Каждый день 23 февраля вся рейхсманцелярия ожидала с трепетным восторгом и нетерпением, возрастающем лавинообразно по мере приближения этой красной даты календаря. Буквально все – начиная от Адика, который бесился с каждым днём всё изобретательнее и бесноватее, доводя охрану и генералов для исступления и пены изо рта и кончая уборщицей восьмидесятивосьмилетней фрау Дорен Литрих, которая, как поговаривали, лишила десять лет назад девственности доктора Геббельса и потому имела в рейхсманцелярии непробиваемый статус и гешефт… Короче – все-все-все уже давно запаслись карманными календариками, и торжественно, во всё возрастающем душевном волнении, вычёркивали каждое утро очередное число месяца и судорожно пересчитывали оставшиеся деньки.
Потому что все – от мала до велика, от рядового до вождя знали, что в этот день всеми глубокоуважаемый истинный ариец, человек сурового нордического характера и несгибаемой германской воли, на которого равнялись по стойке «смирно» и генералы с адмиралами, и все буфетчицы и хитлерюгендовцы, которые приходили в рейхманцелярию на экскурсии и уборку территории, и даже… да что там скрывать – все же видят, как его обожает и подражает умению сурово выдвигать челюсть сам Алоизыч… Да-да! Именно в этот день штандартенфюрер Эс-эс Макс фон Штирлиц праздновал Дни рождения своих незабвенных бабушек, которые в порыве родственной любви присылали ему чем Бог послал в их сельских пасторалях: бабушка Груня из Швабии и бабушка Маруся из Померании. И тогда для всей рейхсманцелярии наступал праздник из праздников – ведь полковник Исаев не был жадиной, а своим в доску!
– Я же говорил вам сколько раз, что вы еврей, Штырлиць! – тыкал в лицо Исаеву тонким пальцем майнфюрер. – Швабы все евреи – у них носы еврейские: вы только посмотрите на авиаконструктора Хейнкеля, что за шнобель? Он же из Швабии, как и ваша бабка – шваб то есть, и наверняка чистокровный еврей, вот я его прикажу повесить! Да и в Померании полно евреев из Италии – их туда согнал мой друг дуче. И имена у ваших родственниц какие-то семитские, признавайтесь!
Штирлиц, разглядывая внимательно трещинки на стене столовки, вдыхал свежим «Кэмелом», что презентовал ему душка Шелленберг (шеф имперской безопасности имел свои виды, презентуя Исаеву элитные трофейные сигареты – и мы скоро это увидим). Краем глаза штандартенфюрер видел, как бесноватый вождь ёрзал на стуле напротив, заглядывая заискивающее, ловил глаза. Но Штирлиц, как бы невзначай, скользил взглядом мимо. Наёрзавшись до дырки на штанах, но, так и не дождавшись ответа, Алоизыч, заламывая руки, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на митинговый крик, жалобно спросил:
– Ну, как там бабушки вообще? Живы-здоровы? Пришлют нам в этом году чего-нибудь, как обычно?.. Драники пинские будут? А колбаска одесская? А копчёности микояновские? А медовушка суздальская? Первачок? Наливочка? Огурчики луховицкие? Грибочки витебские? Хлебушек щёлковский мягенький?..
Полковник Исаев перевёл, наконец, на Адика тяжёлый пронизывающий взгляд и медленно пожал плечами. Майнфюрер в исступлении согнул ложку в пальцах – он трясся и плакал – до заветной даты было ещё два томительно долгих бесконечных дня…
Утро было тихим и туманным. Ночь прошла в обычных хлопотах сирен тревоги авианалётов, вспышек зенитных снарядов, свистом бомб и уханьем разрывов, разрезанных лучами прожекторов облаками и огненными столбами падающих с жутким рёвом самолётов. Штирлиц выехал из гаража, вышел из авто, закрыл ворота. Постоял немного в утренней свежести и тишине, вдохнул сырой холодный воздух. Расправил могучие плечи, широко открыто улыбнулся фройляйн Монике, с обожанием взиравшей на него из окна на втором этаже, и тихо-тихо сказал по-русски:
– С праздником! С днём великой и непобедимой Красной Армии! – потом засмеялся и прошёлся вприсядку, бубня «Калинку», вокруг казённого, сделанного по особому заказу, Мерседеса. Моника смеялась и стучала по стеклу ладошкой в такт пляске полковника. Какая разница: где и кому – бабе везде для счастья надо одно и тоже…
И всю дорогу до ворот рейхсманцелярии полковник Исаев напевал себе под нос «Широка страна моя родная», «Взвейтесь кострами синие ночи», само собой праздничный «Марш Будённого» и свои любимые «Катюшу» и «В землянке», помните:
Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Пальцы машинально скакали в такт по рулю, вспоминая аппликатуру аккордеона…
Подъезжая к месту работы, полковник вытер влажные глаза и включил рейхрадио Хитле’р-ФМ.
Уже через три часа вся рейхсманцелярия гудела и стояла на ушах: после кружки медовухи прекрасный пшеничный швабский первач у каждого летел стопками, эстеты из высшего генералитета вкушали померанскую вишнёво-сливовую наливку, цепко следя за тем, чтобы разливали и пили все поровну. Столы в столовке едва не ломались от присланных досточтимыми бабушками яств. Согнули иглы двум патефонам, порвали два аккордеона и разбили о голову доктора Геббельса домру. Отовсюду слышались здравицы прародительницам дорогого штандартенфюрера, Адик грыз ногти от ревности, но и не забывал налегать на корейку и огурцы. Мадам Гретхен традиционно в этот день никому не отказывала в радостях познания плоти, в тайне надеясь в очереди увидеть виновника торжества. Фрау Геббельс принесла пирожки с печёнкою и охрана с улюлюканием метала их на спор в портреты дедушек Габзбургов. Фрау кивала и подбадривала автоматчиков – она была пьяна от счастья, что её муж, этот сексуальный маньяк и упырь на целых два дня оставит её в покое – сегодня из-за ерша, а завтра по болезни и слабости в чреслах. Душка Шелленберг по праву непосредственного начальника, умыкнул банку великолепных маринованных опят и теперь в тайной переговорной комнате смаковал каждый грибочек, краем уха прослушивая через динамики все углы рейхсманцелярии: служба – службой, но увы, враги не дремлют. А сам полковник Исаев – пьяный, раскрасневшийся и добрый, стоя на столике покрепче, кричал, размахивая папкой с секретными документами из сейфа Алоизыча:
– С праздником, мать вашу бабушку! С великим днём рождения, етить твою, с-суки!
И рейхсманцелярия ревела в ответ, потрясая бокалами и кружками.
И в апогее всего этого бедлама, в наивысшей точке безудержного кутежа, Штирлиц выскочил в центр красным соколом (мгновенно вокруг образовалось свободное пространство – ведь все ждали это великолепное зрелище!) и с криком: «Я научу вас танцевать, немчура поганая!!!» пустился вприсядку по кругу, хлопая ладонями по бёдрам, эхая, цокая и присвистывая! А за ним гуськом кинулись отплясывать генералы и адмиралы, стенографистки и шифровальщики, автоматчики и посудомойки, да и все остальные. Кому же не хватило места в кругу, бешено колотили кружками и ногами в такт.
– Ну, что это за еврейский танец!? – вопил всеми брошенный и забытый майнфюрер, но на него уже никто не обращал внимание.
… А далеко за полночь, уже перед рассветом никому не видимый, штандартенфюрер Штирлиц сидел в своём кабинете за столом, склонившись над картой, где красным цветом была выделена одна шестая мировой суши.
Давно его так не рвало на Родину, как в этот непростой и счастливый день. И тоскливую ностальгию постепенно облегчала освобождённая радость:
– С праздником, – шептал, засыпая полковник Исаев, – с праздником…
А душка Шелленберг, засмаковав последний грибочек, понимающе кивал в тишине…
4-5 ноября 2011 года.
Москва – Новый Городок.