Поезд с зелеными вагонами шел на восток. Этот состав начал свое путешествие от белорусской станции Речица. Все вагоны были полностью загружены ранеными солдатами, которые нуждались в длительном лечении. В вагонах было жарко. Подходил к концу июль 1944 года, шел четвертый год войны. Я лежал на нижней полке и думал о ребятах своего взвода. Как там они? Я вот лежу в убегающем от войны вагоне, надо мной не свистят пули, не слышно грохота взрывов. Слышу только перестук колес да гудки паровозов, когда наш поезд стоит на очередной станции. А стояли часто и по несколько часов. Без длительных остановок шли поезда на запад, к фронту, а фронт тоже все быстрее двигался в том же направлении. Каждый день в вагон заносили газету, чаще всего – «Правду». И первое, что интересовало каждого из нас, был фронт. Какой город освободили, на какое расстояние продвинулись наши войска.
Поезд наш, это – госпиталь на колесах. По вагону ходят врачи, осматривают раненых, сестры делают перевязки. Раненые солдаты стараются не стонать, даже если бывает очень больно при перевязке ран. Против меня, тоже на нижней полке, лежал солдат со Смоленской области, Петром звали. Он был ранен осколками снаряда в обе ноги, раны были тяжелые, на правой ноге большой осколок прошел сквозь ногу выше колена, задел кость. Но эта рана была осложнена тем, что сильно повредила главные в ноге кровеносные сосуды. Хирурги поработали с тяжелыми ранами солдата в прифронтовом госпитале. Петр нам говорил, что ему повезло, когда он был ранен, его очень быстро привезли в госпиталь. По разговорам хирургов, если бы он попал на операционный стол, хотя бы на час позже, пришлось бы ему доживать свой век с одной ногой.
Я видел, что во время перевязки этой раны, солдат переносил страшную боль, и, не смотря на это, он еще шутил с сестрой и говорил, что ему совсем не больно. А когда сестра уходила, он уже нам открывал тихонько, что еле выдержал боль. Мы, конечно, интересовались маршрутом нашей поездки. От нас это и не скрывали, нам уже в первый день дороги сообщили, что едем в госпиталь, который расположен в городе Грязи, что в Липецкой области, далеко от войны. Не помню, сколько дней мы ехали, но очень обрадовались, когда по вагону послышались возгласы о том, что наш поезд уже на станции Грязи. Мы сразу, кто как мог, стали собираться в ожидании команды. Но команды к выходу из вагона мы так и не дождались, вскоре нам сообщили, что в местных госпиталях для нас не оказалось свободных мест.
И наш поезд покатился дальше. Позже нам сказали, что теперь нас везут в Ростов–на–Дону. Но и там все госпитали оказались полностью заполнены. Тогда наш поезд покатил в Туапсе, на берег Черного моря. Если я не ошибаюсь, на станции Туапсе мы стояли всю ночь, но так и остались в вагонах. А утром наши вагоны снова катились по рельсам, теперь уже по самому берегу моря. До этого я никогда не видел моря, в конце нашего огорода протекала небольшая речушка, которая только в весенний паводок заливала прибрежные луга. Да и многие, ехавшие в этом поезде, как и я, тоже впервые увидели такое водное пространство.
Погода стояла солнечная, была середина августа. Все мы, кто мог, смотрели в окна. Нас завораживал не только вид моря, но и воздух в вагоне наполнился незнакомым нам морским ароматом, запахом моря. А когда поезд зашел в первый тоннель, мы не сразу поняли, почему стало темно в вагоне. Наконец наш поезд остановился на станции Сочи. Сразу по вагону прошел слух, что дальше мы не поедем, что дальше и ехать уже некуда. Так и получилось, вскоре нас стали, кого выводить, кого выносить, но было много и таких, что выходили из вагонов сами без посторонней помощи. В Сочи поезд наш прибыл 18 августа, ехали мы более трех недель. За время поездки я с лежачего больного превратился в – ходячего, из вагона я тоже вышел без посторонней помощи, правда, на выходе возле вагона стоял санитар и всем нам помогал, спрашивал каждого, дойдет ли сам до автобуса. Если кто из солдат еще не очень уверенно начинал свои первые шаги по перрону, к нему тут – же подбегал другой санитар, заботливо усаживал его в автобус.
Автобусами нас привезли к трехэтажному зданию и стали разводить по палатам. Большинство из нас никак не ожидали, что окажемся в таких условиях после нашей фронтовой жизни. Лично я даже представить себе не мог, что есть такие палаты, такая чистота, такой уют. И вот я, простой солдат, выросший в деревенской бедности, лежу на чистейшей постели в светлой комнате. Укрыт верблюжьим одеялом и думаю: не сон ли это. Но здесь я немного поторопился. Прежде чем я попал под верблюжье одеяло, нас хорошо помыли, а это для нас после такой дороги даже очень было не то, что хорошо, а очень даже необходимо. Потом всех, кто свободно ходил самостоятельно, а таких среди нас оказалось большинство, завели в просторную столовую и хорошо накормили. Лежачих раненых на помывку носили на носилках, а кормили в палатах.
А о верблюжьем одеяле я не просто так вспомнил. Здание, в котором находился госпиталь, до войны отдыхали курортники, да не какие там рабочие или колхозники, а чины из руководящего состава. А во время войны там пришлось разместить - госпиталь, ну а верблюжьи одеяла стали служить раненым солдатам. Наша палата была на третьем этаже, и был ещё балкон, на котором тоже были две кровати, вскоре я перебрался на одну из них. После того, как она освободилась. Ведь постоянно в госпиталь снова прибывали раненые, а прошедшие полный курс необходимого лечения уезжали. Кто снова на фронт, а те, кто непригоден к военной службе – по домам. Это решала специальная комиссия.
В палате 38 было четыре кровати. На одной лежал молодой солдат с Курской области. Весёлый был солдат, не смотря на то, что у него была ампутирована правая рука чуть выше локтя. Осколок немецкого снаряда полностью перебил кость руки ниже локтя, как он нам рассказывал, висела на лоскуте кожи. Ещё он говорил, что если бы ему сразу оказали помощь и отправили в ближайший госпиталь, руку его можно было бы спасти. А по другим его рассказам выходило, что когда его привезли в прифронтовой госпиталь, он был без сознания, так как ещё был и контужен. Конечно, он мог бы видеть свою оторванную руку при случае, если он был контужен уже следующим взрывом.
Звали этого солдата Сергеем. Раны на руке Сергея уже зажили полностью, но его не выписывали, от контузии у него были проблемы с головой. Иногда Сергей становился очень агрессивным, со всеми ссорился и успокаивался только после встречи с доктором. Конечно, не с любым доктором, а только с Валентиной Михайловной, и только Валентина Михайловна умела вернуть Сергея в его нормальное, весёлое состояние. Для нас было странным то, что сам Сергей после таких приступов искренне нам не верил, когда мы говорили ему о его поведении. Иногда даже сердился на нас, мы потом привыкли к его «выходкам» и перестали ему об этом напоминать.
Вторым жителем в нашей палате был сержант Владимир Вязников. Этот раненый был родом где–то не далеко от Урала. Сержант Вязников веселил нас разными смешными рассказами, а рассказов у него было много. Мы даже говорили ему, что многое из рассказов он просто выдумывает прямо здесь, но всегда слушали его, как он сам их называл, житейские события. Да для нас и не так уж и важно было, о действительных событиях он рассказывал или придумывал эти рассказы здесь или раньше. Эти рассказы отвлекали Владимира от переживаний о своей дальнейшей жизни: у него была полностью ампутирована левая нога. Правда, раны на ноге сержанта уже полностью зажили, но он был ранен и в грудную клетку, Не так давно у него удалили последний маленький вражеский кусок металла. Когда я прибыл в палату, Владимир только начал вставать с кровати и учился ходить с костылями.
Жизнь в госпитале осталась в моей памяти, как время детства, когда постоянно чувствуешь заботу родителей, которые стараются, чтобы ты не был голоден, был одет, и жил не хуже других детей. Так заботился о нас весь персонал госпиталя. Конечно, главным было – быстро и качественно лечить раненых, война еще продолжалась, она еще требовала возврата в строй выбывших на временное лечение солдат. И нас успешно лечили. Кроме различных медицинских процедур, лекарственных препаратов, перевязок, чисток и смазывания ран, сама обстановка в госпитале способствовала быстрому выздоровлению раненых. Нас хорошо и вкусно кормили. И скучать не давали. Каждый вечер или показывали кинофильм, или был концерт приезжих или местных артистов. А если артистов не было, госпиталей в Сочи было много, концерты устраивали сами сотрудники госпиталя, и следует сказать, дарили нам хорошие концерты. И хотя мы были, все – таки больные, но жили мы очень весело.
Ещё одним жителем палаты 38 был Николай Бодайко, не то с Украины, не то с Кубани, не зафиксировала память. Николай был старостой палаты, мы его в шутку называли – гвардии староста, он на фронте был в гвардейской дивизии. Наш староста был и по возрасту старше нас всех, его дома ждали жена и дочь Галочка, так он ее называл. Семья его была на оккупированной немцами территории, но все остались живы, он часто получает от жены письма. Галочка родилась перед самой войной, помнит ее отец, как он нам говорил, всю завёрнутую в простынь. Рассказывал нам Николай о своём командире дивизиона, гвардии майоре, называлась и фамилия майора, но вот и ее я забыл. У того майора тоже дома была маленькая дочка, и тоже Галочка, майор при случае иногда пел такую песню:
Любимая, далёкая,
Дочурка черноокая,
Нежно мишку укрой,
Вот окончится бой,
Твой отец возвратится домой.
Николай вспоминал, что всегда, когда майор пел эту песню, у Николая выступали слёзы на глазах. За ходом войны мы следили ежедневно. В конце длинного коридора висел репродуктор, включали его каждый вечер в 22 часа, знакомый голос Левитана передавал сводку «Совинформбюро» о продвижении наших войск на Запад за прошедший день. Все, кто не мог выходить из палат, просили открывать двери. Когда перечисляли освобожденные города, раздавались аплодисменты, как в театре. К концу сентября мои раны настолько зажили, что мне разрешили купаться в море. Началась чудесная жизнь, которую до этого я даже не мог представить. И хотя я еще не мог плавать, только потихоньку бродил возле берега, но это уже было такое впечатление, такое ощущение, что заставило меня впервые заговорить стихами. Стихотворение было о море и достаточно большое. Конечно, стихи были не очень звучащие, они у меня даже не сохранились, но до сих пор помню первые строки:
Узнал я край, здесь жизнь иная,
Здесь море плещет на брега,
Оно утешит, приласкает,
Из нас любого бедняка.
В Сочи я узнал, что такое инжир и жареные каштаны. Наш госпиталь находился не далеко от знаменитого Сочинского Дендрария. Во время войны вход на его территорию был свободен, мы с ребятами ходили туда несколько раз полюбоваться деревьями и цветами, каких в наших родных краях не было. До сих пор помню дерево с названием «стыдливая мимоза», названия были на находящихся рядом трафаретах. Интересное дерево, чуть прикоснёшься пальцем к листочку, все листья сразу завяли, повисли. Через какое–то время листья оживают, дерево принимает свой прежний живой вид.
В середине октября в палате 38 произошли события, из–за которых я и решил написать этот рассказ. Владимир Вязников, у которого была ампутирована нога, уже считался выздоравливающим, уже научился ходить при помощи костылей. Рана после операции грудной клетки тоже успешно заживала. И хотя с выпиской из госпиталя таких раненых не торопились, для фронта они уже не были пригодны, но и держать их в госпитале долго тоже было нельзя, еще шла война, прибывали новые раненые.
Мы знали, что у Владимира есть невеста, им пожениться помешала война. Оказавшись без ноги, сержант написал домой письмо, в котором просил передать Наташе, так звали его невесту, чтобы она его не ждала. Написал о себе такое, чтоб она испугалась, что он уже совсем не тот Володя, которого она любила, что он теперь и на человека не похож. А писал он все это для того, чтобы освободить ее от себя – калеки. В госпитальной палате, как и на фронте – солдаты взвода, все становятся друзьями, многое знают друг о друге. И о невесте сержанта Вязникова мы знали уже с первых дней знакомства. Владимир не скрывал от нас, что очень любит свою невесту, поэтому, по его словам, не хочет, чтобы она жила с мужиком – калекой. Хотя мы видели, что, не смотря на то, что у Владимира была только одна нога, в остальном он был здоровый, сильный, жизнерадостный мужик.
Когда мы узнали о таком его письме, в котором он отказывается от своей невесты, мы стали отговаривать его от такого шага. Говорили ему, что война натворила много инвалидов, что он делает больно и себе и ей, а может быть и испортит всю будущую жизнь обоим. А когда пришло письмо от Наташи, в котором она писала, что будет его любить в любом его состоянии, будет ухаживать за ним, мы стали его просто ругать. Соглашаясь с нами, однажды Владимир рассказал нам, почему он пришел к такому, тяжелому, как он сам это назвал, решению. Начал он свой рассказ издалека, с самого детства. Вот что он нам рассказал:
- Мы с Наташей знаем друг друга, можно сказать, от самого дня ее рождения. Я на два года старше Наташи. Наши родители были соседями в большом селе, они тоже были знакомы с детства, как и родители наших родителей, издавна наши дворы были рядом и жили в дружбе. У нас было трое детей и в наших соседей – трое. Разница была только в том, что у меня было два брата, а у Наташи – две сестры. Так получилось, что мы с Наташей, насколько я помню, всегда были вместе, нас ещё детьми называли: «жених и невеста». Мы на это не обижались, встречали такие слова с улыбками. До сих пор перед глазами случай нашего знакомства. Наташе было месяца четыре. Старшая сестра Наташи катала ее в коляске возле дома. Здесь же и мы гуляли с ребятами, среди которых я был самый младший. Вдруг Наташа расплакалась, сестра никак не могла ее успокоить. Не знаю зачем, но я в это время оказался рядом с коляской и посмотрел на плаксу.
Как только девочка увидела меня, сразу замолчала. И не только замолчала, но и стала улыбаться и даже ручки протянула в мою сторону. С этих пор, как только я слышал, что Наташа заплакала, сразу подбегал к ней, и всегда она замолкала, мне это нравилось. Правда, плакала она очень редко, а вскоре и совсем перестала.
В это время в коридоре заговорил Левитан, мы открыли дверь и стали слушать. Нашему другу пришлось прервать свой рассказ. Диктор перечислял освобождённые города, это для нас была сильно действующая лечебная процедура. Не помню, сколько минут длилось сообщение «Совинформбюро».
- То, что я вам уже рассказал, - продолжил дальше Владимир, - это я вспомнил так, к слову. Главное началось в школе. Когда я был пятиклассником, а Наташа училась в третьем, в нашей школе появилась новая молодая учительница. Так вот она организовала в школе кружок танцев, в котором мы с Наташей стали лучшими танцорами. А через год в нашем селе построили хороший Дом культуры, мы с Наташей стали там выступать на праздничных концертах. А потом нас стали приглашать на концерты и в районный центр. Мы подрастали, нам очень нравилось танцевать, мы не знали устали, танцы стали нашей жизнью, да и в школе мы учились успешно, танцы нам не мешали. Вот какие мы были перед расставанием. А что я теперь предложу девушке, которая так любит танцевать? Вот поэтому я и решил избавить ее от себя, она еще молодая, найдет себе нормального жениха. А я уж как-то все это переживу, я - солдат, а солдат все переживет.
Так Владимир закончил свой рассказ, и мы легли спать. На второй день к Владимиру пришло много докторов, мы все вышли с палаты. Подходило время обеда, и мы зашли в палату уже после этого приятного для солдата мероприятия. В палате сидел один Владимир, он сидел на кровати и вид у него был не очень веселый. Он заговорил с вымученной, как мне показалось, улыбкой:
- Вот и пришло время нам расставаться. Выписывают меня, поеду домой, а там что будет. Повезут меня, как барина, с сопровождающим. Вот такие дела.
Мы знали, что скоро все разъедемся, кто куда, большинство, конечно, на фронт заканчивать войну. Но с сержантом Вязниковым отъезд из госпиталя получился не так, как он сам думал и, как мы предполагали. Прошло уже два дня, а его не увозили. А на третий день, возвратившись со столовой после сытного завтрака, мы увидели возле нашей палаты молодую женщину. И мы ее сразу узнали, это была Наташа. А мы вчера о ней говорили, только без участия Владимира. И говорили именно о том, что вдруг бы она приехала. И вот она здесь, стоит возле палаты. Поздоровавшись с Наташей, мы спросили, почему она не заходит в палату.
- Там мама Володи, - с видимой тревогой в голосе, - ответила девушка, - пусть она с ним поговорит наедине. А вы с этой палаты?
- Да, мы с Володей отдыхаем здесь в одной палате, - ответил Наташе Николай, - и мы его друзья. А друзья у нас знают друг о друге очень много. Так что ты, Наташа, тоже теперь наш друг, нас можно не стесняться, мы о вас с Владимиром давно всё знаем. Очень хорошо, что ты приехала.
Хотел и я вступить в разговор, хотел сказать Наташе: раз ты здесь, значит приехала за Володей, и мы тебя поддержим, если что. Но сказать это мне не позволила сама Наташа, она вдруг расплакалась, видно много пришлось ей пережить и поволноваться прежде, чем принять решение приехать. Конечно, сейчас больше всего её волновала предстоящая встреча со своим женихом, эта встреча решала всё. Не успели мы ещё что сказать Наташе, как из палаты вышла мама Владимира, обняла Наташу и ласково с ней заговорила:
- Не плачь, дочка, всё будет хорошо, Володя ждёт тебя.
Наташа быстро вытерла слёзы, поправила на голове пышные волосы, как–то сразу преобразилась. Куда и девалась плачущая девушка, перед нами стояла весёлая красавица. Наша русская красавица, которая так любила, что, не смотря на такое страшное, по письмам её жениха, изменение в его состоянии, приехала за ним.
- Это друзья Володи, - сказала, как пропела, Наташа, обращаясь к своей будущей свекрови, - они живут с ним в одной палате. Поздоровавшись с нами, женщина попросила нас зайти в палату чуть позже, на что мы охотно согласились. Когда обе женщины зашли в палату, мы услышали одновременно почти выкрикнутые два слова: «Володя», «Наташа». Сами понимаете, кто какое слово выкрикнул. Из соседней палаты вышли наши лекари, сказали, чтобы мы зашли на свои места, ежедневный обход врачей пропускать было нельзя. Зайдя в палату, мы все, включая врачей, в первую очередь посмотрели в сторону кровати Владимира. Его мама сидела на стуле, а Наташа с Владимиром - рядышком на его кровати. По их виду было видно, что самое главное, что каждый из них не один день готовился сказать, уже сказал. С того, как доктора отреагировали на присутствие в палате женщин, мы поняли, что они уже встречались с этими женщинами и знали, зачем они здесь.
- Вы пока выйдите из палаты, - обратилась к женщинам наш доктор Валентина Михайловна, - в конце коридора есть стулья, посидите там. После ухода женщин врачи осмотрели каждого из нас, как это делали каждый день кроме воскресений, пожелали нам быстрейшего выздоровления, а Владимиру пожелали счастливого пути домой и благополучной семейной жизни.
На второй день мы проводили Владимира с мамой и Наташей до поезда, прощались, как родные братья. А до конца октября и мы освободили палату 38 для новых раненых. Сначала Сергея перевели в другой госпиталь, а 28 октября и нас с Николаем выписали. Николай уехал на фронт, а мне дали месячный отпуск домой, что–то было не благополучно с сердцем. Сказали, что мне просто надо отдохнуть в домашних условиях. Я думаю, что на такое решение врачей подействовало, наряду с необходимостью моего отдыха, и положение на фронтах войны. Успешное наступление наших войск не вызывало никаких сомнений в нашей скорой Победе.
Ноябрь 2011