воскликнула Виола,
- Кушать хочешь?
- Неа.
- Тогда  быстренько одевайся, пойдем  из дому,  и я покажу тебе нашу  усадьбу.
- Подожди меня там, в коридоре, дедушка, я быстро оденусь.
- Договорились. Только ты  не задерживайся  долго.
Прежде чем пойти с Пал Палычем, Виола попросила разрешения умыться. Что тотчас было одобрено Пал Палычем.
Когда Пал Палыч и Виола вышли из дому, во дворе жизнь уже била ключом. Кувалда вывел «Москвича» из гаража. Возле машины стояли в полной боевой готовности Череп и Штырь.
- А где Азиза? Она, что не едет с вами? - удивился Пал  Палыч.
- Она чтой-то закосила, - хмуро проворчал  Кувалда. – Дрыхнет.
- Обойдетесь без нее. С Богом! – напутствововал братков Пал Палыч, и указал  своей клюкой в сторону ворот. - Ни пуха, ни пера!
 - К черту, - все также мрачно  выдохнул  Кувалда.
Когда все заняли в машине свои места, Кувалда вывел машину со двора.
Не успели Пал Палыч и Виола сойти с крыльца, как бешено залаял пес, выскочивший из будки. Он заметил направлявшегося к ним человека в милицейской форме.
- Цыц, Жулик! - громко прикрикнул на пса Пал Палыч. - Не видишь, что  идет свойский человек?
Словно устыдившись, цепной пес захлебнулся собственной собачьей злобой, поджал хвост и скрылся в будке.
Подойдя поближе, милицейский товарищ еще издали жизнерадостно поприветствовал Пал Палыча:
- Здравия желаю, товарищ начальник!
- Здравствуй, здравствуй, Петрович, ежели не шуткуешь!
- С вашим братом шутить опасно, Пал Палыч.
- Кто с нами дружит, тому никакой опасности нету, Петрович.
- То я очень даже хорошо усвоил, Пал Палыч. А это кто, новый жилец? - мотнул Петрович головой в сторону Виолы.
- То наш гость из Пскова. Витек. Племяш Григория.
- С прибавлением семейства, - откозыряв, поздравил  лукаво Петрович.
- Что-то ваш внучок больно смахивает на девчонку. Вчерась по телику объявление предавали о пропаже малолетки.
- Не наводи тень на плетень, Петрович, - грозно произнес Пал Палыч. - Наш Витек не имеет никакого отношения к  тому происшествию. Усек?
- Усек, Пал Палыч.
- А что бы усек как можно лучше, зайди в хату, займемся денежными делами.
 - Всегда готов, Пал Палыч.
 - Витек, ты подожди меня тута, я скоро. А скучать не дадут явившиеся Султан и Мурка. Вон как они к тебе прилепились.
 - Хорошо, дедушка. А можно, я и вон ту собачку поглажу, что в будке?
 - Ни в коем разе. Она чего доброго руку тебе оттяпает.
- Не оттяпает. Меня собачки любят.
- Ну-ну. Петрович, погоди, я погляжу, как у Витька это получится.
- Жулик, Жулик, иди ко мне, - скомандовала Виола.
Пес послушно выполз из будки и, преданно виляя хвостом, подполз на брюхе к Виоле.
Султан и Мурка ревниво прижались к ногам  Виолы.
- Собака ты моя хорошая, - напевно проговорила Виола и погладила Жулика по голове. От удовольствия, тот, гремя цепью, повалился на спину и задрыгал лапами.
- Ну и чудеса, - восхитился Пал Палыч. - Жулик  никого к себе не подпускает. Серьезная псина, с характером.
- Смелый парнишка, - боязливо отходя подальше, признал способности Виолы Петрович.
- Пошли, Петрович!
Отсутствовали они недолго. После делового разговора с Пал Палычем, настроение у Петровича стало наипрекраснейшим… У него в милицейской сумке покоилось два пакета. Один для начальника районного отделения милиции Сандрыгайло, а другой - для него самого. Причем куш на этот раз был куда обильнее, чем в прежние разы.
- Счастливо оставаться, Пал Палыч. Премного благодарен.
- Ладно, ступай, - осадил излияния милицейского участкового Пал Палыч. Теперь, когда он подмазал участкового, он превратился для Пал Палыча в «отработанный материал».
- Ступай!
- Я уже ушел, - поспешно отреагировал Петрович. И, напевая веселый мотивчик, направился к воротам.


РАЗГОВОР С ПАЛ ПАЛЫЧЕМ, И3 КОТОРОГО ВИОЛА УЗНАЕТ
НЕЧТО НЕОЖИДАННОЕ

Оказавшись рядом с Виолой, Пал Палыч спросил:
- Заждался меня, Витек?
- Нет, дедушка, мне тут не давали скучать мои друзья: Султан, Мурка и Жулик.
- Ты у меня настоящая дрессировщица. Тебе в цирку поступать надо.
- Не хочу в цирк.
- А куда  ты хочешь определиться?
- Не знаю... Рано еще об том думать.
 - И то, правда... Тогда вперед!
Они зашагали по вымощенной кирпичами дорожке. Поравнявшись с клубничной грядкой, Пал Палыч сорвал четыре крупных спелых ягодок и в сложенной кувшинкой ладони преподнес Виоле.
- Угощайся, внучек.
А в саду Пал Палыч угостил Виолу белым наливом. Когда Виола надкусила яблоко, на ее щеку брызнул сок.
- Ну как, вкусно?
- Очень. Белый налив - это мое самое любимое яблоко.
- Видишь, как я угадал.
Вдруг Виола заметила убегавшего от них парня.
- Кто это? - спросила она.
- Это Петух, - вырвалось у Пал Палыча. Он прикусил язык, но было уже поздно.
- А-а! - протянула Виола. - Мне про него рассказывал дядя Гриша.
- Ну, тогда мне нечего добавлять. Только предупреждаю, не подходи к нему близко, и не заводи разговор.
- Раз вы все так просите, то не буду подходить и разговаривать. Но мне его жалко.
- Людей не надо жалеть, - резко произнес Пал Палыч. – Потому как среди них мало хороших.
- А вы, дедушка, хороший?
- Это, смотря с какой стороны поглядеть.
Вот так в разговорах они вышли к озеру.
- Ой, как красиво, - вырвалось у Виолы. - И цветочки красивые на воде, и палочки «с эскимо» в камышах.
 -То не эскимо, то камышовые бархотки - семена. Как позреет, пометет их красивые семена по всей округе... Был бы я помоложе, поплыл бы на другой берег и нарвал для тебя палочек эскимо и кувшинок букет.
В густой, словно кисель тишине, вязли звуки попискивания дроздов и чириканье вездесущих воробьев. Изредка было слышно мрачное карканье ворон. Тишина была дремотной, убаюкивающей, заставляя забывать о каких-либо горестях и печалях.
Пал Палыч усадил на поваленный ствол сосны Виолу, затем, кряхтя, уселся рядом с ней.
- В нашем озере водится всякая рыбья мелкота: пескари и чебаки, карпики и плотвичка, и даже щуки. Удить рыбку тебе приходилось?
 - Нет, дедушка.
- Держись около меня, я тебя многим штукам научу. Будем ловить рыбку большую и маленькую, как в сказке.
- Ой, как здорово, - восхитилась Виола. И вдруг она задумалась.
- Дедушка, а ты тоже разведчик? - огорошила она своим вопросом Пал Палыча.
- С чего ты взяла? – насторожился Пал Палыч.
- Дядя Гриша сказал, что он сам и все, кто живет в этом доме - тоже разведчики. И у всех вместо имен какие-то другие названия.
- Ловко придумано. Но я тебе открою правду... Все равно ты опосля все узнала бы. Как говорится в Библии, все тайное, становится явным…
- О-е-ей, - вырвалось у Виолы.
- Не надо пужаться жизни. Ни какие мы не разведчики, а воры. Воры - такие же люди, как все. Только профессия у них необычная. А воруют, чтоб ты знала, все. А больше всего  начальнички разных калибров. Те, что покрупнее, грабят побольше. А кто помельче - те воруют по-мелкому. Они обижают трудяг. Тех, кто вкалывает на фабриках да заводах, на полях и на фермах. А мы, честные воры, не хотим корячиться на толстопузых. Возвращаем себе то, что эти кровососы награбили у народа. Теперь ты поняла?
- Не совсем, дедушка. По-моему, все равно нехорошо воровать.
- Ну, поживешь с нами, может, еще передумаешь. - А что ты воруешь, дедушка?
- О, куда тебя занесло! Ну, как объяснить, чтобы ты поняла? Знаешь, в сберкассах, в конторах разные железные ящики стоят. Сейфами называются. А в этих ящиках - денежки. Разные там купюры бывают. Вот мы и открываем их такими  хитрыми инструментами.
- Кто это мы?
- Я и Гриша. Теперь чаще всего Гриша. У меня уже глаз не тот, и руки не те...
- Скажи, дедушка, только честно, воры людей убивают?
- Ни в коем разе, это нам возбраняется. Нашими законами запрещено. Тот не чистильщик сейфов, кто на мокрое дело пойдет. У нас руки  в крови не замараны. Нет, нет, Витек. Настоящий вор на мокрое дело не пойдет.
Помолчали.
- Знаешь что, Витек, давай я тебя драться научу.
- Это еще зачем?
- Чтоб никто тебя не смог обидеть. Вокруг много погани  шатается и швали.
- Я еще маленькая.
- То ничего, что маленькая. Как говорится, маленькая, да удаленькая. Надо коготки иметь, иначе не сдобровать. ...Я тебе сичас покажу один прием, который любого обидчика с ног свалит. Только надо посмелей действовать!…Стань напротив меня, супротив меня ...Ежели, какой мужик приставать к тебе станет, захочет тебя облапить, чтобы надругаться, ты не медля ни секунды ботиночком его в пах, в пах – между ног значит. Это у мужиков самое уязвимое место. Он сразу в отпад, а ты от него дёру, пока он не очухался. Ну-ка давай замахнись на меня. Не дрейфь! ...Давай, давай! Смелее. Ну!
Виола замахнулась и нанесла неуверенно легкий выпад.
- На первый раз сойдет, - снисходительно произнес Пал Палыч. - А вообще-то надо посмелее... Ну, ничего - будем тренироваться.
После того, как старый и малый налюбовались пейзажем, Виола поразила старика своими словами:
- Дедушка, у вас у всех есть задания, а у меня нету.
- Тебе это очень нужно?
- Да.
- Тогда вот что, будешь связной между мной и Григорием. Он что скажет тебе, ты прибежишь ко мне и передашь. А, я что скажу для Григория - ему перескажешь. Вот и будешь при деле.
- Дедушка, я кушать захотела.
- Давно пора. Мы с тобой заболтались. Пора и честь знать. У меня на свежем воздухе тоже аппетит разыгрался.
Палыч взял Виолу за руку, и они направились в дом.


ПЕРВЫЕ ПРОКОЛЫ

По прошествии месяца после заточения Виолы в особняке, Пал Палыч завел  разговор с Григорием.
- Слухай сюда, Григорий. Тебе не кажется, что ты вроде бы засиделся?
- Не понял, - миролюбиво произнес Григорий.
- Коню ясно, - все так же миролюбиво произнес Пал Палыч. - Для ясности я тебе пример приведу. Ежели, скажем, скрипач всего только один день не возьмет в руки скрипку, то он сразу теряет технику. В нашем деле то же самое.
- Ну и что, пахан? - продолжая прикидываться беспонятливым, тянул время Григорий.
- А то, Гриша, что ты уже с месяц, как на дело не ходил. Если будешь и дальше  оставаться в хате, то руки твои потеряют чувствительность.
- Усек, Пал Палыч. Сегодня ночью займусь этим.
- А объект выбрал?
- Да. О нем  Азиза  мне все уши прожужжала.
- Тогда с Богом. Так-то оно будет лучше - удовлетворенно заключил старый волк.
За полночь Григорий и Кувалда поехали на дело. Им предстояло орудовать в районном отделении сберкассы. Кувалда без всяких затруднений справился с входной дверью и опытной рукой отключил сигнализацию. Он обеспечил Григорию фронт работ. А сам остался на стреме.
Оставшись наедине с сейфом, Григорий надел на руки хирургические перчатки и собрался приступить к привычной операции.
Однажды, совсем случайно, Григорий посмотрел итальянский фильм о потрошителях банковских сейфов. То была комедия. Но говорилось о деле серьезно. Один из налетчиков, прежде чем начать действовать взмолился к Иисусу Христу с тем, чтобы тот принес удачу. Лобанов не был верующим. Однако он считал кощунством обращаться в воровском деле за содействием высших небесных сил. У Григория Лобанова был совершенно другой подход.
Как это не может показаться странным, Лобанов «покорял» сейфы... нежнейшим обращением с «железными» леди. И это притом, что сейфы не женского, а мужского рода. Для него все сейфы были «девушками» чей невинностью он должен был овладеть. Он должен был, говоря блатным языком, «сломать целку». И поэтому он давал всякий раз сейфам девичьи имена: Маруси, Наташи, Светы, Оли, Ирины, Насти, Зои, Лены, Гали, или еще какими то другими именами. И обращался Лобанов к ним, словно к живым существам, у каждой из которых был свой норов, свой характер, свои привычки.
Лобанов буквально стремился покорить, обольстить, уломать каждую новую избранницу. Это смахивало на некую мистику, тем не менее, таковы были приемы медвежатника Григория Лобанова. Так что нет в связи с этим ничего удивительного в том, что, когда поддавшись «чарам» соблазнителя, Наташа, Маруся, или Света открывала дверцы хранилища и впускала его в свои потаенные недра.
Вот как это происходило на этот раз. Оказавшись наедине с сейфом Лобанов начал священнодействовать. Приложившись к прохладной металлической стенке сейфа, Григорий начал поглаживать его поверхность. При этом он нежным шепотом приговаривал:
Голубушка, касаточка, душечка, милашичка, ненаглядная моя Галочка, открой мне свою калиточку! Любовные заклинания должны были подействовать безотказно. Обостренными нервами Лобанов должен был ощутить момент взаимности. Но к ужасу Григория, в этот раз его заклинания почему-то не возымели никакого действия. Дверца не поддалась воровской отмычке.
Пока Григорий понапрасну пытается добиться своего, вернемся немного назад. Ибо мы упустили один немаловажный штрих в поведении Лобанова перед тем, как выйти на «дело». Обычно это происходило так. Он непременно купался в ванной и брился. Словно готовился идти на свидание с молоденькой зазнобой. Он непременно надевал отглаженную Азизой белую сорочку. Во время обольщения, сейфы, как бы становились сообщниками Лобанова Григория взломщика, предавая, таким образом, своих владельцев. Как уже говорилось, у каждого сейфа, то есть «девицы», были свои индивидуальные особенности. Были легкомысленные и податливые, на «уговоры», которых не уходило много времени. А попадались и строптивые, которых приходилось уговаривать длительное время. Но, в конце концов, и они все-таки покорялись. Своими «производственными» секретами, Лобанов, разумеется, ни с кем не делился. Даже со своим компаньоном Пал Палычем. И не столько из чисто профессиональных соображений, сколько из опасения, что его поднимут насмех. Ибо такое могло придти только в голову  такого романтика, как Григорий.
Профессия взломщика сейфов требует особой деликатности и тонкости.
Тем не менее, тех, кто этим занимается почему-то принято называть совершенно неподходящим и грубым словом: «медвежатник». Хорош медвежатник с чуткими пальцами хирурга!
Прошло, наверное, десять, пятнадцать, двадцать минут, но чуткое ухо Григория не уловило  мелодичного звона открываемой тяжелой дверцы сейфа. Она была наглухо запечатана. Что за чертовщина! Он же, как всегда, проделал все необходимое. Почему оно не сработало на этот раз. В сердце Лобанова закралась неуверенность, и даже страх. Лобанова снова прошиб холодный пот, до него, наконец, дошло, что на этот раз у него ничего не получится - чертова Галя не поддалась.
Когда Лобанов обессилено, плюхнулся на переднее сидение, Кувалда привычно спросил:
- Ну, как?
- Непруха какая-то, - сконфуженно произнес Лобанов.
- А че так?
- Не знаю, - буркнул Лобанов и привычно-автоматически кому-то скомандовал: - Рви когти!
Весь обратный путь к дому они тоже не проронили ни слова.
Азиза не спала. Она всегда  поджидала Григория, когда он шел на дело.
Лобанов не обратился к ней с привычными словами привета. Он грузно вдавился в диван и после продолжительного молчания произнес в пространство:
 - Ничего не понимаю... Сегодня не подфартило.
- А чего тут понимать? - вскинулась  Азиза. Она сбросила с себя простыню и  приняла воинственную позу.
-То, что ты явился с пустыми руками,  виновата  залетная ведьмочка, которую ты приволок в дом.
- Не гони туфту, - огрызнулся  Григорий.
- То не туфта. Пока ее здесь не было, у тебя все получалось. Я знала, что ежели ты оставишь ту сучонку здесь, все у нас пойдет наперекосяк             
- Не трепыхайся, Азиза, - все так же вяло отбивался Григорий. - При чем тут Витек?
-Не Витек, а Виола. Если не выметешь ее отсюдова поганой метлой, у тебя больше фарта не будет. Вот посмотришь.
 - Не каркай, гребаная гадалка!
- Давай-давай, матерись. Впору тебе взвыть, а не материться. Будешь теперь барахтаться в говне. Непременно.
-Да пошла ты на... Осточертела ты мне, как горькая редька.
- Я так и знала, что на меня свернешь. Пойми, дурья твоя мужицкая башка, что в твоей сегодняшней невезухе повинна твоя деточка.
- Не мели туфту!
- Не иначе, как разум у тебя помутился и ты втрескался в эту гадючку.
- Она же еще дите. Что ты взъелась в нее. Не она змея, а ты сама змея подколодная.
- Вот как ты заговорил, Лоб?
- С тобой по-хорошему никак нельзя. Сама нарываешься.
- Ты, Гришка, не Король, а дерьмо собачье.
В дверях появился в исподнем Пал Палыч:
- Вы что здесь галдеж подняли среди ночи. Разбудили меня. Что вам дня не хватает, чтобы брязгаться? Сейчас же угомонитесь. Не то я приласкаю каждого по спине своей клюкой.
 - Извини, Пахан, поцапались малость.
 - Перестаньте грызться, как собаки. Покоя от вас нет.
- Иди, отдыхай, Пахан. Больше шуму не будет. Обещаю, - пообещал Лобанов
Азиза накрылась с головой простыней, чтобы не видеть ненавистного сожителя.
А Лобанов остался на диване. Он продолжал мучительно размышлять над тем, почему у него сегодня вышла незадача с Галинкой? Неужели все-таки права та чертова Азиза, и он втрескался в Виолу. Нельзя выходит, любить всех сразу. Опять же чертовщина какая-то! - Сегодня ночью железная леди Галя приревновала к нему Виолу. От этих дурацких  мыслей можно рехнуться. Не иначе у него крыша поехала, если у него лезут в голову дурацкие мысли. Он завтра или послезавтра непременно должен повторить выход на дело. Неужели он больше не сможет потрошить сейфы? А на какие шиши он тогда станет жить. Его засмеют братки, если он  поделится с ними своими   мыслями. Лобанов прислонился к спинке дивана и задремал чуткой тревожной дремой.


АВТОКАТАСТРОФА

 Несмотря на то, что после похищения Виолы миновал месяц, правоохранительным органам Латвии так и не удалось  выйти на след похитителя. И это в то время как были задействованы самые опытные сотрудники сыска. Штрыкин не  был ревностным отцом, но тем не менее, пропажа дочери его тоже сильно огорчила. Он постоянно тревожил своими звонками Айвара Берзиньша, но министр внутренних дел ничего  утешительного сообщить Штрыкину не мог кроме того, что он прилагает все усилия к поимке преступника. Берзиньш склонялся к версии, что похититель, видимо, увез девочку за пределы республики. И поэтому  на поиски придется затратить  дополнительное время.
Для Штрыкина к этим семейным неприятностям добавилось также тревожное ожидание вестей из Москвы. От этих вестей напрямую зависела дальнейшая карьера, а, значит, и судьба.
В конце концов эта долгожданная весть пришла, но какая это была ужасная весть!
Из Москвы пришло официальное распоряжение об увольнении Штрыкина с поста министра рыбной промышленности Латвийской республики. Выходит то, что он ублажал того проклятого борова Бахирева, ничего положительного не дало и пошло псу под хвост. А ведь он даже собственную жену подставил этому жирному ублюдку. И ничто не помогло. Ничто! Было от чего придти в отчаяние.
Штрыкин костерил Бахирева всякими непотребными словами. Проклинал. Желал лютой смерти. Но что это теперь могло изменить. В приказе даже не было успокоительной формулировки, которой можно было бы ожидать: «В связи с переходом на другую работу».
Теперь Штрыкин со всей ясностью понимал, что для него обозначает его отставка. Все ее губительные последствия. Его вышвырнули, исключили из железной номенклатурной обоймы. А это означает конец сладкой, привольной жизни. Он теперь рядовой гражданин, каких миллионы. Рядовой гражданин, лишенный всяких льгот. Человек, не имеющий никакой специальности, непригодный для чего-либо и ни на что не способный кроме как «руками водить», то-есть руководить кем-нибудь.
То, что испытывал Штрыкин, вероятно, можно было бы сравнить с ощущением быка, которого оглушили ударом тяжелого молота.
В одночасье Штрыкин из важного господина превратился в пустышку, в резиновый мяч, который прокололи и выпустили из него воздух.
За что ему такая злая доля? Как ему казалось, он исполнял свои  служебные обязанности  не  хуже других, ну, были некоторые упущения, недостатки. У кого их не бывает. Правда, подкачал квартальный план. Ну и что? Всегда можно подправить дела... приписками. Но он, как честный коммунист, не мог вводить свое родное государство в обман.
А все из-за многочисленных врагов и завистников. Негодяи. Сволочи. Гады. Даже личная его секретарша, эта шлюха, предала его. Как только узнала об его отставке, немедленно вильнула хвостом и съехала. А ведь как он много сделал для нее. Неблагодарная свинья. Стерва. Подстилка.
Штрыкин очень болезненно, можно сказать, мучительно переживал свое падение. Масла в огонь подбросили его бывшие сослуживцы. Они явно злорадствовали во всеуслышание. А ведь эти подонки часто пользовались широким гостеприимством у него дома. Пировали за его столом, расхваливали его. Скоты неблагодарные. Свиньи.
Получив в министерской бухгалтерии отвальные, Штрыкин в последний раз зашел в свой, теперь бывший его кабинет. Он с неизбывной превеликой грустью поглядел на свое любимое и удобное мягкое кресло. На свой вишневого цвета полированный стол. На свой любимый чернильный прибор с маленьким бюстиком такого родного и домашнего Ильича.       
Теперь всеми этими привычными для него вещами будет пользоваться, кто-то другой. Может, даже его заместитель. Штрыкин его заранее ненавидел.
Перед тем, как уйти, Штрыкин остановился возле дверей  и затуманенными от слез глазами окинул взглядом кабинет, который ему уже не принадлежал, и внутри у него что-то оборвалось… Придя домой, не обмолвившись с Хавой ни словом, полез  в холодильник, достал початую поллитровку и закусь. Он пил стакан за стаканом и не чувствовал действия алкоголя. И лососина, и сервелат, и швейцарский сыр отдавали полынной горечью. Но жалеть не приходилось. Кончаются деликатесы, а пополнения больше не будет. Буфетчица сняла Штрыкина с довольствия и вычеркнула из списка, как только узнала о его отставке. Дурные слухи распространяются быстро.
С этого дня, Штрыкин стал напиваться до бесчувствия. Он даже не дал себе труда сообщить жене об случившемся. А она не расспрашивала. Ее помыслы целиком были заняты ожиданием вестей о пропавшей Виоле. Она все время находилась в состоянии нервного напряжения и вздрагивала всякий раз, как только в квартире раздавался телефонный звонок. А звонки эти раздавались все реже и реже.
Отставка совершенно доконала Штрыкина. Он совершенно опустился. Не мылся под душем. Не подстригался. Не брился. Внешне он стал походить на вокзального бомжа.
В конце концов со Штрыкиным произошло то, что очень часто происходит почти с каждым алкоголиком. В его больном мозгу, словно гвоздь, застряла неотвязная мысль о самоубийстве.
В один из таких приступов Штрыкин позвонил в гараж своему бывшему личному шоферу Феде. Он упросил его предоставить ему министерскую «Волгу» всего лишь на один час. Давать машину посторонним категорически запрещалось. Но у Феди был мягкий характер. К тому же, он в прошлом был многим обязан своему бывшему шефу. Штрыкин в свое время выбил для многодетного Феди двухкомнатную квартиру. Так что, несмотря на риск потерять работу, причем, вполне обоснованный, Федя выполнил просьбу Штрыкина и пригнал машину прямо к подъезду дома, в котором проживал пока что Штрыкин.
- Ты не волнуйся, - сказал Штрыкин Феде. - Через час-полтора я тебе ее верну. Передавая  Штрыкину ключи от машины,  Федя жалостливо произнес:
- Тимофей Иванович, вы уж, пожалуйста, не подведите меня. Узнают, что я давал вам машину - уволят.
- Не волнуйся, Федя. Все будет в порядке. Ты же меня знаешь.
Нащупав в своем кармане пистолет, Штрыкин закрыл дверцу и нажал на стартер. Вихляя из стороны в сторону, «Волга» выбралась на проезжую часть.
Федя с сильно бьющимся сердцем проводил ее беспокойным взглядом. Он уже пожалел, что уступил просьбе Штрыкина.
А между тем, Штрыкин плохо соображал, а еще хуже ориентировался. Два милиционера попытались было задержать его за превышение скорости, однако Штрыкин не обратил на них внимание и это ему не прошло даром.
На Ратушной площади Штрыкин врезался в автобус с пассажирами. Удар был настолько мощным, что передняя часть «Волги» оказалась расплющенной. Сдавленный искореженным железом, Штрыкин, не приходя в сознание, скончался на месте задолго до того, как по вызову примчалась «Скорая» и автогеном его тело было вызволено из железного плена.
Вот как на следующий день эта автокатастрофа была описана в городской газете: «Строго по расписанию автобус с пассажирами отправился от Ратушной площади, и, двигаясь на Каменный мост, стал пересекать набережную. В том месте для проезда транспорта, идущего по направлению к набережной, установлено несколько знаков «Уступи дорогу». Однако для водителя «Волги» они не стали предупреждающим сигналом для соответствующего реагирования. Влетев в пассажирский автобус, автомобиль намертво впечатался в люк, в котором работал вентилятор, обдувавший электрооборудование, у «Волги» разворотило всю переднюю часть. Вскоре личность погибшего водителя была установлена. Им оказался бывший министр рыбной промышленности Латвийской республики Тимофей Иванович Штрыкин. Экспертиза выявила в крови пострадавшего большое количество алкоголя. На место происшествия незамедлительно прибыли «Скорая» и аварийная бригада. К счастью, никто из пассажиров автобуса не пострадал. Многие отделались легким испугом».
«Следует отметить, - разъяснялось далее в газетной заметке, - что этот перекресток имеет дурную славу. Несмотря на обилие знаков приоритета общественного транспорта, столкновения автомобилей и автобусов, происходят по нескольку раз в год, и, что печально, всегда по одному и тому же сценарию. Водители автомобилей упрямо не желают учитывать преимущество автобуса или просто объезжают впереди остановившейся машины с законопослушными шоферами, которые, как положено, пропускают автобус».


НЕБОЛЬШОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Виола полюбила прогулки по саду и сидение на берегу озера. Обычно ее кто-нибудь да сопровождал. Чаще всего это был Пал Палыч, который искренне привязался к девочке.
Но сегодня Виола ослушалась и в саду стала бродить одна. Вот в одну из таких минут ее подстерег свободный от «промысла» в этот день Штырь. Он незаметно подкрался к девочке и для начала завел пустейшую «баланду»:
- Алло, принцесса!
- Я не принцесса, я Витя.
- Не пудри мне мозги, принцесса. Что ты тут делаешь?
- Не видишь, что ли? Собираю цветочки.
- Ха, цветочки по твоим годикам. Тебе уже пора заниматься куда более интересными делами.
- Это, какими же делами? - вежливо спросила Виола, которой уже надоел этот пустопорожний разговор.
- По-моему, тебе уже пора падать на спинку и дрыгать ножками, как это делают божьи коровки.
- Что ты чепуху мелешь, Штырь?
- Этой чепухой, как ты говоришь, занимаются все взрослые люди. Хочешь, я тебя этому научу? И ты станешь женщиной, - продолжал гнуть свою линию Штырь.
- Не надо мне таких глупостей, - сказала Виола, собираясь сбежать от назойливого Штыря.
- Дурочка, тебе будет приятно. Вот посмотришь.
Штырь приблизился к Виоле, но та, вспомнив то, чему Пал Палыч учил ее на тренировках, саданула ботиночком в пах Штырю. Тот взвыл от боли.
- Ах ты, сучка гребаная! - заорал пораненный Штырь. - Сичас я тебя прищучу!
Вынырнувший ис-под яблони Григорий молниеносно подскочил к Штырю и кулаком нанес тому такой сильный удар, что тот, словно сноп свалился на землю. Затем Григорий несколько раз пнул ногой поверженного наглеца.
- Только не в голову, - завопил Штырь.
- Тебя прикончить мало, - зарычал Григорий.
Григорий обнял Виолу за плечи и взволнованно спросил:
- Ты шибко испужался, Витек?
- Немножко, Штырь что-то болтал про божью коровку, которая переворачивается на спину и дрыгает ножками.
- Сичас я ему покажу божью коровку, - вспылил Григорий.
Григорий оставил Виолу и приблизился к Штырю, который вскочил с земли. Схватив Штыря за воротник, Лобанов нанес ему несколько мощных затрещин.
- Даю тебе пол минуты на сборы и шоб ноги твоей здесь не было. И больше не попадайся никогда мне на глаза, ежели хочешь жить.
- Я только хотел пошутить, - бестолково оправдывался Штырь.
- Теперя будешь шутковать где-нибудь в другом месте. Проваливай отседова, гадина!
Лобанову не пришлось повторять свою угрозу дважды. Штыря словно ветром сдуло.
- Ловко ты его отделал, - похвалила Виола. - Ты сильный.


АЗИЗА ДЕЙСТВУЕТ

То, что Григорий к ней давно уже охладел, Азиза могла убедиться не единожды. Он и прежде не особо охотно отдавался ее бурным ласкам. Необузданная страсть цыганки мучила его меланхолическую славянскую душу. Ему хотелось бы более спокойных соитий. Без диких воплей Азизы во время совокупления. Без ее ненасытности. Азизе приходилось смиряться с несоответствием своего и Григория темпераментов.
Но после появления в особняке Виолы, этой маленькой гадючки, отношения их с Григорием обострились до крайности. Григорий наотрез отказался принимать сексуальные домогательства Азизы. Ее это бесило. Своим женским чутьем Азиза безошибочно уловила, что, как это ни странно, взрослый, нормальный мужик, втюрился в малолетку, в эту шмакодявку. Ее зрелую, красивую женщину он променял на этот зеленый плод. Пока еще недоступный для него из-за боязни нарушить уголовный кодекс. А там, кто его знает. Может даже это не остановит его в недалеком будущем. Запретный плод слишком заманчиво манит мужское воображение.
Увлечение Григория вызвало у Азизы бешеную, жгучую и мучительную ревность. А ревность, как известно, самое навязчивое и стойкое из всех человеческих чувств.
Так, как нечего было даже мечтать, чтобы Григорий согласится изгнать Виолу - теперь, по прошествии месяца, это уже стало невозможным, так как это раскрыло бы милиции местонахождение воровской «малины». Не помогли бы и взятки милицейским чиновникам. Азиза, после длительных размышлений, решила извести Виолу. Извести во что бы то ни стало. Она совершенно не задумывалась, чем это может обернуться для нее самой. Ее охватило безумие. А в таких случаях здравый смысл в человеке спит.
Заполучив отраву, Азиза с вечера достала из холодильника бутылку апельсинового сока, которой пользовалась только одна Виола - этот напиток был ее любимым. Азиза засыпала бесцветный порошок в напиток. Правда, когда она выходила из кухни, там появилась Матрена. Но где той было догадаться, зачем приходила Азиза. Может, захотела испить воды.
Азиза была уверена, что апельсиновый отравлений сок достанется именно Виоле, потому что остальным членам воровской «семьи» запрещалось к нему прикасаться. То была привилегия «прынцесы».
Все произошло так, как было задумано Азизой. Виола пришла завтракать вместе с Григорием. Пока Матрена заканчивала жарить последнюю порцию драников, Виола налила себе в стакан апельсинового сока и сделав несколько глотков. И как только она подцепила вилкой пышащий ароматный блин, ей стало плохо. В это время Мурка вскочила на стол и смахнула хвостом бутылку сока на пол. Матрена подскочила  к Виоле. Григорий вскочил  со своего места.
- Мне плохо, - успела произнести Виола. - Меня тошнит.
Она побледнела и откинулась на спинку стула.
Если бы Григорий не подхватил бы ее, Виола свалилась бы на пол. Матрена метнулась к холодильнику, достала пакет с молоком, налила в кружку и силком заставила Виолу выпить пол кружки. Не успел Григорий подвести Виолу к раковине, как ее вырвало.
- Подержи ее, - сказал Григорий, передавая обмякшую Виолу Матрене, а сам побежал наверх к телефону, чтобы вызвать «Скорую».
Машина «Скорой» появилась во дворе довольно быстро.
- Что у вас тут стряслось, - спросил профессиональным голосом молоденький врач.
- Племяш выпил апельсинового сока, и его стошнило.
- А этот сок вы когда покупали в магазине? - допытывался врач.
- Хватит болтать, действуйте, - резко произнес Григорий. Он был очень взволнован.
- Не вмешивайтесь в процесс, - с достоинством произнес молодой врач. - Мы знаем свое дело. Надо будет сделать промывание желудка. А для этого надо отвезти пострадавшую в стационар.
- Никуда ты ее не повезешь.
- Тогда я снимаю с себя всякую ответственность, - обиделся врач.
Дав Виоле несколько таблеток, он горделиво удалился вместе с сопровождавшей его медсестрой.
А за дело принялась Матрена. Она отпаивала ее не только таблетками, но и имеющимися у нее травками.
- Как думаешь, Матрена, чья то работа?
- Кто знает, батюшка. Вчерась тут вертелась Азиза.
- Так я и думал, - воскликнул  Григорий. - Кто еще мог! Ты уложи Витька в постель, а я поищу Азизу.
В доме Азизы не было. После непродолжительных поисков, Григорий отыскал ее в саду. Азиза собирала спелые яблоки в плетеную кошелку. Увидев Григория, она приветливо улыбнулась и, подобно прародительнице Еве, протянула ему спелое яблоко.
- На, отведай. Яблоки удались на славу. Сочные, вкусные.
- Ты мне буркала не замыливай! - прорычал Григорий. - Это ты нашкодничала с Витенькой?
- О чем ты, Гриша?
- Признавайся, лахудра, это ты подбросила отраву в бутылку с апельсиновым соком?
- Ты шо, совсем замастырился? Знать ничего не знаю и знать не хочу. Лучше надо присматривать за своим пацаном в юбке.
- Теперь я все понял. Пока ты в доме - моему Витьку все время будет угрожать опасность.
- Ты что, Григорий, гонишь меня  из дому?
- Да, гоню. И чем быстрее ты  умотаешь к своим, тем будет лучше.
- Ты ишо пожалеешь об этом, Гришка. И уйду.
- Ветер в зад.
- Чтоб вам всем тут подохнуть, - с исказившимся от ненависти лицом, закричала Азиза.
-Ты раньше подохнешь.
Азиза перевернула кошелку, и яблоки рассыпались по траве.
Григорий дал остынуть своему гневливому чувству и только после этого пришел на кухню.
- Ну, как там Витек?
- Уснул твой Витек. Но жар у него не прошел. Даст Бог, и беда отступит.
- Бачила Азизу. Собрала узел и подалась к своим. Так она сказала. И все тебя Григорий Севастьянович проклинала всякими непотребными словами. Видать шибко ты ее допек.
- Это она меня допекла.
- Все ж таки, Григорий, ты с Азизой шибко люто расправился. Она тебе как-никак не чужая. Сколько времени прожили в вместя-то.
- Была своя, да  стала хуже чужой.
- Может, то ишо не ее вина... Надо хорошенько дознаться.
- И дознаваться нечего, своих мужиков знаю. Они на это не посмели бы.
- А если она, все равно простить ее нужно.
- Такое не прощается.
- Взгляну, как там Витек, - сказал Григорий и поспешил в комнату к Виоле.
Виола спала, разметавшись на подушке. Щеки ее впали, хороша она была в эту минуту необыкновенно.
- Может, пронесет, - подумалось ему. Он еще не знал, что болезнь Виолы затянется надолго.
В результате последних событий, жильцов в особняке поубавилось на две персоны: Штыря и Азизу.


МЕСТЬ КОРОЛЯ

Еще до того, как случилась беда с Виолой, Лобанов дважды выходил на ночное «дело». Казалось, ничего в приемах не изменилось. Он все также пытался нежно обольстить своих железных леди, всех этих Шурочек, Любочек, Ниночек. Но эти металлические твари, несмотря на все ухищрения Лобанова, перестали отвечать ему прежней взаимностью. Они словно почувствовали, что он их больше не любит. Что теперь он любит живое существо.
Вы опять скажете – мистика. Такого не может быть. Но ведь та мистика до появления Виолы действовали и безотказно срабатывала. Тогда в чем же дело?
Григорию пришлось признаться Пал Палычу, что у него ничего не получается сейфами. О своих «обольщениях» он, конечно же, умолчал. Иначе Пал Палыч  наверняка назвал бы это придурью, а самого Григория спятившим с ума.
Пал Палыч успокоил Григория, что и с ним это прежде случалось.
- То в порядке вещей, - успокаивал Пал Палыч своего напарника. – Обыкновенная болезнь медвежатника. Ты покедова опять подзаймись ремонтом бытовой техники. Как говорил мне когда-то один умняга, сколько бы у тебя не было в заначке деньжат, но ежели не будешь к ним регулярно добавлять, все твое накопление рассыплется как песок сквозь пальцы.
На том и порешили.
И вернулся Григорий к прежнему своему трудовому занятию с превеликой неохотой. Но куда денешься, жрать-то надо.
Весть о том, что Лобанов перестал выходит на «дело», оставшиеся братки - Кувалда и Череп восприняли неодобрительно. Осудили они Лобанова и за то, что он изгнал из особняка Азизу. Теперь, без наводчицы Азизы, Черепу  работать было все труднее и труднее.
Ну, а самого Лобанова больше всего заботило, что состояние Виолы нисколько не улучшилось. Она сильно исхудала, почти ничего не ела. Матрена всячески изощрялась в приготовлении доступных её кулинарным способностям блюд.
Лобанов как-то пригласил знакомого частного врача, давнего клиента семейного ремесла. Тот долго и внимательно обследовал «Витю». Затем отозвал Лобанова в сторону и предупредил, что болезнь, вызванная отравлением, может затянуться на неопределенное время из-за повышенной чувствительности очень женственного мальчика. Эскулап многозначительно добавил, применив при том скептически мудреную медицинскую фразу, о возможности даже некоего «летального исхода». Но после того, как Лобанов дал доктору сотенную, он смягчил свой непонятный для Лобанова специфический  приговор, обнадежив, что возможно кризис пройдет и «мальчик пойдет на поправку».
Григорий почти не отходил от постели Виолы, хотя и Пал Палыч постоянно дежурил рядом. Григорий старался всячески развлекать Виолу.
В ответ он получал только виноватую улыбку. Виола все чаще стала проситься домой, к маме. Но Григорий мягко уговаривал ее, что это пока невозможно.
Наконец до Лобанова дошло, что пока жива Азиза Виоле продолжает угрожать реальная опасность. Уж он-то хорошо знал мстительный характер  своей бывшей  любовницы.
В один из дней, Лобанов вызвал Кувалду к озеру. Усадив Кувалду на поваленный ствол сосны, Лобанов сказал ему доверительно:
- Слышь, братан, я хочу поручить тебе одно деликатное  дельце.
- Не тяни резину, Король, выкладывай прямо, что ты задумал.
- Надо залобачить Азизу.
- Как это возможно? Она же была твоей любимой грелкой.
- Была, да сплыла...
- На мокруху меня толкаешь. Я же с этим напрочь завязал.
- Придется развязать... Ради меня.
- А ежели я откажусь.
- Я шибко обижусь... Придется расстаться.
- С Паханом согласовал?
- Я же без его согласия ничего не предпринимаю. Ты же знаешь... Надо провернуть это с умом, чтоб никаких следов.
- Нету у меня на это никакой охоты, Лоб.
После продолжительного молчания Кувалда неуверенно проворчал:
- А ежели я все ж таки не дам на это своего согласия?
- Не вздумай толкать фуфло, Кувалда. Ты, наверное, плохо меня знаешь. Ежели слиняешь, найду тебя аж под землей. Мы тебя с Пал Палычем на нитки распустим. Соглашайся, у тебя нет другого выбора.
- Не стращай, я пуганый.
- Знаю, Кувалда. То я так, для острастки…
- Сколько отпускаешь для этого времени?
- Чем скорее, тем лучше.
- Пущай будет по-твоему.


НЕЗАДАВШЕЕСЯ ПОКУШЕНИЕ

В цыганский табор, то есть в их дом, Кувалда направился: ночью. Искать Азизу ему долго не пришлось. Увидев Кувалду, Азиза прикинулась удивленной:
- Ты что-то принес на ночь глядя или приспичило, что ли?
- Приспичило. Сурьезный разговор до тебя имеется, Азиза.
- Давай выкладывай, что там у тебя.
- Тут несподручно...
- Тады поступим так. Захвачу с собой пузырь, закуску какую-то и погутарим по душам.
- Верно, говоришь, Азиза. Без стопаря разговор будет никудышным.
Азиза проворно смоталась за спиртным и угощением, И повела Кувалду на природу, к Даугаве.
Расстелив на траве платок и разлив по граненым стаканам водку, Азиза вглядываясь при луне в глаза Кувалде, сказала:
- Давай  тяпнем, а потом я тебя кой о чем спрошу.
Они выпили, не чокаясь.
- Слухаю, - сказал Кувалда.
- Это я тебя  слухаю... Соскучился по мне что ли?
- Угадала. Похоже, что так.
- Телячьи нежности. Что-то я ранее за тобой этого не примечала, Кувалда, твоего интересу ко мне.
- Мне приходилось держать себя в узде. Ты ж была  Гришкиной бесовкой.
- Ну и что с того? Дал бы знак, я бы и пригорнулась к тебе. Хватит кисели разводить, давай ишо по одной.
- Я не привык отказываться.
Они снова неспеша выпили, закусили. Еще выпили.
- Выкладывай карты на стол, Кувалда. Тебя сюда Гришка командировал?
- Он самый. Смерти твоей хочет.
- Ах ты, ****ское чувырло, - выругалась Азиза. - Я так и знала.
- Наш Гришка совсем башку потерял  из-за  малявки.
 - А я ж его так любила, кобеля поганого.
 - Ты и щас его любишь?
- Когда Гришка меня прогнал, я его из сердца напрочь вырвала.
- Не верю я тебе, Азиза. Когда мужик бабу бросает, она пуще к нему льнет.
- Правильно делаешь, что не веришь. Никому верить нельзя. Кругом обман. Признавайся, перо при тебе?
- Нет, Азиза, я и не думал его собой брать. Во-первых, дал себе зарок больше мокрым делом не путаться. А во-вторых, рука на тебя ни за что не поднялась бы.
- Это еще почему?
- Люба ты мне. Только это я спрятал у себя в грудях глубоко.
- Ну, ты даешь, Кувалда. От кого, от кого, но от тебя этого не ожидала.
- Поверь, Азиза, я брехать не привык.
Помолчав, он добавил:
- Теперя мне возврата к Гришке нету.
- А куда ты подашься?
- Куда-нибудь.
- Постой, постой, Кувалда. Теперя это дело по-другому переиграем... Ежели ты слиняешь, Гришка поймет, что ты скурвился. Он подыщет кого другого, чтоб меня прикончить. А я зарежу курицу и ейной кровью замараем мою кофту. Покажешь Гришке - он и поверит.
- Что значит баба, - восхитился Кувалда. - Навсегда такое придумает хитро, что мужику и в голову не придет. Тебе, Азиза, все ж таки придется залечь на дно.
- А как же иначе. Но только я энтому изменщику никогда этой подлянки не прощу. Ни за что. Он еще от меня получит. Выберу подходящее время – и расправлюсь, как следовало!
- Мой тебе совет, не связывайся с Гришкой. Пропадешь сама.
- А мне теперь все равно жизнь не мила.
- Не поднимется у тебя рука на твого полюбовника Гришку.
- Теперь поднимется. Ну, хватит трепаться. Давай прикончим поллитровочку и я тебя приголублю назло Гришке.
- Не надо мне подачек, Азиза.
- Не выделывайся, Кувалда, то не подачка. Бери, пока дают, не то передумаю. Уверена, у тебя таких баб, как я, еще не было.
- Что верно, то верно. Ты необыкновенная - я это знаю.
- Да гори оно все синим огнем! Ох, и зацелую тебя до смерти. Делай со мной, что хочешь. Сегодня я твоя.


ПРОЗЯБАНИЕ ВИОЛЫ

К Гришке Кувалда заявился на следующее утро. Перед Лобановым он предстал в потрепанном виде. Штаны испачканы в речном иле. На рубахе не хватало нескольких пуговиц.
- Ну и видок у тебя, Кувалда, - мотнул головой Лобанов.
- Пришлось повозиться с курвой, - оправдывался Кувалда. - Она сразу учуяла что-то недоброе, когда заманул ее к речке. Сопротивлялась, как бешеная. Но я ее уделал… Клево замочил.
Он протянул Лобанову черный пластмассовый кулек.
- Шо ты мне суешь? - брезгливо поморщился Лобанов.
- То вощьдоки, как базарят менты. Кровяная кофта ейная.
Он всячески избегал называть имя жертвы. Лобанов брезгливо рванул кулек и тут же отшвырнул его ногой. Пристально взглянув в бегающие глаза Кувалды, спросил в упор:
- Кувалда, ты, часом, не вертишь колеса?
- Век свободы не видать - не брешу! - он истерически рванул на себе по-матросски рубаху.
- Ты шо, не доверяешь? – истерически завопил Кувалда.
- Еже ли ты часом ссучился, пеняй на себя. Кишки твои размотаю.
- Ну, я пойду, покемарю, - устало произнес Кувалда. Разговор с Лобановым дался ему  большим нервным напряжением и усталостью, будто он перетаскал на себе с десяток мешков с песком.
Когда Кувалда отошел на несколько шагов, Лобанов спросил вдогонку:
- А труп куда подевал?
- Знамо дело - в Даугаву сбагрил. Каменюку к шее приладил - и в воду.
- Ну ладно, иди, - разрешил  Лобанов. Червяк сомнения  все же точил его.
- Теперча нам остерегаться надо. Особливо тебе, - с заботливостью произнес Кувалда, - Цыганское кодло тебя будет подозревать.
- Не твоя забота, - огрызнулся Лобанов, которого «забота» Кувалды еще больше насторожила.
Но вернемся к Виоле. Она болела уже целый месяц. То и дело просила Лобанова отпустить ее к маме. Но Лобанов был непреклонен. И ей волей-неволей пришлось смириться.
Во двор Виола выходила редко. Большую часть времени она проводила в «гостиной» у телевизора. Она часами наблюдала за происходящими на экране  стрельбой, взрывами домов и автомобилей. Жестоко дрались мужчины. Люди гибли, словно мухи. И все же пальба из пистолетов, автоматов и пулеметов, постоянные драки, пылающие дома и автомобили и даже гибель персонажей выглядели так ненатурально и неправдоподобно, что не вызывали у Виолы ни жалости, ни сочувствия. Живой интерес у Виолы вызывали эротические сцены. Но ей были противны затяжные слюнявые елозения по лицу  партнеров противоположного пола.
За некоторым исключением, все обитатели особняка всячески опекали «принцессу», как первым ее прозвал Пал Палыч. Каждый старался сделать ей что-нибудь приятное. О Матрене следует сказать особо. Она потчевала Виолу шанежками, оладьями с яблоками, подовым хлебом с хрустящими румяными корочками, пирожками с квашеной капустой. Все эти яства Виола клевала, как птичка, по маленькому кусочку. Что очень огорчало хлебосольную стряпуху.
Жизнь Виолы текла однообразно, вяло и скучно. Единственным утешением были Султан и Мурка. Оставаясь с ними наедине, Виола разговаривала с ними словно с разумными существами. А те отвечали девочке воистину безграничной преданностью.
Чтобы хоть как-то развлечь Виолу, Лобанов купил для нее пианино. Виола присаживалась к нему, чтобы исполнить для себя запомнившиеся музыкальные произведения. Ее слушателями чаще всего были Султан и Мурка. И надо было видеть, как они, эти четвероногие, умильно взирали на свою любимицу, навострив уши торчком.


РОКОВОЕ РЕШЕНИЕ

За полгода, прошедшие после пропажи любимой дочери и гибели ненавистного мужа, душевные терзания Хавы не прекращались ни на один день, ни на один час, ни на одну минуту.
В постигшей женщину беде самое ужасное заключалось в том, что ничто не могло облегчить ее страдания, принести утешение.
Потому что нет человеку оправдания, если в случившемся повинен он сам. Если собственными руками погубил свое счастье. Нет ничего ужаснее совершенной ошибки, которую невозможно исправить.
Хава непрестанно плакала. Но пролитые слезы не приносили облегчения. Они лишь усугубляли отчаяние. Хава не стонала, а скулила, словно смертельно раненое животное.
Она чрезвычайно исхудала - потеряла в весе не менее, чем двадцать килограмм. Лицо ее почернело, словно обуглилось. Она стала напоминать иссохшую мумию.
С каждым месяцем, с каждым днем, с каждым часом у Хавы оставалось все меньше надежды на то, что произойдет чудо и отыщется Виола. Пропасть отчаяния становилась все глубже и глубже.
Хава напрочь отказывалась от пищи. И Луции лишь изредка удавалось, и то с огромным трудом, уговорить ее испить чашечку кофе, пригубить ложку бульона или  съесть бутерброд.
Ничто не интересовало Хаву. Луции пришлось взвалить все хозяйственные заботы на себя. Она по-прежнему убирала квартиру, стирала накопившееся белье, оплачивала счета за квартиру, электричество, газ, телефон.
Пропажа дочери являла для Хавы непрекращающийся кошмар. Одна и та же навязчивая  мысль терзала ее сердце и ее сознание: «Как это она, взрослая женщина, будучи в здравом уме и рассудке, могла так легкомысленно и преступно позволить своему единственному ребенку, своей кровинушке, отправиться с чужим человеком?»
Существует знаменитая легенда о юном спартанце, укравшем лисенка. Юноша  спрятал его у себя под рубашкой. Во время  построения лисенок пожирал кишки спартанца, но, даже терпя адскую боль, тот не выдал своих чувств.
Однако в случае с Хавой никакая самая ужасная и невыносимая физическая боль не могла сравниться с той душевной пыткой, которой была подвержена эта женщина. Да, она была изнасилована. Да, она перенесла унизительное предательство мужа. Да, она смертельно устала от всего этого и от бессонной ночи. Устала физически и морально, что, возможно, вызвало непродолжительное умопомрачение. И тем не менее, несмотря  на все это она не имела права совершить ту роковую ошибку по отношению к своей легкомысленной дочери.
Пред умственным взором измученной страданиями Хавы представали леденящие душу картины, одна другой ужаснее. То она видела, как злоумышленник заносит над ее ребенком нож. То, как он насилует и оскверняет тело Виолы. И до, и после этих видений в висках Хавы пульсировала одна и та же мысль: «Убийца! Убийца!»
И вот она уже перестала сомневаться. И перед ней во весь рост встало осознание, что Виолы уже нет в живых. Если это так и дочь ее погибла - должна погибнуть и она. Совершенное преступление не должно оставаться безнаказанным. И этот приговор должна вынести только она сама. Только своей смертью она сможет искупить свою вину. В голове ее метались мысли, словно потревоженные траурные птицы. Она умрет. Исчезнет. И для нее погрузится в небытие все-все... Небо... Земля… Горы... Леса… Полноводные реки... Океаны с их высокими волнами… Звери… Птицы… Травы…
И вдруг ей стало безумно жаль себя, своей загубленной жизни, нерасцветшей как следует жизни ее Виолы. И мощный спазм железным обручем сдавил ее горло.
Наконец, она решилась... Вырвала листок  из ученической тетрадки Виолы.… Присела к столу… Взяла автоматическую ручку… На белую разлинованную бумагу легли  прощальные слова: «В моей смерти прошу никого не винить. Все вещи в квартире и драгоценности завещаю моей верной домработнице  Луции  Калныньш. Похороните меня на еврейском  кладбище  Шмерли».
Хава сняла с себя все ношенное и надела свежее белье и платье, колготки. После чего легла в постель и стала, запивая водой, судорожно глотать таблетки демидрола. До тех пор, пока ей повиновались руки.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГРОМАДНЫЕ ПОТРЯСЕНИЯ
 
Исторические катаклизмы всегда застигают людей врасплох. События накапливаются медленно, незаметно, исподволь. И вдруг - взрыв и все летит  вверх  тормашками! Переворачивается вверх дном.
Именно это и произошло с Советским Союзом. Казалось, эта могущественная империя рассчитана на века. Ан нет! Советская империя, наводившая на весь мир животный страх, рухнула в одночасье, будто подгнившее могучее дерево. И что поразительно, не в результате вражеского нашествия и поражения в войне, а сама по себе, по собственной вине.
Возможно, одной из причин катастрофы послужила утопическая идея о построении социализма в отдельно взятой стране. Эта идея послужила идеологическим фундаментом государства. И как выяснилось, фундамент этот был весьма зыбким. А так  же была изнурительная холодная война, безумное соревнование с Соединенными Штатами Америки в гонке вооружений. Была очень ловкая, умело направленная, якобы объективная информация Голоса Америки, радиостанции Свобода, манипулировавших общественным мнением - надо быть слепым и глухим, чтобы не видеть в этом мощной руки Америки. Также была ненужная, нелепая, изнурительная война в Афганистане.
Между прочим, если внимательно  присмотреться  к  историческим фактам, то обнаружатся убедительные доказательства того, как враждебным России странам удавалось успешно для себя вмешиваться во внутренние дела Российской империи. Эти факты лежат на поверхности. Устранение Распутина не обошлось без  активного содействия английского агента. Англичанам было выгодно устранение Распутина, который, обладая огромным влиянием на царя и царицу, якобы советовал заключить сепаратный мир с Германией, что позволило бы России выйти из обременительной ненужной войны  и  справиться с  внутренней смутой.
В другой раз - это уже хитромудрые и дальновидные немцы - финансировали авантюриста Ленина для того, чтобы он возглавил всероссийский мятеж и совершил большевистский переворот. Это предоставило Германии благоприятные условия для того, чтобы победить в войне и разгромить Россию.
Итак, советская держава распалась, рассыпалась. Народы бывших союзных республик внезапно впали в жуткую нищету из-за того, что общественные богатства были разграблены теми жуликами, которые находились возле государственных кормушек. Среди горе-реформаторов не нашлось ни одного столь же мудрого как Дэн Сяопин в Китае. Бездарно проведенные в СССР реформы, не учитывавшие социальные нужды народа, привели бывшие республики на грань краха.
Но это было потом. А в начале началось брожение в республиках, почувствовавших бессилие центральных властей.
«Парад суверенитетов» возглавила изначально недовольная Литва. Здесь все громче стали раздаваться голоса прожженных националистов, требовавших выхода из состава Советского Союза.
С некоторых пор и в Риге стали происходить странные события. По ночам какие-то неизвестные люди открывали пальбу из винтовок и автоматов. Изо дня в день в различных районах столицы происходили взрывы. Кто-то распространял слухи, сеявшие среди горожан панику.
И все чаще националисты поднимают вопрос о необходимости выхода из состава Советского Союза и это мнение завоевывает все больше сторонников. И вот уже осмелевший Верховный Совет Латвийской республики при моральной поддержке «прогрессивных сил» России демонстративно провозглашает независимость Латвии. И, словно по властной команде, бывшие лауреаты государственных премий, народные артисты и художники, писатели стали дружно проклинать «русских оккупантов». Причем в разряд ненавистных оккупантов угодили не только служащие Советской Армии, но и не имеющие никакого отношения к армии русскоговорящие жители Латвии, еще совсем недавно ничем не отличавшиеся от «более коренного» населения. Были безответственно поспешно  закрыты  или удушены (финансовыми методами) прибыльные и жизнеспособные заводы, фабрики, совхозы и колхозы. В общем, к сожалению, все в ту пору происходило в Латвии по печально знаменитому разрушительному злокозненному большевистскому сценарию: «…разрушим до основанья, а затем...».
Самостийность на латышский манер была реализована в судорожной спешке и лихорадочной горячке, наспех. Будто всех подталкивала некая дьявольская сила. Так что все свершалось архинеразумно, с потерями огромного количества материальных ценностей. То, что принадлежало обществу, было разграблено мгновенно сориентировавшимися ловкими ребятами. Они-то из националистических лозунгов извлекли для себя наибольшую выгоду.
Ну, а что народ, ради которого все это якобы затевалось? А народ вскоре на собственной шкуре ощутил прелести новоиспеченного общественного строя. До так называемой «бархатной» латышской революции многие латыши взволнованно говорили: «Пускай после приобретения независимости и суверенитета мы будем голодными, зато –свободными!». И как в воду глядели прозорливцы! Да, и свобода была обретена, и первая часть заявления осуществилась. Ниже черты бедности оказались не только «русские оккупанты», но и десятки тысяч чистокровных  латышей. Возникало позорное явление, прежде никогда не бывалое -  люди стали рыться в мусорных баках в поисках съестного.
Новое правительство срочно осуществило денежную реформу, обездолившую множество людей.
Бурные перемены в жизни республики болезненно отразились и на немногочисленных обитателях особняка. Дом по улице Кангару стал напоминать развороченное осиное гнездо… В связи с реформой общак заметно отощал, как и личные сбережения Пал Палыча - несмотря на все принятые меры, обменять удалось лишь незначительную часть наличных  денег.
После исчезновения Азизы, которая была исключительно талантливой наводчицей, промысел Черепа пришел в упадок. Лобанов окончательно потерял свою «квалификацию». К тому же, в связи со всеобщим обнищанием населения значительно поубавилось количество клиентов  мастерской Лобанова.
Как-то совсем некстати и непостижимо скоропостижно Пал Палыч помер. Похороны в свободной Латвии стали не по карману многим из-за непомерной дороговизны гроба и похоронных услуг. Братки сложились, но едва наскребли необходимую сумму для приличных похорон важного усопшего. Проводить в последний путь «вора в законе» явилось много уважаемых воров различных кланов.
С уходом из жизни Пал Палыча дисциплина в воровской коммуне резко пошатнулась. Кроме Кувалды и Черепа  не роптал лишь бессловессный и бесправный Петух. И выведенный из себя Лобанов возмущенно сказал бунтовщикам:
- Не нравится - мотайте отседова.
 Что они и сделали.
На «тонущем корабле» остались Лобанов, Матрена, Виола и Петух, которому, собственно, деваться было некуда.

В свое время Лобанов случайно, из газет, которые ему подсовывал регулярно просматривавший прессу Пал Палыч, узнал о погибшем в автокатастрофе отце Виолы -  Штрыкине и о самоубийстве ее матери. Но эту информацию Лобанов умышленно утаил от Виолы.
Лобанов целыми днями пропадал в мастерской. Матрена была занята на кухне стряпней, «сочинить» которую ей приходилось все труднее и труднее. Ввиду этого надзор за Виолой значительно ослаб. Воспользовавшись этим, затворница стала все чаще выходить за пределы усадьбы. Обычно она часами просиживала на скамеечке возле ограды.


ВСТРЕЧА С ЛУЦИЕЙ

Луция давно собиралась навестить подругу в Задвинье. Да все откладывала встречу. Наконец это произошло в один из будничных  дней. Посидели за чашечкой кофе и сохранившейся с советских времен пачкой «Шахматного» печенья. Повздыхали о том, как быстро годы-то летят. Огорчились тому, как много знакомых уже покинуло этот мир. Луция всплакнула особо по своей любимой хозяйке Хаве «царство ей небесное». В общем, навспоминались и наплакались.
Домой возвращалась Луция  в сумрачном  настроении. Подойдя к трамвайной остановке,  она обратила почему-то внимание на мальчишку, сидевшего под прозрачным пластмассовым навесом. Что-то в его облике привиделось ей знакомым. Подойдя к нему, Луция хотела было спросить, почему он пригорюнился, но вопрос застрял на ее устах - она узнала свою любимицу.
- Виола, это ты? - воскликнула растерянно Луция.
Виола кинулась Луции на шею. Она сразу узнала свою няню.
 - Луция, Луция, родная моя Луция!
Слезы хлынули из ее глаз ручьями, она принялась порывисто покрывать поцелуями морщинистое такое родное  лицо пожилой женщины.
- Успокойся, ну успокойся ненаглядная моя девочка!
Виола перестала плакать, но по-прежнему продолжала крепко обнимать за шею Луцию, словно опасаясь, что она вдруг исчезнет.
- Где моя мама? - не крик, а стон вырвался из груди Виолы.
- Я все расскажу... только немного позже.
- Нет, сейчас.
Луция растерялась. Она не хотела огорошить ребенка страшным сообщением.
- Говори, - потребовала Виола.
Луция набрала в легкие побольше воздуха, будто собиралась нырнуть в ледяную прорубь, и еле слышно проговорила:
- Нет у тебя больше мамы... и отца тоже. Мама твоя отравилась, а папа погиб в автокатастрофе. Ты теперь круглая сирота.
От охватившего Виолу волнения она не могла произнести ни единого слова – только судорожно  хватала ртом воздух, словно утопающая.
- Аве Мария, помоги этой несчастной девочке, - молитвенно произнесла Луция. - Хочешь поехать к маме на кладбище?
- Да, - коротко бросила Виола.
- Где ты сейчас живешь?
- На улице Кангару.
- Ты должна спросить разрешения, чтобы поехать со мной.
- Никого я спрашивать не буду.
- Люди, у которых теперь живешь, будут волноваться.
- Не будут.
- Ты уверена?
- Да.
В то время подошел трамвай «четверка» и они вошли в него. Доехали до вокзала, после чего пересели на «шестерку», которая через продолжительное время доставила их к остановке, от которой было недалеко до  еврейского кладбища. Хотя оставалось пройти довольно большое расстояние, перескочить колею электрички и завернуть вправо, вдоль высокой кладбищенской бетонной стены.
У входа на кладбище, как обычно, продавали цветы. Луция купила небольшой букет - несколько красных гвоздик, после чего они через калитку вошли на территорию кладбища.
Луция подвела Виолу к скромному мраморному памятнику, на котором латышскими и ивритскими буквами было обозначено, что это дань памяти Праведнику мира Жанису Липке.
- Когда у нас в городе хозяйничали немцы, - Луция воздержалась от того, чтобы назвать немцев оккупантами, – латыш Жанис Липке, которому посвящена эта доска, спас от расправы пятьдесят пять евреев.
- А кто такие евреи? - спросила Виола.
- Разве ты не знаешь?
- Мне никто о них никогда ничего не говорил.
- Я скажу только то, что знаю. Евреи - древний народ. Когда-то у них было свое государство со столицей в городе Иерусалиме. Но после того как римляне разгромили это государство, евреи расселились по всему совету. Мама твоя еврейка. Поэтому ты тоже еврейка.             |
Сообщение Луции потрясло Виолу. Ей предстояло осмыслить услышанное. Она потеряла дар речи,
Луция скорбно вздохнула и как можно мягче сообщила:
- Сейчас я проведу тебя к маме.
- Сделай это, пожалуйста, - попросила Виола.
Они шли довольно долго, пока не очутились у железобетонной стены на краю кладбища. Луция остановилась возле земляного холма, на котором проросла щетинка молоденькой травы. С обеих сторон холмика выделялись скромные цветы ледуспукес, высаженные Луцией.
- На памятник у меня еще не скопились деньги, - виновато сказала Луция.
- Бедная моя мамочка, - всхлипнула горестно Виола.
С ней случилась истерика.
- Успокойся, Виола, - попросила беспомощно Луция. - Мы будем сюда часто приходить.
Слезы текли из глаз Виолы беспрестанно.
- Сейчас я отвезу тебя туда, где ты живешь.
- Я больше никогда туда не вернусь. Никогда!
- А где ты будешь жить?
- У тебя.
- Люди, у которых ты жила, они тебе разрешат?
Луция нарочно не расспрашивала Виолу о том, кто такие те люди.
- Пойдем, Виола, пусть будет по-твоему. Останешься у меня.
Луции с трудом удалось увести Виолу с кладбища.
Поле кончины Хавы, Луция на деньги, вырученные от продажи вещей и мебели, завещанных ей, приобрела однокомнатную квартиру за бывшим ВЭФом. Вот в эту квартиру и привела она Виолу.
Как только Виола оказалась на новом для себя месте она почувствовала сильное недомогание. Силы окончательно оставили ее. Луции пришлось уложить Виолу на свою кровать. Отныне она решила спать на раскладушке. Все же ее беспокоило то, что те, у кого жила Виола, начнут ее разыскивать. С трудом удалось узнать у Виолы их телефон. Дозвониться Луции удалось только поздно вечером. На другом конце провода отозвался мужской голос:
- Лобанов слушает.
- С вами говорит незнакомая вам женщина. Меня зовут Луция. У меня находится девочка, которая жила у вас. Ее зовут Виола.
 - Наконец-то. Я обзвонил все больницы, приемные покои. Что с ней. Как она к вам попала?
- Она немного приболела.
- Назовите, пожалуйста, ваш адрес... Я немедленно приеду.
Луция назвала улицу и номер дома. Через час Лобанов уже вошел в квартиру Луции. Он кинулся к койке, на которой лежала Виола.
- Здравствуй, Виола. Я так волновался...
Виола безмолвствовала.
- Ты что, сердишься на меня.
Снова молчание.
- Поедем домой, Виола.
- У меня нет дома.
- Неправда, у тебя есть дом.
- Почему ты ничего не сказал мне о моей маме?
 - Я не хотел тебя волновать. Едем, Матрена не находит себе места, как только ты пропала... Едем.
- Я останусь здесь.
- Тут очень тесно. А дома у тебя отдельная комната. По тебе соскучились твои друзья  Султан и Мурка... Когда ты пропала, Султан объявил голодовку. Если ты не вернешься, Султан и Мурка помрут. Тебе не будет их жалко?
- Будет, - вырвалось у Виолы.
- Вот видишь. Вставай, одевайся и мы поедем со мной, так как я приехал на машине.
Виола начала медленно одеваться. Ей в этом помогала Луция.
Виола не могла допустить, чтобы ее четвероногие друзья померли.
Перед тем, как попрощаться, Луция взяла слово с Виолы, что она будет навещать ее. И наспех записала на всякий случай адрес Лобанова, который он дал ей с великой неохотой.
Виолу встречали на пороге дома все обитатели особняка. При свете наружной электрической лампочки над дверью, можно было увидеть умилительную картину. Матрена обнимала Виолу. Султан уперся в грудь Виолы и несколько раз лизнул ее лицо. Затем он стал описывать круги вокруг ее ног. А Мурка, мяукая, тоже терлась о ноги Виолы. Один лишь Петух не смел приближаться к Виоле. Он стоял поодаль и смущенно улыбался. Поначалу Лобанов ничего особенного за Виолой не примечал. Но вскоре в поведении Виолы его что-то сильно встревожило. У Виолы появились какие-то странности. Она вдруг начинала беспричинно улыбаться, произносить невразумительные слова. Дальше - больше. Что-то произошло с ее памятью. У Лобанова и Матрены Виола по нескольку раз в день переспрашивала - какой сегодня день, какое число. И вдруг безо всякой причины принималась плакать. Собственно, причина была - смерть мамы.
Однажды - ни с того ни с сего - учинила форменный разгром на кухне.
Опрокинула стулья. Разбила об пол несколько тарелок и чашек. Разбросала ножи и вилки. Матрена перепугалась не на шутку. Она сходила в подвал и привела на кухню Лобанова.
Лобанов попытался было усмирить Виолу, но это ему удалось не сразу.
Вырываясь из рук Лобанова, Виола истошно кричала:
- Где моя мамочка? Почему ты ее прячешь от меня? Вы тут все сговорились. Я ненавижу вас.
- Господи, вразуми нашу девочку!
Лобанову лишь с большим трудом удалось уложить Виолу в постель. Однако на другой день приступ бешенства у Виолы повторился.
Понимая, что с Виолой творится неладное, Лобанов вызвал врача из психиатрической больницы.
Седой врач в белом халате стал ласково разговаривать с Виолой:
- Как тебя зовут, милая?
- Меня зовут Виола, - уверенно отчеканила Виола.
- Что ты хочешь?
- Хочу увидеть свою маму, а они прячут ее от меня.
- Кто прячет?
- Все прячут. Я очень соскучилась по своей мамочке.
Виола произнесла это так жалобно, что у Матрены на глаза навернулись слезы.
- Вот и славно, - удовлетворенно произнес ласковый доктор. - Я сейчас отвезу тебя к маме.
- А можно взять с собой  Султана и Мурку?
- А кто это такие?
- Это мои друзья.
Доктору не понадобилось ничего объяснять, потому что, упомянутые звереныши  наличествовали рядом.
 Но добрый доктор все же спросил:
- Виола, а кто такие - Султан и Мурка?
- Разве вы не знаете? Это все знают - это мои друзья.
- Раз ты этого  хочешь, мы захватим их с собой.
Виола, подхватив Мурку на руки, позволила доктору провести себя к машине, стоявшей у крыльца.
Когда Виолу увезли, Матрена, провожая глазами удаляющую больничную машину и увязавшегося за ней Султана,  всплеснула руками:
 - Ой, что же теперь будет?
 - Перестань причитать, старая - и без тебя тошно. Лечить ее будут, - сердито ответил Лобанов.


ПРЕБЫВАНИЕ ВИОЛЫ В ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ЛЕЧЕБНИЦЕ

Временами Виола вела себя буйно. И тогда врачам приходилось делать ей успокоительные уколы. Но чаще всего выпадали такие периоды, когда Виола вела себя смирно. В таких случаях она тихонько плакала, настойчиво повторяя лишь одно слово «мама».
Весь персонал лечебницы, даже грубые санитары, которые обычно не слишком то церемонятся с пациентами, и те относились к Виоле крайне доброжелательно. Старались кастелянши, выдающие для нее  халатики, постельное белье более приятной расцветки. Даже повара старались  угостить Виолу чем-либо вкусненьким.
Кстати, еще до попадания ее в лечебницу, Лобанов перестал опасаться преследования и вернул Виоле ее девчачье обличье. Он перестал красить ей волосы, разрешил одевать платье. Вернулось к ней и ее имя.
Трудно сказать, различала ли Виола уровень отношения к себе обслуживающего персонала. По крайней мере, она никого из них не выделяла. А относилась ко всем одинаково ровно.
Виола жила в своем воображаемом виртуальном мире. В отличие от других обитателей психушки Виоле разрешалось многое. В частности, ей было позволено держать возле себя ее любимую кошку. Правда Мурку тщательно обработали дезинфицирующими препаратами и часто купали. Лечение Виолы затянулось. Начавшись зимой, оно продолжалось весной и летом.
Один раз в неделю Виолу навещал Лобанов. Всякий раз он приносил Виоле какой-нибудь гостинец. К его появлению Виола относилась безразлично. Компоты, соки и фрукты залеживались подолгу на ее больничной  тумбочке.
Навещала Виолу и Луция. Тогда Виола заметно оживлялась.
Работников больницы поражала преданность собаки маленькой хозяйке - и зимой и летом Султан обретался под зданием этого скорбного учреждения. Медперсонал был осведомлен о том, что собака принадлежит Виоле. И не оставляли  ее без внимания,  подкармливая остатками супов, хлебом, куриными косточками.
Несмотря на заботливое и квалифицированное лечение Виола выздоровела лишь через полтора года.
Провожать Виолу вышел весь персонал лечебницы. Такой чести удостаивались разве что лишь важные персоны. Виола вела себя приветливо, но как-то несколько отстраненно. Все были довольны Виолой. Кроме Лобанова. Он ожидал от Виолы более теплого проявления чувств.
И все-таки, наверное, наиболее бурно проявлял свою радость выздоровлению Виолы, верный Султан. Когда Виола сошла, опираясь на руку Лобанова, на землю, Султан принялся описывать круги вокруг нее, подпрыгивал, лаял не переставая.
Лечившаяся от недуга Виола постоянно находилась в заторможенном состоянии. Она была задумчива. И излюбленным местом ее пребывания была поваленная сосна на берегу озера. Иногда она спрашивала:
- А где Пал Палыч?
 Ее не хотели волновать, а потому объясняли, что он уехал в другой город. В какой именно Виола не расспрашивала.
О маме Виола тоже не расспрашивала: для нее мать словно перестала существовать. А может, все, что было связано с мамой, Виола спрятала глубоко в себе.
К Виоле вернулось прежнее отвращение к особняку. Он стал ее тяготить. Охотнее всего Виола гостила у Луции. Отлучки из дому становились все более частыми и продолжительными.
К Виоле постепенно возвращались утерянные было силы. Она, что называется, налилась соками и превратилась в исключительно привлекательную барышню.
С тех пор, как из жизни Лобанова выпала Азиза, он, как мужчина, был вынужден «поститься». Тем не менее, несмотря на великий соблазн, Лобанов решил не торопить события в отношении Виолы. Его очень сдерживал уголовный кодекс. А закон на сей счет, оставался в Латвии таким же недвусмысленно строгим, как при Советах. Вот почему Лобанов откладывал исполнение своего самого заветного желания из года в год. И, надо сказать, это стоило ему больших усилий и большой выдержки. И вот, когда ягодка или, если хотите, запретный плод созрел и ничто уже, даже уголовный кодекс не служил помехой, как раз перед вожделенным исполнением мечты судьба сыграла с Лобановым злую шутку. Если вообще это можно назвать шуткой.
А злая шутка заключалась в том, что Лобанову понадобилась дрель. Доставая ее с верхней полки, Лобанов пошатнулся на табуретке. Он свалился на пол, а проклятая  дрель вонзилась в детородный член. Было пролито много крови.
Врачи удачно провели операцию. Что-то зашили. Но тут обнаружилось, что проклятущая дрель повредила какой-то важный нерв. Собственно, не какой-то, а тот, который, отвечал за мужскую стойкость. Кроме того, была напрочь утрачена мужская потенция. Выражаясь откровенным грубым народным языком, член Лобанова не желал становиться по стойке «смирно», то есть, не стоял. Никакие силы не могли поднять его для совершения ратных подвигов. Лобановская мужская плоть провисала, будто морской парус в безветрие во время штиля. Для Лобанова это была настоящая трагедия. Чтобы в полной мере оценить ее масштабы, следует вспомнить, что во время второй мировой войны, в таких случаях, молоденькие лейтенанты кончали жизнь самоубийством, пуская себе пулю в лоб.
Мысли о самоубийстве стали посещать и Лобанова. Но бабки-знахарки и экстрасенсы  обнадеживали  его в том, что еще не все потеряно. И что по прошествии определенного времени они  вернут Лобанову такую необходимую  ему сексуальную  потенцию.
Надежда, как известно, умирает последней. Оставалось набраться терпения. И ждать. А вдруг…


ЛЮБОВНЫЙ ШОК

Лобанов стал примечать, что Виола впала в апатию. Ее уже ничто не интересовало - ни прогулки в саду, ни ужение рыбы, ни катание на лодке. Ни даже телевизор, возле которого она когда-то просиживала целыми днями.
И как же обрадовался Лобанов, когда Виола вдруг заявила, что соскучилась по музыке. А поэтому она желает послушать органную музыку в Домском соборе.
Не откладывая дело в долгий ящик, Лобанов съездил на своем «Москвиче» в Ригу и купил два билета на дневное представление. О, если бы только он знал, чем для него обернется посещение того концерта органной музыки в Домском соборе. Но никому, увы, не дано предугадать свое будущее. Разве что только пророкам и ясновидящим. Но Лобанов не был ни тем, ни другим.
К посещению Домского собора Виола отнеслась как к настоящему празднику. Она заставила Лобанова купить ей красивое платье, которое очень шло к ее волосам цвета спелой пшеничной соломы. Приобретение дорогого наряда проделало внушительную дыру в скудном бюджете Лобанова. Но отказать Виоле он никак не мог. Уж очень редко Виола обращалась к нему с такой просьбой. Домский собор расположен на заповедной территории Старой Риги. Здесь запрещена стоянка автомобилей. Поэтому сюда можно проехать только по специальным пропускам. Так что свой «Москвич» Лобанову пришлось оставить на подступах к Старой Риге. Но это маленькое неудобство нисколько не омрачило его приподнятого настроения.
Пришедшая на концерт публика вела себя степенно. Никто не толпился у входных массивных дверей. Продвигались медленно, переговаривались шепотом.
Зрители, которые в собор попали впервые, бегло рассматривали выставленные для обозрения исторические раритеты: чертежи  собора, архивные распоряжения рижских бургомистров. Особое их внимание привлекло повеление Екатерины Великой о перезахоронении жертв эпидемии чумы.
Свои места Виола и Лобанов отыскали без труда. Они уселись на дубовую скамью, которая не располагала к расслабленности.
Лобанов по-джентельменски занял место на краю скамьи. Рядом с  Виолой - в чем она впоследствии усмотрела перст судьбы - оказался моложавого вида мужчина, на которого невозможно было не обратить внимание. Его мужественное загорелое лицо не пляжного загара - лицо капитана дальнего плавания - составляло резкий контраст с белоснежной седой головой. Неблагодарное это дело пытаться  изобразить объемно выпуклый и выразительный портрет персонажа литературного произведения. Даже подробные описания внешности персонажей тотчас совершенно забываются после прочтения книги. Вообще-то выдающиеся писатели чаще всего ограничиваются указаниями одной единственной черточки. И это срабатывает. Ну кто из читателей не запомнил косящие глаза Катюши Масловой из романа Льва Николаевича Толстого «Воскресенье»! Да позволено будет и мне, скромному литературному подмастерью - воспользоваться этим приемом. Так вот, внешность оказавшегося рядом с Виолой мужчины я бы сопоставил с мужественными обликами Ива Монтана и Марка Бернеса.
Как только Виола и оказавшийся ее соседом мужчина взглянули друг на друга, то одновременно ощутили электрический разряд молнии… Так что ничего удивительного нет в том, что громоподобные раскаты первых аккордов органа были восприняты ими звуковым выражением потрясения, которое  они  испытали.
Органист из Германии исполнял «Чакону» Себастьяна Баха. Слушатели благоговейно внимали божественной мелодии, заполнившей собой все пространство собора. Каждый думал о чем-то своем, возвышенном и вечном. И только Виола и Незнакомец думали в эти минуты друг о друге, пытаясь угадать, что сулит им в будущем знакомство, если  оно  состоится. А вот этого хотели они оба.


ДАВИД РУБИНШТЕЙН

Оказавшийся по воле всемогущего Господина Случая именно в Домском соборе, именно рядом с Виолой, был не кто иной, как Давид  Рубинштейн.
Родился Давид в семье кадрового военного Натана Рубинштейна. Ввиду этого, детство и юность его проходила в бесконечных переездах с места на место. Семья Рубинштейнов исколесила огромную страну с Запада на Восток, и с Юга на Север. Была ли в этом  вина высокого военного начальства или же природные заслуги, а может, и то, и другое, но только семья майора Натана Рубинштейна была обречена на кочевую жизнь. Особенно радостных впечатлений от прозябания в захолустных военных городка в памяти мальчишки не оставило. Возможно, именно по этой причине, став взрослым, Давид не пошел по стопам отца. В славном городе Екатеринбурге он окончил Технологический институт с отличием. Однако он не внял настоятельным  просьбам ректора остаться на кафедре и довольствовался скромной должностью инженера небольшого завода.
Дослужившийся до чина полковника, Натан Рубинштейн по доносу какого-то негодяя, «за антисоветскую пропаганду» был осужден на десять лет лагерей строгого режима без права переписки. Там он и сгинул в гулаговских дебрях. Безумно любившая его жена Берта не вынесла длительной разлуки, умерла в расцвете лет.
Видимо, в порядке  некой  компенсации за семейную трагедию, судьба с лихвой вознаградила Давида. Если это можно счесть за вознаграждение, Давид был  видным малым. Тем не менее, ни одна из прелестниц не удостоилась стать ему подругой  жизни. По оригинальному замечанию поэта все они были «разнообразные не те». Впрочем, Давида вполне устраивала холостяцкая вольница. До поры до времени. Давид был страстным книголюбом. Не будучи поэтом, он обожал поэзию, мог на память прочитать всего «Евгения Онегина». Знал наизусть сонеты Шекспира. Большую часть своей инженерской зарплаты Давид тратил на приобретение книг. К тому же он был постоянным абонентом центральной городской библиотеки. Благодаря библиотечному   журналу «Иностранная литература» Давид познакомился с творчеством многих писателей: Моэма, Эриха Марии Ремарка, Фитцджеральда, Сэлинджэра, Апдайка, Ирвина Шоу, Уилсона, Генри Миллера, Бабеля, Дюренматта.
К тому же, Давид не был рабом моды. Тогда как его современники буквально помешались на Хэмингуэе, Давид относился к нему равнодушно. Давиду совершенно не было присуще чувство стадности.
Можно сколько угодно обвинять Давида в индифферентности и равнодушии к общественным делам, но он твердо решил, что при тоталитарном строе человеческое  достоинство и абсолютно чистую совесть может соблюсти только мертвый, либо лагерный каторжник. Именно поэтому Давид всегда дистанцировался от политических споров. К тому же он не без основания опасался стукачей.
Давид много и мучительно размышлял над тем, долго ли продлится тоталитарный кошмар. И пришел к твердому убеждению, что при всей кажущейся мощи искусственный строй этот должен рано или поздно непременно обрушиться - поскольку был изначально выстроен на гнилом идеологическом фундаменте. Без всякого учета «человеческого фактора».
Когда во всем преобладает несвобода, жизнь мыслящего человека представляется абсолютно дискомфортной. К тому же, для Давида как для еврея та дискомфортность была еще более невыносимой. Его тошнило от царящего в обществе оголтелого антисемитизма.
Как и многие советские евреи Давид восторгался молниеносной победой молодого еврейского государства над озверевшими в своем неистовом желании стереть Израиль с лица земли сборищем враждебных арабских государств. А ведь их до зубов вооружил Советский Союз. Евреи в который раз доказали всему миру, что они умеют не только отменно храбро и умело воевать, но и созидать.
В воздухе витала идея массового переезда советских евреев в Израиль. Задумал побег и  Давид. Впрочем, переехать на историческую родину Давиду удалось не сразу.
Когда Давид очутился в Израиле, он ходил по улицам, не чуя под собой ног. Его сердце распирала необыкновенная радость. Его восхищало буквально все: лазурное небо над головой, голубое Средиземное море, щедрое израильское солнце, утопающие в зелени красивые города, цветущие кустарники и деревья, ломящиеся от продуктов супермаркеты. Шумные веселые восточные базары.
Давида нисколько не огорчала неустроенность и скудность своего репатриантского быта. Он не гнушался никакой работы, какой бы она ни была грязной и тяжелой. Он перебрал почти все доступные профессии: мойщика лестничных площадок, посудомойщика в ресторанах, магазинного грузчика, и, наконец, самой престижной – дворника - этой вершины олимовской карьеры. Работа эта ему нравилась особенно тем, что можно было работать на свежем утреннем воздухе.
Однако, к великому огорчению Давида ему не удалось удержаться в этой  должности. Просто ему не повезло с непосредственным начальником. Им оказался  из числа выходцев из Марокко - по мнению многих, не лучших представителей  репатриантской братии. По крайней  мере  в случае с Давидом это мнение полностью  оправдалось. Уж очень въедливым и несправедливым оказался тот марокканец. Он  почему-то сразу невзлюбил Давида. Ну не понравился ему этот жизнерадостный человек  с высшим образованием! Умственно ограниченных людей особенно почему-то задевает интеллектуальное превосходство подчиненных. И они всячески стараются их унижать. Марокканец придирался к Давиду по всякому пустяку. Он шпионил за Давидом, прячась в кустах. А выбравшись оттуда, принимался костерить Давида на чистейшем иврите. В конце концов он добился увольнения Давида.
Впрочем, как говаривал персонаж  вольтеровского шедевра: «Все к лучшему в этом лучшем из миров». И действительно Давиду здорово повезло. Давид по рекомендации приятеля устроился грузчиком в магазин фирмы «Мама-Мэри». Хозяин фирмы отметил добросовестность нового работника. Он различил в Давиде человека трудолюбивого и порядочного. У старика на этот счет был наметанный глаз.
Внезапно хозяин фирмы - фамилия его была Голдман - заболел скоротечной формой рака. Предчувствуя свою неминуемую и скорую кончину, Голдман - бездетный, да к тому же не имевший родственников - по закрепленной нотариусом доверенности передал свое дело Давиду. При этом он взял с него честное слово (что, кстати, было отмечено в завещательном документе), что Давид непременно сохранит название фирмы «Мама-Мэри» - в честь покойной жены хозяина, которую звали  Мэри.
 Будучи честным и порядочным  человеком, Давид, конечно же, сдержал свое слово и сохранил название фирмы. Он похоронил своего бывшего хозяина со всеми подобающими почестями и установил на его могиле памятник.
Покончив со спорными делами, Давид с присущей ему энергией принялся за усовершенствование деятельности фирмы. Он закупил новейшее оборудование. Улучшил по своему разумению технологический процесс. Поувольнял нерадивых неряшливых работниц. Повысил зарплату. Он хорошо усвоил золотое правило - если хочешь, чтобы увеличилось количество клиентов, в выработке изделий употребляй сырье  высшего качества. В результате всех этих мер дела  фирмы резко пошли в гору. Бизнес Давида был столь фантастически успешным, что ему удалось открыть  филиалы фирмы не только в Израиле, но и за рубежом.
По прошествии некоторого времени Давид пополнил ряды израильских миллионеров. У него, как это водится, появилось много приятелей и друзей. Было у него немало любовниц. Но одна особенно запала ему в душу. Он даже стал подумывать о женитьбе. Звали его избранницу Светланой Королевой.
Все медленно и плавно двигалось к свадьбе. Но тут случился казус. Лучший друг Давида Виктор Леденев  оклеветал его. Трудно сказать, что двигало им. Но факт остается фактом. Он сообщил Свете «по секрету», что Давид болен венерической  болезнью. Света легкомысленно поверила клеветнику. Связь молодых людей  распалась. Но у лжи, как известно, короткие ноги. Вскоре обман был разоблачен. И Света попыталась было восстановить прежние любовные отношения. Однако Давид не простил неверную подругу. Не простил он и предателя. Разумеется, Давид был не первым и не последним, кто разочаровывался в своих друзьях. На что уж умел ценить дружбу и высоко ставить ее как высшее проявление человеческого духа Александр Сергеевич Пушкин, а и тот был подвержен тяжкому испытанию, называемому изменой. Что и отразилось у него, как поэта, в прекрасном стихотворении.
Их-то с грустью и вспомнил Давид после разрыва со Светой и Леденевым.
 
Враги его, друзья его
Что может быть, одно и то же 
Его честили так и сяк.
Врагов имеет  в мире всяк,
Но  от друзей спаси нас Боже!
Ох, уж эти мне друзья!
Нет презренной клеветы,
На чердаке  вралем  рожденной
И светской чернью ободренной,
Что нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы  площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой
В кругу порядочных друзей
Без всякой злобы и затей
Не повторил стократ ошибкой,
А, впрочем, он за вас горой:
Он вас так любит, как родной.
 
Лучшим лекарством для глубоких  сердечных  ран  является путешествие. Подобрав надежнейшего партнера, Давид оставил на него все дела фирмы и отправился  в круиз по свету. На поездах, автобусах и пароходах.
Но вскоре ему наскучила эта беспечная жизнь. Его потянуло к привычному делу. И тут он с ужасом обнаружил, что почему-то охладел к нему. Казалось бы, жизнь Давида вполне удалась, кроме разве что сердечной сферы. Но его настигла страшная по своей разрушительности болезнь - депрессия. Его перестали интересовать женщины, спорт, шумные тусовки и фуршеты, всякого рода презентации. И, что самое печальное, ему осточертело то, что доставляло смысл его жизни, доставляло радость и подбрасывало адреналин в крови. Холодным взглядом Давид окинул все происходящее вокруг него. Повсюду царило предательство, зависть конкурентов, тотальное мошенничество. Рухнул взлелеянный миф о братстве евреев. Он даже предполагать не мог, что в еврейском государстве еврей может стать лютым врагом другого еврея, готовым задушить за какой-то шекель. Его предельно огорчила коррупция в высших эшелонах власти. Недостаток патриотизма у многих политических деятелей, готовых за мифический мир с соседнями поступиться святыми и основополагающими сионистскими идеалами. Там, в рассеянии, евреи были вроде бы добрее, отзывчивее, помогали друг другу в беде, искренне сочувствовали, приходили на помощь.
Пороки общества, которые так наглядно осознал Давид, были для него ударом ниже пояса.
И все-таки, главное, что терзало его, что не давало покоя его душе - осознание бессмысленности его существования. Рядом с ним не было родной души, ради которой стоило заниматься бизнесом, существовать. Он вдруг ощутил зияющую пустоту вокруг себя. Ему словно перестало хватать воздуха. Почему-то ему вспомнились вещие слова мученика Блока, убежденного в том, что Пушкин погиб вовсе не от пули Дантеса, а от отсутствия воздуха не в буквальном, а в глубинном смысле этого слова.
Подобно мифическому царю Мидасу, у которого так получалось, что к чему бы он ни прикасался, все превращалось в золото, так и у Давида - за какое  бы дело он ни брался, оно оборачивалось большой прибылью. Ну ладно, еще десять миллионов, еще двадцать, тридцать. Разве от этого становишься счастливее?
Он никак не мог уразуметь, зачем это люди лицемерят один перед другим вместо того, чтобы быть самими собой, сохранять естественность. Давид ощущал несовместимость с подобными людьми.
Одним из любимейших писателей Давида был Джек Лондон. Как и Джек Лондон, Давид до недавнего времени кипучей был полон энергией, он был настойчив в преодолении трудностей, полон любви к жизни во всех ее проявлениях, был безумно талантлив. И подобно Джеку Лондону Давид точно так же разочаровался во всем и во вся. Даже в самом себе. И так же, как и его любимец, Давид стал задумываться о том, чтобы покончить с собой. Эта мысль стала настойчиво преследовать его после того, как он пытался забыться в вине. Он напивался в одиночку. Но это не помогало избавиться от психического наваждения. Он  пустился в разврат, но и это не помогло.
Давид попытался пьянствовать в богемной среде. Приняв на грудь бутылку вина, Давид однажды зачем-то процитировал пушкинского Бориса Годунова: «Достиг я высшей власти, но счастья нет в моей душе». Еле ворочая языком, случайный собутыльник пьяно посоветовал: «Не бери в голову. Гори оно все синим огнем».
Наверное, все-таки Давид свел бы счеты с жизнью, если бы не звонок из Риги от управляющего филиалом фирмы Бориса Ямпольского. Он умолял Давида приехать, чтобы решить одну сложную служебную проблему. 
- Так и быть, поеду. А там  видно будет, - подумал Давид.


ИЗОБРЕТАТЕЛЬНОСТЬ ВЛЮБЛЕННЫХ

В непродолжительном антракте, во время которого немецкого органиста сменила латышская музыкантка, Давид воспользовался паузой, чтобы познакомиться с очаровательной соседкой. Густым приятным баритоном с хрипотцой он витиевато произнес:
- Надеюсь, вам, милая соседушка, не покажется бестактным, если я познакомлю  вас и вашего спутника с компаньоном моей фирмы Борисом Ямпольским и назову самого себя.
- Нет, не покажется, - охотно откликнулась Виола.
- Меня зовут Давид Рубинштейн, - поспешил представиться Давид.
 - Я - Виола. А это мой дядя Григорий Лобанов. Григорий, подай рук Давиду.
Тому ничего другого не оставалось, как пожать протянутую ему руку.
 Давид очень обрадовался тому обстоятельству, что Виола назвала своего спутника дядей, а не мужем. Что было бы совсем некстати. Это обнадеживало.
Давид был восхищен мелодичным голосом Виолы, ее милой девичьей привычкой, должно быть свойственной только ей одной и выглядевшей очень трогательно - склонять голову влево при разговоре. Он был восхищен сияющими синими выразительными глазами девушки, светившимися к тому же исключительным дружелюбием. Видимо она была маленького роста и выглядела совсем девочкой.
Закрепляя явно достигнутый успех, Давид экспромтом предложил Виоле и Григорию  пойти в гости к Борису.
- Только не вздумайте отказаться. Мы с Борей очень обидимся. Правда, Боря?
- Конечно, конечно, - поддержал своего шефа Борис, несколько обескураженный  хозяйским тоном и безапелляционностью своего шефа. Давид не стал объяснять, что он сам находится в гостях у Бориса.
- Мы согласны, - поспешила заявить за себя и за Григория Виола.
Заметив нерешительность Григория, который замешкался с ответом. Давид  сказал  ему:
- Соглашайтесь, не пожалеете. Мой Борис умеет принимать гостей.
Свалившееся на голову Лобанова непрошеное знакомство очень не понравилось  ему. Надо было быть слепым, чтобы не заметить взаимного притяжения Виолы и этого  седого  мужчины. Но в то же время он сознавал, что не в силах помешать этому. Все бы ничего, если бы не это дурацкое приглашение в гости к какому-то Борису. Ни к чему хорошему для Лобанова это привести не могло.
Лобанова захлестнула дикая ревность. Он ревновал Виолу к этому столичному, как он думал, хлыщу, который так стремительно ворвался в его личную жизнь. Виола  должна была принадлежать ему по праву. А теперь возникла ситуация, когда создалась явная угроза потерять свою «собственность».
Зная властный характер Виолы, Лобанов не отважился отговаривать ее от похода в гости. Он твердо знал, что если в голову Виолы что-либо втемяшится, то уговорить ее отказаться от своего намерения - дохлое дело. Она непременно настоит на своём. А затевать семейный скандал при посторонних людях ему не хотелось. Положение для него создалось безвыходное. И волей-неволей с этим приходилось смириться.
Латышская органистка старательно исполнила музыкальный опус согласно концертной программе. То было произведение современного композитора-авангардиста. Оно состояло из сплошных раздражающих слух ассонансов, так что мелодией (которую великий Глинка  называл душой музыки) - даже не пахло.
Впрочем, Виола и Давид не слушали органистку, в их душах звучала совсем иная музыка, иная гармония. Если перевести ее на человеческий язык, ее с полным правом можно было охарактеризовать единым  словом - Л Ю Б Л Ю!
И все же надо было материлизовать то, что было в их душах. Хотя бы не прямо, а косвенно. Любыми словами.
И  Виола сказала:
- Знаете, Давид, когда я училась в музыкальной  школе, я ненавидела Баха. Он для меня был очень трудным. И непонятным. А сейчас его музыка мне нравится и, кажется, я бы с ней  справилась.
- У Баха божественная музыка. Среди композиторов Бах такой же гений, как Шекспир среди драматургов.
- А кто такой  Шекспир? - делая  круглые глаза,  наивно спросила Виола.
Давид не столько вслушивался в смысл слов Виолы, сколько в музыкальное их звучание. Его восхищала естественность Виолы, ее женственность, ее трогательная  наивность и непосредственность.
- Извини, Виола, ты, кажется, о чем-то спросила?
Виола каким-то женским чутьем поняла, что происходит с Давидом, а поэтому  и не подумала  обижаться. Она просто повторила свой  вопрос:
- А чем таким особенным прославился  этот Шекспир?
- Когда мы познакомимся поближе, на что я очень надеюсь, я расскажу тебе о Шекспире, и о других, замечательных  писателях, о которых ты захочешь узнать.
- Я многого не  знаю, - сокрушенно  призналась  Виола.
- Может быть, это даже хорошо. Потому что, как сказал один очень умный человек: «Во многом знании много печали».
- Ты меня  заинтриговал, - кокетливо произнесла Виола.
И это кокетство ей очень шло.
Сидевший позади Виолы и Давида солидный господин желчно произнес с заметным латышским акцентом:
- Вы некультурные люди. Не  мешайте наслаждаться людям прекрасной музыкой.
Виола и Давид озорно переглянулись, словно нашкодившие дети, и умолкли. Но ненадолго. Потому что их прямо-таки распирало желание говорить друг с другом.
Откровенно любуясь чудесным профилем Виолы, Давид шепотом признался:
- Я в отличие от многих, не люблю джаз. Особенно джазовые импровизации. Эти   поделки напоминают мне блуждания слепого человека ночью в лесу. Он то и дело спотыкается о коряги, падает и снова продолжает брести наугад, не надеясь  выбраться из  лесной чаши.
Виола было прыснула, так позабавило ее сравнение Давида, но она по-детски прикрыла рот ладошкой.
- А между тем джазовые аранжировки того же Баха, Моцарта и Шуберта мне очень даже нравятся.
Солидный господин снова напомнил  о своем  существовании. Он еще более решительно повторил свой демарш в более резких выражениях и воркующим голубкам пришлось надолго угомониться. Но в немой «разговор» вступили их руки, оказавшиеся в волнующем соприкосновении. Они полностью погрузись в интимную  перекличку.
После того, как закончился  концерт, из собора они выходили все вместе. Виола и Давид шли впереди, причем Давид нежно поддерживал Виолу под локоток. И почему-то это воспринималось чем-то само собой разумеющимся. Лобанов и Ямпольский, которым сложившиеся обстоятельства определили второстепенную роль третьих «лишних», плелись позади них, отчаянно влюбленных.
Оказавшись в районе автостоянки, Лобанов предпринял отчаянную, но безнадежную попытку покинуть вместе Виолой новых знакомых. Он неуклюже сослался на то, что ему и Виоле надо непременно попасть домой, потому что «близкие будут волноваться». Да к тому же он никак не может оставить на стоянке машину, потому что ее могут украсть.
Уж  лучше  бы он этого не говорил. Потому что Давид хлестко высмеял его:
- Уважаемый, да какой сумасшедший польстится на ваш драндулет.
И он перстом насмешливо указал на сиротливо приткнувшийся к обочине потрепанный «Москвич».
- Если умыкнут ваш персональный «Шевроле», я выплачу вам  его стоимость. Идет?
Лобанов был раздавлен. И не нашелся, что ответить. Он был унижен в глазах Виолы. Можно сказать уничтожен. До него вдруг дошло, что если до этого он  хоть что-то значил для Виолы, то теперь, он вряд ли продолжал для нее вообще  существовать.
Лобанов сам себя загнал в тупик. Уехать и оставить Виолу с этим мужчиной,  значило бы фактически отказаться от дальнейшей борьбы и сдаться. А этого ни в коем  случае нельзя было делать. А вдруг еще не все потеряно? Может быть, Виола одумается. Все-таки она прожила рядом с ним много лет  и должна была привыкнуть. И  если бы не тот несчастный случай с проклятой дрелью, он бы сейчас чувствовал бы себя намного уверенней. Чувство своей мужской неполноценности он ощущал ежеминутно. Теперь ему оставалось лишь одно - ждать и надеяться… Давид пригласил всех в «Мерседес» и ведомая телохранителем Ямпольского машина покатила по  ярко освещенным веселым улицам Риги.
Квартира Ямпольского была просторной и уставлена модерновой мебелью. По прежним советским понятиям четырехкомнатная квартира для одного человека-холостяка - это уже слишком. Роскошная обстановка неоспоримо свидетельствовала, что ее хозяин принадлежал к так называемым «новым русским». А их в Латвии оказалось немало. У Ямпольского был в услужении  телохранитель, являвшийся по совместительству шофером и домоправителем. У него не было ни имени, ни отчества, а только уничижительная кличка - Мусик. И надо отдать должное - этот Мусик справлялся со своими многочисленными обязанностями отменно. Причем эти свои обязанности он исполнял легко, непринужденно, даже виртуозно, словно он не слуга, а близкий Ямпольскому человек, делавший некое одолжение по своей доброй воле. Во мгновение ока Мусик приготовил роскошный стол. Горячие блюда у него сохраняли температуру в специальных герметических металлических шкафах. Ну, а разнообразная закуска - в огромном холодильнике-люкс. Нетрудно было предположить, что у Ямпольского гости бывают часто. И все, как водится, нужные люди.
Он учел, что у хозяина два дополнительных гостя и в связи с этим сориентировался находу. На стол было выставлено два лишних прибора и дополнительное количество холодных закусок. Ну и не было недостатка  в  водке, шампанском и винах - на любой вкус.
Роль тамады без всяких околичностей присвоил себе Давид. Виолу он усадил возле себя, Лобанову и Ямпольскому он предложил занять места напротив.
Когда по его повелительному знаку Мусик разлил шампанское по фужерам, Давид произнес первый тост:
- Друзья! А я полагаю, что за этим столом собрались друзья! Позвольте мне сказать идущие от всей души несколько слов... Думаю, нам всем очень повезло, что среди нас за этим столом находится женщина редкостной красоты и обаяния. И если бы не счастливый случай, мы бы никогда не испытали такое счастье... На своем веку я видывал немало красивых женщин. Но должен вам ответственно заявить, что Виола превосходит их всех вместе взятых. По моему глубокому убеждению красота - это божественный дар свыше. Да-да, я не оговорился - этот дар не от людей, а только от Бога. Так поднимем бокалы за прекраснейшую из женщин с прекрасным именем Виола. Прошу  всех  встать!
Присутствующие, конечно же, выполнили пожелание тамады и стоя выпили искрящуюся с веселыми пузырьками влагу.
Но если Виола, одарив Давида благодарной и в то же время обольстительной  улыбкой, выпила шампанское с наслаждением, то Лобанов осушил свой фужер с видом обреченного на смерть подсудимого…
Затем поднялся со своего места Ямпольский.
- Дорогие гости! - так начал он свой  заздравный  тост. - Я  бы хотел возвысить свой голос в пользу Давида Рубинштейна не только потому, что он мой шеф, возглавляющий прославленную фирму - это вы могли бы расценить как явный подхалимаж. А исключительно потому, что Давид замечательный человек. Чтобы  в наше исключительно тяжелое время стать миллионером, надо обладать выдающимися  способностями. И деловыми, и организаторскими. Он умный, энергичный, предприимчивый. И в то же время,  в отличие  от многих бизнесменов,  к тому же и порядочный человек, умеющий по достоинству оценить способности каждого подчиненного. Работать с таким начальником - одно удовольствие. Это я говорю, Борис Ямпольский. Я смотрю - Давид морщится. Ему, наверное, кажется, что я преувеличиваю из корыстных интересов. Но поверьте, я говорю искренне, от чистого сердца. Так выпьем за прекрасного человека Давида!
Все выпили за Давида. Однако он счел необходимым несколько охладить пыл  своего подчиненного. Он тоже встал и негромким голосом, растягивая слова, сказал:
- Когда говорят так много лестных слов по адресу одного человека, это может показаться большим преувеличением. Я бы, конечно же, хотел бы хотя бы  отчасти соответствовать нарисованному Борисом положительному образу. Увы, у меня, как у всякого живого человека уйма недостатков. Кто действительно заслуживает всяческих похвал, так это Виола. И тут уж никакие отзывы не покажутся  преувеличением.
- Давид, ты как всегда скромничаешь. А на счет почтившей нас своим присутствием молодой дамы было уже и так высказано немало заслуженных комплиментов. И все же мне остается лишь добавить ко всему этому, что Виола принадлежит к тому редкому виду женщин, которые могут вызвать восхищение даже у самых  закоренелых холостяков, каким  являюсь я, ваш покорный  слуга. Так что не удивляйтесь, если  я вслед за  Давидом  предложу  повторить тост за красивейшую  женщину  Вселенной - Виолу.
- Виват! - озорно  закричал  Давид.
- Виват, виват! - поддержал его  Ямпольский.
После шампанского мужчины принялись за финский «Кристалл», а Виоле  налили немного вина.
Комплименты, прозвучавшие в ее адрес, нисколько не вскружили голову Виоле. Она к ним привыкла и воспринимала как нечто совершенно обыденное.
Обстановке приобрела достаточно непринужденный характер. Присутствующие общались, выпивали и закусывали.
 Между тем, Виола и Давид полностью сосредоточились друг на друге. Для обоих  Борис Ямпольский и Лобанов как бы перестали существовать. Подобно пчелам, самозабвенно упивающихся нектаром цветов, они буквально упивались друг другом. Они словно совершенно неосознанно стремились наверстать время, упущенное из-за того, что доселе они не знали друг друга. Виола была очарована мужским  шармом Давида. От него исходила магнетическая сила, которой невозможно было противостоять.
Что касается Давида, то он был настолько увлечен Виолой, что вообще  парил где-то в облаках.
На этом стоит остановиться более подробно. За чрезвычайно короткий отрезок  времени, что Виола находилась в обществе Давида, он, тем не менее, успел покорить ее своим острым умом, своим рыцарским отношением, своим исключительным вниманием. А Давида в Виоле привлекали ее необычайная женственность, ее природная естественность, соединенная в то же время с чарующей грацией. В ней все было прекрасно - гибкая фигура, свежесть лица, живая игра синих глаз. А вдобавок – мелодичный голос. Безмерно восхищаясь этой девушкой, Давид не мог отделаться от одновременно сладостной и пугающей мысли: «Я пропал!»
Наблюдая за переживаниями Лобанова, Ямпольский не утерпел, чтобы не осведомиться с грубой мужской прямотой у Лобанова:
- Любезнейший, а кем, собственно, вы доводитесь этой прелестной девушке? Вы что, ее  муж? Родственник?
- Нет, я не муж и не родственник. Она моя приемная дочь, - удрученно ответил Лобанов.
- В таком случае, дорогой мой, я посоветовал бы вам не преувеличивать… опасности, якобы  угрожающей  вашей  подопечной. Давид порядочный человек и не способен причинить ей зло или обесчестить. К тому же, они просто увлечены друг другом. Это иногда проходит - поверьте моему богатейшему опыту.
Утешительные слова Ямпольского не очень-то подействовали. Чтобы заглушить в себе жгучую ревность Лобанов стал пить стаканами «Кристалл». И результат такой интенсивной терапии не замедлил сказаться. Вскоре Лобанов отключился совершенно и Ямпольскому пришлось уложить его на диван, на котором тот благополучно проспал до утра.
Ямпольский решил не мешать влюбленным. Он удалился в свою спальню. Обилие шампанского и «Кристалла» благотворно сказались на Борисе. Он уснул глубоким безмятежным сном.
Ну а Давиду и Виоле не спалось. Им хотелось выговориться. Их стесняла обстановка чужой квартиры. Они решили провести остаток ночи на свежем воздухе. Город спал. На улицах было не видно ни одного прохожего. Было не видно и не слышно машин. Вокруг была та тишина, которая создает обманчивое впечатление отсутствия на земле всего живого. Только он и она. Адам и Ева. Не хватало только райского сада. Но рай был в их влюбленных душах.
Они прошли в сквер у памятника поэту Райнису. Бронзовый поэт в кресле нисколько не мешал их беседе.
Они сидели на скамье, прижавшись друг к другу.
Больше говорил Давид. А Виола благодарно внимала ему. Давид счел необходимым сообщить Виоле о недостатках, которые у него были. Не утаил он от Виолы и ошибок, которые успел совершить. Виола тоже откровенно рассказала о том непростительном шаге, когда она сбежала на юрмальском пляже от мамы. Она даже всплакнула, что позволило Давиду, утешая, несколько раз поцеловать девушку. Сердце Давида буквально разрывалось от сочувствия.
После продолжительного молчания, Давид взял руку Виолы в свою руку и как можно мягче спросил:
- Виола, милая, скажи, пожалуйста, кем тебе доводится на самом деле Лобанов?
- После моего бегства я очутилась в доме у Григория. Сперва он был для меня, как отец, но он решительно отказывался отвести меня к моей маме. Сам Григорий был вором, и все, кто жил в доме - тоже были воры. Но они прикидывались благородными. Я им верила. Прошло много времени, и я узнала, мама моя от горя, что потеряла меня, покончила с собой. А отец погиб в автокатастрофе.
- Бедная моя девочка! - с чувством произнес Давид. - Теперь у тебя появился защитник. Я никому не дам тебя обижать. Никому. Я увезу тебя в свой Тель-Авив - я ведь живу в Израиле. А потом, если ты дашь свое согласие, мы поженимся. Ты согласна?
- Да, да, да!
Помолчав, она добавила:
- Мне будет неловко оставлять дядю Григория. Он так заботился обо мне все эти годы.
Давид никак не отреагировал на эти слова Виолы. Зато его заинтересовало другое:
- Скажи, Виола, а чем, собственно, занимался твой дядя Гриша?
- Он грабил служебные сейфы в учреждениях.
- Замечательно! - удовлетворенно воскликнул Давид. - Тогда мы возьмем его с собой. И совесть твоя будет чиста! И дядя тоже будет доволен. Я подкину ему работенку - у меня имеется неисправный сейф. Как думаешь, он починит его?
Виола задумалась, потом неуверенно добавила:
- По крайней мере раньше он легко справлялся, по его словам, с любым механизмом.
Подумав еще немного Виола добавила:
- А если он не поедет и меня не отпустит?
- Тогда я тебя украду!
- Это уже было однажды. Надеюсь, на этот раз все будет романтичнее? Ночь... Двое мужчин в масках приезжают на горячих конях. Григорий затевает борьбу... Но с двумя ему не справится. Ты подхватываешь меня на руки, усаживаешь на коня впереди себя и мы скачем, скачем, скачем все дальше и дальше.
- Именно так и будет! - весело произнес Давид. - Знаешь, Виола, этот наш тайный договор надо скрепить печатью.
- А где ты возьмешь печать? - не поняла Виола.
- Она всегда со мной.
Произнеся это Давид крепко обнял Виолу и медленно прикоснулся к ее жаждущим губам. Они слились в продолжительном сладостном поцелуе.
С превеликим трудом оторвавшись от Виолы Давид серьезно произнес:
- Пусть этот неземной поцелуй будет нашей с тобой помолвкой.
- А разве помолвка бывает без свидетелей? По телевизору показывают другое.
- Нашим свидетелем будет вот - поэт Райнис. Поэты - лучшие свидетели. Они всегда благосклонно относятся к влюбленным.
- Скажи, Давид, разве во время помолвки будущий жених целует будущую невесту только один раз?
- Это мое упущение. Конечно же, не один, а много раз!
Давид снова нежно прильнул к Виоле. На этот раз поцелуй получился еще более сладостным и продолжительным.


ПОСПЕШНЫЙ ОТЪЕЗД

Утром протрезвевший Лобанов, кинулся искать Виолу и Давида. Он отыскал их с Борисом в просторной кухне. Они пили кофе.
Увидев Лобанова, Виола жизнерадостно приветствовала его:
- Доброе утро, дядя Гриша!
- Доброе-доброе! - проворчал Лобанов,
- Присаживайтесь с нами! - добродушно пригласил Давид.
- Некогда кофея распивать! - все так же хмуро произнес Лобанов. - Домой надо ехать, Матрена, наверное, места себе не находит... Волнуется старушка!
Лобанов зачем-то оглянулся по сторонам и добавил:
- Виола, я сейчас пригоню «Москвича», если его не увели, и мы уедем. Загостились, пора и честь знать.
- Григорий, можно вас на минуту? - в упор спросил Давид Лобанова.
- А что такое? - всполошился Лобанов, ожидая какого-то подвоха.
- Небольшой деловой разговор! - успокоил его Давид.
Он увел Лобанова в другую комнату. И они там задержались на некоторое время.
Когда Лобанов ушел, кинув на ходу Виоле коротко:
- Жди!
Виола спросила Давида:
- Что ты ему сказал, Давид?
- Я сделал ему деловое предложение. По-моему, довольно выгодное.
- А что Григорий?
- Он наотрез отказался.
- Ты предлагал ему ехать с нами в Израиль?
- Да. Его отказ не имеет никакого значения. Через два часа я заеду за тобой!
- Сборы будут недолгими. У меня почти нет вещей.
- Тем лучше! Я тебе накуплю столько вещей, что хватит надолго!
- А если Григорий не будет отпускать меня?
- Мы с Борисом быстро его уломаем.
- Будь осторожен, Давид, он очень сильный! – уходя, сказала Виола.
 - Я каратист, так что проблем у нас не будет.
В машине Лобанов набросился на Виолу:
 - Зачем ты тому типу натрепалась, что я умею открывать сейфы?
- А что, разве это неправда?
- Я тебя об этом не просил. Нечего знать каждому и всякому, что я умею, а что не умею!
- Ты все сказал?
- Да, все!
- А теперь выслушай меня. Когда он поинтересовался твоей профессией, я рассказала что ты большой мастер. Можешь открыть любой сейф. Он обрадовался очень. Оказывается, у него в тель-авивской конторе имеется занудный сейф. Он так и сказал «занудный». Что ни делали, а он не открывается. А в нем большие деньги.
- И ты веришь этой туфте?
- Да, верю. Зачем ему врать?
- Понятно зачем! Даже коню понятно! Он хочет заполучить тебя в свое государство.
- Но и тебя тоже.
- Это для блезиру. Он замыслил, чтобы ты тоже поехала.
- А что ты хочешь, чтобы я тут скучала одна в твоем доме?
- Хитро задумано, нечего сказать. Но меня не проведешь! Да, быстро ты снюхалась с этим фраером!
- Ничего я не снюхалась! Что я тут сижу взаперти, как собачка на цепи. Людей не вижу. А потом, что это ты, выражаясь твоим блатным языком, зафордыбачился? Человек дает тебе возможность заработать. Другой на твоем месте двумя руками бы ухватился. Что ты в своей мастерской зарабатываешь сантимы!
- Ты что, голодная сидишь?
- Ну, не голодная, а что хорошего! Каждый день одно и то же. Ничего не могу себе позволить. А он человек богатый. - Виола избегала упоминать имя Давида. - Он тебе хорошо заплатит. И за границей побываем!
- Ха, тоже мне заграница - Израиль!
- Какая ни есть, а заграница. Ближний Восток. Экзотика.
- Ишь ты, экзотики захотелось!
Несмотря на решительные возражения Лобанова Виола своим женским чутьем уловила, что Лобанов готов сдаться. В то же время Виола по простоте душевной даже не подозревала, что причиной нежелания Лобанова отпускать ее является обыкновенная мужская ревность.
Здесь придется снова повториться. Права была Азиза - Лобанов берег Виллу для себя. Он все эти годы терпеливо ждал, пока Виола повзрослеет. «Сорвать пломбу», выражаясь на его воровским жаргоном, раньше времени он не мог из страха перед уголовным кодексом. А когда плод созрел случилась эта дурацкая оказия с сорвавшейся с полки дрелью и повреждением мошонки. Ну и операцией, после которой он лишился мужской потенции. Нужно время для реабилитации. И тут, совсем некстати, подвернулся невесть откуда взявшийся Давид Рубинштейн, черт бы его побрал! И эта молоденькая дурочка заглотнула заманчивую наживку. Как же иначе - миллионер! Бешеные деньги. Шикарные автомобили! Дорогие подарки! У любой девки голова кругом пойдет. Он никак не мог тягаться с этим проклятым олигархом, будь он трижды проклят! Виола бабенка молоденькая. Ей подавай рестораны, дорогое барахло, заморские курорты, всякие развлечения и удовольствия. Надо набраться терпения и ждать. Авось ей все это надоест, с белого хлеба ее потянет на черный. Всякое бывает!
Собираясь в дорогу Виола все уши прожужжала Матрене про поездку, про Давида, который пригласил ее и Лобанова к себе в гости, в заморскую страну.
Сообщение Виолы, совсем доконало Матрену. Она всячески пыталась отговорить Виолу от ее намерений. Хотя и понимая всю безнадежность своих попыток, она, наконец,  выставила, как ей казалось, самый надежный аргумент:
- Голубушка моя, куда ты рвешься? Ведь там террористы шастают. Бомбы рвутся. Стреляют! Ты не боишься?
- А что у нас тут в Латвии, не стреляют? Мне не страшно, я нисколечко не боюсь!
- Дитятко мое несмышленое. Тянет тебя в пучину огненную. В опасности великие. Буду молиться за тебя.
Почуяв угрозу разлуки, Мурка ни на шаг не отходила от Виолы. Она терлась у ног Виолы, отчего та несколько раз даже споткнулась.
Весь гардероб Виолы состоял из шерстяного свитера, связанного Матреной, двух платьев, двух ночных комбинаций и шелкового плаща.
Лобанова Виола заставила надеть единственный его выходной костюм и свежую рубашку, дав ему новые носки. Отъездной чемодан был настолько невесом, что его могла поднять даже Виола.
Вскоре появился Давид с Борисом. На всякий случай он церемонно сообщил Виоле, что автомобиль подан.
- Давид, хочу взять с собой Мурку! - решительно заявила Виола.
 - А в аэропорту ее пропустят?
- Это я беру на себя, - самоуверенно заявила Виола.
- Смотри, милая, я тебя предупредил! - шутливо заметил Давид.
Так как сопротивления со стороны Лобанова не предвиделось, они направились к выходу. До этого Виола успела наспех чмокнуть Матрену в щеку.               
Давид вел Виолу под руку. За ними шествовали Борис и Лобанов с чемоданом в руке словно вокзальный носильщик. Мурка, конечно же, замерла на руках у Виолы.
Вышедшая провожать всех Матрена пустила слезу,
- Счастливого пути! - крикнула она вслед удалявшимся.
Султан проводил Виолу до самого автомобиля. Вид у него был унылый. Об этом свидетельствовал опущенный до самой земли хвост. Виола в предотъездной суете совсем позабыла о своем любимце.


СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ ВИОЛЫ

Крутые перемены в своей жизни Виола восприняла как нечто само собой разумеющееся. Она все время находилась в восторженном состоянии. Ей все нравилось. Все восхищало. И самолет, в котором она летела впервые в своей жизни, и аэропорт Бен-Гурион, где самолет совершил посадку. И оригинальные высотные здания Тель-Авива, которые Виола увидела из окошка роскошного «Ролс-Ройса». И, конечно же, огромная квартира Давида со всеми современными удобствами. После обветшавшего лобановского особняка квартира Давида представилась ей настоящим дворцом. Впрочем, по ее наивным представлениям квартира миллионера, наверное, должна была бы выглядеть еще более шикарно. Как именно, она, конечно же, не представляла, не могла вообразить. Она не могла скрыть от Давида своего удивления, что его жилище обставлено так просто и даже бедновато. Ни шикарных экзотических портьер, ни художественных картин в золоченых рамах. Ни умопомрачительных хрустальных люстр. Ни вычурной мебели в духе Людовика XIV, о чем ей втолковывали телеведущие. Ни золотого антиквариата.
Но по прошествии некоторого времени эта простая обстановка стала ей даже нравиться, потому что она не подавляла ее как провинциалку, каковой она себя считала. Хотя Рига всегда претендовала на столичный статус.
После того, как гости отдохнули и пришли в себя, Давид отвез их к морю. Для Виолы он успел приобрести комплект модных израильских купальников, которые очень понравились Виоле и фасоном, и расцветкой.
На пляже они провели остаток дня, прерывая купание в ласковом море с посещением кафе на воздухе.
Вокруг кипела беспечная, по-южному веселая жизнь отдыхающих на лоне природы горожан. Жизнерадостность их была столь заразительна, что невозможно было противостоять ей и не поддаться целиком и полностью.
И только Лобанова ничто не радовало. К нему полностью можно было отнести слова поэта: «Мне грустно оттого, что весело тебе». Это, конечно же, относилось к Виоле. Она по-детски радовалась и веселилась как узница, вырвавшаяся на свободу. Роль третьего лишнего и тяжела, и унизительна. Лобанов очень пожалел, что согласился приехать сюда. Уж лучше бы не видеть того, что видел он. А видел он счастье двух влюблённых, которые настолько были поглощены вниманием друг к другу, что совершенно не замечали нравственных мучений Лобанова. Он испытывал прямо-таки физическую боль, будто его поджаривали на медленном огне. Если здраво рассуждать, то в сущности Виолу он потерял для себя навсегда еще там, в Латвии, после злополучного органного концерта в Домском соборе, будь он трижды неладен. Но как он мог знать или предвидеть, что, как назло, рядом с Виолой окажется человек, в которого она безоглядно втрескается.
Между тем постоянно мрачный вид Лобанова никак не мог испортить безоблачное настроение влюбленных. По той несомненной причине, что они замечали его не больше, чем легкий цветной зонт над их головами.
Виола веселилась как никогда до этого. Ее серебристый, словно колокольчик, смех, вызывал одобрительные улыбки за соседними столиками. Но, конечно же, не только смех. Проходившие мимо столика, где сидела Виола, рисковали свернуть себе шею. Собственно то же самое наблюдалось и на тель-авивских улицах. На Виолу заглядывался и стар, и млад.
Усиленное внимание, которое вызывала к себе Виола, нисколько не раздражало Давида. Напротив! Он гордился своей избранницей. И он не уставал говорить Виоле, что она самая прекрасная девушка на свете. И это не было преувеличением безумно влюбленного человека. Это полностью соответствовало действительности.
Вечером дорогих рижских гостей ожидал приятнейший ужин в одном из фешенебельных тель-авивских ресторанов. Несмотря на то, что все места были заняты, метрдотель изыскал из своих резервов свободный столик. В этом сказывалось преимущество Давида перед остальными завсегдатаями этого роскошного заведения. Он был желанным клиентом потому, что был щедрее, намного щедрее остальных постоянных посетителей ресторана.
На следующий день после легкого завтрака в ближайшем кафе Давид решил познакомить своих гостей со своим Тель-Авивом. Они совершили прогулку по городу.
Тель-Авив произвел на Виолу ошеломляющее впечатление. И было чем восхищаться! Город поражал новичков своим гармоничным сочетанием кварталов, где слышалась русская и арабская речь, с широкими проспектами, на которых вздымались к небесам высотные здания оригинальнейшей архитектуры.
Виола очень даже быстро освоилась со своим высоким статусом любимой избранницы. Она с наслаждением отдавалась развлечениям, которых у Давида в запасе было неисчерпаемое количество. Виола радовалась всему увиденному и услышанному с непосредственностью неизбалованного существа. Она буквально расцвела и всякий, кто имел счастье пообщаться с ней, становился добрее и приветливее. Что касается Давида, то он испытывал двойное наслаждение от того, что имел возможность одарить свою избранницу не только своей любовью, что, конечно же, было немало, но и в дополнение к этому прекрасному чувству мог добавить материальные блага.
Давид почему-то не торопился предоставлять Лобанову для ремонта тот самый «строптивый» сейф, о котором так много было говорено в Риге. И что, собственно, послужило поводом для приезда Лобанова в Израиль. По крайней мере так ему было тогда объяснено. Лобанов стал подозревать, что такого сейфа вообще не существует. И что версия с сейфом была придумана Давидом только чтобы по неизвестной для причине заманить его в Израиль. Вообще-то Лобанов догадывался, зачем его взяли с собой. Наверное, чтобы в глазах посторонних все выглядело благопристойно. Так, на всякий случай. Хотя без этого Давид вполне мог и обойтись. Да-да, все, конечно могло выглядеть пристойно: израильский бизнесмен пригласил в гости «дядю» с «племянницей».
А, впрочем, его, Лобанова, обвели вокруг пальца. Использовали, так сказать!
Давид обещал свозить гостей на прославленный курорт Эйлат. И, конечно же, на загадочное Мертвое море.
После Тель-Авива Эйлат нисколько не удивил Виолу. Обыкновенный маленький курортный городок с аэродромом в самом центре и обязательными высотными, непременно «пятизвездочными» отелями на берегу Красного моря. Правда, непременная особенность этого славного израильского города, видимо, состояла в том, что суточное пребывание в таком одном из таких отелей обходилась клиентам в тысячу долларов. Но для Давида это не составляло никаких проблем. Чем Виола втайне по-женски гордилась. Зато Мертвое море и удивило, и позабавило Виолу. Она не переставала удивляться тому, что на поверхности  морской воды можно было так же комфортно возлежать как на каком-нибудь матраце. И, тем не менее, Давид не отходил от Виолы, подстраховывая ее. Он был наслышан о коварстве якобы безобидного явления природы. Невыполнение некоторых обязательных правил предосторожности для нескольких самонадеянных пенсионеров обернулось трагически, они захлебнулись перенасыщенной солью морской водой, не сумев придать своему телу устойчивое положение. А рядом с ними в тот момент никого не оказалось, кто мог бы оказать им помощь.
После того, как Азиза от Кувалды узнала о намерении Лобанова уничтожить ее, она вознамерилась жестоко отомстить своему бывшему любовнику. То есть прикончить его. Как известно, от любви до ненависти - один шаг. Сила ее прежней необузданной страсти переплавилась в такой же силы страстную ненависть. В голове ее роилось множество разнообразных планов мести. Однако ни один из них ее не устраивал из-за чрезвычайной трудности их осществленния.
Путем щедрых подарков Азизе удалось завербовать Матрену в надежную осведомительницу. Отныне она была осведомлена о любом шаге Лобанова.
Азиза держала ненавистный особняк под постоянным визуальным контролем. Ей стало известно об удалении Лобановым проштрафившегося Штыря. О покинувших  «малину» по собственной охоте Кувалде и Черепе.
И как же обрадовалась Азиза, узнав от Матрены, что Лобанов и Виола вместе с израильским миллионером Рубинштейном уехали в Израиль. А обрадовалась Азиза потому, что, как она полагала, в этой суматошной стране ей вполне удастся успешно выполнить свой мстительный замысел. По крайней мере, это будет удобнее, чем где-либо в другом месте.
С деньгами у Азизы не возникло никаких затруднений. Особенно после того, как она рассказала своим соплеменникам о намерении ее бывшего любовника убить ее. Барон отвалил ей столько долларов, сколько надобно для длительного пребывания в чужой стране.
Азиза приобрела необходимый женский гардероб для пребывания на юге. Что касается туристической путевки, то приобрести её не составляло никакого труда. Из Риги в Израиль самолеты летом летали ежедневно. Всего каких нибудь четыре часа - и ты в Израиле.
Итак, после непродолжительных сборов Азиза очередным рейсом прибыла в аэропорт имени Бен-Гуриона. Разумеется, ее никто не встречал. Да, собственно, Азизе это и не нужно было.
Азиза подыскала себе недорогой отель. Несмотря на сильную жару она довольно быстро акклиматизировалась.
Она исподволь стала собирать информацию об израильском миллионере Давиде Рубинштейне. Информацию она черпала из газет и радио-телепередач. Однажды ей крупно повезло. По телевидению шла передача о Рубинштейне в рубрике «Просто деньги». Телеведущий расспрашивал Рубинштейна о том, как он скопил свои миллионы, как он их тратит. Давид был в превосходном настроении. Он рассказал о своих рижских гостях. О прелестной рижанке Виоле. В этом месте Азиза от ненависти заскрежетала зубами. Давид, в частности, сообщил, что на днях - и любезно назвал точную дату - он будет в ресторане с друзьями отмечать свой день рождения. И название ресторана указал. Вот ведь какой беспечный человек! Люди напоминают своим поведением братьев наших меньших. Влюбленные глухари во время тока перестают думать о своей безопасности. Их сшибают палками. Именно об этом подумала Азиза, наблюдая за ошалевшим от счастья Рубинштейном. Телевизионная камера показала квартиру Рубинштейна, его производственные цеха. Показали и рижских гостей - Лобанова и Виолу. Причем телеоператор с особенным удовольствием задержался на лице и фигуре Виолы.
Итак, Азиза получила все необходимые данные. Дело оставалось за малым - подыскать киллера. Но как это сделать в незнакомом городе? А времени было в обрез. Надо было действовать - и действовать без промедления. Азиза не стала откладывать это дело, а стала посещать одно кафе за другим. Она была прекрасным физиономистом. Но подходящего субъекта повстречать пока не удавалось.
Азиза покупала в киосках все подряд газеты. В одной бульварной газете Азиза прочитала большую статью о миллионере Рубинштейне. Видимо он был здесь популярной личностью. Но статья ничего нового не добавила к узнанному из телепередачи - главные интересовавшие сведения о конкретном месте и конкретном событии она уже получила.
Азиза особенное внимание обращала на статьи о террористических актах в автобусах, кафе и ресторанах. Она лишний раз убедилась, что ей обязательно нужно познакомиться с будущим террористом. Мужчиной или женщиной - это не имело значения.
И вдруг, как это иногда бывает совершенно случайно Азиза познакомилась с потенциальной террористкой. Ведь известно же, что на ловца и зверь бежит!
Однажды к столику в кафе, за которым сидела Азиза, подсела смуглолицая девушка явно восточного вида. На голове у нее был черный платок, что явно свидетельствовало о том, что она  арабка. Причем соблюдающая траур по родственнику. Азиза со свойственной ей естественностью закинула удочку:
- Извините, вы живете в этом городе?
- Нет, я здесь проездом. Вам что, надо помочь?
- Да, в некотором роде... Вы, наверное, студентка.
- Как вы угадали?
- Я цыганка и многое могу угадывать.
- А вы не погадаете мне?
- С удовольствием. Только здесь неудобно. Пойдемте в мой гостиничный номер.
- Вы нездешняя?
- Я приехала из Риги по туристической путевке.
- О Риге я слыхала. Красивый город. Мой брат Ахмет рассказывал мне о нем.
- А где он сейчас?
Девушка задумалась. По ее лицу пробежала скорбная тень.
 - Его нет в живых.
- Как это произошло?
- Я вас совсем не знаю... Не могу я откровенно говорить обо всем.
- Мне вы можете доверять полностью. Меня зовут Азиза. Если не секрет, как зовут вас, милая девушка?
- Я Фарида!
- Красивое имя! Давай на «ты». Повторяю, я приглашаю тебя к себе в гости.
- Я не хочу появляться в людных местах.
- В номере я проживаю одна. Нам никто не помешает поговорить по душам... Мне кажется, Фарида, в настоящее время ты находишься в затруднительном положении. Тебя мучает одна проблема и ты никак не можешь решится действовать.
- Почему ты так думаешь?
- Я цыганка. Об этом я тебе уже говорила. С самого раннего детства я общалась со многими людьми. Так что для меня твое лицо - открытая книга... Я погадаю и тебе на душе станет легче. Идем со мной
Азиза занимала номер на седьмом этаже. Обстановка в номере была не шикарной, но уютной.
Азиза достала из холодильника газированную воду и угостила Фариду. Затем она усадила ее рядом с собой на диване.
- Давай свою руку! - сказала Азиза. - Фарида, ты не похожа на того, кто может причинить зло кому-нибудь.
- Кроме тех, кто является врагами моего несчастного народа.
- Знаешь что, об этом мы еще успеем поговорить, - сказала Азиза, решившая, что к серьезному разговору надо предварительно подготовиться. - Знаешь что, Фарида, я быстренько сварю кофе. По своей рижской привычке я не могу длительное время обходиться без кофе. Я не заставлю тебя долго ждать.
Азиза выставила на стол керамическую емкость рижского бальзама, шпроты, белый батон. А к чаю - коробку шоколадных конфет с коньячным и водочным наполнением... Конфеты именовались по-латышски «Прозит».
Вскоре кофе было сварено в походном металлическом кофейнике и новоявленные подруги принялись кейфовать. Но расчетливая Азиза не забывала о главном для себя деле. После третьей рюмки бальзама Азиза решила, что настало время обольщать Фариду.
- Сейчас самое время погадать тебе, Фарида. Не возражаешь?
- Да, я этого хочу.
Азиза профессионально стала вглядываться в линии протянутой ей руки. Паутина линий что-то подсказала опытной гадалке.
- Не знаю, будет ли тебе приятно услышать от меня то, что я скажу! - заинтриговала Азиза Фариду.
- Я готова ко всему. Теперь мне уже ничего не страшно. Я решилась…
- Дорогая моя Фарида, все для тебя складывается печально... И для твоей семьи тоже.
- Говори все, как есть. Я хочу знать правду.
- У тебя в семье четыре брата и шестеро девочек. Ты в семье средняя. Действительно твой брат погиб. Такая же участь ожидает другого твоего брата. Они оба решили стать шахидами.
- Да, это их мечта. Первого моего брата расстреляли проклятые израильские солдаты, когда он попытался пройти через их укрепленный пост.
- Для всей твоей многодетной семьи  гибель Ахмета стала большим несчастьем.
- Не совсем так, - возразила горячо Фарида. - Да, Ахмет был самым любимым сыном моей матери. Но его гибель, слава Аллаху, она восприняла мужественно. Знаешь, что сказала моя мама? Она сказала: «В моей жизни я была счастлива дважды - когда родила Ахмета и второй раз - когда он погиб, как герой, во славу Аллаха в битве с израильскими оккупантами». Она сказала: «Я горжусь своим сыном».
- Я восхищаюсь твоей мамой, Фарида! Слушай дальше... Твоя старшая сестра умрет от неудачных родов. А тебя, Фарида, ожидают большие испытания.
- Я знаю, что меня ожидает. И готовлюсь к этому.
- Ты могла бы спасти себя, но ты этого не хочешь.
- Да, это так. - Фарида воодушевилась, лицо ее покраснело. - Евреи оккупировали нашу землю. Мой народ и другие братские арабские народы живут здесь испокон веков. А они пришли и на наших землях устроили свое сионистское государство. В свое оправдание они ссылаются на свою Тору. Мол, они тут жили три тысячи лет тому назад. Ну, посуди сама, Азиза, если в доме хозяева отсутствовали столько времени, какое они теперь имеют право претендовать на прежнюю жилплощадь? Они каждый день убивают наших детей, женщин и стариков. Разрушают наши дома. Загоняют в тюрьмы наших партизан. Они называют их террористами за то, что они сражаются за освобождение земли от израильских оккупантов
- Я не сильна в истории, но я верю тебе, Фарида! Ты лучше расскажи о себе.
- Я студентка Иерусалимского Университета. Русские - друзья палестинцев. Я даже изучила русский язык. Я считала, что это может пригодиться для будущей работы. Но после гибели брата планы мои изменились, я должна отомстить за него. Он выполнял задание исламской организации «Мученики Аль-Аксы». Мои соплеменники свято верят в то, что чем больше они уничтожат израильтян, тем скорее они попадут в рай. Наверное, в это верил и мой брат. Да будет славна память о нем. Он был еще такой молодой!
- Теперь я тебя понимаю, Фарида!
- Смерть брата потрясла меня. Со мной связались люди из движения «Мученики Аль-Аксы» и стали убеждать, чтобы я стала шахидкой. И взорвала бомбу в университетской студенческой столовой. Но я сказала им, что я этого сделать не могу. Потому что студенты-израильтяне хорошо ко мне относятся. Тогда они посоветовали мне, совершить теракт в Тель-авивском автобусе или ресторане. Через два дня они привезут для меня пояс с взрывчаткой.
После продолжительной паузы, которую не хотела нарушить Азиза, Фарида продолжала:
- В Иерусалиме есть человек, которого я очень люблю. Я объяснила ему, что должна выполнить свой долг. Он меня понял и одобрил. Мы, палестинцы, жертвуем своими жизнями, чтобы хотя бы будущие поколения стали свободными.
Несмотря на то, что все это, конечно же устраивало Азизу, она сделала вид, что хочет отговорить Фариду от исполнения своего намерения. Поэтому она сказала сочувственно:
- Мне тебя очень жаль, Фарида... Может, ты еще передумаешь?
- Нет, Азиза, решение мое твердое! Я не хочу отступать. Не отговаривай меня...
- Дорогая Фарида, я должна тебе кое в чем признаться... За эти несколько часов, что я провела с тобой, ты стала для меня близкой подругой, словно сестра. Ты веришь мне?
- Да, верю! Я чувствую то же самое.
- Понимаешь, родная моя, я любила одного человека так сильно, что готова была отдать за него даже свою жизнь. Но он предал меня. Бросил, как ненужную тряпку. Ради маленькой сучки. Молоденькой сучки. Я должна ему отомстить за измену... И я прошу тебя помочь.
- Чем я могу помочь, Азиза?
- Сейчас объясню... Через три дня у еврея - миллионера Давида Рубинштейна день рождения. Он будет отмечать его в роскошном тель-авивском ресторане со своими друзьями из Риги.
- Азиза, растолкуй мне, какое отношение имеет этот еврей к твоему бывшему любовнику?
- Очень даже имеет! Этот Рубинштейн, будучи в Риге, положил глаз на девку, которую полюбил мой избранник. Этот еврей и подговорил моего Григория приехать сюда вместе с этой сучонкой.
- Ты хочешь, чтобы я их всех ликвидировала?
- Да! Фарида! Тебе же все равно, в каком месте устроить теракт... На улице, в автобусе или в ресторане... А в ресторане соберется много евреев. Так что ты отомстишь и за себя, и за меня. Отправишь на тот свет десятки ненавистных тебе евреев, а заодно человека, предавшего меня и разлучницу-девку.
- А как я их различу, Азиза?
- Сейчас я тебе покажу их фотографии.
Азиза достала из чемодана фотографии Лобанова и Виолы. Портреты Рубинштейна, Азиза продемонстрировала по одному журналу и нескольким газетам.
- Возьми себе и хорошенько их запомни! - сказала деловито Азиза. - Моего бывшего хахаля ты отыщешь быстро: он блондин и будет выделяться среди черных и рыжих евреев. Ориентируйся по нему.
- Кажется, судя по фотографии, эта девчонка, которая заморочила голову твоего любовника, все-таки красивая. Правда?
- Я бы не сказала! - фыркнула Азиза. - Знаешь, как это бывает у мужиков? На мой взгляд, ничего в ней особенного. Только что малолетка. А мужиков всегда тянет на молоденькую свежатину.
Фарида не согласилась с Азизой. Пристально разглядывая фотографию Виолы, она задумчиво произнесла:
- Не обижайся на меня, Азиза, но только я скажу то, что думаю. Эта девчонка очень красивая. Это на фотографии. А в натуре она, наверное, еще красивее.
- Ну вот, Фарида, и ты тоже... Всех она обворожила, проклятая!
Фарида, конечно же, не хотела огорчить свою новоявленную подругу. И чтобы сгладить возникшую напряженность она сменила тему:
- Азиза, как ты считаешь, в ресторане действительно соберется евреев больше, чем в автобусе?
- Ну конечно же. Их там набьется как селедок в бочке. Как ты можешь сомневаться?
- Азиза, а меня пропустят в ресторан? Сейчас охранников понатыкано на каждом квадратном метре.
- На этот счет можешь не беспокоиться. Я уже подумала об этом. Я произвела разведку. Постоянным охранником на входе в этот ресторан работает один еврейский хмырь. Рыжий, как огонь. Такие очень падки на баб. Зовут его Шмуль, а фамилия Васерман. Еще тот губошлеп! Я подобралась к нему и запудрила ему мозги. Он от меня совсем шальной стал. Я намекнула ему, что когда мы сойдемся поближе, я не стану ему отказывать ни в чем. Чего только не пожелает его кобелиновая натура. В моем присутствии Шмуль буквально тает, как восковая кукла.
- Ты молодец, Азиза! Надежная партнерша!
- Мы подойдем к ресторану вместе. Когда ты увидишь, что я задурила ему голову и обниму его, ты в этот момент постараешься молнией проскользнуть в ресторан.
- Что мне одеть?
- У меня в запасе имеется скромное платье, как раз на тебя. Свободное, как для беременной женщины. Ты сможешь спрятать под ним свой пояс с взрывчаткой.
- А платок на голову можно?
- Ни в коем случае. По нему тебя засекут, как арабку... Для понта, я снабжу тебя своей театральной сумочкой. И все будет чин-чинарем.
- Ну, Азиза, кажется, я у тебя засиделась... Мне пора уходить.
- Нет, нет, Фарида. Отныне ты будешь жить у меня в номере. Вечером мы с тобой прогуляемся по улицам. Я покажу тебе тот ресторан. Для ориентировки.
- А встречаться с моими друзьями мне нельзя в твоем номере?
- Конечно. Ты встретишь их в условленном месте. А потом, поплутав по улицам, придешь сюда. Чтобы хвоста за собой не притащить.
- Азиза, я так рада, что познакомилась с тобой.
- Я тоже. Это взаимно. Ты мне очень симпатична.
- Знаешь, Азиза, теперь, когда ты рядом со мной, я совсем успокоилась. И теперь ни капельки не волнуюсь.
 - Вот и ладненько!


ТЕРАКТ В РЕСТОРАНЕ

...Юбилейное торжество было в самом разгаре. Именинник сиял. К столику, за которым сидел Давид Рубинштейн со своим тель-авивским управляющим Марком Зусманом, Виолой и Григорием Лобановым, то и дело подходили приглашенные гости с подарками. Давид с благодарностью принимал их, и складывал на стоящий рядом круглый столик, покрытый песочного цвета скатертью.
Как заведено в таких парадных ситуациях гости не скупились на цветистые похвалы юбиляру. Тост следовал за тостом. Давид едва успевал откликаться на них.
Официантки в белых блузках и темно-синих мини-юбочках виртуозно порхали между столиками с подносами. Они выглядели словно экзотические бабочки. Кое-кто из подвыпивших гостей заигрывал с ними, стараясь хлопнуть по соблазнительным попкам. Однако главное всеобщее внимание было приковано к царице бала - Виоле. В своем воздушном платье от знаменитого парижского кутюрье она выглядела божественно.
За ближним столиком восседало шумное грузинское землячество. То были грузины жизнерадостного и темпераментного кавказского разлива. Особую активность проявлял темпераментный еврейский грузин с орлиным носом и сверкающей как отполированный бильярдный шар лысой головой. Его распирало от желания действовать. Он дважды отправил по грузинскому обычаю две бутылки марочного вина Давиду – «от нашего стола - вашему столу». Причем он сопровождал свое подношение выразительными жестами в адрес Виолы. Он несколько раз отлучался к оркестрантам, чтобы заказать танцевальную музыку. Вернувшись после очередного захода, он подошел к главному столику и обратился к юбиляру:
- Мой дорогой кацо Давид! Разреши пригласить твою прелестную молодую даму на танец!
- Нет, не менее уважаемый кацо Гурамишвили! - весело отпарировал Давид. - Я сам желаю потанцевать с моей прелестной дамой.
- Пардон, месье! - обидевшись, произнес галантный кавалер.
Довольно решительно отстранив от столика грузина, Давид подхватил Виолу и они изящно закружились в вихре штраусовского вальса, все дальше и дальше удаляясь от своего столика.
- Ты танцуешь божественно! - сказал Давид. - Ты легкая и воздушная, с тобой танцевать одно наслаждение.
- Ты тоже самый лучший партнер в мире, Давид! С тобой я не чувствую ног под собой.
Лобанов тоскливо проводил глазами удалявшуюся пару пока они не скрылись за спинами других танцующих.
Они провальсировали лихо, задиристо до самой стены зала как вдруг прогремел, перекрывая все звуки, пушечный взрыв.
И враз все смешалось - звуки, вещи, мебель - в одну злобную симфонию хаоса.
Виола ничего не поняла и не успела понять. Зато Давид все понял в одно мгновение. Теракт!
Виола в ужасе прижалась всем телом к Давиду.
 - Что это? - вырвалось у нее.
Вместо ответа он бросил одно лишь слово:
- Бежим!
Он рывком повлек Виолу к выходу.
В воздухе распространялся серый дым и кислый пороховой запах.
Они переступали через оторванные руки, ноги, головы, обломки мебели, лужи крови и окровавленное одежное рванье.
Краем глаз Давид увидел «сидящих» за его столиком Лобанова и партнера Марка Зусмана. Они казались живыми, хотя душа их уже отлетела.
Навстречу им бежали служащие ресторана с остановившимися и искаженными лицами и люди в оранжевых спасательных жилетах. Только теперь, через несколько мгновений, у Давида открылись уши, словно из них вытащили пробки. И он услыхал стоны, вопли, глухие удары падавших с потолка кусков штукатурки.
Неужели они уцелели, промелькнуло в голове у Давида. «Бедные!» - запоздало подумал он о Лобанове и своем партнере, имя которого выпало из воспаленной памяти.
Снаружи уже были слышны истерические сигналы машин «Скорой», полицейских и пожарных машин. Все специальные службы так быстро прибыли на место происшествия будто были наготове и только ждали происшествия, чтобы тотчас оказаться в нужном месте.
...А до страшного происшествия, события разворачивались по задуманному Азизой плану. Как и было условлено, в тот момент, когда Азиза насильно обняла охранника Шмуля Васермана, Фарида ящерицей проскользнула в дверь ресторана. Ни официантки, ни официанты, ни ресторанный метрдотель не обратили на нее внимания.
В это ответственное мгновение времени Азиза шепнула Шмулю на ухо слова, которые его воспламенили: «Сегодня  в полночь я отдамся тебе как обещала!»
Она задержалась возле ошалевшего охранника на несколько минут.
И тут внутри здания раздался взрыв. Шмуль мгновенно догадался обо всем. Его с головы до ног охватил страх.
И Азиза ужаснулась, но совсем по другому поводу. Она вскрикнула словно подстреленная и кинулась внутрь. Наверное, ее возлюбленного уже нет в живых. От этой мысли можно было сойти сума. Человека, которого она страстно любила, она, как последняя тварь, уничтожила собственными руками! Сердце ее было готово выскочить из грудной клетки. Ее всю корежило и выворачивало наизнанку.
То, что она увидела, вбежав в банкетный зал, напоминало последствия землетрясения. Перевернутые столы и стулья, фрагменты тел и кровь, кровь, кровь - на всем.
Она сразу увидела своего возлюбленного. Он сидел с закрытыми глазами за столиком. Неужели жив? Эта мысль плеткой стеганула ее по сердцу, но тут же погасла. Он был мертв. Из раны на его груди сочилась кровь, словно из него вытекала жизнь, капля по капле...
Азиза прижалась к его телу, пытаясь безуспешно ладонью остановить струившуюся кровь. Но все было напрасно. Уже ничего нельзя было сделать для его спасения. Ничего...
Он доверчиво, будто прижимался к ней, как это было в лучшие их годы. Было, было, было! - стучало в ее висках. И никогда больше не будет. Н И К О Г Д А!
- Будь я проклята! - вырвалось из ее помертвевших губ. - Будь я проклята вовеки веков!
Она хотела плакать, но слез не было. Ее любящее сердце разрывалось от непоправимого несчастья. Глаза ее были сухими, как раскаленный песок в пустыне.
Проникшие в банкетный зал матерые израильские полицейские с трудом оторвали Азизу от начавшего коченеть трупа. Ее бесчувственную отвели в полицейскую машину. А она, словно безумная, повторяла одно и то же:
- Это я виновата. Я!
Азизу доставили в полицейский участок. Но допросить ее не удалось, она не могла вразумительно произнести ни слова. Надо было ждать. Набраться терпения и ждать. Потому что, наверное, она была очень важной свидетельницей.
Почти сразу  на телевизионных экранах Израиля, а затем и на экранах многих стран появились привычные для нашего безумного века изображения развороченного банкетного зала, трупов, кровавых луж. Это внутри. А снаружи - скопление амбулансов, пожарных машин, полицейских фургонов. И снующих с деловитой сноровкой санитаров, полицейских, спасателей с носилками и полицейских, устанавливающих заграждения. И, конечно же, жадных до зрелищ зевак, столпившихся на противоположной стороне улицы, с бесстыдным любопытством взирающих на все происходящее. Уж кто-кто, а они, наверное, получат от ужасного зрелища огромное количество адреналина.
А наутро в русскоязычных и ивритских израильских газетах появилась расширенная информация примерно одинакового содержания. «Вчера, в шестнадцать часов двадцать минут по местному времени в центре Тель-Авива в фешенебельном ресторане «Радуга» арабская террористка-смертница, личность которой устанавливается, совершила террористический акт. В результате мощного взрыва полутора килограммов пластида был кардинально разрушен банкетный зал. Погибло двадцать два человека, сто пятьдесят человек ранено. «Пояс шахида» террористки-смертницы был начинен гайками, шурупами, гвоздями, обрезками проволоки, что усилило эффект поражения людей. Обычная манера. Обычный почерк исламских террористов, «борцов за свободу». Ответственность за злодейский теракт, охотно и нагло взяла на себя небезызвестная палестинская организация "Фатх". Как известно, она полностью подчиняется террористу номер один Арафату. Жители многих городов палестинской автономии отметили это сообщение радостными плясками и раздачей сладостей детям.
К счастью, виновник торжества, известный израильский предприниматель остался жив. Давид Рубинштейн чудом уцелел. Как и его прелестная спутница Виола. Управляющий фирмы «Мама Мэри», компаньон Рубинштейна Марк Зусман скончался по дороге в больницу. Раненым была оказана экстренная помощь.
Поздно ночью был созвано заседание «узкого кабинета» правительства во главе с премьер-министром. Были обсуждены ответные меры в ответ на варварский акт палестинцев, унесший жизни многих гражданских лиц. Согласно принятому на заседании постановлению будут приняты соответствующее меры и с должным  размахом. Следствие выясняет, каким образом терористке-смертнице удалось проникнуть в охраняемый ресторан.
Арафат в очередной раз  лицемерно осудил теракт, сопродив свое осуждение объяснением, что это является следствием борьбы палестинского народа с израильтянами, оккупирующими палестинские земли».


РАССЛЕДОВАНИЕ ТЕРАКТА

Как уже сообщалось, в момент взрыва, Давид и Виола находились в противоположном от их столика конце зала, у самой стены. Это спасло их, так как обрушившаяся часть потолка пролетела мимо них. Давид, не мешкая, повлек Виолу к выходу, переступая через фрагменты человечески тел, обломки мебели, разбитую посуду и лужи крови. Он стремился поскорее увести впечатлительную Виолу от этого ада. А Виола была скована ужасом, на время затормозившим все ее эмоции.
Всю дорогу к авто, в котором его ожидал личный шофер Илья, Давид утешал и успокаивал Виолу:
- Успокойся, родная! Слава Богу, все обошлось для нас с тобой благополучно. Все будет хорошо!
Ошеломленная происшедшим  Виола  все же вспомнила о  Лобанове:
 - А Григорий  жив?
- Не знаю... Надеюсь, с ним все в порядке.
Он, конечно, кривил душой. Но он не мог сообщить ей о гибели Лобанова сейчас.
- Нет, он мертв! Он так не хотел сюда ехать!
- Если его уже нет в живых - значит такова судьба! - жестко произнес Давид.
Сейчас он не хотел себя ни в чем обвинять. Главное - Виола жива. О себе он как-то не подумал.
Виола всхлипывала, когда поднимались в лифте. И продолжала всхлипывать, когда очутилась в квартире. Однако теперь ее бил озноб. Ее сотрясала дрожь, словно в приступе лихорадки. Они сидели на диване рядом. Рука Виолы была в руке Давида. Глубоко вздохнув, она беспомощно произнесла:
- Давид, мне страшно. Будь все время возле меня. Я никуда тебя не отпущу! Никуда!
- Родная моя, бесценная! Я все время буду с тобой. Успокойся. Хорошо если бы ты сейчас уснула.
- Нет, я не смогу уснуть.
- Сможешь. Стоит тебе только захотеть.
Помолчав, она спросила:
- Давид, что это было?
- То, что происходит у нас почти каждый день.
- Разве можно так жить?
- Можно. И нужно - на зло врагам! Они хотят нас уничтожить. Но им это никогда не удастся! Мы мужественный народ. И у нас самая сильная армия на всем Ближнем Востоке.
- Давид, я хочу пить... Только не апельсиновый сок.
- У тебя что, аллергия на него?
- Да, в Риге любовница Григория хотела меня отравить. Я сделала несколько глотков, но Мурка смахнула хвостом бутылку. А то бы меня уж давно не было на свете.
- Какой ужас! Сейчас я тебе дам газировку.
- Мурка, иди ко мне! - сказала Виола кошке, которая только этого и ждала. Она вспрыгнула на диван и пристроилась рядом с Виолой.
- Умница ты моя! - погладила кошку по голове Виола. Давид уговорил Виолу отправиться в постель. За ней, словно тень, последовала и Мурка.
...Через два дня Давида и Виолу пригласили в полицейский участок.
В кабинете у русскоязычного следователя уже находилась Азиза. Виола с трудом узнала ее. Как понял Давид, следователь устроил Азизе и Виоле очную ставку. Видимо, Азиза до этого уже что-то рассказала о Виоле.
Преодолев растерянность от неожиданной встречи, Виола вежливо поздоровалась:
- Здравствуй, Азиза! Как ты здесь очутилась?
Азиза не удостоила ее ответом. Будто ничего не слышала.
Седовласый следователь предложил Виоле присесть. А Давида попросил подождать  в другой комнате. Это встревожило Давида. Он опасался, что Виола  растеряется в его отсутствии и сболтнет чего-нибудь лишнего.
Следователь, допрашивая перекрестно Азизу и Виолу, ничего не записывал. Ему в помощь работало звукозаписывающее устройство.
Следователя интересовало буквально все.
Кто такой Лобанов. Какое имеют к нему отношение Азиза и Виола. Какие отношения сложились между Азизой и Виолой. Не было ли у них конфликтов. А если были, то по какой причине.
Давид, конечно же, был прав, беспокоясь за Виолу. Не имея практического опыта, она сбивалась, путалась, противоречила сама себе. И в глазах следователя не вызывала особого доверия.
Азиза, напротив, с холодным равнодушием, с какой-то отрешенностью откровенно выкладывала следователю все, что имело отношение к делу о теракте. Такое поведение обычно называют официальным языком, как сотрудничество со следствием.
У следователя поведение Азизы вызвало уважение. Она не пыталась выгородить себя, уменьшить свою вину. Красота Азизы вызвала у него инстинктивное расположение к ней, граничащее с влюбленностью. Мысленно он глубоко сочувствовал этой несчастной женщине, ставшей заложницей своей большой любви, которая, как говорят, сильнее смерти.
Нервы Виолы не выдержали длительного допроса. У нее случился обморок. Так что испуганный Давид самостоятельно вызвал «Скорую».
Уговорив следователя перенести допрос на следующий день, он отвез пришедшую в себя Виолу домой.
Азизу после нескольких дней ареста благоволивший ей - если не сказать больше - следователь выпустил из тюрьмы под расписку о невыезде.
Этому временному освобождению Азиза нисколько не обрадовалась. Она ничему теперь не могла радоваться. В связи с содеянным она мучительно переживала. Она не находила себе места. Ничто ей не было мило. Даже сама жизнь, которая отныне потеряла для нее всякий смысл. Она ненавидела всех, в том числе и себя.
Ноги сами привели ее на пляж. Она увидела растянувшегося на песке Шмуля Васермана. Он, как и Азиза, тоже временно был отпущен на свободу.
- Что ты тут делаешь? - задала она вопрос, чтобы что-то сказать.
- Загораю! - лениво ответил Шмуль.
Ему в голову закралась мыслишка.
- Хочешь, я прокачу тебя на лодке?
- Мне все равно.
- О’кэй!
Он подхватил джинсы, безрукавку и вскоре подплыл к берегу на зеленого цвета лодке.
– Шагай ко мне! - скомандовал Шмуль. И вот они уже отдаляются от берега, от людей. Шмуль налегал на весла до тех пор, пока они не отплыли на большое расстояние.
Бросив весла и подсев на скамью возле Азизы он сказал:
- Знаешь, женщина, ты у меня в большом долгу!
- Тебе мало того, что я выполнила свое обещание?
- Мало! Я еще хочу поразмяться с тобой. У тебя это здорово получается. Даже лучше, чем у наших израильтянок.
- Кобель гребаный. Вот кто ты! Скотина плешивая! Подонок.
Азиза нарочито распаляла Шмуля. На ком-то надо было выместить свою тоску.
Шмуль облапил Азизу, пытаясь повалить ее на дно лодки. Но она вцепилась в его шею, и они оба перевалились через борт.
Шмуль испуганно отплыл от Азизы, но она его настигла и стала, остервенело бить его кулаками по голове. Словно вымещая на нем все свои несчастья.
Шмуль захлебнулся и стал тонуть. Азиза надавила его голову, чтобы тот не смог вынырнуть на поверхность, только тогда Азиза отплыла в сторону.
Она легла на спину, подставив лицо чужому солнцу. Слезы хлынули из ее глаз.
Она зарыдала. И так стало ей жаль погубленного ею Григория. Сестер таборных и мать. Себя. Теперь ей уже никогда не избавиться от тоски. От собственной вины.
Она придала своему телу вертикальное положение и стала медленно погружаться вниз. Все глубже и глубже - туда - в небытие.


ПОМОЛВКА

Чудовищный теракт в ресторане совершенно вывел Виолу из равновесия. Она отказалась наотрез покидать квартиру хотя бы ненадолго. И требовала, чтобы Давид неотлучно находился возле нее. Давиду с огромным трудом удалось уговорить Виолу, чтобы она отпустила его на несколько часов для улаживания дел фирмы и назначения управляющего взамен погибшего Марка Зусмана.
Кроме улаживания дел Давид использовал отпущенное ему время, чтобы заскочить в музыкальный магазин и приобрести видео-кассеты.
Давид постарался подобрать такие фильмы, в которых напрочь отсутствовали бы непременные атрибуты современных импортных «триллеров», «блокбастеров» и прочей импортной мути. То были преимущественно старые наивные советские опусы, в которых не было ни поножовщины, ни автоматной стрельбы, ни взрываемых злодеями и героями автомобилей и домов.
В квартире Давида имелось пианино. И Виола могла забыться за инструментом. Такие импровизированные домашние концерты успокаивали Виолу лучше всяких лекарств. Они благотворно влияли на психику перенесшей шок Виолу, врачевали ее. Концерты эти доставляли истинное наслаждение Давиду. Игра на пианино добавляла Виоле очарование, которое у нее и без того имелось. Но хорошего никогда не бывает в избытке.
Повторяю - казалось бы, восхищаться Виолой сильнее, чем Давид восхищался ею до сих пор, невозможно. Тем не менее, обаяние женщины за музыкальным инструментом, как известно, усиливается во сто крат. В такие счастливые минуты Давид испытывал необычайный прилив нежности к Виоле.
Когда Виола заканчивала какой-либо музыкальный пассаж, Давид, как бы в благодарность, за доставленное ему наслаждение, непременно целовал Виолу. Это стало для них обязательной привычкой, доставлявшей им обоим неизмеримое удовольствие.
Поцелуи и прикосновения к телу Виолы вызывали у Давида вспышку страсти. Однако он буквально героическими усилиями подавлял это желание в себе. Отчасти подобное воздержание объяснялось слишком еще яркой памятью о случившемся теракте. Но главным было решением отложить интимное соитие с Виолой пока не свершится свадьба. Этому Давид придавал огромное значение. Невеста должна сохранять целомудрие до момента заключения законного брака. В этом отношении он придерживался несовременных консервативных взглядов. А в том, что Виола еще целомудренна, он почему-то абсолютно не сомневался.
Где бы Давид ни находился, куда бы ни забрасывала его судьба, у него под рукой всегда были три книги: Библия, однотомник Пушкина и «Дон Кихот» Сервантеса. В дни добровольного затворничества Виолы, Давид читал ей вслух отрывки из этих книг. Охотнее всего Виола слушала чтение сказок и повестей Пушкина. Из Библии Давид прочитал понравившуюся ей историю исхода еврейского народа из Египта. А еще «Песнь Песней» царя Соломона. «Дон Кихот» почему-то ее очень утомлял.
Питались Давид и Виола горячими блюдами, доставлявшимися официантами из ресторана. Ну и теми продуктами и напитками, которые им привозил шофер Илья.
Наконец настало время, когда сама Виола запросилась на улицу. Она решительно отвергла автомобиль, предпочитая пешие прогулки по городу. Или же походы на пляж, к морю.
Разговор о свадьбе Давид затеял лишь после того, как убедился, что Виола, вроде бы, излечилась от синдрома теракта. И страхи ее покинули. Вот надолго ли?
Они сидели в удобных креслах на балконе и любовались открывшимся перед глазами пейзажем. Вдали как бы вздымалась к вечернему небу голубая покатая спина Средиземного моря. Солнечный диск уже готовился нырнуть в прохладные морские воды.
Давид обнял Виолу и прочувствованно сказал:
- Виола - я люблю тебя.
- И я тоже люблю тебя, Давид! Очень-очень!
- Как это хорошо, что мы любим друг друга! И я решил, что, наконец, настало долгожданное время сделать тебе предложение. Виола, бесценная моя девочка, я прошу тебя стать моей женой!
- Я уже давно ждала, чтобы услышать от тебя это, - с оттенком легкого упрека произнесла Виола.
- Значит, ты действительно согласна навсегда соединить свою судьбу с моей?
- Давид, желанный мой, как ты можешь сомневаться в этом?
- Видишь ли, девочка моя, я не хотел бы использовать то обстоятельство, что ты длительное время живешь у меня.
- Какие все это пустяки, Давид! Разве ты до сих пор не понял, что я не мыслю своей жизни без тебя?
- Я не слепой, Виола. И не бесчувственный... Но есть одно обстоятельство, которое меня немного смущает.
- Какое еще там обстоятельство? Ну-ка, выкладывай!
Решительность Виолы вызвала у Давида благосклонную улыбку:
- Учти, я старше тебя. У нас с тобой большая разница в годах... Я старше, тебя больше, чем на двадцать лет!
- Глупенький. Какое это имеет значение? Если любишь, годы ни при чем! О таком мужчине как ты, я всегда мечтала. И вот, ты появился. Кроме тебя мне никто не нужен.
- Ты вырвала у меня мои слова. Ты моя осуществленная мечта. Если бы я не встретил тебя, я, может быть, покончил бы с собой.
- Как у тебя поворачивается язык говорить такое?
- Я тебе сейчас во всем признаюсь. Перед серьезным шагом, который мы оба должны совершить, я хочу, чтобы между тобой и мной не было ничего недосказанного. Ты меня поняла?
- Да, милый. Я готова выслушать и принять все, о чем ты мне сообщишь.
- Я не стану от тебя ничего скрывать. И хочу, чтобы ты меня приняла со всеми хорошим, что во мне есть, и всем плохим, со всеми недостатками.
- У тебя не может быть недостатков, милый!
- Может, может! Итак, всему, чего я добился, я обязан исключительно самому себе. Как говорят американцы - я сделал себя сам. Я многим обязан своим родителям, которые меня воспитывали, своему здравому смыслу, энергии, трудолюбию. У меня было все: успех, слава, много денег, много случайных женщин. Но не было рядом со мной близкой души, близкого человека, ради которого стоило жить. Неудовлетворенность случайными связями, предательство друзей, разобщенность израильтян, низменная зависть и ненависть между отдельными группами населения, несправедливости - все это вместе взятое опустошило меня. Я потерял главное - веру в братство евреев. Меня охватила болезненная депрессия. Я потерял интерес ко всему - к работе, развлечениям, к самой жизни. Я пытался утопить свою тоску в пьянстве. Но это не могло мне помочь. И не помогло. Я все чаще стал думать о том, чтобы свести счеты с жизнью. И - я об этом тебе уже говорил - если бы я не встретил тебя, все было бы кончено.
- Не могу поверить!
- Ты хотела правды - и я сказал правду.
- Как это страшно!
Виола прильнула к Давиду, словно пытаясь защитить его от невидимого врага.
- Давид, у меня больше недостатков, чем у тебя. Я по малолетству совершила такую жуткую ошибку, которая погубила мою маму.
Она всхлипнула.
- Если тебе неприятно, можешь ничего не говорить дальше.
- Нет, я буду говорить. Может, мне станет от этого немного легче.
И она пересказала о своем побеге из дома из-за самодурства отца, издевавшегося над мамой. О жизни среди воров. Как ее отравила Азиза. Как, узнав от домработницы Луции о самоубийстве мамы, она долго болела.
- И я всю жизнь буду мучиться от того, что погубила маму. Эта рана в моей душе никогда не заживет! - так заключила свою скорбную исповедь Виола. Она залилась слезами.
Давид, исполненный глубокого сочувствия, прижал к себе Виолу, и, вытирая свободной рукой слезы на ее глазах, задушевно произнес:
- Не надо так убиваться, милая! Разве ты можешь отвечать за поступки той маленькой глупой девочки, какой ты тогда была? Все мы совершаем ошибки. Да, надо покаяться. Но постоянно терзать свою душу ни в коем случае нельзя.
Помолчав, Давид добавил:
- Твои страдания, дорогая моя, сделали тебя еще желаннее, еще роднее.
Он постарался перевести разговор на другую тему.
- Мне пора тебе признаться, что когда я увидел в Домском соборе твое прекрасное лицо, в меня будто ударила молния!
- Та молния ударила и в меня тоже, - задумчиво произнесла Виола. - С той самой минуты для меня началась настоящая жизнь. До нее, я словно спала наяву.
- Обо мне и говорить нечего. С твоим появлением, жизнь для меня снова  наполнилась смыслом. Теперь мне хочется жить и жить. Служить тебе, поклоняться, оберегать от любых неприятностей. Рядом с тобой я ежеминутно чувствую себя  счастливейшим человеком.
- Я тоже счастлива оттого, что ты у меня есть и будешь!
Они еще долго сидели обнявшись. Им больше не надо было говорить.


СВАДЬБА

Давид не стал посвящать Виолу во все то, что ему надо было предпринять. И предпринять незамедлительно.
В связи с существующими в Израиле строжайшими правилами попросту никак невозможно в Израиле заключить светский брак. Это притом, что, несмотря на религиозные запреты, израильское государство все-таки, как ни верти, светское. На протяжении десятилетий религиозные ортодоксы не считаясь с жизненной необходимостью, всячески препятствовали принятию в Кнессете соответствующего закона. И многие граждане этой страны вынуждены оформлять свои семейные отношения за границей.
Что касается очень сомнительной возможности Давиду сыграть свадьбу с Виолой под хупой, то практически такой возможности и не было. Поскольку у Виолы не имелось документов о ее еврейских корнях. К тому же она была еще и несовершеннолетней.
У Давида не было другой возможности достать необходимые документы, кроме, как пойти обходным путем. Давиду помогли его многочисленные связи в различных ведомствах. И таким образом Виола стала обладательницей документов, необходимых для выезда за пределы Израиля.
...Примерно через неделю, которая понадобилась Давиду, чтобы утрясти все формальности, самолет перенес влюбленную парочку с Земли Обетованной на грешную греческую территорию. Какие уж тут расстояния! Но даже за это короткое время Давид успел рассказать Виоле о Греции:
 - Виола скоро мы прибудем на остров Кипр. И если память мне не изменяет, это именно о нем писал английский естествоиспытатель Джеральд Даррэл. Тогда будучи маленьким мальчиком, он прибыл на остров вместе со своей семьей: мамой, двумя братьями и сестричкой. Они прибыли из холодной дождливой Англии в эту райскую землю. И будущий знаменитый писатель так ярко описал природу и живность этого острова, что читатель, словно воочию увидел страну, залитую ласковым солнцем, белоснежными песчаными пляжами, зелеными виноградниками, пепельно-серыми оливковыми рощами и голубым морем. Об этом любимом моем писателе, я могу рассказывать тебе часами:
 - А мне часами тебя слушать.
- Так вот, здесь, на этом острове у мальчика возник острый интерес к миру  растений и животных. Впоследствии это стало призванием всей его жизни. Описывая впоследствии в своих книгах птиц и животных многих стран мира, Даррэл мог вызвать у читателей любовь к окружающему миру, радость от общения с ними веру в благотворное влияние природы на человека... Тебе не надоело меня слушать?
- Нет, нет, Давид!
- Знаешь, Виола, мне книги этого писателя нравятся не только мастерством и свежестью изложения, но и блестящим остроумием. В этом отношении Даррэл превзошел многих прославленных писателей. Я как-нибудь почитаю тебе что-нибудь из его книг.
- Этот твой Даррэл еще живой?
- Увы, его, к великому сожалению, уже нет на свете!
- Как жалко, что люди умирают!
- Ты права, Виола! Но другой мой, не менее любимый писатель Марк Твен выразился в том смысле, что хотя это и большая несправедливость, но если бы люди обрели бессмертие, они чувствовали бы себя несчастными.
- А я бы так себя не чувствовала! - рассмеялась Виола. - Я хочу жить вечно! И чтобы ты тоже был бессмертным.
- Я согласен! О, кажется, мы уже приземляемся!
Эта страна им понравилась с первого же взгляда. Да и как могли не понравиться лазурное море, золотистые пляжи, нежаркое солнце, а главное - беспечные веселые отдыхающие и приветливые хозяева-островитяне.
Обосновавшись в первом попавшемся отеле, поставив там свои вещи, а затем, прогулявшись на взморье, Виола и Давид направились в магазин для молодоженов. При содействии услужливых и предупредительных продавщиц, Виола выбрала себе воздушное подвенечное платье. А Давид - черный жениховский костюм и галстук, белую льняную сорочку.
По настоянию Давида они заглянули также в ювелирный магазин. Давид приобрел два массивных золотых обручальных кольца. А для Виолы - жемчужное ожерелье, золотые швейцарские часики и золотой браслет. Виола радовалась  покупкам, как малое дитя.
Они  решили не откладывать свадьбу. В брачном офисе им подыскали двух молодых свидетелей приятной наружности. Все было исполнено по традиционным правилам. Были букеты цветов, было шампанское, был непременный марш Мендельсона. Были приличествующие случаю поздравления.
Наблюдавшие свадебную церемонию посетители, ожидающие своей очереди, великодушно признали Виолу и Давида самой прекрасной парой из всех брачующихся.
Виола была буквально на вершине счастья и вся  сияла.
А после окончания церемонии бракосочетания Давид пригласил молодых свидетелей в ресторан под открытым небом. Молодые люди охотно отозвались на приглашение. И застолье прошло весело с молодым задором, шутками и смехом.
Давид не мог оторвать взгляда от возлюбленной. Все в ней вызывало его восхищение: золотистые волосы, умные синие глаза, нежный матовый цвет лица и легкий румянец, который можно было изобразить на ватмане лишь акварельной краской.
Когда Виола и Давид распрощались с молодыми свидетелями, праздник для них продолжался до самого вечера. Впрочем, вернее будет сказать, что праздник продолжался и после него. То был бесконечный праздник.
По возвращении в свой номер Давид заказал в ресторане ужин и шампанское.
Им было очень хорошо вдвоем. Они обменивались шутками, распитием шампанского, перемежавшихся поцелуями. Весь номер был заставлен благоухавшими букетами цветов.
Когда Давид решил, что настало время, он подошел к Виоле и сказал:
- А теперь нам с тобой пора уединиться в спальне и исполнить древний обычай.
- Какой обычай, милый?
- Разве ты не догадываешься?
- Догадываюсь, но я не должна об этом знать наперед.
Давид поднял Виолу на руки и отнес в спальню.
- Милый, электричество не выключай. Потерпи немного, я отлучусь на несколько минут.
- Так нужно?
- Да, так нужно!
Через некоторое время, которое понадобилось Давиду, чтобы раздеться и застыть обнаженным в ожидании Виолы. И она появилась во всем своем женском великолепии.
То воистину было явление Евы Адаму. Но не в первобытном виде, а в современном, навязанном иностранными фильмами, которых в достатке насмотрелась Виола.
На ней была доходившая до колен нежно-розового цвета шелковая комбинация. Ее мраморная грудь соблазнительно выглядывала из выреза комбинации. В волосах Виолы горела пунцовая роза, приколотая к волосам.
Старания возбудить Давида были излишними. Он и так возбудился до крайних пределов.
Хотя Давид  немного побаивался этой первой брачной ночи, его опыт позволил не выдать этого. Главной заботой Давида - о чем он не забывал ни на минуту - было стремление ни в коем случае не причинить целомудренной Виоле боль или, по крайней мере, свести эту боль до минимума.
Он старался обращаться с Виолой как с очень нежным и хрупким цветком. В эти минуты он совершенно не заботился о собственном наслаждении.
Поначалу Давид нежно поцеловал мочку уха Виолы. Затем сверху вниз, медленно провел рукой по бархатистой коже упругой груди, талии, крутым бедрам. Этим он вызвал страстный озноб у Виолы. И только после этого, он поцеловал полураскрытые губы Виолы.
И он медленно и очень осторожно вошел в нее.
С удивлением, смешанным с восторгом, Давид ощутил, что Виола инстинктивно совершает встречные движения. Это вызвало бурю восторга в его душе.
Неужели она не ощутила боли в начале соития? Это было бы замечательно!
Давид старался, как можно дольше растянуть возникшее подавлявшееся ранее наслаждение и неожиданно для самого себя взорвался фонтаном страсти.
Ему почудилось, что ни одна женщина до Виолы не вызывала у него такого полного и всеобъемлющего наслаждения.
В эти мгновения Давид ощутил себя не просто счастливым, а сказочно счастливым, он благословлял провидение, что не успел исполнить задуманное - и не уйти преждевременно из жизни.
- Милая, тебе хорошо? - тихо осведомился Давид у Виолы.
- Мне стыдно в этом признаться, но мне это было очень приятно! - смущенно призналась Виола.
- Этого не надо стыдиться. Это самое прекрасное чувство дарованное нам Богом.
Она благодарно поцеловала своего нареченного. Выждав некоторое время, Давид лукаво спросил:
- Ты не против того, чтобы мы повторили то, что тебе так понравилось?
- Об этом не надо у меня спрашивать! - мягко произнесла Виола.
- Извини меня, моя девочка! Отныне я больше никогда не буду спрашивать об этом. А буду угадывать твои желания.
Давид возобновил свои действия. Он убедился, что Виола желает его так же сильно, как он ее.
Объятия сменялись объятиями, нескончаемыми поцелуями и ласками. Они буквально купались в волнах взаимной страсти.
Они все больше и больше открывали интимные особенности друг друга, все лучше приспосабливаясь друг к другу. И эти открытия были чрезвычайно волнующими.


МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

После сладостной и продолжительной первой брачной ночи Давид и Виола  не покидали своего гнездышка. Разумеется, совсем не из-за страха Виолы, который она испытвала прежде в Тель-Авиве. Они не желали куда-либо выходить, не желали никого видеть потому, что самозабвенно занимались любовью. Виола оказалась на редкость страстной натурой. Они покидали постель лишь для того, чтобы восстановить свои силы, подкрепляясь вином и фруктами. Но вскоре у них развился такой волчий аппетит, что Давиду пришлось заказывать в ресторане отеля и обеды, и завтраки, и ужины.
Телефон Давид выключил и включал лишь в тех редких случаях, когда ему самому надо было позвонить. А звонить ему надо было новому управляющему фирмы, который после своего назначения на эту должность чувствовал себя пока что неуверенно.
Для Давида и Виолы весь мир сузился до размеров занимаемого номера-люкс.
Церковники всех концессий с упрямой настойчивостью продолжают искусственно разделять человеческую любовь на "греховную" – от дьявола.
И небесную. Что это, заблуждение умышленное, или умышленное  стремление  принизить, осудить самое прекрасное человеческое чувство? Из века в век повторяется вздорная выдумка о так называемом, «первородном грехе». Дескать, Адам и Ева ослушались Творца и нарушили его запрет на счет плода от Дерева познания Добра и Зла. И случилось это после того, как коварный дьявол-искуситель подсунул первой женщине любовное яблоко.
И как только у святош поворачивается язык называть «первородным грехом», основной Закон Природы – воспроизводство себе подобных. Без исполнения этого Закона наша планета оставалась бы пустынной и безжизненной. Не было бы на ней людей. Не бродили бы стада животных. Не плавали бы рыбы в морских и океанских глубинах. Не летали бы птицы в поднебесье.
И вообще - как можно назвать «первородным грехом», то, что сам Господь благословил словами: «Плодитесь и размножайтесь!» Человек так и задуман Всевышним, что в нем гармонично сочетаются плотское и духовное.
Католики не иначе, как сдуру, объявили для своих священников «обет безбрачия». Ничего более вздорного нельзя было придумать! И вот, во исполнение этого противоестественного правила, физически здоровые мужики на обильных хлебах, нарушают этот запрет, и вынуждены становиться преступниками - подофилами.
...По давней своей привычке, Давид обычно просыпался на рассвете. Задолго до пробуждения Виолы. В ожидании этого момента, Давид с наслаждением любовался ею.
Спала Виола совершенно неподвижно и беззвучно. Давид обеспокоено всматривался в спящую и успокаивался лишь после того, как ему удавалось заметить едва уловимое шевеление простыни на груди Виолы.
Когда миновало время затворничества, Давид решил посвятить Виолу в свои дальнейшие планы на будущее. Для этого он выбрал подходящий момент одним ранним утром, когда Виола проснулась.
- Доброе утро, радость моя! Что тебе снилось сегодня?
- Что-то очень хорошее. Но что - я уже забыла.
- Милая, тебе не кажется, что мы достаточно долго скрывались от людей?
- А мне никто не нужен, кроме тебя! - потягиваясь, молвила Виола.
- Как бы мы - из-за отсутствия общения - не превратились в пещерных людей!
- Давид, я представила себя в звериной шкуре.
- Думаю, ты и в этом первобытном наряде выглядела бы прелестно.
Посерьезнев, Давид продолжал:
- Виола, нам пора отправиться в свадебное путешествие!
- Ой, как здорово! Я никуда дальше Риги не выезжала. Если не считать Израиль и этот греческий остров.
- Для начала тоже не так уж и плохо!
- И куда же мы направимся?
- Я полагаю, лучше всего начать с Италии. А более точно - с итальянского местечка Верона.
- Почему именно с Вероны?
- По тому, бесценная моя, что именно там когда-то жили двое юных влюбленных - Ромео и Джульетта. Их прославил на весь мир английский драматург Вильям Шекспир. Он никогда не был в Вероне. Зато знал  легенду о них.
- Я хочу знать об этой легенде.
- Легенда эта действительно очень интересная... Небольшое отступление... Так случилось, что три небольшие страны - Иудея, Греция и Англия дали культуре мира больше, чем все страны вместе взятые: Иудея – Библию. Древняя Греция - античные мифы, то есть сказания. Англия же - Шекспира. О Библии и греческих мифах я расскажу тебе как-нибудь в другой раз.
- Обязательно расскажешь. Я так мало знаю.
- Это поправимо. Мы постараемся наверстать упущенное тобой. А теперь я продолжу... Итак, в небольшом итальянском городке Верона, как гласит легенда, проживало два враждующих семейства -  Монтекки и Капулетти. И надо же было такому случиться, что дети именно этих двух кланов - Ромео и Джульетта - влюбились друг в друга. К сожалению, для них эта любовь закончилась  их гибелью. Шекспир на эту тему сочинил пьесу, благодаря которой Ромео и Джульетта прославились на весь мир. И в наше время в Верону съезжается миллионы туристов. Вот мы и последуем их примеру.
- Дэйв, ты раздразнил мое любопытство. А куда мы направимся после Италии?
- Я и об этом подумал... Думаю, после Италии нам следует побывать в Греции. Этой колыбели мировой культуры. Ну, а потом, возможно, мы навестим Турцию, Испанию. А напоследок закончим наши путешествия на Кубе. Чтобы отдохнуть после перелетов.
Виола почему-то задумалась, а потом неожиданно спросила:
- Дэйв, а почему ты совсем не упомянул Францию, Париж? Я по телевидению в одной из передач слышала такие слова: «Побывать в Париже и умереть!».
- Да, Франция интереснейшая европейская страна. Было бы нелепо отрицать это.
- Тогда что же?
- У меня как еврея с этой страной особые счеты. Во времена второй мировой войны Франция, чтобы спасти свою шкуру, буквально легла под Гитлера как последняя шлюха. Франция была соучастницей военных действий на стороне фашистской Германии. Законы марионеточного правительства Виши, утвержденные французскими предателями, следовали немецким Нюрнбергским расовым законам. На основании этих законов тысячи французских полицейских охотились за евреями по всей стране чтобы отправить их на убой в лагеря уничтожения.
Виола, ты можешь сказать, мол, когда это было! Но и сейчас Франция является самой ярко выраженной антисемитской страной. По крайней мере, в Европе, Франция на этот счет удерживает позорное первое место. Оскверняются еврейские кладбища, поджигаются синагоги. Арабы, заполонившие Францию, пытаются диктовать свою волю французскому правительству. Во Францию из-за попустительства властей понаехало столько арабов, что Парижане горько шутят: «Что такое Париж? Это город, в котором больше не живут французы».
Немного успокоившись после темпераментного монолога Давид решительно произнес:
- Завтра мы вылетаем в Верону,
- Ой, как здорово! - воскликнула Виола, которую мало тронул рассказ Давида о ситуации во Франции. Общие рассуждения не впечатляли ее. А вот история двух веронских влюбленных запала ей на душу.
- Давид, можно забрать с собой Мурку?
- Может, лучше мы оставим ее здесь. Поручим кому-нибудь присматривать за ней. Как ты считаешь?
- Мурка не вынесет разлуки со мной. Она помрет.
- Ну что ж, я не могу тебе ни в чем отказать. Пользуйся моей слабостью. Но учти, мы с ней наберемся немало хлопот!
 - Не наберемся! - наивно произнесла Виола.


СТОЛИЦА ВЛЮБЛЕННЫХ

Верона поразила Виолу многолюдьем. Творилось такое столпотворение, будто это был не городок, а столица какого-то государства. На улицах с оживленным движением слышался разноязыкий людской говор, в котором преобладал английский. Все городские здания выглядели очень древними, на что Виола обратила внимание Давида.
- Ты права, радость моя! - согласился Давид. - Этим домам много лет.
- Откуда тебе это известно?
- Я уже раньше был в этом городе.
- Вдвоем с кем-нибудь или один?
- Ну конечно же, один!
- Тогда тебе все здесь покажется неинтересным!
- Напротив! Потому, что рядом со мной - ты. С тобой я все стал воспринимать острее, словно я все это вижу впервые. У меня словно открылось второе зрение и второй слух. Давид остановился и обнял Виолу.
- Виола, вот мы и пришли к тому самому дому, в котором когда-то жила  Джульетта.
- Как его запачкали надписями! - поморщилась Виола.
- Потому что нет спасения от любителей оставлять повсюду свой автограф... На Кавказе на самой высокой скале я увидел надпись масляной краской: «Здесь были Оля и Коля из Цюрюпинска» ...Ты видишь вон тот балкон? Это, как говорят, тот самый балкон, с которого Джульетта разговаривала с Ромео... Ну, а теперь пройдем в дом в гости  к ней.
Вместе с другими туристами Виола и Давид поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Они попали в комнату Джульетты.
Осмотревшись, Виола разочарованно произнесла:
- Какая обыкновенная комната!
Она прошептала это Давиду на ухо. Он так же тихо сказал в ответ:
- Все обыкновенное становится значительным после того, как к нему прикоснется перо великого писателя! К этому мне хотелось бы добавить, что комната эта, по-моему, слишком большая для столь юной девушки, какой была Джульетта.
Оказавшись на воздухе, Виола спросила:
- А куда мы теперь пойдем?
- Теперь нам остается посмотреть на гробницу Джульетты.
Для этого им пришлось преодолеть довольно значительное расстояние.
Виола и на этот раз не скрывала своего разочарования увиденным.
- Давид, и стоило из-за этого приезжать сюда?
- Извини, родная, но мне казалось, что нам с тобой обязательно надо здесь побывать.
- Я тебя расстроила?
- Нет, Виола, я остался при своем мнении.
Повсюду на улицах и площадях Вероны кипела бойкая торговля сувенирными барометрами, календарями, полотенцами, скатерками, керамикой. И все эти предметы - с обязательными изображениями Ромео и Джульетты. Местные жители неплохо зарабатывали на именах своих трагически погибших земляков! При всем при том никто не мог поручиться за их портретное сходство. По крайней мере проверить это никак не представлялось возможным.
Виоле приглянулся маленький сувенирный барометр и Давиду пришлось раскошелиться на стодолларовую купюру. Потому что у продавца не набралось столько сдачи. А палочка-выручалочка - кредитная карточка на улицах не имела хождения.
Что восхитило Виолу, так это вид Веронского Кремля.
- Виола, ты когда-нибудь бывала в Москве?
- Я тебе уже говорила, что никогда не выезжала за пределы Риги.
- Извини, я забыл... Да это и неважно. Если бы ты бывала в Москве, то сейчас обязательно заметила бы сходство Веронского Кремля с Московским. А все объясняется очень просто. Когда-то Московский Кремль сложили каменщики из Вероны. Видишь, вон те башенки в виде ласточкиных хвостов - точно такие же и в Москве!
Виола смущенно призналась, что проголодалась, и они зашли в уютную пиццерию.
Побродив по городу еще некоторое время, молодожены возвратились в свой гостиничный номер.
За легким ужином они задержались недолго. Их манила к себе широкая деревянная кровать с резными ножками.
Неизвестно, повлияла ли на них романтическая история веронских влюбленных, но только одно можно с уверенность сказать, что Давид и Виола занимались любовью с тем же пылом и страстью, что и в первые дни обручения.
Лаская Виолу Давид нашептывал ей нежные слова. Кем только он ее не называл: и пташечкой, и зверенышем, и маленькой, и душечкой, и аленьким цветочком, и звездочкой, и солнышком, и лапушкой, и кузнечиком. Почти исчерпав весь набор ласкательных слов, Давид призвал себе на подмогу поэтов. Уж они то умели выразить свои чувства к избранницам как никто полно и ярко! Обладая превосходной памятью Давид мог процитировать немало стихотворений на эту волнующую тему.
И он, приподнявшись на локте, с восхищением продекламировал Виоле вот это подходящее к случаю стихотворение:

Лежишь, как будто в забытьи,
Моим движеньям подчиняясь.
А я шепчу слова любви,
Губами губ твоих касаясь.
А мне бы умереть, любя,
В безумной неге упоенья,
Когда приходишь ты в себя
И снова жаждешь наслажденья.

- Какие прекрасные стихи. От них начинаешь таять от нежности.
- Это стихотворение гениального автора. И я постараюсь не раз озвучивать их для тебя. Мало кому из поэтов под силу сочинить такое вдохновенное произведение! Даже если бы я мог слагать звучные строки, вряд ли мне удалось бы создать такой шедевр.
- Зато ты умеешь любить! А это лучше всяких стихов!
- Увы, с прозой у меня обстоят дела немного лучше.
- Ты можешь мне что-нибудь прочесть из твоей прозы?
- Конечно, могу! Но вся моя проза состоит всего лишь из нескольких слов: я люблю тебя, Виола!
- Повторяй их как можно чаще, Давид!
- Меня не надо просить об этом. Эти слова сами слетают с губ.
- У меня тоже.


АХ, ЭТА ИТАЛИЯ!

После Вероны для них обоих, словно в калейдоскопе, замелькали итальянские города- достопримечательности: Флоренция, Палермо, Помпеи, наконец - Рома, которую россияне почему-то именуют Римом.
Обилие замечательных строений прекраснейшей архитектуры, соборов, дворцов, древних развалин, замечательных художественных полотен и скульптур - все это восхищало, и в то же время - одновременно - подавляло.
Виоле было присуще глубокое и утонченное восприятие всего того, что она осматривала. Свои восторги она обычно выражала взволнованными возгласами. Впечатлений было такое изобилие и такой яркости, что к концу дня она буквально выбивалась из сил и валилась с ног. Так что уже не была в состоянии ни на что реагировать.
Особенно ее взволновало посещение Помпеи. Трагическая судьба жителей процветающего города, внезапно застигнутых извержением вулкана, буквально потрясла ее отзывчивое сердечко. После археологических раскопок проявились следы былой жизни. Глубокие борозды в каменной мостовой. Чудом уцелевшие скульптуры на высоких колоннах. Заостренные керамические амфоры для вина и оливкового масла. На стенах Помпеи Виолу смутили откровенно эротические цветные рисунки.
У всех туристов вызывали смешанные чувства - скорби и любопытства - посмертные маски лиц детей, женщин и мужчин, сохранных вулканическим пеплом.
В Риме Виолу удивило зрелище раскопанных геологами зданий правительственного форума. Здания эти находились ниже современного асфальтового покрытия улиц на десятки метров. Объяснения гида о том, что это произошло из-за накопившихся за века уличной пыли, никак не укладывалось в ее сознании. Сколько же надо было этой пыли и других наслоений, чтобы погрести под собой высокие здания!
Виоле очень понравились итальянцы - сплошь веселые, жизнерадостные, приветливые и общительные, крикливые и отчаянно жестикулирующие руками. Понравились итальянская пища с ярко выраженными национальными вкусами и пристрастиями.
Вечерами Давид и Виола возвращались измотанные, словно бегуны на длинные дистанции. Но после небольшого отдыха и ужина их силы восстанавливались и они предавались любви энергично и страстно.
По установившейся в последнее время традиции Давид подарил Виоле стихотворение классика.

Как в зеркало глядясь в твои черты,
Я самому себе кажусь моложе
Мне молодое сердце даришь ты,
И я тебе свое вручаю тоже.


ДАВИД ПРОСВЕЩАЕТ ВИОЛУ

Утром следующего дня Давид сделал сообщение:
- А теперь, милая, мы с тобой направимся в Грецию.
Виола встрепенулась.
- Давид, ты обещал рассказать мне о греческих легендах.
- Я помню свое обещание. И готов исполнить его немедленно. Только я боюсь надоесть тебе своими лекциями.
- Не бойся! Я готова тебя слушать вечно.
- Рассказ мой будет долгим. Так что наберись терпения. Потому что я очень люблю древнюю античную Грецию. Что и говорить, древние греки были людьми исключительно талантливыми. После себя они оставили не только прекрасные архитектурные сооружения и дивные скульптуры, но и увлекательнейшие легенды, которые принято называть мифами. Для начала я изложу тебе мифы о греческих Богах. Всех  не перечесть. Главный из богов - это Зевс. У него была жена и звали ее Герой. Они обретались на горе Олимп и, так как они очень любили друг друга смолоду, у них родилось много детей. Самые известные - это Космос, Титан, Прометей, Давос, Аврора. Каждый и каждая из них имели определенные «обязанности» или, вернее сказать, «роли». Самый знаменитый из них - Прометей. Он украл божественный огонь и передал его людям. За это он был жестоко наказан. Прометея приковали к скале и ежедневно прилетал орел, который склевывал его печень.
Наверное, тебе наиболее интересным будет миф о Троянской войне. Немецкий  ученый-археолог Шлиман поверил в этот миф и провел раскопки на том месте, где согласно легенде должен был находиться город Троя. И что бы ты думала, Виола, ему- таки удалось найти вещественные доказательства существования в прошлом этого города! После этого открытия всеми было признано, что город Троя располагался в Средней Азии. В нем жили переселившиеся сюда в незапамятные времена греки. Троя находилась на перепутье – перекрестке водных путей. И за свободный проход в проливы, предприимчивые троянцы собирали большой выкуп. На этом бизнесе троянцы неимоверно разбогатели. Материковым грекам не нравилось, что с них берут дань, и они затеяли войну против троянцев. А чтобы хоть как-то оправдать эту войну, был придуман вот какой повод. У царя Трои был сын Парис - необыкновенно красивый юноша. Когда он гостил у царя Менелая, в Париса влюбилась жена Менелая Прекрасная Елена. Парис увез ее в Трою и вот вроде из-за этого и вспыхнула война.
Быть может об этой войне никто бы не узнал, если бы слепой поэт по имени Гомер не собрал воедино переходившие из уст в уста многочисленные истории и сочинил гениальные произведения «Илиада» и «Одиссея». Эти поэтические творения до сих пор никем не превзойдены.
Произнеся этот длиннющий монолог, Давид взял Виолу за руку и задушевно произнес:
- Раньше я не мог поверить в то, что из-за женщины - пусть даже такой прекрасной как Елена - может начаться война. Но теперь, когда у меня появилась ты, я убедился, что из-за тебя тоже может вспыхнуть война. Да еще какая! Я постоянно боюсь, что тебя могут украсть.
Виола весело рассмеялась:
- Давид, ты влюблен, поэтому  тебе кажется, что я самая красивая из женщин.
- Не скромничай, Виола! В том, что ты исключительно красивая, я убеждаюсь постоянно. Где бы ты ни появлялась - в Риге, Тель-Авиве, Италии - да и на Кипре - повсюду мужчины всех возрастов пожирали тебя глазами. Мне надо было бы поселиться с тобой в каком-нибудь замке и не высовывать оттуда носа.
- Хорошенькую ты мне готовишь жизнь, Давид, нечего сказать!
Они рассмеялись счастливым смехом.
- К сожалению, я не могу этого сделать. У меня нет замка.
- Какой же выход? - задорно спросила Виола.
- Придется терпеть. Такова участь каждого мужчины, у которого красивая возлюбленная.
- Давид, ты отвлекся. Я хочу узнать, чем закончилась Троянская война.
- На чем я остановился? Ага - значит так, материковые греки собрали огромное по тем временам войско и осадили Трою. Должен тебе сказать, что город этот мог выдержать длительную осаду. Он был окружен неприступной стеной. Защитники его были храбрые воины и хорошо вооружены. Осада Трои длилась бы очень долго, если бы не коварный трюк, придуманный одним из хитроумнейших греческих полководцев Одиссеем. Он приказал смастерить полого деревянного коня, внутрь которого засело несколько воинов. Из-за наивного любопытства троянцы втащили деревянного коня к себе в крепость. А ночью из него выскочили греки, перебили дежурную стражу и открыли крепостные ворота. Троянцы были разгромлены. А Елену возвратили Менелаю, который простил красавицу.
- Это похоже на сказку, - задумчиво произнесла Виола, которой стало жаль троянцев.
- Это и есть сказка, миф. Но, как сказал Пушкин: «Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок».
После небольшой паузы, Виола потянулась в постели и произнесла то, чего Давид от нее не ожидал в эту раннюю пору:
- А теперь, Давид, докажи, что я самая красивая женщина в мире. И не на словах, а на деле!
И она многозначительно обнажилась, сбросив с себя простыню.
- Так ты смеешь еще сомневаться, маленькая негодница! – шутливо-угрожающе произнес Давид.
И с этими словами он быстро расправился со своим халатом и мигом очутился возле ожидавшей его Виолы.
А дальше в ход был запущен красноречивейший из всех языков - страстный язык горячих молодых тел.


НА ЗЕМЛЕ ДРЕВНЕЙ ЭЛЛАДЫ

На этот раз Виоле и Давиду отказало везение. Когда они прилетели в Афины, в городе зарядил моросящий дождь. Откладывать знакомство с Грецией не было смысла. Закупив зонтики, они, прежде всего, направились в музей Шлимана.
На застекленных стеллажах были аккуратно разложены найденные в Трое экспонаты. Металлические наконечники копьев. Медные шлемы и доспехи. Керамическая посуда. Женские украшения, монеты. Вроде бы, ничего особенного, все обыкновенное. Но почему же все это вызывало у Давида и Виолы волнение?
Академические надписи на английском языке поясняли, где все это было раскопано и в каком году.
Когда они вышли из музея, Виола задумчиво заметила:
 - Давид, а твои рассказы о Трое были намного интереснее, чем то, что мы здесь увидели.
- Что поделаешь, Виола! Музей, есть музей. Тем более, что мы с тобой здесь видели, это не сами люди, а то что от них сохранилось в земле. Ну, а настоящая жизнь всегда интереснее любой сказки. Тем более наша с тобой нынешняя жизнь, когда не то что день - каждая минута - это минута счастья.
Пока ненастная погода продолжалась, они уединились в отеле. Но, и на следующий день погода не улучшилась. И Давид все же решил привести Виолу к главной достопримечательности Афин - Акрополю.
У подножья горы, на которой возвышались античные постройки, Давид обратил внимание Виолы на останки древнегреческого театра.
- В этом театре ставились трагедии и комедии Аристофана, Софокла, Еврипида, - невольно впадая в тон экскурсоводов пояснил Давид.
- А что, зрители сидели прямо на этих каменных скамейках? - удивилась  Виола.
- Если бы они поступали так неосмотрительно, то, вероятно, подхватили бы радикулит. - разъяснил Давид.- Зрители приносили с собой из дому подушечки и усаживались на них. Зрители в те времена были очень терпеливыми. Спектакли под открытым небом длились по десять-двенадцать часов. Те, кто позапасливее, приносили с собой снедь. Те, кто не запасся провизией, могли воспользоваться услугами сновавших между рядами предприимчивыми продавцами пирожков, сладостей и воды. Конечно, за деньги.
Давид и Виола преодолели довольно крутой подъем и очутились на плато, ровном словно стол. Они были не одни. Несмотря на моросящий дождь вокруг было много различных туристических групп под предводительством экскурсоводов.
Присоединяясь то к одной, то к другой группе, Виола и Давид могли почерпнуть для себя немало захватывающей информации. Беломраморное здание Парфенона производило сильное впечатление.
Один из гидов счел нужным предупредить туристов, что им не следует  охотиться за «сувенирами». Сюда на грузовиках привозят кремневую щебенку с тем, чтобы уважаемые туристы не растащили на сувениры по кусочкам исторически-архитектурный шедевр.
Ходить по городу под дождем, конечно же, не хотелось. Но, чтобы составить себе хоть какое-то представление о городе, Давид нанял такси. Однако, ничего особенного  они не увидели - кроме тянувшихся вдоль улиц  померанцевых деревьев  и памятника поэту Байрону. И тут Давид снова, в который раз, блеснул своими познаниями. Он рассказал Виоле, что этот знаменитый английский поэт специально приехал в Грецию, чтобы принять участие в войне греков против турок за независимость своего государства.
Из-за дождливой погоды влюбленной молодой паре пришлось отсиживаться в отеле. Но их вполне устраивало волнующее общение друг с другом. Тем более, что разговоры и дегустация греческих вин, а также образцов национальной кухни перемежались любовными сеансами. А разве отыщется на свете более увлекательное занятие для молодых, чем любовь?
Как всегда Давид увенчал вечер любви прекрасными стихами известного поэта.
Обращаясь к Виоле, Давид, словно бы от своего имени, продекламировал изумительно подходящие к моменту поэтические строки:

Исполнились мои желанья.
Творец тебя мне ниспослал.
Тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести
чистейший образец.

Преисполненная благодарности и любви Виола нашла для Давида награду, которую он вполне заслужил.


ВОСТОК ЕСТЬ ВОСТОК

 В Турцию Давид привез Виолу с намерением подчеркнуть контраст между Западом и Востоком.
Вообще-то турки были такие же веселые и жизнерадостные как итальянцы. Но с той заметной разницей, что они были развязнее и нахальнее. На улицах мужчины беззастенчиво и откровенно пялились на Виолу. А в одной из лавчонок, узкой, словно пенал, и зажатой со всех сторон другими торговыми точками - они заглянули сюда просто из любопытства - жирный багроволицый хозяин на глазах Давида пытался было затащить Виолу в темный закуток, обвешанный коврами. Он нисколько не постеснялся присутствия Давида. Возмущенный поведением турка, Давид вырвал Виолу из рук наглеца и увел ее на улицу. К удивлению Давида Виола не выразила своего возмущения манерами продавца. Ее этот эпизод всего-навсего лишь позабавил.
Лавчонка эта находилась в гуще многолюдного и шумного восточного многоголосого базара. Он занимал огромную площадь и растянулся на много километров. Что только не было выставлено здесь на продажу. Описать это вряд ли было кому под силу, разве что несравненному и оригинальнейшему Гоголю с его «Сорочинской ярмаркой». Но некоторое представление можно составить даже по беглому перечислению. Прежде всего, ковры различных расцветок и размеров. Только затейливый орнамент. Ни людей, ни животных, чье изображение возбранено Кораном. Всевозможные гончарные изделия. Металлическая посуда и металлические подносы, над чеканкой которых трудились мастеровые. Меха и кожтовары. Множество сувениров, до которых так падки туристы. И горы благоухающих фруктов и овощей. Среди продавцов было немало подростков, которые набирались ума-разума и опыта у своих родителей и старших братьев. Продавцы азартно торговались и презирали покупателей, которые платили, не торгуясь. По принятым обычаям надо было непременно торговаться с продавцом. Они уступали лишь до определенной цены. Ниже которой, хоть ты их убей, они не уступят нисколечко.
Давид во время обхода лавочек хотел было подарить Виоле какой-нибудь сувенир. Однако она отказалась от этого наотрез. Проявив при этом несвойственный ей практицизм. Она сказала убежденно:
- Сувениры собирают много пыли!
Побывали они и на пристани. Весь залив был тесно уставлен яхтами, шлюпками, рыбацкими лодками и, конечно же, пароходами.
Берег был усеян рыбаками, вылавливавшими рыбешку длинными удилищами. С ними азартно соревновались крикливые чайки. Но рыбы хватало всем. Ею залив буквально кишмя-кишел.
Зайдя в лавчонку, чтобы полакомиться жареной только что выловленной рыбой, Давид занимал свою спутницу просветительской информацией.
- Представляешь, Виола, Россия проиграла войну туркам главным образом из-за интриг англичан. Они не желали, чтобы русские завладели проливом. Это позволило бы Черноморскому флоту выйти в Средиземное море. Имперское соперничество! После потери территорий Османской империи, турки закрепились на плодороднейших землях. Владея Босфорским проливом, турки собирают богатую дань за проход судов через пролив. Совсем, как это делали троянцы. Но теперь войны не в чести. И турки преспокойно стригут дивиденды.
Рыба оказалась очень вкусной и Давид заказал себе вторую порцию.
На другой день, Давид и Виола побывали в сокровищнице турецких пашей - Топкане. Троны, оружие - все было из золота. Однако только сабли могли вызвать восхищение. Троны выглядели аляповато.
Выйдя из тесного и душного помещения, Давид и Виола вздохнули полной грудью. С высокого обрыва открывался дивный вид на затянутые сиреневой дымкой дали. Здесь, на природе, их обоих охватило ощущение тихого счастья.
Давид непременно хотел показать Виоле бывший знаменитый Софийский собор. Завоевав Константинополь, турки кощунственно переделали его в свою мусульманскую мечеть. Это святотатство никогда не будет им прощено.
В нынешнюю мечеть было запрещено входить в обуви. Ее пришлось оставить при входе.
От прекрасных настенных христианских росписей почти не осталось следа. До самого пола нелепо свисала широкая огромных размеров люстра. Так что под ней нельзя было выпрямиться во весь рост.
 - Уйдем отсюда! - тихо сказала Давиду Виола. - Мне здесь как-то не по себе.
Когда они отошли от собора на приличное расстояние, Давид дал волю своим чувствам:
- В злосчастной судьбе этого православного храма отчетливо проглядывается бесцеремонность и бестактность турок. Мечетями истыкан весь Стамбул. Им этого показалось мало. Они позарились на жемчужину христианского зодчества и осквернили ее.
В Союзе у меня был хороший приятель - армянин Ашот. Со слезами на глазах он рассказывал мне о своем отце. Он случайно уцелел в детстве от резни, которую учинили турки. Они не щадили даже детей. А всего уничтожили более миллиона армян. От этого массового уничтожения армянский народ не оправился до сих пор. Эта кровоточащая рана так и не зажила в сердце армянского народа. А турки так и не покаялись.
- Ты очень переживаешь за других, Давид. Поэтому ты мне еще больше нравишься, - трогательно призналась Виола и склонила голову влево, что удивительно шло ей. И не залюбоваться ею было невозможно.


ЗАГАДОЧНАЯ ИСПАНИЯ

В Испанию они прибыли на снежно белом круизном пароходе. Он бросил якорь в Валенсии. Осмотрев город, они пообедали в небольшом ресторанчике. После чего Давид сговорился со смуглым таксистом, чтобы тот доставил их в Мадрид.
Им предстояло совершить длинный путь с юга на север через всю Испанию. Давид полагал, что благодаря этому Виола острее ощутит особенности этой загадочной страны. И действительно, картины пейзажа, который постепенно разворачивался перед ними из окна такси, буквально очаровывал своей неповторимой значительностью и загадочностью. Эта загадочность проявлялась в заброшенных городках, поселениях с черепичными крышами, выглядывавших из-за зелени деревьев, словно спелые гранаты из корзины с листьями, в старых полуразрушенных замках, в видневшихся вдали лиловых горах. Иногда попадались выставленные у дороги огромные фанерные щиты с изображениями огромных черных воинственных быков.
По асфальтовому шоссе со свистом проносились шедшие по встречной полосе грузовики с фруктами, лесом, мебелью, напитками и платформами, гружеными легковыми автомобилями.
Но удивительное дело. Потоки мчащихся во всех направлениях машин почему-то нисколько не разрушали ощущение чарующей дремотной тишины, которую источали испанские поля, луга и покатые холмы, поросшие травой.
Век бы так ехать рядом с Виолой  и чтобы дорога эта никогда не кончалась, подумалось Давиду. И он легонько сжал руку Виолы.
В Мадрид они приехали поздно вечером, когда оранжевый солнечный диск уже собирался проскользнуть за стены столичных зданий. Виолу очень утомила длинная дорога. И Давид уже пожалел, что вместо такси  не нанял  спортивный самолет.
Но стоило ей насытиться легким ужином с замечательным красным вином, как усталость ее как рукой сняло.
Она попросила рассказать ей о прошлом Испании. И Давид постарался облечь свой рассказ в былинную форму. Он упомянул о первоначальном завоевании  Пиренейского полуострова арабами. Но, завладев городами и селениями, они обленились, погрязли в роскоши. А испанцы год за годом, город за городом, провинцию за провинцией отвоевывали у сарацинов, пока не изгнали их из страны. Рассказал об испанских королях. О евреях, которые способствовали развитию страны, но которых затем попытались обратить в католическую веру. А тех, кто не подчинился этому, подвергали мученической смерти на кострах инквизиции. Ну, а их добро и деньги  доставались палачам.
После сближения с Давидом Виола словно очутилась в ином мире. Мир этот разительно отличался от прежнего - мрачного, лживого, преступного и скучного.
Мир Давида был заполнен светом разума, добра, любви, сострадания к людям, острым волнующим ощущением  прекрасного.
Когда Давид закончил свой рассказ, Виола обняла его и сказала:
- Мой милый, ты так много даешь мне. Что я значила бы без тебя?
- Это еще вопрос, кто кому больше дает, - решительно  возразил Давид. - Чего стоят мои скудные знания в сравнении с твоим бесценным талантом дарить любовь? Твою любовь я бы сравнил с той любовью, которую дарила своим избранникам  царица Египта Клеопатра, недаром она свела с ума могущественного властителя Римской империи Цезаря. А затем выдающегося полководца римского Антония. Я при случае как-нибудь расскажу о них... Виола, ты моя Клеопатра! Ты моя царица!
- Любимый, ты преувеличиваешь. Я самая обыкновенная глупая девчонка. Когда я сравниваю свои знания с твоими, мне становится страшно. У меня ноль знаний. А ты  - владеешь огромными знаниями. Я узнала от тебя о многих событиях.
- Ты несправедлива по отношению к себе, родная! Ты вряд ли виновата, что так неблагоприятно с самого начала сложились обстоятельства. Зато у тебя живой ум, здравый смысл, заменяющий для тебя книжные знания. Но главное твое достоинство - твоя   необыкновенная  красота. Ты, как солнце. Иной раз я даже боюсь ослепнуть от твоего  сияния. Ты необыкновенно женственна. Тебе не нужна никакая косметика. И никакие  духи французские. Знаешь, чем ты пахнешь? Ты пахнешь свежестью. Это удивительно приятный запах! Наверное, лучший из всех существующих. Нет, не то. Так пахнет море. Так пахнет ветер на зеленых лугах. Так пахнет молодой снег.
- А мне тоже нравится запах твоего тела. Оно пахнет мужественностью.
- Но я вернусь  к тому, что только что сказал. Ты похвалила мой ум. Но, я тебе вот что скажу: твоя красота  выше ума. Потому что ум можно совершенствовать, обогащать. А   красота сама по себе совершенство. Красота дается свыше. И не всем, а только избранным. Таким, как ты. И знаешь, Виола, я никак не могу привыкнуть к тому, что именно я обладаю таким сокровищем как ты. Ты  вся светишься, источаешь свет. Это свет юности. Меня настолько переполняет чувство счастья, что порой я буквально задыхаюсь и  мне даже не хватает воздуха.
- Давид, я тоже бесконечно счастлива, - сказала Виола. - Но я почему-то не задыхаюсь от  этого.
Тут они оба рассмеялись.
- Это очень хорошо, Виола, - продолжая смеяться, сказал Давид. Иначе, если бы мы одновременно задохнулись, кто бы нас спасал? 3наешь, Виола, иногда, мудрствуя, мне начинает казаться, что счастье, это такое же тяжелое бремя, как  горе.
- Давид, эти твои рассуждения совсем запутали меня... Тебе не кажется, что ты совсем забыл о своих супружеских обязанностях?
 - Ах вот как ты обо мне плохо думаешь? Сейчас мы проверим, кто забыл, а кто нет.
С этими словами Давид схватил Виолу в охапку и вскоре в постели оба предъявили друг другу такие страстные доказательства, которые не оставили никаких сомнений в их искренности.


МАДРИДСКИЕ ЧУДЕСА

Перед тем, как отправиться обозревать столицу, Давид перелистал путеводитель для туристов и прочитал несколько любопытных выдержек.
- «В испанских городах, и, прежде всего в Мадриде, мирно соседствуют различные архитектурные стили. Средневековое барокко, мавританские мотивы, католическая готика».
Прочитав это, Давид иронически заметил:
- Вот это мы бы, наверное, поняли и сами, без путеводителя. Только что не могли бы дать названия. Не так ли, Виола?
- Ты то уж точно разобрался бы! - сказала Виола, размышляя при этом, какое платье ей одеть.
Многоголосый уличный шум, оживленная людская суета сходу взяли в оборот Давида и Виолу. Это их взбодрило и тотчас навязало им напряженный ритм.
Обилие прекрасных скульптур, пышные вычурные фасады зданий, изумительные по своей живописности фонтаны могли бы ошеломить их, если бы они не были бы подготовлены увиденным в Италии.
И все-таки было чем восхищаться! Их поразила центральная, главная площадь Мадрида - Пуэрто де Соль. Испанское слово «соль» переводится, как «солнце». И это, как нельзя лучше, объясняло значение площади. От грандиозного фонтана со скульптурной колесницей, в которую были впряжены львы, - словно солнечные лучи во все стороны мира устремились заасфальтированные улицы. Именно на этой площади они брали свое начало.
Бредя по улицам, они очутились в незнакомом районе, куда они пришли наугад, в котором напротив высотного здания, прямо на асфальте попирали копытами костлявый Росинант, на котором с копьем восседал тощий Дон Кихот и терпеливый ослик, оседланный жирным обжорой-оруженосцем Санчо Панса. Давид сразу узнал этих двух персонажей Сервантеса, о чем и оповестил Виолу. Она с некоторым недоумением, связанным с невольным уважением, внимательно оглядела эти две фигуры, вызванные к жизни фантазией писателя.
Давид воспользовался случаем, чтобы просветить Виолу.
- То, что ты видишь, это персонажи знаменитого романа испанского писателя Сервантеса. В книге повествуется о старом чудаке Дон Кихоте - владельце захолустного поместья. Начитавшись рыцарских романов, он воодушевился их идеалами. Взяв себе в оруженосцы малограмотного, но ушлого крестьянина Санчо Пансу, Дон Кихот выехал на большую дорогу и в меру своего помешательства и разумения сражался за справедливость. В связи с этим он попадал в нелепейшие ситуации, заканчивавшиеся для него самым плачевным образом. Его постоянно избивали. Вообще ему досталось немало колотушек. Но Дон Кихот упорно стремился к новым «подвигам». Я расскажу тебе только об одном из них, чтобы ты имела представление об этом наивном с сумасшедшинкой человеке. Приняв обыкновенные ветряные мельницы за своих врагов, Дон Кихот с рыцарским копьем наперевес анаковал на одну из них, но был сброшен крылом мельницы с лошади на землю.
- Чтобы ты знала, - пояснил Давид, - Дон Кихот люди восприняли как образ наивного борца с несправедливостью.
Да что там вымышленный литературный герой! Жизнь самого Сервантеса могла бы составить содержание интереснейшей книги. Он храбро принял участие в затяжной войне испанцев против арабов. В одном из сражений он потерял левую руку. После ряда невероятных приключений Сервантес попал в плен к пиратам. За него потребовали огромный выкуп. Его родственники с трудом наскребли нужную сумму и Сервантес вышел на свободу. По невыясненной причине он угодил в тюрьму. Сидя в заключении, Сервантес сочинил роман не о своих злоключениях, как можно было бы предполагать, а про старого безумца, решившего бороться против людских несправедливостей. Я тебя не утомил своими россказнями?
- Нет, Давид! Ты же знаешь, я всегда рада тебя послушать.
- Тогда давай мы с тобой направимся в усыпальницу испанских королей. Она называется Эскориалом. А уж потом – непременно заглянем в художественный музей Прадо.
- Я согласна следовать за тобой, куда бы ты только меня не пригласил, - сказала Виола.
В Эскориале царила напряженная, торжественная тишина. Туристов было много, но все переговаривались шепотом. Подчиняясь общему настроению, Давид и Виола своими впечатлениями тоже обменивались шепотом.
Наклонившись к Виоле, Давид сказал:
- Здесь, в Эскориале, захоронены останки не только королей, но и их матерей. В Испании, и это отмечают все историки, существует культ матери. В Эскориале хранится много старинных книг и рукописей.
Настроение, царившее в Эскориале, располагало к размышлению о минувших веках. Казалось, сами звуки истории приглушенно звучат в огромных залах.
В Прадо Давид и Виола задержались до вечера. От многих из выставленных здесь картин было очень трудно оторвать взгляд. Из всех полотен больше всего внимание Давида и Виолы привлекли картины Гойи и Веласкеса. Картины Гойи отличались особой живописностью и значительностью, реалистичностью. Давид, который здесь уже бывал, мог снова убедиться в том, что женщины Гойи - жизнелюбца и сердцееда - выглядели очень сексуально. Особенно, его «Обнаженная маха». Эту картину отметила и Виола:
- Я женщина, - важно заявила она. - Но все равно я любуюсь ею. Она как живая. Вот прямо сейчас проснется и поднимется с постели.
Не могли оставить равнодушными и полотна Веласкеса. Этот художник изображал одинаково тщательно и объективно как представителей «низкого сословия», так и знать. Даже королям он нисколько не льстил, изображая их так же реалистично, как, скажем, королевских шутов. То есть со всеми внешними недостатками и изъянами.
А вот картины Эль Греко не то, чтобы оставили Давида и Виолу равнодушными, но производили не слишком-то положительные впечатления. Он был им чужд своей строгой, аскетической формой изображения. Тем более, что колорит картин, как правило, был мрачным.
Проведя значительное время в Прадо, Виола, а особенно - Давид, проголодались. Гастрономическое это желание было нетрудно удовлетворить. Тем более, что, почти на каждом углу попадались всякого рода закусочные, распространявшие в воздухе аппетитнейшие запахи. Они испробовали жареных кальмаров, почки в хересе и даже устриц, которых они употребляли с некоторой опаской. Сказать, что это доставило им удовольствие, было нельзя. Но любопытство – действенный стимул.
Возвращаясь в свой отель, они обратили внимание на яркий рекламный плакат. На нем был картинно изображен лоснящийся шерстью упитанный бык, очень воинственно направлявший острые рога в сторону торреадора - красавца в традиционном одеянии. Последний явно дразнил быка алым полотнищем.
- Сходим на бой быков? - спросил Давид.
- Ни за что! - она даже отпрянула от плаката. - Я всего один раз видела по телевидению все это. И мне нисколечко не понравилось, что в бока симпатичного зверя наглые помощники втыкали заостренные флажки. Мне было очень жалко этого быка, которого, изрядно помучив, тореадор закалывал своей шпагой.
- Признаться, это тяжелое зрелище состязания вооруженного человека с беззащитным быком тоже вызывает у меня сожаление. Но испанцы ни за что не желают отказываться от корриды. Я думаю оттого, что испанцы обожают игру со смертью. Может быть, это позволяет им острее ощутить жизнь... В Испании, между прочим, имеется такое местечко - Памплона. Ежегодно по узким улочкам городка прогоняют стадо быков. Некоторые отчаянные жители бегут впереди разъяренного стада. Бывает, что быки поднимают людей на рога, топчут их копытами. Подчас не обходится без жертв, но эту затею даже не собираются отменять.
- У каждого народа свои прихоти! - как-то по-взрослому заметила Виола.
Путешественники отметили, что испанцы - общительный народ. Подтверждением этому послужил случай с одним барменом. Он подошел к их столику и вежливо обратился к ним:
- Рад приветствовать людей из России! - сказал он. Очевидоно, для него все, кто говорил по-русски, были россиянами. - Я, между прочим, был в Ленинграде. Красивый европейский город. Извините за любопытство, но сколько времени вы находитесь у нас в Испании?
- Вот уже три дня! - охотно отозвался Давид.
- А вы побывали в усыпальнице генерала Франко?
- Нет, не были. А разве существует такая усыпальница? - спросил Давид и устыдился своего нелепого вопроса.
- Да, существует, - едва заметно улыбнувшись, ответил бармен. - Настоятельно рекомендую побывать там. Если вы не посетите ее, у вас не составится полное представление не только о нашей стране, но и об этом замечательном человеке.
- В Союзе, где я жил, о генерале Франко писали только в отрицательных выражениях - фашист. Негодяй. Тиран.
- Это несправедливое мнение! - решительно заступился за покойника бармен. - Он много сделал хорошего для среднего класса. Между прочим, в его жилах текла еврейская кровь. Потому что его бабка была из моранов - крещеных евреев. Может, поэтому он спас сорок тысяч европейских евреев, предоставив им испанское гражданство. Тем самым они избежали гитлеровских газовых камер. Франко не разрешил всемогущему Гитлеру провести свои нацистские войска по испанской территории к Суэцкому каналу. Если бы все-таки это произошло, войскам антигитлеровской коалиции пришлось бы очень тяжко. Из-за этого вторая мировая война затянулась бы еще дольше. Еще одно доброе дело сделал генерал Франко. Он распорядился после своей смерти восстановить в Испании королевскую власть. Он сохранил и воспитал наследника престола - нынешнего короля Испании... Извините меня за то, что я так долго занимал ваше внимание.
- Большое вам спасибо! - поблагодарил бармена Давид.
Он ненадолго задержал его, чтобы разузнать, как добраться до усыпальницы Франко.
...Громадный крест над усыпальницей генерала был виден издалека. Впечатляли и размеры сооружения. Видать, было истрачено немало времени и средств, чтобы в каменистой скале выдолбить просторные залы с высокими сводами. В мемориальных апартаментах было неуютно, мрачно и сыро. Вода капала с потолков, сочилась из стен, журчала в каменистых желобах.
В самом конце туннеля находился каменный склеп. Гроб был воздвигнут на невысоком постаменте. В нем покоился генерал. А сбоку помещалась могила, в которой был погребен погибший в боях с франкистами молодой республиканец. Таково было завещание Франко, желавшего этим актом положить начало примирению всего испанского народа. В этом отношении нельзя отказать покойному в мудрости и ответственности.
На стенах были развешаны цветные фотографии Франко в различных позах и окружениях. На самом эффектном снимке Франко красовался, как и подобает генералу, на лихом армейском скакуне.
Покидали усыпальницу Давид и Виола со смешанными чувствами симпатии к усопшему и удивлением по поводу человеческих прихотей властителей.


ТРИ НЕДЕЛИ БЕЗМЯТЕЖНОГО СЧАСТЬЯ

Когда их душеньки насытились до краев Мадридом и Испанией в целом, которая по выражению одного из поэтов «смотрит глазами цыган», Давид спросил Виолу:
- Любовь моя, куда бы ты хотела, чтобы мы теперь направили свои стопы?
- А что бы ты посоветовал, любовь моя? - в тон ему ответила Виола.
- О, я многое мог бы посоветовать! Например, побывать в Венеции - одном из чудес света. Там сказочного великолепия дворцы стоят по колено в морской воде. Вместо улиц - там водные каналы, по которым снуют гондолы - легкие лодки, управляемые опереточными гондольерами. Кроме гондол с задранными носами каналы бороздят водные трамвайчики. А можно перемахнуть границу и оказаться в Португалии - старинном уголке Европы.
- Всё это заманчиво! - вяло отозвалась Виола. - Но только я очень устала. Забраться бы куда-нибудь в тихую экзотическую страну с золотистыми пляжами и позагорать на ласковом солнышке.
- Я знаю такую страну, Виола! Это Куба. Я там бывал.
- Ты меня уговорил. Я согласна на Кубу! - воскликнула, оживившись, Виола.
... «Боинг» летел на высоте десяти километров над океаном. Погожее осеннее утро только-только начало высветлять синеву ночного небосвода. Виола в круглый иллюминатор зачарованно наблюдала за тем, как там внизу, на глади океана словно во сне в замедленном темпе скользили белесые словно амебы острова и островки.
По-видимому, самолет еще не собирался приземляться - его турбины работали в прежнем напряженном ритме.
Виола попыталась угадать, какой из островов, что проплывали внизу, окажется Кубой. Но это стало известно  лишь после того, как самолет в самом деле проявил явное намерение снижаться. Это произошло не сразу. Поначалу турбины размеренно рокотали и только после того, как через иллюминаторы в глаза Виолы ослепляюще брызнули первые солнечные лучи солнца, вынырнувшего из океанской пучины, - только после этого, словно получив от кого-то одобрительный разрешающий сигнал - самолет стал плавно снижаться. Через некоторое время самолет мягко приземлился в аэропорту Гаваны.
И вот уже Давид и Виола мчатся по асфальтовому шоссе в стареньком такси с лихим кубинским водителем. И вот они уже в прохладном вестибюле фешенебельной кубинской гостиницы Варадэро, в которой их гостеприимно ожидал предусмотрительно забронированный Давидом номер с окнами, смотрящими прямо на море. И вот они уже оба стоят на балконе и Виола, глядя на голубую даль Атлантического океана и вдыхая насыщенный благоуханным ароматом цветов воздух, восторженно воскликнула:
- Давид, какой здесь замечательно вкусный воздух! Так и хочется пить его, как пьют прохладительный напиток.
- Пей на здоровье! У тебя тут будет немало возможностей для этого. Мы пробудем на острове столько, сколько ты пожелаешь!
Виола благодарно обняла суженого.
- А ты знаешь, Виола, кажется, я понял, почему здешний воздух кажется тебе особенным.
- Скажи, почему?
- А потому, моя радость, что здешний воздух настоян не только на аромате цветов, но и на запахах авантюрных приключений морских пиратов, а также испанских мореплавателей, открывших этот остров...Ты же как-то призналась мне, что в твоем характере замешаны флюиды авантюризма.
- Я не отказываюсь. Но только я, наверное, об этом говорила бы более простым языком.
- Ах ты моя авантюристочка! - засмеялся Давид. - Теперь я понимаю, что меня в тебе особенно привлекает!
Но оживление Виолы было непродолжительным. Длившийся десять часов перелет через Атлантический океан, а также изнурительная поездка на раздризганном такси в несколько десятков километров, отделяющих Гавану от Варадеро, совершенно измотали ее. И Виола как подкошенная упала на кровать.
Давид вышел на балкон и удобно расположился в плетеном кресле.
И тут, совершенно некстати, на него нахлынуло воспоминание об одном романтическое приключение. Несколько лет тому назад он был гостем некоего канадского бизнесмена, который предложил провести отпуск на его вилле на берегу океана. Ультрареволюционные власти Кубы кое-кому из «капиталистов» из чисто деловых практических интересов позволяли - конечно, немногим - такие вольности. Наложницей бизнесмена была некая мулаточка. Надо сказать, помесь белых с цветными в третьем поколении дают плоды изумительной красоты. Лица людей такого происхожденгия едва заметно смуглы.
У бизнесмена было три наложницы-кубиночки. И одну из них он на время «одолжил» Давиду в знак особого расположения. Возможно, в этом его шаге присутствовали некие меркантильные интересы.
Как бы то ни было Давид не отказался от «подарка». И в полной мере вкусил все прелести мулаточки. А их у нее было. Она очень нравилась Давиду. Нравилось ее гибкое тело. Ее огненный темперамент, унаследованный от африканских предков. Нравились ее черные, как кубинские тропические ночи глаза. Ее смеющийся рот и жадные сластолюбивые губы. Звали ее Розалией. И была она большой выдумщицей по части всевозможных сексуальных забав.
То не была любовь. То была хмельная пьянящая страсть. Связь эта продолжалась долгих два месяца.
Воспоминания были двоякого свойства. Отчасти приятные - в связи с былыми наслаждениями. Но куда больше было в них ощущения тяжкой вины перед Виолой. Словно он ей изменил сейчас, прямо сейчас, пока она безмятежно спит. Давид никогда не вдавался в подробности, упоминая свои связи с женщинами. Впрочем, Виола не старалась допытываться у Давида о его прежних увлечениях. Ей было достаточно того, что Давид был рядом с ней. Постоянно рядом. И целиком принадлежал ей. Давид хорошо понимал, что подобные признания могли лишь затруднить его отношения с Виолой,
Виола очнулась от крепкого сна лишь вечером. Она была свежа, словно только что принесенная из оранжереи и взбрызнутая ключевой водой желтая роза.
Прогулявшись вдоль океанского берега, они, сговорившись, направились в гостиничный ресторан. Здесь все сияло чистотой. Хотя посетителей набралось много, место для них  все же нашлось.
На белоснежных скатертях, которыми были застланы столики, услужливые официанты выставили хрустальные графины с водой. Бутылка шампанского заманчиво выглядывала из ведерка со льдом. По просьбе Давида официант принес черепаховый суп, салат и блюдо креветок.
Еще с прошлого раза Давид знал, что одетые в смокинги официанты склонны к педерастии. И поэтому Давиду были неприятны их двусмысленные масляные улыбочки.
Тихо играла джазовая музыка, исполняемая чернолицыми музыкантами, а в зале витал негромкий людской говорок. У каждого мужчины, сидевшего за столиком, непременно была своя дама в пестром платье.
Виоле очень понравилась кубинская пища. И выходя из зала она сочла  необходимым сказать Давиду:
- Я еще никогда в жизни не ела такой вкуснятины!
- Мы будем наслаждаться этой вкуснятиной пока будем здесь находиться.


КУБА - ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСПАНИИ

До завтрака Давид и Виола решили пройтись по берегу вдоль океана. Когда они прошли от гостиницы небольшое расстояние, Давид подвел Виолу к скромному памятнику. Бронзовый человек в одежде старинного покроя и в плаще стоял с гордо поднятой головой. У его ног распростерся по виду абориген в соломенной шляпе. Он явно выказывал  человеку в плаще верноподданнические чувства.
- Кто это? - спросила Виола.
- Колумб собственной персоной.
- Дэйв! - она так называла  Давида, когда находилась в прекрасном настроении. -  Дэйв, ты, наверное, можешь многое рассказать о нем. Прошу тебя!
- Могу-то могу, но как бы я не надоел тебе своими россказнями.
- Скажи лучше, что ты ленишься.
- С превеликим удовольствием делюсь с тобой всем, что я знаю.
- Не обижайся. Это я так.
- Мне придется начать свой рассказ издалека... После того, как численно превосходящие полчища римлян разгромили иудейское государство в Палестине и разрушили второй Храм, по совету мудрецов – хотя кто его знает, был ли это такой уж мудрый совет - большая часть евреев рассеялись по всему миру. Очень значительная их часть перебралась в Испанию. Пришельцам разрешили вести торговлю, заниматься выращиванием винограда, а также ремеслом, например,  портняжным, сапожным или ювелирным. И надо сказать, евреи внесли большой вклад в развитие сельского хозяйства, финансовой системы страны, в торговлю. Вместе с испанцами благодарные евреи мужественно отражали нападение мусульман. Но эти благоприятные и непродолжительные периоды сравнительного спокойствия сменялись жестокими гонениями. Евреев насильно заставляли отрекаться от веры отцов и прадедов. Их принуждали переходить в католичество. Многие евреи, чтобы сохранить свою жизнь, становились католиками. Иные втайне продолжали соблюдать еврейские обычаи. Сами испанцы относились презрительно к крещеным евреям, обзывая их марранами, что в переводе с испанского означает «свиньи». Не покорившихся евреев сжигали на кострах, убивали. А имущество присваивали.
Один из таких мрачных периодов пришелся на правление короля Испании Фердинанда и его властной супруги Изабеллы. Многих евреев, уцелевших от резни, попросту выгнали из страны. И они перебрались в Германию.
После массового изгнания евреев королевская чета проводила в дальний путь корабли Христофора Колумба. Вот того самого Колумба, чей памятник мы сейчас осматривали. Колумб должен был открыть новый морской путь в сказочно богатую Индию. И обязательно привезти много золота. А теперь слушай внимательно. В одном из журналов я прочитал, что в жилах Колумба текла еврейская кровь. Так как он был потомком марранов. Но Фердинанд и Изабелла, конечно же, не знали об этом. Мореходными картами и деньгами опять-таки снабдили богатые евреи-марраны. Среди моряков колумбовского экипажа тоже были моряки марраны.
- Дэйв, если бы не ты, я никогда бы об этом не узнала. А это так интересно!
Между прочим, ты вскользь упомянул о еврейском государстве. Я хочу узнать о нем больше. Хотя кое-что мне немного рассказала домработница Луция.
- Не все сразу, Виола! Иначе твоя маленькая головка не выдержит большого количества информации.
Возвращаясь с прогулки в отель - завтрак никак нельзя было пропустить - Виола поинтересовалась:
- Дэйв, а мы долго здесь пробудем?
- Радость моя, мы здесь будем до тех пор, пока тебе не надоест!
- Мне никогда не надоест!
- Никогда не говори «никогда!». Как бы ты не запросилась домой уже через неделю!
- Не запрошусь!
- Поспорим?
- На что?
- На десять затяжных поцелуев!
- Прибавь еще десять!
- Согласен!


СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ

Не тропическая зелень, не постоянно безмятежно-голубое небо вызывали восхищение Виолы, но океан! В этом творении природы было что-то величественное, постоянно находящееся в движении и привлекающее к себе внимание. Вблизи от берега водная стихия отливала голубым, немного дальше - изумрудным цветом. А ближе к горизонту - синим. И независимо от цвета под солнцем океан празднично искрился ослепительными чешуйками. Виола могла часами любоваться океаном. Иногда на горизонте, словно привидение, возникал белый силуэт пассажирского лайнера.
Вода в океане была идеально чистой и прозрачной, словно слеза. И ласково теплой.
Виола не умела плавать и не желала обучаться этому, как ее ни уговаривал Давид. Так что ему приходилось совершать заплывы в одиночестве. Произошел забавный случай. Виола плескалась в воде возле берега. Давид отплыл довольно далеко. Оглянувшись, он заметил, что возле Виолы ошиваются несколько мужчин. Он круто развернулся и вскоре оказался  рядом с ними. Он налетел на них, будто коршун на тетеревов. Вид у него был столь воинственный, что мужчины быстренько ретировались.
 - Тебя ни на минуту нельзя оставлять одну, Виола! - обеспокоено  выпалил Давид.
- Ты ревнуешь?
- Да. И очень!
- Милый, разве ты не знаешь, что мне никто не нужен? Только ты!
- Знаю. И, все равно мне всегда придется быть настороже.
Они лежали на пляже, лицом к океану.
- Дэйв, обрати внимание на крабиков. Они так потешно ковыляют на своих коротеньких ножках. Ты только посмотри. Вот я сейчас махну рукой и они испуганно зароются в мокром песке.
- Да, эти ребята очень потешные. Ты права, - подставляя лицо солнцу, сказал Давид.
Неподалеку от них обосновались трое туристов. Один из них подошел и обратился к Давиду:
- Земляк, не составишь компанию в пульку?
- Нет, приятель, - вежливо ответил Давид. - Спасибо за приглашение. Когда кругом такая благодать незачем тратить время на карты. Все время хочется любоваться окружающей красотой.
- Извини, мужик! - обиженно произнес подошедший и вернулся к своим.
На пляже они пробыли довольно долго. Так что Давид обеспокоено сказал:
- Милая, я боюсь, что ты сгоришь на солнце. У тебя такая нежная кожа. Наверное, хватит!
- Да, папочка! Ты прав!
Они подошли к водопроводному наружному душу, смыли с себя песок и соленую океаническую воду. А придя в номер сняли с себя плавки и купальник, в чем мать родила, присели за стол. Перед этим Давид предусмотрительно запер дверь на ключ.
Они лакомились плодами папайи, которые больше всего пришлись Виоле по вкусу, и запивались вкусной водой из холодильника. Давид не мог отвести взгляда от Виолы и почти простонал:
- Боже мой! Как ты прекрасна, возлюбленная моя! Ну, конечно же, это о тебе сказал поэт:

У лилий белизна твоей груди.
Твой светлый волос - глазам очарованье.
У белой розы - цвет твоей щеки.
У красной розы - твой огонь румяный.

- Как плохо, что я не знаю стихов, Давид! Я бы тоже хотела сказать о тебе стихами.
- О мужчинах не принято говорить красиво. Обычно подчеркивают только их силу, выносливость, храбрость... Тебе не кажется, милая, что мы слишком много разговариваем. Ведь существуют и более увлекательные занятия.
Они возлегли в постель, медленно наслаждаясь друг другом.


ПОЗНАВАТЕЛЬНЫЕ БЕСЕДЫ ДАВИДА

Они сидели на балконе, провожая глазами погружающееся в океан дневное светило. Закат располагал к длительным беседам. И Давид решил, что настало время рассказать Виоле о еврейском народе.
- Помнишь, Виола, я как-то обещал рассказать тебе нечто интересное о нашем с тобой народе? Выполняю своё обещание... Несмотря на тяжелые условия, евреи сохранили веру отцов и даже сумели создать процветающее государство. Особенный подъем пришелся на царствование двух выдающихся людей - царя Давида и царя Соломона. Давид еще в юности прославился победой над главной силой враждебного племени - великаном Голиафом. Давид сразил своего грозного врага выпущенным ловкой рукой камнем из пращи. Когда его избрали царем, он построил прекрасный храм из мрамора, драгоценных пород деревьев и золотых украшений. В этом храме евреи молились и воздавали хвалу Всевышнему.
Сын Давида, Соломон - по-еврейски Шломо - приумножил полученное от отца наследство, расширил границы государства. Соломон прославился на вес мир своей выдающейся мудростью. Во время правления Соломона никто не пытался напасть на израильское государство. После этих двух царей в государстве возникли раздоры. Нападения врагов участились. И только римлянам удалось покорить Иудею. После решающего поражения, евреи были вынуждены скитаться по всему свету.
И тут только Давид заметил, что Виола вздремнула. Давид улыбнулся и поцеловал Виолу. Виола очнулась и, взглянув на Давида, спросила отстранено:
- Давид, где я?
- В раю! - ответил Давид.
- Я так и подумала.
- Почему?
- Потому что мне это приснилось сейчас.
- Да, Кубу, наверное, можно было бы назвать раем, если бы не два обстоятельства. Одно политического свойства, другое - природного.
- Дэйв, политика меня не интересует.
- Я знаю. Поэтому я остановлюсь на втором обстоятельстве. Острова Карибского моря, как и другие острова, рассеянные по планете, считаются райскими местами. И в то же время, они подвергаются землетрясениям, тропическим ураганам. О двух островах я бы мог рассказать много интересного.
- Расскажи!
- Боюсь, что ты устанешь.
- Обещаю, что этого не будет.
- Ладно. Оба острова описаны двумя различными писателями - англичанином и французом. Представляешь, после кораблекрушения в живых остался только один матрос Селкирк. Он выжил благодаря своей смекалке и  мужеству. Приключения этого человека писатель назвал приключениями Робинзона Крузо. Француз рассказал  примерно о таком же происшествии с кораблекрушением, но в живых уцелело несколько десятков человек. Поначалу все складывалось вроде бы хорошо. Моряки  переженились на островитянках. У них даже появился парламент. Но они не смогли ужиться друг с другом. Споры возникали из-за притязания на верховную власть. В конце концов они поубивали один другого и остров опустел...
- Какой же вывод можно сделать из всего этого? – спросила Виола.
- К сожалению, очень печальный... Пока человек один, он еще может жить в ладу с самим собой. Но только собирается группа людей, как сразу находится либо самый сильный из них, либо самый хитрый и коварный. И он старается захватить власть в свои руки. И превращается в тирана. Человек по природе своей агрессивное существо. Он истребляет все живое вокруг себя и себе подобных. История человечества заполнена войнами. Ни одного дня без войн!
- Неужели все так безнадежно?
- Не знаю... Может, когда-нибудь люди образумятся. Через триста, пятьсот лет.
- А как же наша с тобой любовь?
- Она будет жить, пока мы будем живы.
- Давид, давай поговорим о чем-нибудь более веселом!
- Самое веселое - это ты, Виола! Ты моя радость, моя отрада! Мое счастье. И, как всегда, это лучше всего выразил мой любимый поэт. Вот, что он сказал:

Попробуй я составить твой портрет,
Изобразить стихами взор прелестный,
Потомок скажет: лжет поэт!
Придав лицу земному вид чудесный.

- Какой ты хитрец, Дэйв! Пользуешься словами другого человека!
- Во-первых, как я уже тебя предупреждал, я не поэт. Во-вторых, этого человека уже давно нет в живых. И в-третьих, даже, если бы он был жив, он не обиделся бы на меня. Мужчины должны выручать друг друга, когда дело касается влюбленности в прекраснейшую из женщин.
- Мне остается одно, Дэйв - поверить тебе на слово!
- Ты назвала меня хитрецом, Виола, но кто хитрит, так это ты! Уж кто-кто, а ты знаешь, что заслуживаешь самых восторженных стихов! И это чистая правда! Клянусь!
- Давид, у тебя в запасе еще много таких стихов, которые можно отнести на мой счет?
Есть, но не так уж много.
Что ты будешь делать, когда они закончатся?
- Я уже тебя предупреждал - перейду на прозу.
- Я твою прозу выучила наизусть. И она мне тоже очень нравится!
- Ты меня успокоила, Виола.


ЗЕМНЫЕ РАДОСТИ

На так называемом «острове свободы», который, в сущности, является  коммунистической монархией, вся туристическая инфраструктура сохранилась со времен кубинского диктатора Батисты. К этому делу приложили руку предприимчивые американские бизнесмены. Асфальтовые магистрали, опоясывающие остров, прекрасные отели и туземные бунгало в туристических центрах, бассейны с голубой водой, рестораны - все это великолепие досталось на «халяву» захватившим власть голоштанным барбудос. И надо отдать им должное - у них хватило ума не разрушить в революционном неистовстве все это, а сохранить в неприкосновенности. Богатые туристы из Канады, Новой Зеландии, Голландии, Бельгии и Франции щедро расплачиваются за бытовые услуги долларами, в которых так остро нуждается хромающая на все четыре ноги «социалистическая» экономика.
Кубинские официанты - и об этом уже вскользь упоминалось - сохранили вышколенность старых, докастровских времен. Один из представителей этой старорежимной касты мигом оказался у столика, к которому присели Давид и Виола. Он угодливо склонил свою набриолиненную голову в ожидании заказа.
Виола стала с любопытством разглядывать меню в кожаном переплете из крокодиловой кожи.
- Вам помочь, сеньора? - на чистейшем русском языке галантно осведомился официант.
- Да, пожалуйста, посоветуйте нам что-нибудь вкусненькое! - пришел на помощь Виоле Давид.
Он хорошо видел, что официанту стоило большого труда, чтобы ни пожирать глазами Виолу.
- Я постараюсь, чтобы все было в лучшем виде сеньора и сеньор! - угодливо произнес официант.
- Мы не сомневаемся! - снисходительно произнес Давид, наблюдая за потугами официанта соблюсти правила корректности.
- Для начала я предложил бы вам морского тунца. К нему подойдет легкое красное вино.
- Ты согласна, Виола? - шутливо осведомился Давид.
- Не знаю...
- А может быть, сеньора предпочтет форель? - деликатно спросил официант.
- Пожалуй, да! - важно произнесла Виола тоном завсегдатая ресторана. Ей льстило, что в ее присутствии робеют официанты. Всегда приятно сознавать свою власть! Даже если тебе это и не нужно.
- Лучше всего начинать трапезу с белого вина, которое придаст ей легкость и непринужденность, - продолжал давать советы официант.
Заметив, что вызванное обаянием Виолы красноречие официанта исчерпается нескоро, Давид решил немедленно сократить затянувшуюся процедуру выбора меню. Он деловито произнес:
- Камрад, насчет вин сообразите сами что-нибудь, как специалист этого дела. А нам несите что-нибудь мясное или рыбное. Только поскорее! Я проголодался чертовски.
- Господа, все-таки я позволю предложить вам для начала салат и креветки. Останетесь довольны. Ну, а на десерт после сыра подадут фрукты и мороженое, - не сдавался официант.
- Вы очень внимательны! - поощрила официанта Виола светским тоном. – Главное, побыстрее. После прогулки я так же проголодалась, как и мой муж.
Уразумев, что больше тянуть не удастся, ошалевший официант, произнеся напоследок «Си, сеньора!», мгновенно испарился.
Вскоре он появился с подносом, на котором размещались блюда и бутылка вина. Разлив вино по бокалам официант удалился.
В просторном ресторанном зале звучала тихая убаюкивающая музыка. Затем эстрадные певцы тонкими женскими голосами исполнили знаменитую «Бесаме мучо».
Когда с едой и вином было покончено Виола игриво попросила Давида:
- Дэйв, пригласи меня на танец!
- С величайшим удовольствием! Я уже собрался предложить тебе то же самое.
На пятачке возле эстрады, на которой восседали четверо музыкантов, было тесновато от танцующих. Тем не менее, никто не задевал локтями друг друга.
Музыканты исполняли медленное танго.
- Ты танцуешь божественно, Виола! Легко и грациозно. Сказывается твоя балетная выучка.
- Ты мне уже говорил об том, Дэйв!
- Хорошее не грех и повторить!
- Давид, давай будем танцевать с тобой до утра!
- Я бы охотно согласился, Виола, если бы не опасение упустить очередной сеанс любви, который мне дороже всех танцев на свете.
- Я и не знала, что ты такой нетерпеливый!
- Потому, что я обладаю такой женщиной, как ты!
- Тогда мы уходим в свое гнездышко!
Нетерпение Давида нетрудно было объяснить. С Виолой Давид испытывал райское наслаждение. Они идеально подходили друг другу физически. И это в немалой степени усиливало обоюдное наслаждение. Им обоим нравились их тела. Запахи их тел. Нравился обоюдно тембр голоса. Давид был неутомим в постели. Виола отличалась тем же.
И всякий раз, Давид дарил Виоле восторженное стихотворение. Так было и на этот раз.

Любимая, доколе не увяну,
В разлуке чувства погубя,
Боготворить не перестану
Тебя, мой друг, одну тебя!


ТУРИСТЫ ИЗ РОССИИ

Однажды, возвратившись с пляжа, Давид и Виола в вестибюле отеля увидели шумную группу туристов. По тому, как громко они переговаривались, можно было наверняка догадаться, что они приехали из России.
Узрев Виолу, а затем и Давида, высокий, спортивного вида шатен, видимо руководитель группы, обратился к Давиду:
- Вы, часом, не соотечественники?
- Мы из Риги! - первой откликнулась Виола, так как, тот, обращаясь вроде бы к Давиду, смотрел на нее. Мужчина обрадовался так, будто встретил любимых родственников.
- Я бывший рижанин! Как это здорово! Давайте знакомиться! Меня зовут Анатолием. Это моя группа. Из разных концов России.
- Давид... Виола! - неохотно назвался  Давид. Ему было ни к чему общение с большим количеством незнакомых людей. В этом он видел возникновение помех для  уединения с Виолой. Посягательство на их свободное время.
- Хотя мои ребята из разных регионов России, все они дружные, симпатичные товарищи. Вы отдыхаете здесь приватно или в коллективе?
- Мы сами по себе, - сказал Давид.
- Тогда присоединяйтесь к нам - не пожалеете! - обрадовался Анатолий, как будто уже получил согласие на это. - У нас эрудированный превосходный гид - студент Гаванского Университета. Зовут его Хозе.
Услыхав свое имя, Хозе подошел к ним. То был смуглолицый красивый мулат с черной курчавой головой и бакенбардами, отдаленно смахивавший на Пушкина.
Приветливо улыбаясь и впившись глазами в Виолу, он представился:
- Хозе Тобаго Мудильос!
- Ну, так вы согласны? - спросил Анатолий, почему-то уверенный в положительном ответе.
- Как ты, Виола? - спросил Давид.
- Я согласна! - живо ответила  Виола.
- А ваши люди не будут возражать? - предпринял последнюю попытку увильнуть Давид.
- А мы сейчас проголосуем! - задорно произнес Анатолий. - Ребята, идите сюда!
Те, кого он назвал ребятами, принадлежали различным возрастным  группам. Были тут и пенсионеры. Большинство составляли женщины самых разлных комплекций. Узрев Виолу многие из них потускнели, померкли, что ли...
- Друзья, кто за то, чтобы эта симпатичная пара  - Давид и Виола - рижане, между прочим, присоединились к нашему дружному коллективу? Поднимите руки. Так... Кто против? ...Меньшинство. Заметано!
И повернувшись к Давиду и Виоле, Виталий торжественно произнёс:
- Итак, вы теперь наши!
Давид заметил, что Анатолий умышленно сфальсифицировал итоги голосования. Вообще-то вышло половина наполовину. Так что с демократией в группе было не совсем гладко...


ОЗЕРО ТЕСОРО

Утром следующего дня вскоре после завтрака неугомонный Анатолий подошел к столику, за которым сидели в ресторане Давид и Виола, и начальственным тоном   произнес:
- Друзья, собирайтесь. Сейчас мы поедем на озеро Тесоро. Замечательное место!
В аллее туристов поджидал вместительный автобус. Несколько мужчин и женщин учтиво поздоровались с Давидом и Виолой.
Когда автобус оказался возле озера, всех попросили пересесть на речной катер. После того, как все расселись по местам, Хозе сделал первое сообщение. Он говорил по-русски чисто, без акцента.
- Я хочу, чтобы вы знали: Тесоро - самое большое  озеро Кубы. Его длина более четырех километров. А глубина - более десяти метров. В озере водится форель, черепахи и крокодилы. Когда на Кубу высадились испанские завоеватели, то индейцы - местное коренное население - спасаясь, перебрались в это укромное место. Учтите, это  произошло четыреста лет тому назад.
Вначале катер плыл по широкому каналу, засаженному с обеих сторон высокими деревьями. Катер шел медленно, как бы в задумчивости. В лица веял легкий ветерок. Всех охватило мечтательное настроение. В тишине слышался негромкий шелест мотора.
Давид вглядывался в прелестное лицо Виолы, которая держала его руку в своей руке.
Вскоре катер подплыл к деревеньке на сваях. Когда-то это было индейским поселением. Крытые пальмовыми листьями крыши хижин соединялись между собой подвесными мостками. Возле каждой из хижины была привязана лодка. Согласно легенде, когда завоеватели добрались в эти места, индейцы сбросили свои запасы золота в озеро. Как пояснил Хозе в настоящее время хижины реставрированы. Здесь имеется туристическая гостиница, ресторан, сувенирные лавки.
На обратном пути, по выходе из канала, катер проплыл мимо нескольких небольших островков, на которых виднелись скульптуры индейцев в полный рост. Аборигены были изображены за их обычными повседневными занятиями: охотой, рыбной ловлей, приготовлением пищи.
Тут подал голос Хозе:
- Эти замечательные скульптуры изваяла известная кубинская скульптор Рита Лонго.
Как ревниво заметил Давид, сообщение это предназначалось исключительно для Виолы. Смуглое смазливое лицо Хозе с пушкинскими бакенбардами выражало мужское удовольствие от созерцания «сеньоры».
«О, эти женские натуры! - огорченно подумалось Давиду. - Даже будучи действительно влюбленными, они, тем не менее, не отказывают себе в удовольствии  мимоходом собирать дань восхищения у окружающих мужчин».
Стремясь по возможности избегнуть своих ревнивым подозрениям, Давид как мог уклонялся от предлагавшихся Анатолием экскурсий. К примеру, он умышленно пропустил посещение сахарной плантации, завода по обработке сахарного тростника, фабрики, на которой изготавливают вручную  знаменитые гаванские сигары, парка имени Ленина, крокодильего питомника, туристического центра Сороа, бывшего поместья американского мультимиллионера Ирене Дюпона де Немюр, пещеры Бельямар. Но несмотря на все усилия Давида все еще оставалось немалое количество поводов для экскурсий.


В ГОСТЯХ У ХЕМИНГУЭЯ

Особенно запомнилась Давиду и Виоле экскурсия на виллу Хемингуэя, где он жил долгие годы. Именно отсюда он выезжал рыбачить, что легло в основу повести «Старик и море».
Дом Хемингуэя разместился на холме, выделяясь среди тропической зелени, словно языческий храм. В шести комнатах площадью в двести квадратных метров разместились большая книжная библиотека и писательский кабинет хозяина. Стены были украшены художественными полотнами, свидетельствовавшими о взыскательном вкусе их владельца. В комнате выделялась дорогая мебель и охотничьи трофеи, шкуры  африканских львов, леопардов, тигров, рога оленей. Этот сибарит истребил немалое количество животных в свое удовольствие, охотясь в Африке.
В обширном кабинете Хемингуэй сочинял свои книги, читал произведения других авторов, слушал музыку своих любимых  Баха и Моцарта.
Хемингуэй был большим поклонником Бахуса, что символизировала батарея  винных бутылок, выставленных на письменном столе. Отдыхал Хемингуэй  с друзьями в патио, выложенном цветными плитками. Неподалеку находился бассейн.
Всю эту информацию добросовестно изложил гид Хозе. Закончил он свой длинный рассказ о Хемингуэе сообщением о том, каким образом Хемингуэй поставил точку в своей бурной, полной приключений жизни.
- Жизнь Хемингуэя, можно сказать, вполне удалась. У него было все, о чем может только мечтать человек: мировая писательская слава, материальный достаток, многочисленные связи с красивейшими женщинами его поколения.
Тут Хозе бросил пламенный взгляд на Виолу.
- Да, с красивейшими женщинами. Об этом имеется много свидетельств. Но однажды Хемингуэй, неожиданно для близких, взял и выстрелил себе в рот из охотничьего ружья. Существует немало версий о причине самоубийства Хемингуэя. Тут и родовое проклятие - в семействе Хемингуэев бывало немало самоубийств. Тут и  фатальный цирроз печени. Иные даже толкуют о том, что причиной самоубийства  послужила потеря мужской потенции, что обессмыслило якобы его жизнь. Но истинная причина  рокового решения останется загадкой, которую он унес собой в могилу.
Этот красавчик - неплохой  рассказчик! - неприязненно подумал о гиде Давид.


ТРОПИКАНА

Во время завтрака, а это обычно происходило в гостиничном ресторане, к Давиду и Виоле подошел как всегда улыбающийся Анатолий и сказал:
- Ребята, у меня предложение! Вы от многих экскурсий отказывались, но на этот раз я бы вам этого не советовал. Потому что от имени и по поручению всего нашего дружного коллектива приглашаю вас на ужин в Тропикану. Если Варадеро жемчужина Кубы, то Тропикана - жемчужина Варадеро. Это ресторан в прекрасном саду с фонтанами и беломраморными скульптурами. Там не только прекрасно готовят, как я знаю, но и предлагают захватывающие эстрадные шоу. Ну как, согласны?
- Там придется расплачиваться за вечер отдельно? - на всякий случай спросил Давид.
- Вам это не будет стоить ни одного песо. Двое членов нашего коллектива - муж и жена - приболели. Так что вы их замените.
- Ты согласна, Виола? - осведомился Давид.
- Конечно! - воскликнула Виола.
- Вот и хорошо! - удовлетворенно произнес Анатолий. - Сбор у парадного входа в отель в восемнадцать ноль-ноль! Туда мы доберемся на автобусе.
Уже вход в ресторан производил впечатление. Вид мраморного фонтана, вокруг водяных струй которого вели хоровод беломраморные скульптуры девушек и юношей, вызывал у гостей восхищение.
Напротив Давида и Виолы за одним столиком сидели Анатолий и Хозе. Видимо, последний намеревался сегодня сделать решительный шаг в отношении Виолы. Этот свой план он решил осуществить, когда начнутся танцы и он попытается увлечь Виолу в кусты. Он всячески старался завладеть ее вниманием, но зрелищ было так много, и одно следовало за другим без перерывов, и Виола была целиком ими захвачена.
То, что задумал Хозе, было очень рискованным предприятием. Это могло закончиться грандиозным скандалом, после которого Хозе вышвырнули бы с работы. Но соблазн был так велик, а желание овладеть молодой цветущей женщиной так заманчиво, что Хосе был готов на все.
Однако его план дал сбой с самого начала. И чтобы заглушить свою досаду Хозе стал глушить «Дайкири» стакан за стаканом. А Виола по-детски упивалась эстрадными представлениями.
Незаметно подкралась тропическая ночь. Высокие деревья, обступившие  площадку со столиками со всех сторон, освещались зелеными, оранжевыми, синими, желтыми и голубыми светильниками.  Представление происходило в отдалении - на трех островках. На первом прожекторы осветили большую группу скрипачей. Они исполнили бравурную мелодию. Затем свет на мгновение погас и на втором из островков развернулся занавес с изображением пальм. Под звуки джаза девушки в оранжевых трико и с пышной короной из перьев двигались в ритмическом танце. Одновременно на первом островке уже на фоне пирамид плавно заскользили египтянки, а на третьем островке матросы на фоне белоснежного парохода лихо отплясывали матросский танец.
Свет погас еще раз. В черном небе словно по замыслу режиссера представления обозначился желтый серп луны.
И тут все ахнули. На невообразимой высоте, на невидимой проволоке заскользила женщина-птица. Казалось, она летит в воздухе, взмахивая белыми крыльями.
Представление длилось довольно долго, но всем показалось, что оно длилось всего лишь несколько мгновений.
То была сказочная ночь. Угощения были превосходны. Вино тоже. Официанты, словно пингвины в своих белых сорочках и черных костюмах, двигались бесшумно.
Уходить не хотелось, да никто, собственно, гостей и не выпроваживал. Они могли оставаться здесь столько, сколько хотели.
А Хозе исчез. Он не вынес своего поражения.


ИСПОВЕДЬ ДАВИДА

В последнее время Виола, а еще больше - Давид, полюбили вечерние часы проводить только вдвоем. Им надоела шумная бестолковая кампания туристов, с которыми они   хотя и изредка, но общались.
Придя из ресторана, где они обычно ужинали, они снимали с себя одежды и  уединялись на балконе. Сидя в удобных креслах, овеваемые ласковым ветерком они подолгу молчали, наслаждаясь присутствием друг друга. В один из таких благостных вечеров Давид решил исповедаться перед Виолой.
Сам он Виолу никогда не расспрашивал о подробностях ее проживания в подозрительном обществе. Она касалась этой темы очень неохотно и, если даже что-то и рассказывала, то лишь скользя по поверхности фактов. Да, собственно, Давид и не пытался доискиваться до истины. Он был уверен, что когда наступит подходящий момент Виола сама оповестит его об этом.
Обняв Виолу за плечи,  Давид мягко произнес:
- Милая моя Виола, когда-то Лев Николаевич Толстой исповедался перед своей  будущей женой. Он это сделал до свадьбы. Я же намереваюсь это сделать после того, как мы с тобой уже прожили вместе довольно длительное время. Но и сейчас это не поздно сделать. Я считаю своим долгом подробно рассказать о том, кем я был до встречи с тобой.
- Если ты так считаешь, значит так и надо. Что бы ты ни сообщил, я не изменю своего хорошего отношения к тебе. Я тебя люблю и принимаю тебя таким, каков ты есть.
- Виола, родная моя, ты не только необыкновенно красивая, но вдобавок к тому еще и очень умная.
- Давид, твое предисловие затянулось и ты разжег мое любопытство.
- Должен тебе признаться, я не считаю себя человеком особенным. Таких, как я - множество.
- В этом я никогда с тобой не соглашусь! - возразила Виола. - Для меня ты был и навсегда останешься человеком необыкновенным. Умным, добрым, внимательным, чутким, отзывчивым, справедливым, нежным и умеющим красиво ухаживать и любить.
- Это очень хорошо, что ты меня воспринимаешь именно таким. Но до тебя я таким не был... Я появился на исторической родине, то есть в Израиле, после того, как мне надоел государственный и бытовой антисемитизм в стране, где я родился. Невыносимо испытывать постоянное чувство унижения. Я уехал оттуда еще и потому, что власти убили моего отца, загнав его, невиновного ни в чем, в лагеря. Моя мама не вынесла этой жестокой несправедливости и умерла. Да, мне больше не хотелось оставаться в стране, где человеческую жизнь, человеческое достоинство не ставили ни в грош.
В Израиль я приехал в одной рубашке. А через несколько лет стал одним из богатейших людей страны. И только благодаря своим способностям и своему трудолюбию, своей предприимчивости. Конечно, мне повезло, мне выпала удача - в лице хозяина процветающей фирмы. Мне горько и стыдно признаться - я сильно распутничал, женщины липли ко мне, как мухи к меду. И я, выражаясь сегодняшним языком, клеил их всех подряд, без разбору. Симпатичных и не очень. Я, как спортсмен, набирал очки. И, стыдно признаться, мне это льстило. Где мне было знать, что у меня появится богиня. Я буквально упивался своим успехом в делах, успехом у женщин.
Но прошло время и я стал разочаровываться в существующих порядках. Когда я ехал в Израиль у меня было самое высокое представление о моих соплеменниках, их выдающемся уме, об их братском отношении друг к другу. Мне казалось, что еврейское государство - особенное государство, не такое, как все остальные. Более справедливое, более душевное, более человечное, более справедливое. А на деле оказалось, что оно ничем не отличается от других стран. Что здесь такие же порядки, как и у других. Такие же общественные пороки. Коррупция. Взяточничество. Всеобщий обман и жульничество. Ненависть между отдельными группами населения. Все большее удаление от сионистских идеалов, во имя которых и было создано израильское государство.
А одно обстоятельство угнетало меня больше всего. Рядом со мной не было родной души, ради которой стоило заниматься бизнесом и вообще жить. Мне все опротивело, все надоело. Меня уже ничто не интересовало и я стал все  чаще задумываться о самоубийстве.
- Как это ужасно! - содрогнулась Виола и даже инстинктивно ухватилась за руку Давида.
- Да, это было ужасно. Когда человека ничто не интересует - это конченый человек. Я стал пьянствовать. Но это не помогло. Спиртное еще никогда и никого не спасало. Только сам человек может спасти себя. И как бы ни смешон был барон Мюнхгаузен, который якобы сам себя вытащил за волосы из болота, только таким невероятным способом может человек спастись из болота депрессии.
Меня спасла от самоубийства ты, моя бесценная. Когда ты возникла, у меня снова пробудился интерес к жизни, появился смысл жизни. Теперь мне есть для чего жить, кому служить, для кого стараться.
Виола безмолвствовала некоторое время. Она была буквально потрясена рассказом Давида, своим женским сердцем она прочувствовала глубину и тяжесть былых духовных страданий любимого человека.
- Наверно, я расстроил тебя своими признаниями. Но теперь между нами нет ничего недоговоренного. Ты должна знать, кого ты любишь... А теперь я хочу тебя отвлечь от моих прошлых переживаний. Я расскажу, к чему приводит жадность, которая, увы, свойственна и моему любимому народу. Лучше всего это можно понять из одной притчи. Дело происходило в Америке, когда ее только начали осваивать переселенцы из европы, когда  пустовало много незаселенных земель. Слушай... Одному из новоприбывших поселенцев сказали: «Ты получишь в свое владение столько земли, сколько сможешь захватить». «Идет», - удовлетворенно ответил человек. Сначала он скакал на лошади, а когда та не выдержала бешеной скачки и пала замертво, человек побежал. Утомившись, он зашагал медленно. Потом упал и пополз. А когда окончательно выбился из сил, вытянул вперед руки и вытянулся во полный рост, и помер. Говорят - вот, сколько человеку надо. А я в этом вижу просто наказание за непомерную жадность.
Помолчав, Давид спросил:
- Ну, как тебе эта сказка?
- Очень страшная сказка. У меня даже мурашки пробежали по спине.
- Милая моя, раз ты такая чувствительная, я буду остерегаться рассказывать тебе такие истории... Но я возвращаюсь к своей исповеди. Главное, что я хочу - чтобы ты поняла, что ты для меня значишь. Полюбив тебя, я стал счастливейшим человеком. Ну, как тут не заговорить стихами?

О, как я лгал когда-то, говоря:
Моя любовь не может быть сильнее!
Не знал я, жаром пламенным горя,
Что я любить еще нежней умею.


ДАВИД ПРОДОЛЖАЕТ ПРОСВЕЩАТЬ ВИОЛУ
 
Они как обычно сидели на балконе и любовались закатом. Это торжественное действо природы всегда производило большое впечатление на их обоих. Когда дневное светило утонуло в океане, Давид счел возможным поговорить о том, что  Виоле надо сделать в первую очередь по возвращении в Ригу.
 - Ты только не обижайся, моя славная, но только когда мы вернемся к тебе в Ригу я первым делом запишу тебя в городскую библиотеку. Только книги помогут тебе наверстать упущенное, хотя бы в малой степени.
- Милый, это будет потом. А сейчас, чтобы не терять время, расскажи хотя бы об одной книге, которая тебе нравится больше других.
- У меня много таких книг, не одна. И все они любимые. Да, я прочел много книг. И знаешь, почему это мне удалось? Потому, что я научился быстрому чтению - по диагонали страницы. Причем это не мешает мне запоминать их содержание. Когда мне в руки попадает интересная книга - для меня это настоящий праздник!
- Дэйв, ты немного отвлекся.
- Прости, Виола, я такое трепло, как выразился один мой недруг.
- Не наговаривай на себя, Давид!
- Ладно, милая, я расскажу тебе об одном писателе, который произвел на меня особое впечатление. Писатель этот – американский фантаст Рей Бредбери. Похоже наша матушка планета Земля пока что единственная во вселенной, где существует жизнь. А Бредбери в своих «Марсианских хрониках» благодаря своей  писательской фантазии населил планету Марс живыми существами, принадлежащими к высокоразвитой цивилизации. Вообще-то, эта цивилизация вроде бы почти полностью исчезла и только в отдельных районах от нее кое-что сохранилась. Когда на Марс прилетела группа землян, марсиане встретили их настороженно и враждебно. Марсиане каким-то неведомым образом преобразились в родственников тех, кто к ним прибыл. Усыпив бдительность землян, их перебили поодиночке. Но земляне не успокоились. Они послали на Марс новых космонавтов. Те обнаружили, что названия, которые дали их предшественники марсианским горам, морям, рекам, исчезли и вся местность вернула себе прежние марсианские имена. Земляне пережили много приключений, загадочных и необычных, о которых можно очень долго рассказывать.
- Дэйв, мне бы самой хотелось прочитать эти «Марсианские хроники».
- Хорошо, Виола, первая книга, которую я возьму для тебя в библиотеке, будут «Марсианские хроники».


ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР

Время пребывания российских туристов на Кубе подходило к концу. Согласно традиции полагалось провести прощальный вечер. Обычно он оснащался официальными чисто ритуальными речами, музыкальным сопровождением и легким угощением. Анатолий пригласил на вечер Давида и Виолу. Отказаться Давид никак не мог. Это было бы верхом неприличия.
Все разместились за столиками, а тапер - за пианино. Слово взяла представительница кубинской фирмы - сухопарая женщина неопределенного возраста, облаченная в черный костюм мужского покроя. Говорила она пространно и очень скучно. Ее речь с испанского на русский переводил Хозе. В связи с тем, что ему не удалось соблазнить Виолу, он внешне как-то поблек и даже осунулся. От петушиного куража и задора не осталось и следа. Видимо «поражение» болезненно сказалось на его завышенном мужском самолюбии. Привыкший к легким победам он болезненно переживал свое поражение. Давид втайне ликовал...
Вся речь представительницы фирмы была пропитана политикой. Прежде всего она страстно обрушилась с яростными нападками на «американский империализм» и империалистов, которые продолжают преступную блокаду «острова свободы». Долго и нудно говорила она о «мудром руководстве любимого вождя кубинского народа команданте Фиделя Кастро». Который, по ее глубокому убеждению, «ведёт страну от победы к победе».
В этом месте Давид иронически подумал о том, что о результатах этой мифической победы туристы могли судить воочию. И это несмотря на минимальное общение с народом. Об этом ревностно заботились работники кубинских спецслужб, переодетые в штатское. Снабжение населения одеждой и продуктами строго нормируется. Экономика страны находится в стагнации. Справедливости ради, все же, следовало отметить несомненные успехи бесплатного медицинского обслуживания и бесплатного образования. В этом отношении Куба действительно преуспела. Давид также знал из зарубежных средств массовой информации о стремлении многих кубинцев даже рискуя жизнью, на подручных плавательных средствах перебираться по океану в США. При этом многие гибли.
...С нескрываемым сожалением чиновница распространялась об ослаблении  торговли и культурных связей с Россией после распада великого Советского Союза. Тем не менее, она выразила твердую уверенность в том, что, в конце концов, нарушенные связи между двумя братскими народами будут восстановлены.
Ей из вежливости вяло аплодировали.
С неизбежным ответным словом выступил Анатолий. Теперь Хозе переводил уже с русского на испанский - для представительницы фирмы. Анатолий дипломатично поблагодарил власти Кубы за проявленное гостеприимство. Он отдал дань восхищения «мудрому вождю кубинского народа Фиделю Кастро». Слегка, но искренно, похвалил «достижения в строительстве социализма». И завершил до неприличия куцее свое выступление благими пожеланиями кубинскому народу. Обрадованные окончанием официальной части россияне одарили Анатолию громкими и дружными аплодисментами. А кто-то из мужчин, видимо, уже успевший приложиться к «Столичной», истошно заорал «Ура-а-а!» Что было благодушно воспринято присутствующими, как проявление патриотизма... И тут заметно оживился кубинский пианист. Он без передышки бойко «сбацал», как выражаются «лабухи», «Полюшко-поле» и «Подмосковные вечера». Последняя мелодия песни была подхвачена всеми туристами. Затем тапер темпераментно исполнил несколько кубинских народных песен. И тут Виола, у которой вероятно взыграл природный артистизм, изъявила горячее желание поразвлечь почтенную публику игрой на пианино. Оказывается, она не забыла многое из того, чему ее обучили в музыкальной школе, была, что называется, в ударе, и с большим подъемом исполнила несколько  вещей Моцарта и Шопена. Даже завистницы из числа туристов были покорены игрой Виолы. Со всех сторон посыпались просьбы сыграть еще что-нибудь. И Виола не заставила дважды упрашивать себя. То был ее настоящий триумф. И Давид был рад за Виолу. Он лишний раз мог гордиться, что такая яркая и талантливая женщина принадлежит ему.
Прощание с российскими туристами состоялось на следующий день. Теперь, когда опасная соперница оставалась, а они уезжали, многие дамочки вздохнули с облегчением. Однако Давид пережил несколько неприятных минут, когда Хозе явно своевольно затянул прощальный поцелуй с Виолой. Давид еле сдержался, чтобы не отшвырнуть наглеца от своего сокровища.
Давид напутствовал отъезжающих добрыми пожеланиями. В свою очередь Анатолий рассыпался в комплиментах «исключительно симпатичной паре», с которой очень грустно расставаться. Он поцеловал Виолу и Давида. И задержал его руку в своей руке так долго, словно прощался с самым близким своим другом.      


ЗВЕ3ДНАЯ НОЧЬ

После отъезда россиян им обоим немного взгрустнулось. Пока те были рядом, это казалось чем-то естественным. А когда они уехали, Виоле и Давиду вроде бы стало чего-то не хватать. Все-таки, как ни крути, а человек - существо общественное. И человеческое общение является естественной потребностью каждого. Это, конечно же, не устраняет необходимость время от времени уединяться, побыть в одиночестве. Хотя бы на недолго.
Некоторое время Давид вынашивал в себе вопрос, который он хотел задать Виоле. И наконец, он все-таки отважился:
- Виола, детка, признайся, тебе все-таки было приятно повышенное внимание мужчин из туристической группы? Особенно этого назойливого Хозе?
- Мне все его заигрывания и комплименты были совершенно безразличны! - уверенно заявила Виола.
- Ой-ли! - с сомнением хмыкнул Давид. - А мне казалось, что это тебе даже доставляло удовольствие... И ты некоторым образом поощряла его.
- Давид, тебе это лишь казалось.
- У меня глаз наметанный. Рыбонька моя, плавнички-то у тебя пошевеливались!
- Какие там еще плавнички?
- А те самые, которые имеются не только у рыбок, но и у хорошеньких женщин.
- Хотя ты и отрицал, но ты, мой милый, ужасный ревнивец! Я это учту. И буду стараться не давать тебе для этого повода.
- Ты меня успокоила... на некоторое время... Давай посидим сейчас у моря. Ночь выдалась такая чудесная.
Давид захватил с собой легкое одеяло и, придя к угомонившемуся океану, разостлал его на песке.
Вокруг не было ни души. Казалось, они сейчас одни на всем белом свете.
Ночь выдалась тихая, беззвучная. Океан дышал спокойно и ровно, присылая к берегу мелкие волны. Несмотря на то, что волны издавали едвa слышный шорох и присутствие океана ощущалось, главное волшебство в этот час исходило от темно-синего ночного неба, усеянного неисчислимым количеством крупных сверкающих  звезд. Излучая из космоса яркий свет, они пульсировали, словно посылая в пространство некие загадочные сигналы, не предназначавшиеся людям. Эта безмолвная перекличка должна была содержать какую-то информацию. Но было неизвестно, удастся ли кому-нибудь из живых существ расшифровать ее.
Такие обильно-звездные ночи в жизни Давида выпадали не часто. Но всякий раз они вызывали у него желание молиться…
Вокруг явно что-то происходило. Что-то свершалось. И в этом была глубокая тайна...
Давид обнял Виолу и тихо спросил:
- Виола, ты веришь в Бога?
- А кто такой Бог?
- Разве ты никогда об этом не задумывалась? - спросил Давид и тут же пожалел об этом.
- Как-то не приходилось... - смущенно призналась Виола.
Теплый тропический воздух был пропитан дремотной истомой. Нависающее низко над землей сонмище сверкающих лучистых звезд было исполнено неземной красоты, которая неподвластна и невыразима никакими словами. Впечатление от звездного небосклона могла передать только музыка. И это была бы божественная музыка.
- Все о чем я хочу тебе рассказать, очень сложная материя, - задумчиво начал Давид. - Но я надеюсь, что после того, как я буду повторять это, ты постигнешь главное... Для тебя со временем прояснится многое... Видишь эти звезды, что над нами в небе? Это неисчислимые космические тела. Одни из них - огненные шары, в которых бушует колоссальной температуры пламя. Другие уже погасли. Это, возможно, произошло миллиарды лет тому назад, но их свет, преодолевая огромные расстояния, лишь теперь доходит до нас. Их нет, а их свет все еще существует. На других планетах, как на нашей Земле, возможно, тоже существует жизнь. Все эти скопления  звезд не падают друг на друга, потому что все они строго подчиняются законам тяготения и гравитации. Прости, Виола, но другого слова я не подберу. Ну, если примитивно и очень условно это чудо объяснить, я бы сказал, что они связаны друг с другом словно невидимыми канатами. Так вот,  управляет всеми этими законами, словно дирижер оркестром, высший Разум, который называют Богом.
Населяющие земной шар народы - независимо от степени их развития и независимо друг от друга - рано или поздно приходили к осознанию Бога. Единого Бога. Раньше всех это осознало кочующее племя евреев.
К Богу люди приходят различными путями. Истово начинают верить в Бога те люди, которые заболевают тяжелыми болезнями. Или те, кого постигло огромное несчастье.
Многие фронтовики, участвовавшие в тяжелых боях, обещали сами себе, что поверят в Бога, если останутся живы. Это будет служить им доказательством того, что Бог существует.
- Давид, а как ты пришел к Богу? - неожиданно задала вопрос Виола.
- Я пришел к Богу не сердцем, а разумом. Сейчас я попробую это объяснить. Не уверен, что мне удастся разъяснить это доходчиво, но я попытаюсь... Мне казалось, что легче поверить в существование Бога, чем в его отсутствие... Я, например, не могу допустить и даже представить, что все формы жизни, которые имеются на Земле, произошли из морского бульона, в котором плавали амебы. Или из океанской песчинки. Путем эволюции и совершенствования - пусть даже за миллиарды лет. Не буду далеко ходить за примером. Возьмем нас с тобой. Как в человеческом организме все взаимосвязано и взаимодействует! В человеке все чудо - работающее и восемьдесят, и сто и больше лет сердце. А кровеносные сосуды! А белые и красные кровяные шарики! А желудок, почки и печень и все остальное. Неужели все эти сложности возникли сами собой, без Творца? Я этого никак не могу вообразить! Чтобы ты яснее представила себе всю сложность нашего с тобой организма, я еще раз повторюсь. Вдумайся, у каждого из многочисленных органов нашего тела свое назначение, свои обязанности. Сердце проталкивает кровь по жилам. Желудок переваривает пищу и переносит в кровь питательные вещества, что дает энергию и жизнь всему организму. Легкие, эти меха организма, позволяют нам дышать. А глаза - видеть все вокруг, а уши - слышать. А сколько невидимых и неощущаемых нами «друзей», которые борются с микробами, с болезнями, защищают нас самоотверженно, погибая при этом. Разве обо всем упомянешь! Неужели все это возникло само по себе? Нет, это под силу только Богу!
И вдруг Виола озадачила Давида вопросом, до которого не всякий додумался бы:
- Скажи, Давид, если Бог создал человека и руководит своими созданиями, значит, человек не может совершать самостоятельные поступки?
- Ты и до этого додумалась. Ай да Виола! Ай да умница моя! Видишь ли, в чем дело? Создав человека, Бог  в то же время, дал ему возможность самостоятельно поступать в том или ином случае - так или эдак.
- А смерть тоже от Бога? Почему человек не может жить вечно?
- Виола, милая, ты задаешь такие вопросы, на которые даже мудрецы не смогут вразумительно ответить... Это вечные вопросы. А я не мудрец. Для меня тоже очень многое непостижимо. Мне припомнилось высказывание одного писателя, что Бог создал человека, чтобы тот мучился, страдал и возносился к звездам. Все эти определения относительны. И не дают прямого ответа. Хотя мнений на этот счет бесчисленное множество.
Виола глубоко вздохнула и произнесла проникновенно:
- Давид, суженый мой! Я тебе благодарна за то, что ты меня просвещаешь. Но это меня сейчас очень утомило. Я устала. Голова моя кружится. Все, о чем ты мне рассказывал, слишком для меня сложно. Тебе придется повторять эти уроки много раз пока я их не усвою.
Помолчав, она добавила:
- Наверное, к Богу я приду не разумом, как ты, а сердцем. А то, что в моей жизни появился ты, уже это одно говорит о том, что Бог существует.
 - Но ты хотя бы чуточку поняла то, о чем я тебе бессвязно толковал?
- Пока я тебя слушала, вроде бы все понимала. А когда закончил, все опять потонуло в густом тумане.
- Ну, это дело поправимое! Я наберусь терпения и постараюсь, чтобы моя милая ученица, с ее умной светлой головкой смогла все усвоить.
Пауза затянулась. Первым ее нарушил Давид:
- Что касается нашего с тобой еврейского народа, то он поверил в Бога, благодаря мудрым нашим предкам - Аврааму и Моисею. Они утверждали, что евреи - богоизбранный народ. Но нынешнее поколение евреев - вернее, отдельные его представители - усомнились в этом. Одним из таких вероотступников является лауреат Нобелевской премии, прошедший через ад гитлеровских концлагерей еврейский писатель Эли Визель. «Если это именно так, - говорит Эли Визель, - как Бог мог допустить, чтобы шесть миллионов европейских представителей избранного им народа германские нацисты смогли расстрелять и сжечь в газовых камерах?» Ответа на этот вопрос так до сих пор не смог дать никто.
Давид решил, что раз уж в этот необыкновенный вечер они затронули так много серьезных тем, то, может быть, уместно продолжить этот разговор?
- Виола, я еще немножко займу тебя «умными» разговорами. Согласна?
- Не надо было меня спрашивать об этом. Я всегда рада узнавать от тебя новое.
- Тогда я затрону еще одну важную для меня тему. Люди на протяжении веков мучительно искали в чем смысл жизни. «Не может быть, - говорили они, - чтобы человек  просто так рождался, жил, а затем умирал. У каждого должно быть какое-то предназначение на этой Земле!». Одни находили смысл жизни в исключительном служении Богу, ради чего они отказывались от любых дел и плотских наслаждений. Эти люди либо становились отшельниками, либо уходили в монастыри. Другие для себя видели смысл в жизни в том, чтобы «служить  народу», заботиться о нуждах народа. Третьи - в налаживании семейной жизни. Но многие так и не нашли для себя  убедительного ответа на этот вопрос. Кстати, этим был озабочен и Лев Толстой. Он всю жизнь метался от одного подхода к другому. Но так и не выбрал ни одного.
Что касается меня, то я отыскал ответ лишь когда появилась ты. Я понял, что смысл жизни в том, что надо жить ради самой жизни. Надо  находить радость в каждом прожитом дне, в каждой минуте бытия. И что иные поиски смысла жизни - пустая трата времени. Ты мой смысл жизни, Виола!
- А ты мой! - откликнулась Виола.
Они замолчали, теперь надолго. Они сидели, обнявшись и прислушивались к ровному дыханию океана. К беззвучному хору звезд над их головами. К самим себе.


МОЛОДЫЕ СТРАСТИ

Однажды, когда  они как обычно сидели на балконе и сумерничали, Давид, улыбаясь, сказал:
- Виола, я хочу открыть тебе маленький секрет!
- Как? У тебя до сих пор еще сохранились от меня какие-то секреты? - игриво спросила Виола.
- Да, остался один маленький секрет.
- Ты меня заинтриговал, Давид! Скорее открой мне  его!
- Знаешь, Виола, стоит мне прикоснуться к тебе, как у меня мгновенно вспыхивает желание.
- Тогда не прикасайся ко мне, - продолжала игру Виола.
- Не прикасаться к тебе, выше моих сил. Я постоянно желаю тебя.
- Я тоже...
- Почему же ты, милая, ни разу не намекнула мне об этом?
- А моя женская стыдливость? - кокетливо произнесла Виола…
- Я разрешаю отбросить ее в сторону!
Они взглянули друг на друга и весело рассмеялись.
- Вот мы сидим здесь и болтаем, тогда как следовало бы скорее броситься в постель и насладиться друг другом!
- Так за чем же дело стало? - задиристо, лукаво спросила Виола.
- Мой главный недостаток - болтливость. Но сейчас я все исправлю!
 Он отнес Виолу в спальню и стал очень медленно раздевать ее. Это не составило никаких трудностей, потому что на Виоле было всего лишь платье. Он слегка запутался, расстегивая крючочки бюстгальтера, но Виола умышленно не пришла ему на помощь, чем лишь подстегнула его нетерпение.
Она вырвалась от Давида и предстала перед ним во всей пригожести своего естества. Свежая, как распустившийся цветок. Стройная, как античная гречанка. Красивая, как рафаэлевская мадонна. Из груди Давида вырвался стон, будто его пронзила не одна стрела Амура, а сотня.
Он схватил Виолу в объятия с таким пылом, какой, наверное, был у библейских похитителей сабинянок.
Утолив первый свой порыв, Давид сказал:
- Хотя, я уже как-то декламировал тебе это четверостишие, но оно мне так нравится, что я хочу его повторить:

Попробуй я составить твой портрет,
Изобразить стихами взор чудесный,
Потомки скажут, врет поэт,
Придав лицу земному, свет небесный!

 - Я хочу еще таких стихов! - попросила Виола. - У тебя найдутся?
- Для тебя у меня всегда найдутся прекрасные стихи! - отозвался Давид и тут же с воодушевлением продекламировал чудесное четверостишие:

Столетьями хранимые черты -
Улыбка нежных уст, глаза и брови
Мне говорят, что только в древнем слове
Нашлось бы все, чем обладаешь ты!

- Давид, ты усладил мой слух, а теперь услади мое ненасытное тело! - стыдливо произнесла Виола и склонила голову влево - жест, который так умилял Давида. И она распахнула жаркие объятья.
После нескольких любовных поединков в постели, вряд ли возможно было вот так взять и уснуть. Все еще не выпуская Виолу из объятий, Давид озвучил мысль, которая  несколько раз приходила ему в голову:
- Ненаглядная моя, знаешь, о чем я сейчас подумал?
- Давид, ты еще можешь о чем-то думать в такие минуты?
- Оказывается, могу... Я подумал, что если бы все мужчины обладали таким сокровищем, как ты, то разводов не было бы вовсе.
- Какое нам дело до других, Давид?
- Виола я так переполнен счастьем, что желаю видеть вокруг себя таких же счастливцев. По крайней мере, могу поручиться за себя. Даже, если бы мне угрожала смерть, я бы ни за что не изменил тебе.
- А если бы изменила тебе я?
- Это невозможно Виола, если бы все-таки это произошло, я бы обязательно простил бы тебя, как простил когда-то царь Менелай Прекрасную Елену.
- Я тебе верю, Давид. Я и сама никогда не унижусь до того, чтобы изменить тебе, моему возлюбленному.
- Виола, какая ты у меня удивительно необыкновенная. «Сама поэзия в тебе! Простые чувства ты возвышаешь до искусства!»
 - Даже, если это не так, все равно я не перестану любить тебя так же сильно, как только умею.
- Ты мне так дорога, что очень часто я боюсь потерять тебя, как боится потерять свои сокровища пушкинский скупой рыцарь. Одна лишь мысль о том, что тебя могут украсть, заставляет меня содрогаться.
- А кто может меня украсть?
- Охотников найдется великое множество! Мне хотелось бы спрятать тебя в неприступном замке с высокими стенами и глубоким рвом, заполненным водой!
- Мой милый Давид, какой же ты смешной!
- Иногда большая любовь делает людей смешными. Но, я этого не боюсь. Лишь бы твоя любовь не остыла.


ПРАЗДНИК ЗАКОНЧИЛСЯ

Казалось, ничто не предвещало никаких неприятностей. Все происходило по заведенному порядку. Завтрак. Прогулка по берегу вдоль океана. Длительное пребывание на пляже. Обед. Сиеста. Снова прогулка. Ужин. Любовные утехи, если и не превратившиеся в рутинные супружеские обязанности, отошедшие в спокойное русло все еще свежих наслаждений. В общем – лучезарное, ничем и никем неомрачаемое счастье. И вдруг...
То была обычная их прогулка после завтрака. Затем они загорали на пляже. И день выдался, как всегда безоблачный, сияющий, отливающий всеми радужными красками Карибского экзотического рая. Океан был необычайно ласковым, смиренным, будто лев, насытившийся после удачной охоты антилопой. Даль до самого горизонта была затянута голубой дымкой. Океанская гладь, как это бывает в полуденную пору, весело искрилась под солнцем мириадами ослепительных световых икринок.
Рядом с Виолой был бесконечно влюбленный в нее мужчина, заботливый, предупредительный, безмерно преданный. Виола была в этот день счастлива, как никогда. Ее сердечко было переполнено благодарной нежностью. Она с любовью вглядывалась в такие до боли знакомые и такие дорогие черты мужчины, которого ей подарила судьба.
К ним подошла красивая мулатка с маленькой девочкой. На обоих были длинные до пят, очень яркой расцветки платья.
Малютка дотронулась до руки Виолы и произнесла приветствие по-испански:
- Буэнас диас, сеньора!
В её устах это прозвучало очень трогательно.
- Спасибо, милая крошка! - поблагодарила Виола.
- Буэнас диас! - повторила девочка, которой было приятно произносить слова приветствия.
Давид быстро нашелся. Он достал из кармана шорт стодолларовую купюру и протянул ее девочке, полагая, что если он даст деньги ее матери, то это будет ложно воспринято.
Девочка сделала реверанс, а мулатка приложила руку к сердцу, выражая этим глубокую благодарность:
- Мучас грациас! - певуче произнесла она.
- Асталависта! - прощально помахав ручонкой, произнесла девочка, держась за руку матери, с которой она удалялась.
- Славная девочка! - восхищенно произнесла Виола, провожая взглядом мать и дочь.
И вдруг ее сердце так сильно сжалось от резкой боли, что у нее едва не вырвался стон.
Для нее вмиг вся праздничность ликующей природы покрылась траурным пеплом. Словно в свете старинной фотографической вспышки перед ее умственным взором возникло озабоченное лицо мамы в тот роковой день на юрмальском пляже. Она услышала мольбу матери не уходить с незнакомым человеком.
Она увидела залитое слезами лицо мамы так явственно, словно та явилась сюда, на берег Тихого океану.
Горло Виолы сжал очень сильный спазм. Как она могла так подло поступить? Какая она была бесчувственная. Ведь она так любила свою маму! Вот теперь она, Виола, купается в роскоши. Наслаждается тропической экзотикой. Нежится на золотом песочке, загорая на солнце. Сладко ест, сладко пьет. Нежится в мягкой постели с любимым человеком. А в это время ее мама лежит в сырой холодной земле с закрытыми глазами.
Солнце палило немилосердно, а Виола ощутила ледяной холод. От этого пронизывающего насквозь могильного холода, Виолу стало знобить. Все ее тело содрогалось от дрожи.
Нет-нет, она, конечно же, никогда не забывала о своей маме, о ее трагической смерти. Все это никогда не покидало ее - лишь было спрятано в глубине сердца. А эта крохотная девочка словно напомнила Виоле о прошлом и боль вырвалась наружу. Из подсознания все всплыло на поверхность. Эта девочка стала будто посланницей из того далекого времени...
Виолу снова пронзила навязчивая мысль: она счастлива, любима, ее овевает ласковый теплый ветерок, а маме холодно. Очень холодно...
И только теперь из груди Виолы вырвался мучительный стон. Ее морозило. Зубы ее  стучали.
Растерянно наблюдавший за происшедшими с Виолой переменами, Давид, наконец, отважился спросить:
- Виола, родная моя! Что с тобой! Тебе нехорошо? Ты заболела?
Дрожа всем телом, Виола смогла исторгнуть только два слова
- Хочу домой!
Слова эти потрясли Давида своей нелогичностью -  лишь несколько минут назад она, как ему казалось, была счастлива. Что же произошло?
- Здесь слишком яркая и кричащая красота. Я от нее устала, хочу в свою тихую и уютную Ригу, - оправдывалась Виола.
Давид не стал допытываться у Виолы о причине желания уехать домой. Он видел, что в какие-то считанные минуты с ней что-то произошло. С ней стряслось что-то, чему он не мог дать внятного объяснения. Можно было лишь приблизительно догадываться, что это нечто глубоко личное, куда ему пока что не было доступа.
Но фактом было то, что стряслось какое-то несчастье, объяснения которому на данный момент не было и было неизвестно, когда объяснение вообще может быть найдено. И потому, что это было необъяснимо, Давид воспринял случившееся, как нечто ужасное.
Давид отвел Виолу в номер. Она еле передвигала ноги, словно ее внезапно покинули силы.
Он раздел ее, уложил в постель, дал испить газированной охлаждённоай воды.
Давид долго не решался о чем-либо спрашивать замкнувшуюся в себе жену. Однако неизвестность терзала его и он задал Виоле несколько вопросов:
- Виола, родная моя, ты заболела?
- Нет!
- У тебя, может быть, что-нибудь болит?
- Нет!
- Тебе нехорошо?
- Да!
- Почему тебе нехорошо?
Ответа не последовало. Виола замкнулась в себе и больше Давид не смог ничего добиться.
То не было враждебное молчание. То было молчание отстраненности. Безразличия ко всему.
Виола повернулась набок, беззвучно заплакала. Вскоре ее подушка стала мокрой.
Может быть, это и к лучшему, утешал себя Давид. Но ему от этого не стало легче. Он чувствовал себя ужасно. Такое бывает, когда ничем не можешь помочь близкому человеку.
Они оба были на вершине счастья. Это же было, было! И вдруг, по неизвестной причине произошел обвал, как это бывает в заснеженных горах. Или при внезапном оползне. Все рухнуло. Все! Ему даже в голову не могла придти мысль, что происшедшее с Виолой как-то связано с маленькой мулаточкой и ее матерью.
Он ничем не мог помочь Виоле, облегчить ее участь. И в этом была главная беда. Это терзало его, выворачивало наизнанку. Уж лучше бы он сам заболел этой неведомой болезнью, чем наблюдать, как мучается любимое существо.
Давид просидел рядом с Виолой до полуночи. Ему не хотелось ни есть, ни пить, ни спать. Ничего!
И вдруг Виола заговорила.
- Давид, ты здесь?
- Да, родная моя!
- Ты можешь все! Купи для меня мамину квартиру в Риге. Я хочу, чтобы у меня был свой дом.
- Ты этого очень хочешь?
- Да! Очень!
- Виола, ты в состоянии назвать адрес своей квартиры?
- Да... Записывай! Элизабетес тринадцать, квартира семь.
- Я сейчас, сейчас! - засуетился Давид, опасаясь, что забудет адрес.
Продиктовав адрес, Виола снова впала в забытье.
Увидев, что он больше не потребуется Виоле, Давид вышел из спальни, поднял телефонную трубку. Связь на Кубе хромала, как и многое другое. Через час упорных усилий его наконец-то связали с Ригой.
- Алло, алло! Борис, это ты? Ради бога, извини, что я вломился к тебе в такое позднее время! Да... У меня неотложная проблема... Срочно купи квартиру по улице Элизабетес тринадцать. ...Не пятнадцать, а тринадцать... Да. Квартира семь. Не удивляйся, потом объясню. Только эта квартира и никакая другая. За ценой не постою! Так надо. Приеду - расплачусь наличными. Отнесись к моей просьбе со всей серьезностью. Я не желаю слышать никаких возражений. Если не удастся купить квартиру до нашего приезда, мы поживем у тебя... Когда будем? Если ничто не помешает, то, наверное, дня через два. Всякое может быть... Я на тебя сильно рассчитываю. Ты же считаешься самым пробивным управляющим фирмы «Мама Мэри» ...Обнимаю. До встречи! Ну, бывай!
Разговор с Ригой дался Давиду нелегко. У него на лбу даже выступила испарина.
Виола не спала. Убедившись в этом, Давид взял ее за руку и тихо произнес, словно сообщал нечто секретное:
- Милая, я позвонил в Ригу своему партнеру по фирме и попросил его, чтобы он купил для нас квартиру. Квартиру, в которой раньше жила твоя семья.
- Спасибо, Давид! - слабым голосом произнесла Виола. - Я знала, что ты исполнишь мою просьбу.
Сказав эти несколько слов, которые потребовали от нее некоторых усилий, Виола закрыла глаза.
Давид бесшумно разделся, и прилег рядом с Виолой. В отличие от предыдущих дней они так и не прикоснулись друг к другу.
Под утро они оба проснулись от дикого завывания ветра. Они еще не догадывались о том, что это начинается тропический ураган. Синоптики впоследствии его назвали нежным женским именем Прозерпина. Но по своей свирепости  он заслуживал более жесткого мужского наименования. Столько в нем было гнева, ненависти и необъяснимой злобы. То была свирепость дикого животного. Океан был неузнаваем. Куда подевалась его благостная кротость. Он будто взбесился. Давид и Виола с тревогой прислушивались к тому, как гигантские волны с яростью обрушивались на берег. В истерическом завывании ветра слышалось львиное рычанье, трубный слоновий рев, вопли одичавших кошек, обезьяний вой.
От жестоких порывов шквального ветра стены отеля сотрясались так, будто они были сложены не из кирпича, а из фанерных щитов. Казалось, все здание вот-вот обрушится и его смоет волной. Как жалок и ничтожен человек, каким он кажется хрупким и незащищенным, когда всерьез буйствует и бесчинствует дикая стихия! В такие грозные минуты людей можно уподобить муравьям, уцепившимся в случайно подвернувшуюся щепку. А еще говорят, преисполненные гордыни, что человек - царь природы! Жалкий временщик на тонкой земной оболочке, под которой непрерывно бушует древний адский огонь!
Именно эти или приблизительно такие мысли блуждали в голове Давида, к которому испуганно прижималась Виола.
И вот приполз хмурый рассвет. О том, чтобы отправиться в Гавану, нечего было и думать. Электричество погасло, так что с завтраком случились проблемы. Впрочем, Виола и не нуждалась в нем. Она удовольствовалась стаканом холодного чая. А Давид ограничился бутербродом.
Ураган немного поубавил свой пыл, но ветер был еще довольно свирепым. Пришлось отсиживаться до следующего утра в отеле.
Виола чувствовала себя отвратительно. Она жалобно постанывала и сердце Давида разрывалось от сочувствия. Врачебная помощь в случаях,подобных этому, когда дело связано с психикой, настроением, бессильна. Говорят, время лечит. Только на это и можно было надеяться.
По местному радио сообщили предварительные сведения об ущербе от урагана. Было повреждено много линий электропередач, разрушены десятки хижин местных жителей. Вырваны с корнем десятки пальм. Погибло от стихии двадцать человек. Тридцать пять мужчин и женщин пропало без вести.


УЖИН  ПРИ СВЕЧАХ

В Гаване, куда Давиду и Виоле удалось добраться лишь к вечеру, вылет самолета откладывался до следующего дня.
Несмотря на то, что настроение Виолы не улучшилось, Давид все же решил отметить прощание с островом ужином при свечах. Хотя это напоминало изгнание из рая. Правда, не по воле Всевышнего, как это было с Адамом и Евой, а по воле стихии. Давид хотел хотя бы немного скрасить обстановку. Он хотя и слабо, но надеялся, что задуманное им застолье отвлечет Виолу от ее навязчивых мыслей.
Давид по гостиничному телефону вызвал ресторанного официанта. Тот явился без промедления. Выглядел он довольно оригинально - был облачен в странный наряд. Вместо привычного черного костюма на нем была малиновая маскарадная ливрея, украшенная по швам синей тесьмой. Но это опереточное одеяние официанта не смутило Давида. После урагана, он уже ничему не удивлялся.
- Любезнейший! - церемонно обратился Давид к официанту. - Устройте, пожалуйста, нам ужин при свечах.
- Вы имеете в виду романтический ужин, сеньор? - галантно осведомился официант.
- Вы правы. Что бы вы посоветовали  в таком случае?
- Если дело касается прекрасной дамы, то, конечно же, все должно быть в лучшем виде! - словоохотливо продолжал официант.
- Я вас внимательно слушаю!
- Наберитесь немного терпения, сеньор! Это займет у нас с вами некоторое время. Я разверну перед вами мысленно карту вин, а вы уж выберете себе по вкусу. Так как над островом пронесся ураган, красное вино вам покажется невкусным. Предпочтительнее употребить что-нибудь более легкое.
Словоохотливость официанта, которую так неосторожно и неосмотрительно поощрил Давид, начала его раздражать. Но одернуть официанта ему не захотелось.               
- При подборе вин цвет не имеет решающего значения, хотя надо учесть, что белые вина придают легкость, а красные - яркость и богатство ощущений, - продолжал разглагольствовать официант. - Как вы уже поняли, не следует начинать ужин с редких красных вин, лучше начать с легких белых вин, а затем уже переходить к более плотным красным.
- Вы уже об этом говорили, любезнейший! Давайте продвинемся дальше.
Виола не прислушивалась к разговору. Она сидела у окна и отрешенно глядела на мотавшиеся на ветру веера пальм. А официант продолжал заливаться соловьем:
- Если сеньор и сеньора решат побаловать себя крабами, креветками или лобстерами, то стоит взять бургундское белое или же белый Кот-до-Рон.
- У вас даже такие вина имеются? - удивился Давид.
Официант понял, что немного зарвался. Но он тут же нашелся:
- Ну, если и не эти вина, то я могу найти им достойную замену.
- Ну-ну! - иронически хмыкнул Давид. - Мы полностью полагаемся на вас.
- Я ценю ваше доверие, сеньор! Для праздничного ужина жирные и сытные копчености, колбаски и паштеты будут идеальной мясной переменой.
- Такой ужин, наверное, больше подошел бы Гаргантюа, - сказал Давид.
- А кто этот господин?
- Был такой обжора во Франции.
- Извините, сеньор, я же не настаиваю, а только советую. За вами последнее слово. Из сыров можно ограничиться одним сортом. Между прочим, шоколад способен заглушить любое вино, поэтому я лучше подам его на десерт с мускатами, особенно креплеными. Ну, а к непременному мороженому, конечно же, подойдет клубника.
От длинного монолога официанта в голове Давида произошло нечто, схожее с головокружением. И он решил положить конец его излияниям.
 - Вы, случайно не сочиняете кулинарные книги, любезнейший?
- Нет, сеньор, Господь не наделил меня такими талантами. Я всего лишь скромный исполнитель заказов клиентов. Мне было очень приятно вести разговор с настоящим ценителем разнообразных блюд.
- Пожалуйста, сократите на треть ассортимент вин и кушаний. И не забудьте принести розовое игристое шампанское и свечи.
- Си, сеньор!
Официант удалился, но тотчас вернулся.
- Извините, сеньор, как я понял, у вас впереди особенная ночь. Я вспомнил, что для дамы будет не лишним на десерт именно сыр камамбер.
- Не стоило ради этого уточнения утруждать себя! - заметил Давид.
- Ничего, сеньор, у нас такая служба!
Когда официант ушел Давид спросил Виолу:
- Ты слышала, чем нас сегодня будут угощать?
- Да! - коротко ответила Виола.
- Ты довольна?
- Мне все равно!
- Виола, родная моя! Встряхнись немного. Это последний вечер перед нашим отъездом.
- Если тебе так хочется, Давид.
- Да, очень хочется, чтобы ты хоть немного меньше стала грустить.
В это время в дверь постучали и официант вкатил в номер сверкающую никелем тележку. На ней были водружены закрытые металлические судки с горячим, тарелки с холодными закусками, бутылки с вином, шампанское в ведерке со льдом, фужеры и салфетки.
Официант выставил все это на стол, застланный белоснежной скатертью, открыл вина и шампанское. Установил канделябр со свечами и перед тем, как уйти, сказал:
- Мороженое и кофе я принесу вам, как только позвоните по телефону. Желаю сеньору и сеньоре приятно провести вечер!
Он зажег свечи, а перед уходом выключил электричество.
Некоторое время, Давид и Виола сидели молча. В конце концов Давид решил взять инициативу в свои руки:
- Здесь, на острове, я провел лучшие, счастливейшие дни своей жизни, - задумчиво  произнес он. - Я их запомню навсегда. Я надеюсь, Виола, что и ты была счастлива?
- Да! - как эхо отозвалась Вила без всякого выражения.
Это задело Давида. Но он промолчал.
- Давай выпьем друг за друга, Виола!
Он отбросил полуоткрытую пробку и наполнил фужеры пенящим напитком.
Он выпил залпом. Виола пила очень медленно. Снова в комнате, освещаемой неверным светом свечей, запала такая глубокая тишина, что в ней можно было утонуть...
Молчание Виолы не только удручало Давида, но и обижало. Он ожидал от нее признательности, а вместо этого  пустое равнодушие, совершенно несвойственное его возлюбленной. Такой он Виолу еще не знал. Неужели к этому отныне надо будет привыкнуть? Не зная, как себя вести, Давид сказал, чтобы что-нибудь сказать:
- Виола, а теперь давай отведаем блюда, которые нам настойчиво советовал словоохотливый официант.
Он положил в тарелку Виоле жареную камбалу. Себе тоже. Затем автоматически налил в бокалы белое вино. Теперь он не стал произносить тост, а стал медленно пить вино. Виола последовала его примеру. Она вяло поковыряла вилкой камбалу и съела пару кусочков. Ощущая некую вину за то, что у него отменный аппетит, Давид быстро расправился с очень вкусной и нежной рыбой.
Наконец он решил задать вопрос, который давно хотел задать:
- Виола, с тобой происходит что-то непонятное. Скажи откровенно, я в чем-то перед тобой провинился? Я тебя чем-то обидел?
- Нет, Давид. Ты ни в чем не виноват. Ты меня любишь. Ты для меня делаешь все возможное и невозможное. Во всем виновата только я сама.
Виола расплакалась. Давид бросился к ней, стал обнимать, целовать ее заплаканное лицо.
- Милая, хорошая, успокойся! Ты ангел. Ты не можешь быть виноватой.
- Могу... Все это было.
И вдруг она заговорила. Сбивчиво, нервно. Перескакивая с одного на другое.
- Я очень любила маму... Очень... И я убежала от нее... Какая же я была глупая! Я не любила отца. Он грубый. Избивал маму. Мою дорогую маму... Они очень часто ссорились... Мне всегда хотелось бежать из дому. Куда-нибудь, все равно куда... Наверное, тебе этого не понять...
Немного успокоившись, Виола продолжала:
- После страшного скандала с отцом мама поехала со мной в Юрмалу на пляж. Может быть, она хотела развеяться... На пляже к нам подсел человек. Он назвался Васей. На самом деле то был Григорий... Фамилия его Лобанов. Я упросила его, чтобы он меня украл... Лобанов привез меня в особняк на окраине Задвинья. Оказывается, Григорий взламывал сейфы. Те, кто жил в особняке тоже были воры... Узнав об этом, я хотела убежать, но за мной внимательно следили. Они угрожали, что если я убегу, они убьют маму. Все время жила в страхе... Потом я узнала от нашей домработницы, что из-за меня мама покончила собой... Я так переживала, что тронулась умом и меня лечили в психушке. А когда я выписалась из больницы, мне уже было все равно, где жить. У меня не стало своего дома.
Помолчав, Виола продолжила свою исповедь:
- Я никогда не забывала маму. Но старалась загнать память о ней вглубь своего сердца. Потому что мне было невыносимо тяжело сознавать свою вину... Потом появился ты. И я отдалась удовольствиям, чтобы забыться... Но когда я увидела девочку с мамой-мулаткой, во мне что-то перевернулось. То, что я старалась заглушить, вырвалось наружу... Я виновна в гибели моей мамы. Я убила ее. Ту, которая меня безумно любила и которая была самым дорогим для меня человеком на всем белом свете... Я преступница!
- Родная моя, не надо так сильно переживать. Да, ты совершила отчаянный поступок. Но ведь тогда ты была несмышленым ребенком. Даже взрослые люди совершают ошибки... Я, над этим иногда размышляя, пришел к выводу, что, в конце концов, ВСЕ МЫ В ЧЕМ-ТО ВИНОВАТЫ ДРУГ ПЕРЕД ДРУГОМ. Кому–то сделали больно неосторожным, хлестким, обидным словом, кого-то невольно оскорбили, кому-то перешли дорогу, не ответили взаимностью и тем самым испортили его судьбу. Да мало ли что?
- Неужели, Давид, и ты тоже перед кем-то виноват?
- Если вдуматься, то виноват. Один мой знакомый, Ефим Зильберштейн, повесился из-за того, что, будучи моим конкурентом, не выдержал темпа и его фирма обанкротилась... Может, косвенно я виноват и в гибели Лобанова.
- Нет, Давид, в этом он виноват сам. Тогда все произошло по никак не зависящим от тебя причинам.
- Может быть, в этом ты и права, но я остаюсь при своем мнении - все  люди в чем-то виноваты друг перед другом. И более чувствительные люди ощущают эту вину.
- Давид, это нисколько меня не утешает. Я до самой смерти буду чувствовать себя виноватой. И мучиться, мучиться... Давид, мне так тяжело!
- Бесценная моя, родная, как бы я хотел облегчить твои страдания. Снять с тебя хоть частицу твоей вины. Давай еще немного выпьем вина, это иногда приглушает боль.
Давид налил вино в бокалы и заставил Виолу выпить его. Потом еще... Но, видимо, легче Виоле не стало. Несмотря на то, что обстановка была торжественная. Тихо потрескивали свечи. Белые верхушки оранжевых пламеней были схожи с белыми платочками. Грани хрустальных фужеров переливались сказочно радужными огоньками. А радости не было.
Этот задуманный Давидом праздник при свечах напоминал поминальную тризну.
Раздался телефонный звонок. Официант спрашивал, можно ли принести мороженое.



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

В Рижском аэропорту Виолу и Давида встречал верный Борис. Он крепко расцеловал Виолу и Давида. По его приветливому оживленному лицу было ясно, что он искренне рад  этой семейной паре.
В машине Борис счел нужным прежде всего доложить о сделке, которую он сумел провернуть в исключительно короткие сроки.
- Ну и хозяева мне попались - звери! Владельцы этой квартиры ни в какую не соглашались продать ее. Между прочим - латыши! Они не желали даже разговаривать со мной, тем более, когда разнюхали, что их квартира мне нужна позарез. Я еле уговорил их согласиться, но они взвинтили цену до небес.
- Боря, любопытно, все же во что это обошлось?
- Давид, только не падай в обморок. Двести тысяч долларов. Мне пришлось снять со своего счета всю наличку.
- Ничего себе. Но я тебе благодарен, Боря. Ты, в самом деле, удружил. Виола не хотела даже слышать о другой квартире. Только эту!
- Держи ключи, Давид!
- Нет уж, вручи их Виоле. Спасибо, ты настоящий друг! Приглашаем на новоселье! Да, Виола?
- Обязательно!
Все это время Виола не вмешивалась в разговор мужчин. Она утопила свое разгоряченное лицо в прохладный и ароматный букет цветов, которые ей преподнес  Борис.
- Давид, ты дай мне свой загранпаспорт. Документы окончательно на владение квартирой будут оформлены послезавтра... Да, звонил из Тель-Авива твой новый управляющий и очень просил тебя приехать. Что-то у него опять не ладится.
- Значит, я плохой руководитель, если в мое отсутствие мои помощники не могут сами справиться с ситуацией.
- Все-таки позвони. Я обещал.
- Как устроимся, немедленно позвоню.
На Элизабетес-13 они распрощались и водитель отвез Бориса в офис.
Когда Давид и Виола поднялись на второй этаж и оказались у входных дверей, Виола, спуская на пол Мурку, уронила ключи. Давид промолчал, но отметил мысленно, что это нехорошая примета.
Когда двери были открыты, Мурку запустили первой. Таков обычай. Виола обессилено присела в кресло и вдруг заплакала.
- Ну что ты, что ты! - принялся успокаивать Виолу Давид. - Теперь ты снова в своей квартире.
Он произносил первые попавшиеся слова - говорить надо было хоть что-нибудь.
Естественно, длительный перелет очень утомил Виолу. И когда Давид раздел ее и уложил в постель - бывшие хозяева оставили чистое постельное белье, а в шкафу кое-какую одежду - Виола тут же уснула. Она проспала весь день, всю ночь и все утро, и весь следующий день. К предложенной Давидом еде она так и не прикоснулась. Видимо из солидарности преданная Мурка тоже к еде не притронулась.
В тот вечер, когда Виола уснула глубоким сном, Давид позвонил в Тель-Авив. То, что он услыхал, от своего управляющего, нисколько не порадовало Давида. Человек, которого Давид назначил после гибели Михаила в теракте, в подметки не годился своему предшественнику. Он не умел принимать самостоятельные решения. Давид пообещал прибыть в Тель-Авив через два дня. Но ни через два, ни через три дня он так и не стронулся с места. Все это время Давид тоже ничего не ел. Как говорится, кусок не лез ему в горло. Он очень беспокоился о Виоле. Между тем, прежние хозяева любезно оставили не только холодильник и другую бытовую технику, но и кое-какие продукты. Мебель они тоже не увезли, видимо, рассчитывали приобрести новую.
Виола, наконец, проснулась утром третьего дня. Давид заставил ее выпить чашечку кофе и съесть бутерброд.
Выходить на улицу Виола отказалась наотрез. Чтобы хоть как-то провести время Давид включил телевизор. К счастью были доступны русскоязычные каналы. И первое, что они услыхали, это информационную передачу из Москвы. Диктор говорил о заказном убийстве некоего Аристарха Донатовича Бахирева, известного в Москве бизнесмена. Тон был застрелен неизвестными из автоматического оружия у подъезда собственного дома на Тверской. Была показана телевизионная «картинка» - распростершее на асфальте тело, затем крупным планом лицо жертвы теракта и лужа крови под его головой.
Увидев все это Виола вскрикнула:
- Я знаю этого человека! Это тот самый дядька, из-за которого произошли все несчастья!
С ней случилась истерика. Мурка подбежала к Виоле и оперлась лапами о поручни кресла.
Давид поспешно выключил телевизор и занялся Виолой. Он всячески успокаивал ее, произносил ласковые слова. Он добился того, что Виола несколько успокоилась.
- Ты знала этого человека? - переспросил Давид.
- Да, да!
- Если тебе неприятно вспоминать, отложим это до следующего раза.
- От этого мне никуда не деться... Лучше я сейчас все тебе расскажу.
Несмотря на ее обещание, Виоле нелегко дался рассказ, о том, что произошло в этой квартире много лет тому назад. Виоле казалось, что с тех пор прошла вечность.
- Этот тип мне тогда сразу не понравился... Я тогда назвала его пузатым дядькой, за что получила нагоняй от отца... Теперь я понимаю, что отец отлучился куда-то и оставил мою маму с этим типом. Он ночевал у нас... Когда я вошла в гостиную, мама сидела в кресле и плакала. Появился отец и стал ругаться с мамой. Появился и толстяк. Мне было противно видеть, как отец лебезил перед ним. Они ушли, а мы с мамой поехали в Юрмалу... Этот пузатый был каким-то большим начальником и поэтому имел, наверное, какое-то отношение к моему отцу. Очень уж отец подхалимничал перед этим начальником. Вот так все и началось, весь этот ужас.
Слезы неудержимо полились из ее глаз.
Давид понимал, что он ничем помочь не может. Что она сама должна справиться со своими переживаниями. Но, видя моральные страдания Виолы, он и сам страдал физически. Оставалось уповать на целительное свойство времени. Ведь все проходит...
Мурка выбрала, по ее кошачьим понятиям, удобный момент и вспрыгнула своей любимице на колени. Виола стала гладить кошку и немного успокоилась.
- Давид, а ведь это Мурка спасла, наверное, мне жизнь... Мурка почему-то тогда забралась на стол и хвостом смахнула бутылку апельсинового сока. А сок этот отравила Азиза. Если бы не Мурка, меня бы уже давно не было на свете.
- Даже представить себе это страшно! - вырвалось у Давида. - Этого не должно было случиться - и не случилось! К счастью!
- А как относился к тебе Лобанов? – тут же ревниво спросил он.
- Не могу обижаться на него. Он выгнал из особняка Азизу. А Штыря, который приставал ко мне, крепко избил. У них у всех были клички - Кувалда, Штырь, Череп.
- Ну и окруженьице у тебя было, ничего не скажешь!
- У Лобанова было даже две клички - Лоб и Король... Он старался,  заботился обо мне как отец или родственник.
- Еще тот родственничек! Уверен - у него по отношению к тебе были какие-то темные замыслы. И он просто не успел их выполнить. Слава Богу, все обошлось!
Давид облегченно вздохнул.
- Воспоминания тебя утомляют, Виола. Тебе надо отдохнуть.
- А как мороженое?
- Я совсем забыл о нем. Но потом - бай-бай!
- А чем ты займешься, Давид?
- Я позвоню Луции. Мне надоел сухой паек. Да и хозяйством надо заняться.
- Не поздно звонить?
- Я извинюсь... Пусть это тебя не беспокоит.


СТРАХИ ВИОЛЫ

Постепенно все начало устраиваться. Этому способствовало присутствие Луции. Она навела порядок в квартире. Она и готовила, и убирала квартиру, и ходила за продуктами, и стирала. С появлением Луции Виола стала немного спокойнее. Чуточку спокойнее. Но, не намного. Хотя и это радовало Давида. Он еще не знал, что ему готовит время...
Нельзя сказать, что Виола недомогала. Но, до прежней, энергичной и жизнерадостной Виолы было еще далеко. Прежде всего, она теперь не проявляла острого интереса к любовным играм в постели. У нее исчез прежний пыл. На ласки Давида она отвечала все более сдержанно. Чтобы не сказать терпимо. Но даже и этому Давид был рад. Давид стал сдерживать свои страстные порывы, чтобы не досаждать чрезмерно Виоле.
В ожидании обеда, который заканчивала готовить Луция, Давид и Виола беседовали на диване.
- Виола, я хочу поделиться с тобой одной своей мыслью, вернее - наблюдением.
- По-моему, у тебя этих мыслей  и наблюдений - масса!
- Ты мне льстишь, Виола! Как говаривал Эйнштейн, мысли не часто приходят в голову.
- Так что ты хотел  мне сказать?
- Для меня наш с тобой медовый месяц показался и длинным, как жизнь, и в то же время коротким, словно одно прекрасное мгновение.
- Мне тоже так  показалось, Давид!
- Этот месяц был заполнен нашей любовью до самого донышка. Не только каждый день - каждая минута.
- Да, я была счастлива! - вздохнула Виола.
- А теперь? - встревожено спросил Давид.
Виола немного помедлила, словно стараясь подобрать более точные слова, после чего сказала:
- После Кубы все стало выглядеть немного по-другому.
- Что ты имеешь в виду? - в вопросе прозвучали прежние нотки тревоги и настороженности одновременно.
- Знаешь, Давид, почему-то все стало немного грустнее. Что-то горестное примешивается ко всему. Я словно повзрослела.
- Может, ты и права. У меня на этот счет даже имеются подходящие по настроению,  очень верные стихи:

Ты от меня не можешь ускользнуть.
Со мной ты будешь до последних дней.
С любовью связан, жизненный наш путь
И кончиться он должен вместе с ней.

- Да, это очень грустные стихи. В них какое-то предчувствие чего-то неизбежного и очень печального.
- Ты права, Виола! Когда испытываешь счастье, всегда ожидаешь чего-то, что может помешать этому счастью. Но не стоит нам предаваться таким грустным мыслям. Для этого пока что нет, кажется, повода.
- Есть повод, есть, Давид!
- Что ты имеешь в виду, Виола?
- Я все не решалась тебе это сказать. Боюсь, что ты меня высмеешь.
- Ни за что, Виола! Я всегда отношусь серьезно к твоим мнениям.
- Ты мужчина, и ты бесстрашен. А я не могу этим похвастать.
- Виола, родная, что тебя тревожит?
- После страшного теракта в Тель-Авиве, где мы оба чуть не погибли, у меня в сердце появился страх. Этот страх еще более усилился после сообщения по телевидению о теракте в Москве... Сейчас заказывают убийства людей с такой легкостью, словно билеты в театр... На людей охотятся, словно на зверей. Прямо-таки идет отстрел... И теперь этот страх не оставляет меня ни на минуту.
- Что тебе угрожает, Виола?
- Не знаю... Но, я очень боюсь... За себя, за тебя... Сделай что-нибудь, Давид! Ты все можешь!
- Хорошо, я подумаю! - озабоченно произнес Давид. - Но я тебя прошу, Виола, не поддавайся панике.
- Не переубеждай, мня, Давид. Опасность подстерегает на каждом углу. Всюду бродят убийцы. Меня могут убить. И тебя тоже.
Она вся дрожала, словно в приступе малярийной лихорадки.
- Успокойся, родная! Я обещаю срочно принять меры.
Весь день Давид рассуждал над словами Виолы, а ночью, когда она уснула, он, наконец-то, решился позвонить Борису. Своей палочке-выручалочке.
 - Алло, Борис, ты еще не спишь? Извини за позднее вторжение... У меня проблемы. Нет, я не звонил еще в Тель-Авив. Никуда он не денется. Подождет. Понимаешь, Боря, Виола никак не может забыть теракт в ресторане, где я отмечал свой день рождения... Она наслушалась многочисленных сообщений о заказных убийствах. И у нее возник некий комплекс - что-то похожее на манию. Она опасается за свою жизнь, за мою жизнь. Вообщем, дружище, ты должен мне помочь... Желательно не одного, а двух телохранителей... Нет подходящих ребят? На первый случай подойдут любые. Потом подберешь что-нибудь лучшее. Да. Повтори фамилии кандидатов... Пацюк и Смурыгин? По-русски Пацюк - это, с украинского, кажется, крыса. Вот видишь, знаю кое-какие украинские слова... Да черт с ними! Приведи этих молодцов ко мне. На смотрины. Договорились? Еще раз извини, что побеспокоил. Завтра утром жду тебя с ними. Спасибо. Что значит - не торопись? В любом случае ругать тебя не буду.


КОЕ-ЧТО О ДВУХ ТЕЛОХРАНИТЕЛЯХ

Они дружили с детства - Ваня Смурыгин и Тарас Пацюк. И жили в одном и том же административном доме, так как их отцы работали в закрытой конторе, которую одни с ужасом, а другие уважительно называли «ОРГАНЫ». По настоянию заботливых родителей хлопцы в обязательном порядке посещали спортивный кружок, в котором их обучали приемам самообороны - самбо. Их школьные сверстники избегали вступать с ними в драку, опасаясь тяжких телесных повреждений. Эта грозная парочка ни с кем не водила  дружбу, держалась особняком.
Оба парня синхронно поступили в институт физкультуры. После окончания этого учебного заведения они, возможно, пошли бы по стопам своих отцов, если бы к этому времени Латвия не стала суверенной.
Лишившись надежной отцовской «крыши» и не менее надежной профессии людей с «чистыми руками и горячим сердцем», Ивану Смурыгину и Тарасу Пацюку пришлось перебиваться случайными заработками. В основном такими, как например, разгрузка товарных вагонов. Но вскоре потребовались и более квалифицированные услуги. В Риге появилось много «новых латышей» и «новых русских». Вот так после двух лет маяты на физических работах, парни заделались телохранителями. Эта непыльная профессия оплачивалась очень даже высоко.
Ни тот, ни другой не спешили обзаводиться семьями, несмотря на обеспеченную жизнь. Их очень даже устраивала холостяцкая вольница.
Особых культурных запросов ни у того, ни у другого не имелось. Книг не читали. Филармонические концерты, а также театральная жизнь их не интересовали. Свои мужские потребности они удовлетворяли в «массажных кабинетах», которых в Риге появилось как грибов после дождика.
К происходящим в Латвии переменам, оба приятеля относились равнодушно. Их нисколько не возмущало то, что в их паспортах они обозначались, как «неграждане» - «нэпилсони». Тем самым, как бы узаконивалось, что все русскоговорящие персоны «второго сорта». Жили они обыкновенной растительной жизнью - пожрать, поспать, переспать с бабенками.
Работенка у них была, конечно, небезопасная. Оони, можно сказать, рисковали собственной шкурой. Зато «зелёненькие» они получали исправно.
Впрочем, если говорить откровенно, служба у богатеев выглядела не престижно. Было нечто унизительное в том, что очень часто телохранителям приходилось оказывать «хозяевам» лакейские услуги. Ибо, чего скрывать, некоторые наниматели  всячески помыкали ими. Единственно, что могли телохранители, так это после истечения  договора прейти к другим «хозяевам».
Но с особенной остротой Иван Смурыгин и Тарас Пацюк считали себя униженными, когда им приходилось наниматься к бизнесменам-евреям. Конечно контрактные отношения вынуждали их скрывать собственные чувства. Но зато оставаясь наедине в своей снимаемой квартире они давали волю своим истинным ощущениям и, «выпуская пар», всячески костерили «жидовню» всяким похабными прозвищами. Иной раз им хотелось не то, что охранять «жидовские тела», а прошить их насквозь автоматными очередями. Но служба есть служба и напарникам приходилось собирать свою волю в кулак.
Оба они были искренне убеждены, что во всех бедах виноваты евреи. Это евреям достаются высокие начальственные посты и руководящие должности. Они даже пробираются в правительство. И всюду они гребут деньжищи лопатами. Куда ни посмотри - артисты, писатели, композиторы, банкиры, врачи - сплошь евреи. Они не стоят, обливаясь потом, у доменных печей, не гибнут на угольных шахтах и рудниках, не пасут стада, не чистят навоз на животноводческих фермах! О том, что сами бравые телохранители всем этим не занимаются – как-то  в голову не приходило. Но приходило в голову, что то время, как евреи жиреют, славяне, русские, оказывается, нищенствуют, находясь за чертой бедности. А однажды в массажном кабинете, один фраер - то ли писатель, то ли артист славянской внешности убеждал их, что согласно «Протоколам сионских мудрецов» евреи мечтают захватить власть во всем мире. Вот до чего, падлы, додумались!
И то сказать, евреи известные ловкачи. Пока разберешься в какой-нибудь сложной ситуации - глядь - а евреи уже выкрутились и заняли выигрышную позицию. Никакая лихоманка их не берет. Сколько их ни выкорчевывают, расстреливают, жгут в газовых камерах, а они плодятся, как ни в чем не бывало. Их, наверное, даже дустом не проймешь!
Ненависть к евреям, конечно же, передалась Смурыгину и Пацюку по наследству, так сказать на генетическом уровне. Прямиком от родителей. От кого же еще? В домашней обстановке их родные не скрывали своих ненавистнических антисемитских настроений. Антисемитизм и неприязнь к евреям были впитаны с молоком матери. В средней школе Иван и Тарас не упускали случая, чтобы втихаря избить какого-нибудь еврейчика. Только один раз отыскался еврейский мальчишка с накачанными мускулами. Но этот не в счет. Так как он дал им сдачи, они благоразумно обходили его стороной.
Правда, по мнению Ивана Смурыгина и Пацюка для евреев все же существовало одно маленькое, но существенное оправдывающее обстоятельство - бизнесмены-евреи оплачивали труд телохранителей значительно щедрее, чем бизнесмены другие.


СМОТРИНЫ

Как и обещал, Борис привел Смурыгина и Пацюка на смотрины в качестве телохранителей.
Виола  еще спала.
Давид провел пришедших в гостиную. Чтобы собеседование прошло в неформальной обстановке, Давид выставил на стол бутылку коньяка, лимоны и бутерброды.
Выпили, закусили. Давид поинтересовался биографиями соискателей. На всякий случай, не сговариваясь, Смурыгин и Пацюк утаили тот факт, что их родители были чекистами. Они назвали их скромными служащими быткомбината. О себе тоже много не распространялись, ограничившись информацией о том, что они окончили институт физкультуры. И что они оба холостяки.
Выразив удивление в том, что такие видные ребята не женаты, Давид договорился с ними о размере оплаты. К этому Давид добавил, что им будет отведена отдельная комната, чтобы они могли исполнять службу круглосуточно. Не забыл сообщить, что питаться они будут вместе с хозяевами. Предупредил, что курить в квартире возбраняется. К исполнению обязанностей, сказал Давид, можно будет приступить с завтрашнего дня.
Пацюк, по неизвестной причине, повел себя развязно, рассказав похабный анекдот. Это не понравилось Давиду и он сразу ощутил неприязнь к своему будущему телохранителю. Смурыгин поспешил извиниться за своего товарища и пообещал, что это больше не повторится.
Все уже поднялись из-за стола, когда в гостиной появилась Виола в цветастом халатике, розовощекая, соблазнительная. При виде ее Смурыгин и Пацюк, лишились дара речи. Давиду ничего другого не оставалось, как представить ей будущих служак.
- Виола, эти люди будут нашими телохранителями. Вот этого зовут Ваней, а другого - Тарасом. Они всегда будут рядом с нами. Теперь ты будешь в полной безопасности.
- Спасибо, Давид! - певуче произнесла Виола.  Затем обратилась к охранникам:
- Надеюсь, мы с вами найдем общий язык! Не так ли?
- Обязательно найдем! - охотно заверил Смурыгин.
- Мы вас, барышня, не подведем! - добавил Пацюк, изобразив на своем лице подобие улыбки.
- Виола, ты, пожалуйста, пройди к себе, а мы тут с товарищами составим договор.
Когда Виола, провожаемая восхищенными взглядами пришлых мужчин, вышла из гостиной, Давид спросил:
- Паспорта при вас?
- А как же, шеф? Чего бы это мы приперлись без них? - удивился Смурыгин
- Боря, будь добр, подсоби мне.
- Я всегда готов! - отозвался Борис, который до этого хранил молчание.


ОСВОЕНИЕ РИГИ

После того, как в доме появились охранники, Виола заметно успокоилась. По крайней мере, она перестала жаловаться Давиду, что она все время испытывает страх.
Смурыгин и Пацюк обедали вместе с хозяевами. Ужинали и завтракали они отдельно. В связи с появлением новоявленных постояльцев у Луции, разумеется, добавилось немало хлопот. Все-таки готовить еду на троих это не то, что харчевать пятерых. Луция была уже в летах и только природная выносливость латышской крестьянки выручала ее. Уже само присутствие в квартире Луции благотворно действовало на самочувствие Виолы. Ведь Луция была единственным человеком, который связывал Виолу с прошлым, когда еще была жива мать.
Что касается Давида, то постоянное присутствие в квартире двух посторонних людей действовало ему на нервы. В их присутствии, он постоянно испытывал дискомфорт. Особенно Давида раздражали тайком бросаемые на Виолу похотливые взгляды этих двух «жеребцов». Раздражал и их снисходительно-покровительственное тон при разговорах с ним.
Не нравилось также их наигранное бодрячество. Но все это Давиду приходилось терпеть ради спокойствия Виолы.
Распорядок дня Давида и Виолы сложился сам собой. Утром - легкий завтрак. Прогулка по Риге. Затем обед, послеполуденный отдых и ужин. Совсем по Пушкину: «Чредой приходит сон, с едой приходит голод».
Вечера Давид и Виола посвящали искусству. Непременно посещали Домский Собор ради органной музыки. Не пропускали концертов симфонической музыки в филармонии. Наслаждались мелодиями Моцарта, Россини, Верди и Бизе в оперном театре. Не пропускали также спектаклей русского драматического театра. И если в опере исполнители не блистали особыми голосами, то в драматическом театре Виола и Давид испытывали истинное духовное наслаждение от выразительной и впечатляющей игры замечательных актеров. Для телевизора у Виолы и Давида попросту не оставалось времени.
А Смурыгин и Пацюк все это время маялись в вестибюлях.
Уединяясь в спальне, в постели они, вроде бы, вели себя также, как  прежде - поцелуи, ласки, объятия. Но что-то все-таки мешало былому гармоничному слиянию. Особенно остро это ощущал Давид.
Надо сказать, что Виола для себя открывала Ригу в той же мере, что и приезжий Давид. Она ведь в прежние годы большей частью находилась в Задвинье. Они paз за разом, постепенно освоили Межапарк, сквер на Бастионной горке, Эспланаду у памятника поэту Райнису. Любили они гулять в Мемориальном парке с его густыми деревьями и кое-где уцелевшими, а где-то полуразвалившимися мраморными склепами. Они с интересом разглядывали сохранившиеся надгробья.
Во время прогулок по улочкам Старого Города Виола всегда непременно просила Давида заглянуть в какое-нибудь уютное небольшое кафе с цветными витражами на окнах.               
Надежным путеводителем для них служил разноцветный иллюстрированный буклет, содержащий не только сообщения о достопримечательностях Риги, но и справки исторического характера. Из этих справок следовало, что независимость Латвии была очень непродолжительной по времени - всего-то двадцать один год - с 1919-го по 1940-й годы. Эта земля поочередно побывала под владычеством поляков, немцев, шведов, а затем русских. Сейчас в Латвии большинство не любит вспоминать время, когда горожане Риги с искренним восторгом встречали императора Петра Первого, императрицу Екатерину Вторую. Латвия особенно пышно процветала во времена торгового Ганзейского Союза.
Больше всего Виоле нравилась Старая Рига. Там каким-то необъяснимым образом сохранился дух старины, дух прошлых веков. Она с упоением бродила по брусчатке   узеньких улочек, подолгу останавливалась у крепостной стены красной кирпичной  кладки возле останков Шведских ворот, хотя там особенно и рассматривать было нечего. Ее внимание привлекла скульптура черной кошки на крыше служебного здания. Эта изваянная кошка чем-то напоминала Виоле ее Мурку.
Любила Виола побродить по закоулкам Центрального продуктового рынка. Пожалуй ни в одном городе нет таких просторных с высоченными сводами павильонов, как на Рижском рынке. Глаза разбегались от разнообразного обилия морепродуктов. Давид как-то поинтересовался у пожилого торговца-латыша происхождением этих павильонов. И старик рассказал, что сооружения эти строились в качестве ангаров для дирижаблей. Но ситуация изменилась и здания приспособили для торговых нужд.
Однажды Виолу соблазнил аппетитный вид копченой салаки, которую дородная латышская женщина, словно сошедшая с полотен фламандских художников, продавала в плетеной корзине накрытой листьями папоротника. Сама торговка выглядела очень опрятно в белой косынке и клетчатом фартуке. Давид поддержал кампанию и полакомился вместе с Виолой копченой салакой. Это было намного вкуснее, чем поедание за столом в квартире. Все бы ничего, если бы за ними неотступно, по пятам не следовали телохранители. Давида это буквально бесило, а Виолу это только забавляло.
Борис сообщил Давиду, что тель-авивский управляющий буквально извел его просьбами заставить Давида немедленно приехать. По его словам, если Давид не приедет - фирма обанкротится.
Когда Давид сообщил Виоле, что он непременно должен отлучиться в Тель-Авив на несколько дней, иначе фирма разорится, она отнеслась к сообщению Давида с присущей ей инфантильностью:
- Я тебя не отпущу, Давид, не то что на один день, а даже на полдня. Подумаешь, фирма лопнет! Ну и что? У тебя в банке, наверное, хватит денег, на то, чтобы мы с тобой могли жить. Потом я буду экономить на всем. Не буду больше покупать дорогих платьев.
- Виола, дорогая, ну хорошо, я разорюсь, а тебе не будет жалко Бориса, который лишится средств существования, как только он останется без работы? А мой заместитель в Тель-Авиве? Он тоже пойдет по миру. А рабочие фирмы, которых я буду вынужден уволить - они не смогут содержать свои семьи, кормить своих детей!
- Ну хорошо! - после некоторого раздумья произнесла Виола. - Я тебя отпущу на пару дней, но только после того, как ты со мной побываешь на кладбище у могилы моей мамочки. Я чувствую себя виноватой, что до сих пор не побывала у нее.
- Может быть, я в этом больше виноват, - покаялся Давид. - Я отвлек тебя от этого.
Вообще-то он чувствовал свою большую вину всего перед своим тель-авивским заместителем, оставив того без поддержки в трудную минуту. Еще когда Давид был в Союзе, одна неглупая женщина как-то сказала ему в ответ на его жалобы о постигших его неудачах:
- Запомните, Давид! - сказала женщина. - Нельзя иметь все сразу и одновременно!
Истинность этих слов с особой отчетливостью дошла до него только теперь. Невозможно совмещать большой бизнес с большой любовью. Разве не об этом, в частности, свидетельствует трагическая судьба греческого миллионера Онасиса? Лишь немногим счастливчикам удается это совмещение. Он испытывал ответственность как работодатель перед теми, кто состоял у него на службе, и в то же время он ни в чем не мог отказать Виоле. И это обстоятельство приводило его в отчаяние.


У МОГИЛЫ МАТЕРИ

В тот же день, когда состоялся серьезный разговор между Виолой и Давидом, Луция принесла из дому альбом с фотографиями, доставшийся ей после кончины Хавы. Виола все время просила Луцию принести его. Но та почему-то забывала об этой просьбе. Может быть, она опасалась, что Виола сильно разволнуется.
Рассматривали они альбом вместе. Как только Виола увидела портрет матери, на глазах ее выступили слезы.
Давида же умилили младенческие фотографии Виолы. Вот она лежит голенькая  на простыни и приветливо улыбается. А вот она в ситцевом платьице возле качелей. А вот она у зеркала с накрашенными губами. А фотографии отца Виолы Давиду не понравились. Но об этом он Виоле не сказал. От фотографий мамы Виолы он был в восторге.
- Какая она у тебя была красавица! - не удержался от похвалы Давид.
Это замечание произвело на Виолу мгновенное действие.
- Все! Я хочу поехать на кладбище - к маме.
- Мы же условились на завтра.
- Нет, сейчас. Немедленно!
Давид вызвал их гаража шофера личной машины, которую он купил после возвращения с Кубы.
Когда все разместились по местам - Виола, Давид, Луция, Смурыгин и Пацюк, шофер спросил у замешкавшегося Давида:
- Шеф, куда направимся?
Вместо Давида ответила Луция. Он об этом ее попросил.
- Лудзу, Шмерли, еврейское кладбище!
Шофер кивнул головой.
У ворот кладбища, как всегда, дежурили торговки с цветами. Давид купил большой букет, а Луция два маленьких.
Луция подвела всю компанию к памятнику Жанису Липке. О нем она рассказала Давиду еще до того, как они выходили с квартиры.
- Смелый человек этот Жанис Липке, - уважительно произнес Давид. - Это могло стоить ему жизни!
Телохранители даже не подошли к памятнику. Они стояли в стороне, с отсутствующими лицами, словно показывая, что это их не интересует.
- А теперь идите за мной! - сказала  Виоле и Давиду Луция.
Впереди по аллее, обсаженной с обеих сторон соснами, шла Луция. За ней - Виола под руку с Давидом. Замыкали шествие Смурыгин и Пацюк. Они не приглядывались к портретам и надписям на памятниках. Но один памятник удостоили своим вниманием. Их развеселила фамилия покойника - Сатановский. Семейное захоронение - пять памятников - и под одной и той же фамилией – Сатановские.
Телохранители переглянулись и Смурыгин сказал тихонько Пацюку:
- По крайней мере, откровенно...
Кладбище было давним. Об этом отчасти свидетельствовали высокие  деревья, многочисленные аллеи.
Шли довольно долго. Наконец пришли. Невысокий земляной холмик порос густой зеленой щетиной травы. По обе стороны холмика Луцией были высажены скромные «лэдус пукес». Мраморная доска с фамилией и именем матери Виолы была скромной. Дата смерти - и все. Давид и Луция возложили к могиле цветы.
Виола ослепла от слез. Несколько минут она простояла недвижно и беззвучно. Затем со стоном она рухнула на могилу матери, распластав руки, словно подстреленная птаха. Так было и в тот первый раз, когда Луция впервые привела Виолу на кладбище. Всхлипывая, Виола все повторяла, словно заклинание:
- Прости меня, мамочка! Прости!
Сердце Давида разрывалось на части от сочувствия. Его любимая страдала. И никакие слова утешения не помогли бы уменьшить эту скорбь и эту боль.
Даже в каменных сердцах охранников что-то дрогнуло. Они стояли по стойке «смирно», словно часовые у «Вечного Огня».
А вокруг длилась жизнь. Осеннее небо было пронзительной синевы.
Высокие липы задумчиво роняли на влажную землю большие желтые листья. Радуясь погожему дню, беззаботно попискивала птичья мелюзга. И только воронье вносило в общую картину разлад и свое мрачное карканье.
- Виола простудится! - шепнула Луция Давиду. - Поднимите ее!
Давид стряхнул с себя сковавшее его оцепенение и опустился на колени рядом с поверженной Виолой.
- Родная моя, поедем домой. Мы уже ничем не можем помочь твоей маме.
Он говорил это медленно, подбирая слова.
- Нет, нет, я не покину свою мамочку! - истерически закричала Виола. - Я здесь останусь навсегда!
Вряд ли Виола в эту минуту соображала, что произносят ее уста. Охранники стояли в стороне, демонстрируя отстраненность. Надо отметить, что свое презрительное отношение к евреям вообще и к Давиду, в частности, они вовсе не распространяли на Виолу. Им нравились все бабы подряд независимо от их национальности. В этом  отношении они, несомненно, были интернационалистами... В сущности, им было «без разницы», какая бабенка оказывалась в постели под ними. В полном соответствии с похабной присказкой: «Хоть морда овечья, зато п... человечья». К тому же, несмотря принадлежность Виолы к этому «проклятому племени», она была чертовски красива. Так что в ночных «мужских» разговорах, которыми обменивались Смурыгин и Пацюк, у них не раз проскальзывали  слова – «недурственно бы оттянуться на этой  куколке. Вот была бы потеха! Вот было бы куражу!»
Давиду пришлось долго уговаривать Виолу. Но так как эти уговоры не помогали,  Давид применил силу. Виола еле-еле переставляла ноги и Давиду пришлось нести ее к машине на руках. Смурыгин и Пацюк предложили Давиду свою помощь. Но тот решительно отверг ее.


БОЛЕЗНЬ ВИОЛЫ

Утром следующего дня Давиду пришлось на удивление долго ждать пока Виола открыла глаза. Давид обрадовался - наконец-то!
- Виола, милая, с добрым утром! Как ты себя чувствуешь?
- Нормально.
- Ты будешь вставать?
- Нет.
- Ты хочешь что-нибудь съесть?
- Нет.
- А что ты хочешь?
- Спать.
И она действительно уснула.
Давид беспокоился, не простудилась ли Виола. Но проверить это он не мог. Виола спала, так что термометр никак невозможно было применить.
Виола проспала до вечера. А когда проснулась, снова решительно отказалась от еды. Единственное, что удалось, так это уговорить ее выпить чашечку кофе.
 Когда и на следующий день Виола продолжала много времени спать и наотрез отказывалась от еды, Давид встревожился не на шутку.
Просыпаясь, Виола спрашивала лишь об одном - находятся ли поблизости охранники.
- Виола, милая, что тебя беспокоит?
- Мне страшно, Давид! Я боюсь.
- Виола, родная моя, не надо ничего бояться - я рядом с тобой!
- Мне страшно Давид! Всюду бродят убийцы.
Давид посоветовался с Борисом, поделившись своими опасениями на счет затянувшейся болезни Виолы, и тот обещал прислать частного врача с большим врачебным стажем. И, как всегда, выполнил свое обещание.
Местная знаменитость, как и положено знаменитости, вела себя авантажно. Согласно общему мнению один его солидный вид успокаивал больного. Обменявшись с Давидом светскими любезностями и расспросив подробности о поведении больной, доктор попросил Давида провести его к пациентке.
Придвинув кресло к кровати, доктор приятным густым баритоном осведомился у Виолы:
- Ну-тес, барышня, на что мы жалуемся?
- Я ни на что не жалуюсь!
Ответ был каким-то бесцветным и ничего кроме крайней усталости не выражал. А еще в нем проглядывалась опасная апатия.
- Но ваш муж, дражайшая моя, утверждает, что вы ведете себя как больная. Много спите, у вас пропал аппетит. А это уже никуда не годится! Все это, милейшая, свидетельствует об одном - о вашем серьезном недомогании.
- Вы доктор?
- С вашего разрешения!
- Все нормально, доктор!
- Превосходно, превосходно! Тем не менее, на всякий случай, я все-таки осмотрю вас!
Эту процедуру доктор проделал с явным удовольствием. Он прослушал спину Виолы и грудь. Прослушивал он через янтарного цвета трубочку, как это проделывали доктора в старину. Ему было приятно прикасаться чуткими руками к бархатной коже молодой женщины. Кажется, помимо воли у него в голове неожиданно возникали фривольные мысли. Справедливости ради следует заметить, что подобные мысли возникали у него всякий раз, как он обследовал красивую пациентку. И, чего греха таит, с некоторыми из них у него даже завязывались интимные отношения.
Доктор измерил давление, а когда ассистентка принесла из машины аппарат, снял кардиограмму.
Все эти не столь уж сложные процедуры, тем не менее, изрядно утомили Виолу. На что заметивший это доктор, отреагировал соответственно:
- Ну-с, дражайшая моя, теперь вы можете отдохнуть.
Виола облегченно закрыла глаза.
Давид, все это время присутствовавший при осмотре, еле дождался услышать мнение доктора.
В гостиной, сохраняя важный вид, доктор сказал Давиду следующее:
- Признаться, батенька, я несколько удивлен. Внутренних хрипов не было обнаружено. Давление у вашей жены нормальное. Кардиограмма тоже не вызывает беспокойства. Так что пока я ничего определенного сказать не могу... Завтра рано утром, до приема пищи, моя сотрудница придет взять кровь для анализов. Ну и ночную мочу, простите. А там будем дальше рассуждать.
Приняв от Давида две стодолларовые купюры, доктор удалился. Примерно через неделю доктор снова пожаловал к Давиду. Усевшись на диване рядом с Давидом доктор произнес монолог, который Давид выслушал с напряженным вниманием.
- Так вот, батенька, должен вам сказать, что дело выглядит серьезнее, чем я предполагал. Анализы ни на йоту ничего не прояснили. Напротив! Все анализы оказались превосходными. И это-то и настораживает. Ничего негативного. А в то же время, как явствует из ваших слов, состояние вашей жены нисколько не улучшилось.
- Да, она не встает с постели и ничего не ест.
- Гм-гм! - прочистил горло доктор. - Скажите, милейший, а не было ли у вашей жены каких-либо потрясений?
- К сожалению, были!
- Вот с этого мне следовало раньше начать, - самокритично признался доктор. - Так что же такого произошло, как я понимаю, совсем недавно?
- В Тель-Авиве мы с ней угодили в теракт, который едва не привел к нашей гибели. Это первое. Второе - об этом долго рассказывать - на нее повлияла давнишняя трагедия с ее матерью.
- Вы говорите, давнишняя...
- Да, но совсем недавно мы с ней побывали на кладбище... На могиле ее матери. После этого она слегла и больше не вставала.
- Я так и предполагал, любезнейший! Так что теперь у меня больше нет сомнений - тяжелая психическая травма. И тут вам надобно обратиться к психологу. Я порекомендую моего знакомого, большого специалиста, доку по этой части... С вашего разрешения, я попрощаюсь с вашей милой женушкой. Мне было очень приятно пообщаться с ней. Представляю, какое это может доставить удовольствие, когда она находится в полном здравии.
- Да, пожалуйста! Пройдемте в спальню!
Доктор провел некоторое время у постели Виолы. Прощаясь, он лучезарно улыбнулся всеми своими золотыми зубами и сказал:
- Надеюсь, мадемуазель, отныне вы больше не станете притворяться больной. Поверьте мне, вы абсолютно здоровы. И стоит вам в это хорошенько поверить как вы заживете нормальной жизнью и не будете больше огорчать вашего прекрасного мужа! Обещаете?
Виола напряглась, вглядываясь в лицо доктора, затем тихо произнесла:
- Не знаю...
Она даже попыталась улыбнуться. Но у нее ничего не получилось.
Погрустневший доктор распрощался с Давидом.
С этого дня Давид развернул лихорадочную деятельность. Он пригласил одного психолога, другого. Состояние Виолы не сдвинулось в лучшую сторону ни на миллиметр.
Как раз в это время в Риге гастролировала знаменитая гадалка-хиромантка. В  местных газетах помещались целые полосы рекламного характера, в которых весьма убедительно расписывались успешные действия прославленной целительницы. Давид выложил за ее посещение на дому огромную сумму, однако после сеанса целительницы Виоле не стало лучше. Видимо, Виола имела несчастье угодить в те десять невезучих процентов, на которые, согласно рекламе,  приходились неизбежные, как в любом ремесле, неудачи ясновидящей.
Когда однажды ночью Давид сидел у изголовья Виолы, в его воспаленной голове промелькнула мысль: «А что, если непонятная и необъяснимая болезнь Виолы – это результат порчи, которую навела на Виолу ненавидевшая ее Азиза?» Эта жуткая мысль, сверкнувшая в мозгу, заставила Давида содрогнуться. Ведь такое случается нередко!
На следующий день Давид отыскал бабку-знахарку, которая по многочисленным отзывам успешно снимала сглаз и порчу. Но, увы, и эта народная знаменитость не излечила Виолу.
Между тем, Виола неотвратимо уходила из жизни. Она угасала очень медленно, словно семисвечник, у которого иссякал запас оливкового масла. Она словно тонула, погружаясь  в реку небытия, как тонет утопающая, не принимая для своего спасения ничегошеньки. И, все это на виду человека, для которого она была дороже всего на свете. Дороже собственной жизни. Весь ужас происходящего состоял в том, что Давид  не мог протянуть ей руку помощи. Виола не желала цепляться за эту руку.
Но все так же прелестны были незамутненные ее синие глаза.
В те редкие дни, когда Виола чувствовала себя немного лучше, она просила  Давида  повторять и пересказывать ей содержание «Робинзона  Крузо», «Тома Сойера», «Острова сокровищ» и «Марсианских хроник». Давид, конечно же, исполнял эти просьбы. Но уже не чувствовалось прежней прелести в этих рассказах. То было словно прощание  Виолы  с полюбившимися ей  книгами. Как-то Виола попросила  Давида, чтобы в ее спальне постоянно звучала музыка. Давид срочно приобрел проигрыватель и множество компакт-дисков с произведениями Моцарта, Россини, Вивальди, с записями Марии Калласс, Эдит Пиаф, Джо Дассена. Когда за несколько дней Виола прослушала приобретения Давида, ей больше всего пришлось по душе исполнения Джо Дассена. И особенно песня «Если б не было тебя». Эту мелодию она желала слушать днем и ночью.
В связи с болезнью Виолы Давид сообщил тель-авивскому компаньону что в обозримое время он приехать не сможет. И дал несколько советов и указаний, которые, по его мнению, могли облегчить положение фирмы.
Отныне Давид неотлучно находился возле постели Виолы. Виола не могла самостоятельно принимать пищу, даже когда у нее появлялся аппетит. Давид кормил ее куриным бульоном с ложечки.
- Ты меня кормишь, словно я маленькая! - сказала однажды Виола.
- А ты и есть маленькая! - вздохнул Давид.


ЗАМЕДЛЕННАЯ АГОНИЯ

У Виолы все такой же яркой была синева ее глаз. Все такими же алыми оставались ее губы. Все такими же были ее  прямо ниспадавшие на плечи чудесные волосы цвета спелой соломы…
Однако Давид стал с ужасом замечать появление в облике любимой женщины необратимых и фатальных изменений. На висках возле глаз и вокруг рта стали возникать толщиной с волосок мелкие морщинки. Она с каждым днем буквально старела.
Наблюдая все это, Давид впал в панику. В его воспаленном мозгу прокручивалось почти целиком врачебное заключение, запомнившееся ему слово в слово: «В данном конкретном случае мы имеем в наличии загадочную болезнь, не имеющую, по-моему мнению, аналогов. Недомогание, скорее всего, связано с очень значительным расстройством нервной системы. Расстройством  настолько сильным, что внутренние органы молодой женщины попросту отказываются функционировать. Возможно, это связано с особо тонкой душевной организацией. Здесь явно наличествуют депрессивные явления. В сложившейся обстановке можно надеяться только на чудо. Молитесь! Неукротимая вера в исцеление близкого существа иной раз порождает чудо. Все зависит во многом от нее самой и от благосклонности высших сил. Только в таких условиях можно преодолеть тяжкий недуг.»
Понимала ли сама Виола, что ее ожидает? Наверное, понимала. Болезнь обостряет все чувства. Однако она не воспринимала это трагически. Она была глубоко убеждена, что ее болезнь - это возмездие за то горе, которое она причинила матери своей.
Был вечерний час. Солнце на несколько мгновений заглянуло в спальню. Оно озарило ненадолго всю комнату грустным янтарным светом. Держа руку Давида в своей руке, Виола еле слышно произнесла:
- Любимый, наверное, я скоро... уйду из жизни!
Эти ее слова, произнесенные с покорной обреченностью острой болью пронзили сердце Давида.
- Как тебе могло прийти в голову такое? - простонал Давид. - Нет, нет и нет! Это невозможно! Если это случится, я покончу собой!
- Тогда я умру во второй раз, потому что с тобой умрет и память обо мне.
Судорога железной хваткой сдавила горло Давида.
- Милая, если тебя не станет, моя жизнь потеряет всякий смысл.
Виола собралась с силами и тихо произнесла:
- Родной мой, обещай мне, что ты этого не сделаешь.
- Нет и нет!   
Виола, набрав воздух в легкие, повторила свою просьбу:
- Обещай!
С трудом, пересилив себя, Давид выдохнул:
- Обещаю...
Виоле стоило большого труда вести этот разговор. От напряжения она прерывисто дышала. На лбу у нее выступили бисеринки пота.
- Повтори! - попросила Виола.
- Обещаю... - сдавленным голосом произнес Давид.
На глазах Давида выступили слезы. Он с трудом сдерживал рыдания.
- Не плачь, милый... Ты говорил, время растягивается. Я прожила с тобой огромную жизнь. Я была счастлива. Может быть, не заслужив этого счастья...
Словно в бреду, Давид прочел, словно заклинание, стихи поэта:

Нет, ты не умрешь!
Ты слишком щедро одарена судьбой,
Чтоб совершенство умерло с тобой!

Виола благодарно улыбнулась и прикрыла веками глаза. Солнце закатилось и спальня погрузилась во мрак.
- Боже, за что мне такие муки? - мысленно вопрошал Давид. - А она? Ей-то за что? Неужели она должна понести наказание за свой несмышленый детский поступок? На свете совершаются куда более тяжкие преступления, а совершившим их мерзавцам дарована жизнь. Многие из тех, кто истреблял миллионы людей, не были казнены и не понесли никакой кары, а умерли своей смертью в постели. Где же божественная справедливость? И существует ли она вообще? Господи, прости меня и мои кощунственные мысли, но только спаси эту молодую жизнь! Если кто и заслужил длинную счастливую жизнь, так это она, моя голубка! Спаси и помилуй ее. Боже!
...Третьи сутки Давид ни на шаг не отходил от постели Виолы. Он прежде всегда с тревогой всматривался в спящую Виолу. Но теперь, когда она тяжко и мучительно болела, Давид с замиранием сердца пытался уловить едва различимое шевеление простыни на груди Виолы. Он то замирал, то оживал, когда, в конце концов, замечал легкое шевеление. Он стремился не пропустить признаки все еще теплящейся жизни в бесконечно дорогом для него существе и всякий раз, как убеждался, что она еще жива, вздыхал с облегчением. А паузы, тревожные паузы становились все длиннее и длиннее...
В эти три дня, когда Виола все реже и реже приходила в себя, Давид совершенно извелся. Оно и не удивительно. Он не спал и не ел ничего. Давид потерял всякое представление о происходящем вокруг него. На просьбы Луции заменить его у постели больной  Давид отвечал отказом.


«ТВОЙ ВРАГ НАХОДИТСЯ ЗА ТВОИМ СТОЛОМ» (ТОРА)

Смурыгин и Пацюк с неослабным вниманием наблюдали за складывающейся обстановкой в квартире. Они убедились в том, что в связи с болезнью жены Давид стал невменяемым и перестал реагировать на окружающее. Луция была не в счет.
Известно, что нельзя подвергать соблазнам даже порядочных людей, когда дело касается ценностей. Не говоря уже о людях нечестных. А именно таких соблазнов в квартире было предостаточно. В связи с продолжающейся болезнью Виолы Давид перестал запирать сейф с деньгами. Доллары и шекели были разбросаны, где попало. Драгоценности Виолы тоже были на виду - в незапертых шкафчиках, на трюмо. На вскидку все это добро тянуло не меньше, чем на тридцать тысяч долларов. Искушение обогатиться легким путем было слишком велико. И телохранители решили действовать. Им было ясно, что надо было быть последними лохами, чтобы не воспользоваться таким удобным моментом. Деньги, что называется, сами перли в руки.
Давид щедро оплатил услуги телохранителей. Он даже выдал им наперед полугодовой аванс. Хотя хорошо известно, что оплачивать невыполненную работу не следует, ввиду того, что это не столько не поощряет, а расхолаживает служащих. Поскольку чувство благодарности свойственно далеко не всем.
Поняв друг друга, Смурыгин и Пацюк разработали план действий. Они предусмотрели все до мельчайших мелочей.
Прежде всего, они запаслись фальшивыми загранпаспортами. Затем купили авиабилеты на самолет рейсом  Рига - Борисполь. На Украину было решено удрать потому, что у Пацюка в ста километрах от Киева проживал родственник, который отсидел в тюрьме три года. А поэтому был незаменимым сподвижником, у которого можно будет отсидеться, пока все уляжется и «осядет пыль» в связи с розыскными действиями двух государств - Латвии и Украины.
Прекрасно понимая, что в аэропорту их подвергнут тщательному обыску, Смурыгин отправился в аэропорт к своим двум бывшим любовницам - сотрудницам аэропорта. Для них он приготовил два бриллианта из сокровищницы Вилы.
Проблема с лимузином Давида, тоже была удачно решена. Некоторое время назад они уговорили Давида уволить личного шофера «в целях экономии». И Смурыгин, и Пацюк имели водинельские права и могли легко справляться с обязанностями шофера. Они заранее договорились со знакомым Смурыгина, жителем Пскова, о том, что он купит у них авто за смехотворно низкую цену. Фамилия этого жителя была Труханов. Он должен был немедленно увести со стоянки аэропорта машину, угнать ее в Псков. И тотчас перебить номера машины.
И вот наступил решающий день. Надо было во что бы то ни стало выпроводить Луцию из квартиры.
 Смурыгин зашел на кухню, где у плиты хозяйничала Луция.
- Послушай! - без всяких предисловий обратился к ней Смурыгин. - Дуй на Центральный рынок и купи копченого угря.
 - У меня на обед имеется куриный суп.
- Ты же знаешь, что наш хозяин ничего не ест. У него пропал аппетит. Думаю, угря он поест с удовольствием. Вот тебе тридцать лат. Собирайся немедленно.
- Я еще не закончила свои дела, - пыталась возразить Луция.
Подоспевший в это время Пацюк грозно рявкнул:
- Хватит вякать! Одна нога тут, другая там!
Перепуганная Луция захватила сумку, зонтик и поспешила ретироваться.
Как только дверь за Луцией захлопнулась, Пацюк и Смурыгин начали немедленно действовать.
Тихо отворили дверь спальни и убедились, что и Виола и Давид спят. Давид спал, сидя за столом, положив голову на руки. В комнате тихо звучала музыка. Пацюк было рванулся выключить проигрыватель, но Смурыгин остановил его, мол, не надо.
Роли были распределены заранее. Давида Пацюк «брал на себя». Ликвидировать Виолу должен был Смурыгин. У обоих на руках были купленные в аптеке резиновые перчатки.
Бесшумно подкравшись к своей жертве, Пацюк приставил пистолет с глушителем к голове Давида и нажал на спусковой курок. Звука выстрела не было слышно. Давид даже не дернулся.
- Теперь твоя очередь, - хриплым, от волнения голосом прошептал Пацюк.
Кода Смурыгин обошел кровать с другой стороны и приблизился к Виоле, лежавшая у ее ног Мурка, будто разгадав злодейский замысел Смурыгина, подскочила, словно подброшенная пружиной, и разодрала когтями его руку.
Смурыгин от резкой боли вскрикнул :
- Ах ты, падла дрянная!
И выстрелил в кошку на излете. Он сразил животное наповал. Мурка растянулась на паркете и сразу же под ней разлилась красная кровяная лужа.
Возникший было шум разбудил Виолу. Она немного приподнялась, без всякого удивления приветливо взглянула на телохранителя и с какой-то трогательной наивностью спросила:
 - Давид еще спит?
- Да, мэм! - растерянно протянул Смурыгин в манере персонажа американского боевика. Он был поражен беззаботностью этой молодой красивой женщины.
- Давид говорил мне, что если я буду много спать, то я скоро выздоровею.
- Он правильно говорит! - невольно взглянув на поникшего Давида, неуверенно произнес Смурыгин.
- Я всегда слушаюсь Давида! - сонно произнесла Виола и уронила голову на подушку. Поверх одеяла лежал семейный альбом, с которым она в последнее время не расставалась. Приблизившись к Смурыгину, Пацюк отшвырнул альбом на пол и наступил на него.
- Ты че медлишь? - прошипел он. - Времени-то в обрез!
- Рука на нее не поднимается! Больно хороша девка!
- Давай! - прошипел Пацюк.
Однако Смурыгин продолжал стоять неподвижно с опущенным вниз пистолетом.
- Ты че, ты че! - зачастил испуганно Пацюк.
- Рука не поднимается на барышню!
- Тоже мне барышня! - фыркнул Пацюк.
Он оттолкнул плечом Смурыгина, приложил пистолет к голове Виолы и выстрелил.
- Рвем когти! - сказал командирским тоном Пацюк.
Они не соображали с чего начать. Поэтому их действия были суматошными и хаотичными.
Сперва они принялись за открытый сейф. Там было немало наличных. Еще больше их было в «дипломате». Открыв его, они ахнули - доллары были аккуратно сложены плотными рядами, как это можно было всегда увидеть в американских боевиках.
Трясущимися руками Пацюк, попытался, было начать пересчитывать доллары. Но на этот раз на него рявкнул сам Смурыгин:
- Ты что, совсем охренел? Потом подсчитаем. На улице моросит дождь, так что нам впору будут плащи с нашивными карманами. Мы их напялим на себя и запихаем в кенгуриные сумки доллары.
Так они оба и сделали. Кое-какую долларовую мелочь они вытряхнули из костюма Давида.
После этого они стали. запихивать драгоценности в карманы брюк и плащей. Часть ценностей они засунули в адидасовскую сумку.
Пацюк хотел было засунуть в сумку бронзовую статуэтку римского поэта в тоге, читающего стихи. А еще присовокупить к античному поэту сувенирный барометр с изображениями Ромео и Джульетты. Но Смурыгин его одернул. Покрутив пальцами вокруг лба, он рявкнул:
- У тебя что, крыша поехала? При досмотре в аэропорту начнут докапываться, откуда у нас эти вещи? 3ачем нам эта морока?
Пацюк с сожалением оставил поэта и барометр на тумбочке. Оглядев разгромленную комнату, Смурыгин с сожалением сказал:
- Вроде ничего не забыли!
- А горючее?
Они кинулись в кухню. Открыли холодильник. Там много кое-чего было. Но  Смурыгин рассудительно сказал:
- Все нам не забрать. Бери початую бутылку «коньяка», а я прихвачу лимоны и шоколад.
Надев шляпы, они вдвоем подхватили большую адидасовскую сумку и, защелкнув английский замок входной двери, поспешили выбежать на улицу, где их стояла машина.
- Ого, как хлещет! - обрадовался Пацюк.
- Дождь в дорогу - хорошая примета! - натягивая поглубже шляпу свободной рукой, удовлетворенно поддержал подельника Смурыгин. Машина была недалеко от подъезда - всего в каких-нибудь двадцати шагах, но даже за короткий промежуток времени их плащи на спинах успели промокнуть.
За руль уселся Смурыгин. Пацюк, хотя и нервничал, развалился на заднем сиденье с их большой сумкой.
Машину пришлось вести осторожно, потому что дорога была скользкой. Да и нежелательно было, чтобы менты остановили машину за превышение скорости. Смурыгин ехал с включенными фарами, как это делали все встречные водители легковых автомобилей.
Пацюк периодически  впивался взглядом в заднее окно, словно шпион - нет ли погони. Руки его дрожали.
На автостоянке возле аэропорта их ждал продрогший Труханов. Порывы ветра сбивали его зонт на сторону.
Он встретил вылезших из автомобиля Смурыгина и Пацюка бранью:
- Где вас черти носили? Я уже полтора часа жду вас!
- Не дергайся! - грубо отрезал Пацюк.
- Не бурди! - поддержал Пацюка Смурыгин. - Быстро только котята родятся.
- Бабки при тебе? - выпалил нетерпеливо Пацюк.
- Вот тут все, сколько уговорено! - сказал доверительно  Труханов, доставая из портфеля сверток в целлофановом пакете.
- Ежели обманешь, из-под земли достанем! - пригрозил на всякий случай Пацюк.
Смурыгин протянул Труханову ключи от машины и кулек.
- На, держи! В этом кульке пистолеты с глушителями и перчатки. Проедешь километров пятьдесят, привяжи каменюку и сбрось в озеро. Понял?
- Понял! - пряча кулек в портфель, сказал Труханов.
- Чтоб концы в воду и амбец! - зачем-то присовокупил Пацюк.
Когда Труханов залезал в авто, Смурыгин напутствовал его такими словами:
- Ну, браток, рви когти! Не забудь перебить номера машины.
- Само собой! - огрызнулся Труханов. - Я себе не враг!
- Ни пуха, ни пера! - сказал напоследок Смурыгин, которого нетерпеливо дергал за рукав Пацюк.
 - К черту! - сказал Труханов и захлопнул дверцу.
Они все время нервничали, регистрируясь у стойки авиабилетов. Особенно их охватил мандраж, когда проверяли их немногочисленные вещи. Хотя Смурыгин предварительно подкупил двух девушек осматривавших багаж, волноваться было из-за чего.
Нервничали они и в «накопителе» перед посадкой в самолет. Очутившись в мягких креслах салона, Смурыгин и Пацюк тревожно вглядывался в каждого пассажира, входящего в салон. Не успокоились они и тогда, когда взревели турбины самолета и лайнер, подпрыгивая на стыках бетонных плит взлетной полосы, начал разгоняться, чтобы взмыть в небо.
Оба они опасались, как бы их не хватились сыщики в Риге и не посадили самолет даже после взлета.
Но обошлось... Когда они, пристегнутые ремнями к креслам, увидели, как погасло электрическое табло с требованием пристегнуться и запретом курения - только тогда преступники немного успокоились.
Достав из  сумки бутылку коньяка, Пацюк радостно выдохнул:
- Ну, Ваня, кажется, пронесло!
На что осторожный Смурыгин, будучи человеком суеверным, резонно заметил:
- Тарас, ты, кажется, забыл свою хохлацкую присказку: «Не кажы гоп, пока не перескочиш!»
- Ты прав, Ваня! Гоп еще не скоро будет. Но все-таки давай дерябнем.
С этими словами он, откупорив бутылку, хлебнул из горла несколько раз. Передавая бутылку напарнику, Пацюк с сожалением сказал:
- Эх, к этой бы коняге еще  малосольного огурчика!
- Кто же это коньяк закусывает огурцами? На, грызни лимон.
Сделав несколько глотков и возвращая бутылку, Смурыгин рассказал анекдот:
- Есть такая байка: «Один грузин в застолье сказал: я стерплю, ежели изнасилуют мою жену. Стерплю, ежели убьют мою дочь. Но человека, который будет закусывать солеными огурцами коньяк, я свими руками зарэжу!»
- Так то грузины! - оправдывался Пацюк. - Нехристи!
- Эх, садовая твоя голова! Грузины такие же православные христиане, как мы с тобой!
Снова получив от Пацюка бутылку, Смурыгин рассудительно произнес:
- Для первого захода хватит! Нам с тобой нельзя пьянеть!
- Во сказанул! Да нам чтобы охренеть, даже одной бутылки на двоих мало.
И все же коньяк подействовал. Они в одночасье повеселели. Радость от успешно проведенной операции распирала их хмельным куражом и просилась наружу.
- Слухай, Ваня! Вот ты байку про грузина вякнул. А нет у тебя анекдотов про жидов?
- Навалом, Тарас! Взялся один хитрожопый жид из говна сливочное масло изготовлять. Проходит один месяц, другой, третий. Его и спрашивают, получилось ли у него что-нибудь. Кое-что получилось, отвечает Абрам. На хлеб уже намазывается хорошо, а вот кушать еще противно!
- Ну и дает жидовня!
- Ещё у меня один имеется анекдот. Сидит в жару на пляже под зонтом жирная еврейка. К ней подходит Абрам и спрашивает: «Мадам Кукис, почему вы пришли на пляж, а сидите под зонтом, и не загораете?» А она ему отвечает: «Ой, Абрам, если я загораю на солнце, то очень потею. А когда потею, то сильно воняю!»
Теперь уже они оба хохотали до колик в животе.
И все же время для обоих тянулось слишком долго. Им хотелось как можно скорее прилететь на место.
Каждый думал о чем-то своем. Но оба думали об одном и том же: дележе награбленного. О том, как это произойдет, что кому достанется из драгоценностей. Теперь они заранее подозревали один другого в обмане. Как бы не остаться в дураках и не продешевить! Теперь они не доверяли друг другу.
Первым прервал молчание Смурыгин. Его точил червь беспокойства:
 - Слышь, Тарас, как доберемся до твоего родича на хуторе, давай сходим в какую-нибудь церковь. Хоть я не особенно шибко верю в этого распятого - мне один очкарик в уши брякнул, что он жидовского роду, но все же! Но хрен с ним! Поставим две свечи и попу дадим в лапу, чтобы он замолил наши грехи!
- Ты можешь, Иван, кланяться богам, а мне это ни к чему! Мы с тобой благое дело сделали - двумя жидками на свете меньше стало. Так что нечег нам с тобой каяться!
- Это ты зря, Тарас! Мы с тобой свои руки в кровянку замочили. Это просто так не прощается!
- Уж больно ты, Вань, совестливый, как я погляжу! Раньше я что-то за тобой  этого не замечал! Ты лучше помолись, чтоб нас не зацапали. Вот о чем теперь думать надо.
- Что-то меня на сон потянуло, - зевая, произнес Пацюк.
- Кажется, и меня тоже.
И они действительно вздремнули. Но их разбудил жизнерадостный голосок юной стюардессы:               
- Граждане пассажиры, наш лайнер рейсом Рига-Киев через несколько минут приземлится в аэропорту Борисполь. Пожалуйста, пристегните ремни!
- Сама пристегивайся! - незлобиво сказал Пацюк. - Нам это ни к чему.
- Температура в столице Украины двадцать градусов выше нуля.
От сознания того, что они уже близки к цели, Смурыгин и Пацюк ударили один другого в ладоши, как это делают волейболисты, после удачно выигранного очка у противника. Радость бурлила в их сердцах.
Они и не подумали пристегиваться ремнями. Зачем? Ведь они уже прилетели. Будучи в превосходном настроении, они вспомнили о недопитом коньяке и решили отметить благополучное завершение полета.
Между тем самолет стал снижаться.
Первым отхлебнул спиртное Пацюк. Допивать бутылку он передал Смурыгину. Сам он развернул обертку шоколада и стал жевать горькую сладость.
Смурыгин не успел допить хмельную жидкость, как снаружи донесся странный хлопок.
Самолет содрогнулся, будто живое существо, и его сильно тряхануло. С верхних полок посыпались сумки и баулы. Но этим не кончилось.
Из-за занавески возникло личико стюардессы. Стараясь держаться уверенно, она попросила господ пассажиров соблюдать спокойствие и не поддаваться панике. Произошли небольшие технические неполадки, но опытный экипаж в кратчайшее время справится с ними, добавила стюардесса.
Ей мало кто поверил. Потому что самолет стало швырять из стороны в сторону.
Послышались стоны, плач, ругань.
Стальная машина явно вышла из подчинения и беспорядочно болталась в воздухе, неотвратимо приближаясь к бетонному полотну посадочной полосы.
Стоял непрерывный грохот.
Смурыгин и Пацюк, выброшенные из сидений, ползали по полу с перекошенными физиономиями. Легко отнимать жизни у других, а когда дело касается своей собственной шкуры, тут совсем и совершенно иная ситуация.
От сильного удара о кресло у Пацюка изо рта хлынула кровь. Доллары выпали у обоих из плащей, и они, обезумев от звериного страха зачем-то трясущимися руками, сгребали бесполезные зеленые бумажки. Смурыгин скрипел зубами, а Пацюк визгливо завыл, словно шакал.
- Нам ****ец! - заорал Пацюк.
- Гребаные летуны! - вопил, обезумев от ужаса и ничего не соображая, Смурыгин. - Под трибунал их!
Их швыряло из стороны в сторону, нанося все новые и новые раны.
- Не надо было…, - начал было Смурыгин, но что не надо было осталось неизвестным, потому что все звуки перекрыл скрежет раздираемой и, следовательно, разгерметизированной обшивки самолета.
В последний раз металлическая птица, управляемая опытнейшими летчиками, предприняла отчаянную попытку справиться с земным притяжением и выровняться. Однако попытка эта не удалась. Огромная машина с еще невыработанным  горючим вошла в смертельный штопор, стремительно набирая все большую скорость...
К месту падения самолета уже спешили машины скорой помощи, пожарные и полицейские машины. Все они остановились на приличном безопасном расстоянии от рухнувшего в стороне от бетонной полосы самолета. Люди в белых халатах, в оранжевых жилетах и в полицейской формы выскочили из своих машин.
А вдали, в стороне от взлетной полосы, пылал костер разбившегося самолета.
Наблюдавшие эту картину люди обменивались друг с другом обычными в таких трагических случаях, стандартными мнениями.
- Черные ящики расскажут о причинах катастрофы, - говорил кто-то один.
- Это если они сохранятся и их найдут! - добавил другой.
- Знамо дело! - сказал третий. - Пожарище вон какое. Дым до самого неба!
Они замолчали, сознавая свое абсолютное бессилие.
И вдруг там, вдали раздалось два взрыва.
В воздух полетели обломки самолета. А дым стал еще чернее. О том, что кто-либо там мог уцелеть, нечего было и думать.


А ГРУСТНАЯ МЕЛОДИЯ ПРОДОЛЖАЛА, ЗВУЧАТЬ...

Открыв своими ключами входную дверь, Луция еще в прихожей заметила, что произошло что-то неладное... Обувь под вещевой полкой была разбросана. Пальто, плащи на вешалке перепутаны. Оставив в прихожей свой мокрый плащ, Луция, прежде всего, прошла на кухню, чтобы оставить там свою сумку. Дверца холодильника была распахнута, стулья перевернуты.
С сильно бьющимся сердцем, Луция в предчувствии чего-то страшного, кинулась в спальню. Ее потрясло зрелище распростертой на паркете кошки, с кровавой лужей под ней.
Виола и Давид казались спящими. Их головы почти соприкасались.
Луция подошла ближе.
- Виола! - позвала Луция.
Ответа не было. И не могло быть. Обмирая от ужаса, Луция заметила кровавую дырочку на голове Давида. Крик о помощи застрял у нее в горле. И только теперь она услыхала грустную мелодию, которую, как она знала, больше других любила Виола: «Если б не было тебя...»
Это они их убили - те двое чужаков с пистолетами, которые были всегда при них! Не стало ее любимицы! Сперва ее матери, а теперь и ее самой. Она, старуха будет продолжать жить, а молодая, в расцвете лет девочка погибла. Как это несправедливо!
Луция медленно вышла из спальни, двигаясь, словно сомнамбула. Она не сразу сообразила, что в руках у нее телефонная трубка. И не сразу поняла, что ей непременно надо позвонить в полицию. Не слыша собственного голоса, она сообщила о случившемся. Полицейский на другом конце провода не сразу добился от Луции адрес квартиры. Он обещал немедленно прислать полицейский наряд.
Луция обессилено опустилась на стул. Ее оставили силы. Словно ее покинула жизнь.
А из спальни доносилась берущая за душу грустная мелодия. То был неповторимый голос Джо Дассена, также безвременно ушедшего из жизни в расцвете лет.
О чем же он пел? Может быть, о вечной любви. А может быть, о человеческих страданиях? А может, о кратковременности земного счастья? И не было ответа на эти вопросы…
Скорее всего, он пел о ярко сверкающих звездах, чей загадочный свет простирается до самых отдаленных уголков Вселенной даже после того, как сами звезды прекращают свое существование.


КАРМИЭЛЬ, 2003 – 2005 гг.