Бывало, мои приятели - токаря и шофера допивались до чертей, а то и до белок. Только один Федя до ежей долакался. Он у нас на АЗЛК раньше, как и я, слесарил. Так и звался до самой смерти - Федя Ёжик. Пришёл он, помню, на работу трезвый, третий день, как из запоя. Тут-то они – ёжики – ему и явились. Натуральные, говорил, глазки - бусинками, лезут по верстаку. Мы со смеху катались, когда он их пробовал кормить. Потом ему надоело, стал их – поганых - линейкой по морде… А потом Федю лечили.
До пенсии я жил размашисто, всякого перевидал, на заводе весело было. Но чтобы человек допивался до родных братьев?! Я такого и не слыхивал даже.
Хотя, это только они так думают, что они мне братья, а я-то раскусил, что они вовсе мне не родня. Вот, гляди, расселись. В хрущёбе тесно, я ещё стол в комнатушке поставил прямо посерёдке, любо так. Главное, помню, что табуреток у меня в доме всего три штуки, а эти «братцы» вдевятером разместились. Молчат, только в глаза заглядывают.
Я ведь тоже трезвый был, когда они явились. Сперва, правда, юбилей отмечал, шестьдесят пять стукнуло мастеру, царство ему небесное. Неделю не просыхал. Потом пенсия кончилась, я – в завязку, и на третий день – здравствуйте!
Только раньше следак приходил.
Я за свою сиротскую жизнь с внутренними органами дел не имел. Ну, не то, чтобы… Нет, ну там, в детдоме ещё баловался немного, и на учёте – было - состоял, но уже столько лет милиция про меня не вспоминала. В общем, удивился. А он вежливый такой. Капитан. Издалека повёл:
- Вы, - говорит, - с родственниками знаетесь?
А у меня – никого, один я, жены не бывало. Детей… может, где и есть пара-тройка, хе-хе, я не знаю. Так ему и ответил. А он:
- А с матерью вы в каких отношениях?
- Детдомовский я. Вы же ми-ли-ци-я, - говорю, - неужто про своих граждан не знаете? Матери не ведаю. И фамилия моя – Сиротин. У нас там все, кто с моего года – Сиротины, и девки и пацаны.
Про мать я сбрехал, конечно. Но так, что и совесть даже не поскребла. А? Да был тут случай лет пять назад… Лучше заведу сначала: жила в нашем Ярославском детдоме Лида Сиротина. Тихая такая. Я в неё влюбился во втором классе. Даже дрался за неё, вспомнить – смех! После школы нас – пацанов – в армию забрили, потом – «фазанка», потом – родной завод, даром, что в Москве. А Лида выучилась и стала со временем в нашем Ярославле заведовать родным детдомом. Поначалу она нас – всех Сиротиных – собирала по Союзу, аккуратно, каждые пять лет. Слала письма, приглашала в «дом родной», за воспоминаниями. Потом, кто-то из наших помер, а кто-то захворал и замаялось дело. А тут, лет пять тому, получаю вдруг от неё письмо. Пишет, что нашла мою мать, самую кровную. Я опешил. Как же она умудрилась? И кто её просил, главное, разыскивать? Тут же следом и от мамаши приходит депеша. Я тогда, помню ещё, запил: всё уж одно к одному: и проводы на пенсию, и эта ещё, хрычёвка написала… Пишет, что дурой была молодой, когда меня недельного в пургу к детдому подкинула. Пишет, что жизнь не сложилась – ни кола, ни двора. Пишет, что ноги отняли, отморозила и теперь живёт в инвалидном доме. Никто, мол, безногую не обиходит, простыни не поменяет. Просит забрать к себе. «Сынок» говорит, прости. По её выходит, если она меня родила в пятнадцать, то сейчас это… ей, должно быть, все восемьдесят? Или около? Конечно, ни в какой Ярославль я не поехал. На что мне безногая бабка без кола, без двора? У меня-то вовсе однушка, хоть и в Москве. Самому тесно. Лида отписала, что она там и ампутированная на остатки своего пенсиона выпить не дура, надо спасать. Ну, и на кой такая радость? Нет, любопытно было, конечно. Только я не поехал. Говорю же, с завода меня на пенсию турнули, заскучал тогда, запил. Я же ведь перворазрядный слесарь, даже трудовую медаль имею. Меня ночью разбуди или влей в меня хоть литр, я тебе с закрытыми глазами всё, что хошь сварганю. Бывало, в конце квартала план горит, а тут получка, потом ещё и трубы горят, потом премия… Ничего, всё успевали. Ночевали в цеху. А куда нам? И за каким? Выползи за проходную - ага, тут же и заметут. Порядок был, при Союзе. Это тебе не наши девяностые.
Так вот, про мать я капитану сбрехал. Потом уж признался. А он мне:
- Тут, Сиротин, дело твоё серьёзное. Матушка твоя в инвалидном доме померла. Точнее - повесилась. И шут бы с ней, только решила она тебе свинью напоследок подложить. Есть, понимаешь ли, отец, статья такая и по ней реальный срок можешь… Доведение до…
Он порылся в папке и подал мне мятую бумажку: на, дескать, полюбуйся, предсмертная записка. Я - очки на нос.
…Почерк корявый, бумажка вонючая, что руки охота вымыть.
Это письмо… в общем писала моя мамаша блудная, что одного меня – ублюдка – только и породила, и о том жалеет. Следом девятерых ещё до рождения кокнула, и правильно. Надо было и меня, да молодая была, не опытная. Я – сволочь неблагодарная, родную мать не обиходил, безногую, на старости лет. Проклинает меня. «Будь ты проклят, ублюдок» - так и пишет. И хрен бы с ней и с её проклятиями, только в конце нацарапала старая ведьма – капитан мне в нос прямо эти строки – тык! Пишет: «В моей преждевременной смерти винить сына моего», и моё имя с фамилией.
Эх, Лида, Лида, добрая душа. Кто ж тебя только просил!
«Доведение до самоубийства». Капитан говорил, что…
Не помню я сейчас, что он там ещё плёл. Помню только, что был я трезвый вот уже третий день. Сидел за своим столом, кумекал, взаправду что ли сухари-то сушить? За московскую однушку - сухари? Дёшево стряпаешь, начальник, у меня глаз вострый! Ярославский говор просто так не подделаешь, и не тужься! В доверие решил втереться, да? А сам на мой космострел небось подумал, что это швабра? Хе-хе! Да я только прошлой ночью из него ваш английский спутник сбил! Опёрся о подоконник, прицелился и – бабах! Не хрена в окна фотографировать!
…Даже не заметил, как стемнело. Я их тогда хорошо видел: открылась кладовка и из темноты один за другим вышли эти девятеро «убиенных во чреве». Уселись напротив и в глаза заглядывают. Молодые, на вид лет по тридцать, не боле. Я к соседке за палёнкой, а они со мной не принимают, ни-ни, гордые. Сидят, улыбаются. Братья? Хе-хе! Проведёшь меня, как же! Сидим с ними вот уже третьи сутки, в гляделки играем. Я только к соседке и выхожу.
Братья… Видали мы такую родню! Мне было почудилось, как под столом об пол… эдак, будто… не-то – каблучки, не-то – что ли - копытца..? Уронил, ненароком, сигарету под стол, нагибаюсь поглядеть… Нет, ног не видать, темно. Другой раз надо будет спички уронить и посветить там. А лучше подпалить скатерть? Они ведь под ней ноги прячут. И от кого, от меня! От родного брата! Дурачьё! Я же разведчик первого разряда! Был же у меня где-то тут и керосин…