На дворе стояло холодное северное лето 1953го года. Подселённых соседей было двое: Жена, лет двадцати пяти, с опущенными вниз глазами, и муж лет пятидесяти, матерый, с большой лысиной и волчьим взглядом уркаган, оба досрочно освобожденные по амнистии. Всё тело соседа, включая и лицо, синело разводами от наколок. Над бровями виднелись надписи:
-Не буди, они устали! На руках и запястьях – какие-то змеи и кинжалы, а во всю грудь – церковь с пятью куполами. Сосед с первых же дней, выйдя на работу на шахту, отковал в мех.цехе здоровенную скобу-накладку, приладил её наискосок к дверям своей комнаты и повесил большой чёрный замок. На окне их комнаты появилось подобие решетки.
Жена не работала. В её обязанность входило – сидеть и молча ждать мужа. Из всей мебели в их комнате была односпальная железная кровать и тумбочка. По утрам, уходя на работу, хозяин оставлял ведро с крышкой и трехлитровую банку воды. Он основательно прилаживал к дверям скобу и закрывал замок на два оборота ключа. По пятницам, в одно и то же время, через тонкую перегородку, можно было услышать такой диалог:
-Маша, готовься, бить буду!- и в ответ:
-Подожди, Коленька, часы сниму.
У соседки на руке были красивые золотые часы в виде браслета-краба. За стеной раздавались методичные глухие удары, и было слышно, как в полной тишине, что-то тяжелое перелетает по комнате от стены к стене. За всё время избиения Серёжка не слышал ни одного крика, ни одного стона.
По вечерам сосед приходил с работы, открывал массивный замок, и вёл жену на прогулку. Они молча спускались вниз со второго этажа двухэтажного барака, причём, она быстрыми шагами шла впереди, держа на весу помойное ведро. Потом он, покуривая, стоял на крыльце и, прищурившись, смотрел, как она, заложив руки за спину, ходила по кругу туда и сюда, искоса наблюдая за его папироской. Как только он её докуривал и тушил окурок о перила крыльца, жена быстро проскальзывала вперёд с пустым ведром. Они молча поднимались к себе, на второй этаж.
Соседка, видимо по своему любила мужа, и иногда из ревности проделывала вот что. Услышав через дверь его шаги, она быстро накидывала на шею петлю и прыгала с табуретки, а рядом, на тумбочке, оставляла большие портновские ножницы. С криком:
-Маша, что ты делаешь? - он кидался к жене и перерезал верёвку. Через тонкую стенку было слышно, как она, причитая, выговаривала ему:
-Ты мне изменяешь, я знаю, у тебя кто-то есть!
В ответ был слышен его оправдывающийся голос. Однажды утром, уложив свои пожитки в фанерный чемодан, соседи уехали навсегда.
К битью Серёжка относился по-философски, он прекрасно понимал, что и ему с сестрой не сегодня, так завтра, обязательно будет порка, но предпочитал, чтобы это делала мать. То-ли она жалела их больше, то-ли сила у неё в руках была не та, но побои матери переносились легче. Хуже было, если за это дело брался отец. Рука у отца была тяжелая, бил он, обычно, не ремнём, как мать, а тяжёлым кулаком, норовя при этом попасть или сверху по голове, или по уху. Однажды у Сергея на глазах он так стукнул семилетнюю сестру, что у неё из ушей, изо рта и из носа хлынула кровь, тогда отец, испугавшись, что ему попадет от матери, куда-то убежал до вечера.
Психика у отца была расшатана на фронте, а потом ещё и на работе. Однажды его с работягами завалило в шахте, а потом их откапывали неделю. Бывало, на Сергея он кидался, в порыве ярости, и с молотком, и с ружьем, но услышав властный окрик матери:
-Не бей ребёнка по голове, сволочь! - тут же остывал и успокаивался.
Сергей постепенно подрастал, и когда ему стукнуло 13 лет, никому ничего не сказав, собрал свои нехитрые пожитки и ушёл с другом в город, в интернат.