Как-то мы выступали с нашим танцевальным коллективом в Севастополе. Со мной ехал папа, который вел дружбу с тренером. Надо сказать, что в основном со своими детьми папы и ездили. Мужское это дело – ладить с тренерами. Мамы молча переживали дома, в Москве. Молча, потому что мобильных телефонов тогда еще не было. А мой партнер, Паша, поехал один, под опекой моего родителя, разумеется. Потому что у Паши не было отца. Он жил с мамой и бабушкой в мрачной квартирке на задворках Лыткарина; квартирка была уставлена, увешана, усеяна иконками, образами и распятиями. Пашина семья позиционировала себя как образцово-показательная набожная ячейка общества, хоть и неполная. Они истязали себя постами, молились на ночь. А в общении были совершенно адекватны. А Паша так и вовсе танцами занимался и танцевал очень неплохо. И крестик на его шее покачивался в ритме самбы.
У нас были хорошие, дружеские отношения. При ежедневных тренировках по пять-шесть часов иначе быть не должно. Может, но не должно.
Наш коллектив расселили в маленькой гостинице недалеко от моря. Мы с папой- в одной номере, Паша – в соседнем. Было еще холодно, середина весны, и море, такое неспокойное, меняло свой цвет с удивительного серо-металлического на пугающе-синий. Оно находилось в постоянном движении, цвета перетекали из одного в другой, волны разбивались о камни, дул ветер.
Питания в гостинице предусмотрено не было – не сезон. Повара и буфет ждали своего летнего часа.
Папа чмокнул меня в лоб, положил на стол курицу-гриль и ушел в неизвестном направлении, неизвестном – потому, что я понятия не имела, где обосновались наши тренеры с родителями, и где они, призвав Бахуса, обсуждают грядущие соревнования, в частности, маячивший на горизонте Великий и Ужасный Кубок Спартака.
Я съела половину курицы и постучалась в номер к Паше.
- Хочешь курицу?
- Нет, спасибо, у меня все есть.
Я вернулась к себе в номер и еще поела. Наступил уже темный вечер.
А потом я захотела пить, причем неожиданно сильно. Покрутила кран – никакой реакции. Покрутила другой- то же самое. Воды в гостинице не было. Не сезон!
Я снова постучалась к Паше.
- У тебя есть что-нибудь попить? Ты представляешь, тут нет воды!
Он начал пятиться к балкону. А я, соответственно, наступать, сама не знаю почему. Очень пить хотелось!
- Да, ужас, - ответил он осторожно, - воды нет. А у меня тоже ничего нет!
На столе стоял неначатый пакет сока.
Паша проследил за моим взглядом и сразу отрезал «Это мне мама купила в поезд, на обратную дорогу». Я продолжала наступать, когда поняла, почему он пятится к балкону. Там за шторой стояла бутылка минералки. Мне было неприятно. В Паше открывалась неведомая мне неприятная сторона. Но пить хотелось по-прежнему сильно!
- Это тоже в дорогу? – спросила я, кивая на нижний край шторы.
- Нет, это чтобы тут пить, - смущенно сказал Паша и извлек бутылку. Поставил на стол, достал открывалку и налил мне стакан искрящейся, прохладной воды.
Я схватила его неприлично жадно, будто не пила дня два и думала «Это все курица-гриль! Больше никогда!»
- Три рубля.
Я успела только поднести стакан к губам.
- Прости, Паш?
- Три рубля.
Я не помню, сколько стоила тогда бутылка минералки, но хорошо помню, что Паша вслух произвел подсчет и вывел точную стоимость стакана воды исходя из стоимости бутылки. Он не шутил. Крестик на его груди подрагивал вполне серьезно.
Я медленно, как во сне, поставила нетронутый стакан с водой и вышла. Мне было противно, наверное, первый раз в жизни настолько сильно.
На следующий день мы танцевали под вспышки фотокамер и аплодисменты зрителей. И Паша был по-прежнему симпатичен лицом, и обнимал меня с прежней профессиональностью, и я подмигивала ему в танце, и он мне отвечал лучезарной улыбкой, и судьи награждали нас как всегда высокими оценками.
«Сильная пара» как была сильной, так и осталась.
А воды в тот вечер я напилась от души! Пошла искать папу по близлежащим отельчикам и наткнулась на какое-то кафе, где в баре жадно хлебали воду товарищи по паркету. Меня угостила знакомая пара, я заказала три стакана лимонада. И когда допивала третий, за мной пришел взволнованный папа :)