ЛАБИРИНТ
Светлое предчувствие надежды вспыхнуло далеко внизу за мгновение до абсолютной пустоты. Внезапная тишина ненадолго разорвала плотную пелену холодного пламени, словно ветер – паутину. Вслед за этим волнообразные стены, перевернутые лестницы, кривые тоннели, гулкие подземелья и множество золотых зеркал, вращающихся в непостижимой гармонии хаоса, наполнили Серафиму мириадами новых звуков. Она наслаждалась, с жадностью поедая душистую мякоть древнего океана, поглотившего ее, превратившего ее душу в доверчивое морское животное, и радостно вслушивалась в счастливые мяукающие крики чаек, окруживших ее белым мерцающим облаком. Пьянящее разнообразие ослепительных видений целиком захватило девушку. Пребывая в немом восторге, она - плыла, скользила, летела, падала в ласковую бесконечность чьих-то теплых ладоней. Она необратимо менялась, постепенно привыкая к новой среде и начиная понимать язык невидимых россыпей, вздыхающих, шелестящих, спрашивающих ее о чем-то…
- Кто ты? – слышалось ей, - кто ты такая? Откуда ты?
- Я – прах земли, - отвечала Серафима, словно во сне, - а родилась я на иных, неведомых вам, берегах!
- Мы видели Берега Иные, мы знаем где это. Мы знаем тебя, Серафима.
- Почему же я не вижу вас?
- Ты еще не спела с нами Первую Песню!
- Я умею петь, - сказала Серафима, - но я не слышала ваших песен.
- Тогда плыви к нам, плыви к нам скоре, - ласково манили ее голоса, - мы споем вместе!
Серафима широко открыла глаза и замерла перед огромным хрустальным дворцом, внутри которого, как в аквариуме, плавали в косых солнечных лучах, серебристые рыбы. Едва переступив порог, она оказалась в просторной зале, где солоноватое дыхание океана стало тише и монотоннее. Крики чаек и шум, набегающей на берег, волны словно растворились в спокойном журчании прохладных струй. Серафима стояла на стеклянном полу, под которым пестрые стайки экзотических рыб и медуз проплывали между камнями, водорослями и обломками античных амфор. Бессчетные зеркала, золотые орнаменты на стенах и коралловые ветви, оплетающие высокие потолочные своды, встретили ее чарующими отзвуками невидимой арфы. Вода, сплошной стеной стекающая по грандиозной стелле из черного мрамора, завораживала взгляд. Белые, похожие на пушистые облачка, диваны манили под сень, раскачивающихся в медленном танце, желтых кувшинок; бокалы тонкого стекла и перламутровые приборы заманчиво сверкали на накрытых столах; плавающие повсюду живые лилии благоухали и радовали свежестью. Подняв голову, Серафима увидела сквозь синюю толщу воды и яркие солнечные блики, играющие на поверхности, огромного изумрудного тритона, пятнистое брюхо которого переливалось всеми цветами радуги и в нем, как в зеркале, отражалась вся зала.
Между тем, казавшийся неподвижным, барельеф красного осьминога с тихим всплеском отлепился от стены и приблизился к Серафиме, торжественно проследовав мимо полуразрушенных колонн, напоминающих о древних храмах, погрузившихся на морское дно. Почтительно присев в книксете, он подмигнул ей черным агатовым глазом и загудел, выпуская из клюва клубы булькающих пузырей:
- Госпожа Серафима! Пожалуйте к столу! Сегодня, специально для вас, в меню есть блюда из угря, спинорога, камчатского краба, морского языка, лобстеров, разных видов устриц, мидий и гребешков; есть несколько видов икры – белужья, осетровая, щучья…
Серафима со смехом слушала непрерывное бульканье новоиспеченного пунцового метрдотеля, который и не думал останавливаться:
- Если вы любите сладкое, то будете приятно удивлены! Сегодня среди наших десертов – и итальянское тирамису , и «коралловый» клубничный суп, и нежнейший чизкейк, украшенный черникой и подаваемый с малиновым и ванильным соусами…
- Это вкусно? – стараясь казаться серьезной, поинтересовалась Серафима.
- Исключительно! – сладко булькнул осьминог, подобострастно поджав щупальца. – Просто пальчики оближите!
Тут же к Серафиме с двух сторон подскочили и засуетились вокруг несколько шустрых морских коньков:
- Мы! Мы оближем пальчики госпоже! Мы!
- Позвольте мы!
- Нет! Лучше это сделаем мы!
- И мы оближем ей пальчики!
- И мы!
- И мы тоже!..
- Брысь! Кыш отсюда, доедалы - надоедалы! – недовольно загудел осьминог, покрываясь фиолетовыми пятнами. Вежливо подождав пока Серафима закончит смеяться, он продолжил пускать пузыри:
- В винной карте, составленной нашим лучшим сомелье, представлены классические вина Европы и Нового Света очень широкой вкусовой гаммы, от легких, цитрусовых и высококислотных, до плотных, маслянистых, с нотами сладких экзотических фруктов. Выбор достаточно велик, но предпочтение отдается лучшим французским и итальянским винам…
- Но я совсем не голодна! – с искренним сожалением заметила Серафима и, поблагодарив гостеприимного осьминога, словно птица, широко взмахнула руками. Течение подхватило ее и она отправилась осматривать прелестный, украшенный причудливыми раковинами и камнями, дворец. Она неторопливо проплывала мимо подводных цветников, похожих на узорчатые ковры и пенящихся, струящихся со стен, водопадов. Два черных омара в сияющих золотых доспехах стояли у входа в следующий зал с перекрещенными алебардами. Увидев Серафиму, они перестали шевелить усами, приосанились и, пропуская ее вперед, троекратно прокричали:
- Ура Серафиме!
Следующая зала была пуста, и ощущение жизни в этих покоях создавали лишь часы с музыкальным боем: каждую минуту здесь звучали, исполненные на маленьких механических арфах, короткие арии из старинных опер. Повсюду стояли белоснежные или розовые диваны, а вместо остальной мебели – многочисленные столики, инкрустированные черепашьим панцирем; каково же было удивление Серафимы, когда подплыв поближе, она увидела, что это были живые спящие черепахи, неподвижно висящие над стеклянным полом в толще воды! В стрельчатых нишах, вырезанных в стене, стояли кальяны, вазы с цветами или изящные коралловые букеты. В центре возвышались три грандиозных фигуры: первый идол из бледно-розового камня сидел на золоченом троне, в руке он держал копье и от одного только взгляда на него у Серафимы похолодело внутри; второй идол из красного камня был также вооружен копьем, а на голове у него лежала, свернувшаяся клубком, змея. Что касается третьей фигуры, то это был идол из базальта, стоявший на цоколе из того же камня в виде существа с головой льва и рогами; казалось, отвести от него взор было невозможно.
- Что значат эти фигуры? – тихо прошептала Серафима, потрясенная работой неведомого скульптора. Ближайшая к ней черепаха вдруг зашевелила ластами, высунула свою змеиную голову из панциря и торжественно произнесла:
- Эти статуи обретают силу только после обряда посвящения их определенной планете и знаку, связанному с ее восходом и заходом. Они – инструмент древней магии. Где, например, сейчас находится твоя звезда?
- Не знаю, - удивленно ответила Серафима, - а разве ты знаешь где находится твоя звезда?
- Я служу Рауису или Юпитеру, - гордо заметила черепаха, - и я всегда знаю где он! Хочешь, я проведу тебя в царский зал?
Серафима радостно согласилась. Тогда черепаха подхватила ее и они поплыли вдоль длинных, теряющихся в сиреневом сумраке, галерей. По краям этих помещений стояли бесчисленные статуи, искусно выполненные из черного и белого мрамора: одна предстала в виде темнокожего старца с длинной бородой; другая в образе молодой негритянки с ослепительно белыми зубами и белками глаз, держащей на руках белого ребенка; третья в виде крокодила, из пасти которого выглядывали крылатые амуры; еще одна - в виде пастуха в черном плаще со странным посохом в руках; последняя была печальным монахом, он выходил из морской пучины и смотрел на свое отражение в воде. Между тем, свет впереди становился все ярче и шире.
- Если мы верим в сотворение мира, в ангелов, в потоп и не сомневаемся в движении звезд, почему бы не допустить, что эти звезды связаны с духами и что посвященные могут общаться с ними посредством священных культов и храмов? – вкрадчиво спросила черепаха и остановилась, замерев посреди необъятной куполообразной залы, в центре которой находилось каменное ложе, окруженное гигантскими фигурами. Одна статуя из черного мрамора, изображала мужчину, другая – из белого мрамора, изображала женщину: он держал в руках стрелу, она – лук. Между ними стояла наглухо закрытая золотая ваза. В зале находился также петух из червонного золота, украшенный гиацинтами.
- В полнолуние он начинает кричать и хлопать крыльями, - объяснила черепаха, - здесь я оставлю тебя, но мы еще увидимся, Серафима.
Черепаха взмахнула ластами и скрылась в боковых галереях. Серафима немного поплавала вокруг статуй, потом оттолкнулась от стеклянного пола, приблизилась к окну и замерла от восхищения. Перед ней, на противоположном берегу радужно бурлящей реки, выше всего, что составляло внезапно открывшийся красочный пейзаж, во всем своем великолепии предстала грандиозная пирамида, четко выделявшаяся на фоне далекого лазурного неба. Выступавшая над водой вершина пирамиды являла собой зрелище первозданной красоты – она сверкала на солнце, отсвечивая гладкой безукоризненной огранкой, и временами невозможно было определить, в каком месте она сливалась с нежной зеленью и белизной, теряющегося за горизонтом, безмятежного тропического берега. Позади далекой береговой полосы, обозначаясь на синеве неба размытой волнистой линией, колебались на ветру кроны кокосовых пальм. Из простора океана один за другим накатывали гигантские валы, подгоняемые дувшим с севера крепким ветром. Они горою вздымались перед пирамидой и с яростным грохотом разбивались о ее сверкающие грани. Но вокруг дворца вода была спокойна и совершенно другого цвета – зеленого с ярким изумрудным оттенком. Серафиме еще ни разу не приходилось видеть все так отчетливо, а прозрачный свет позволял различать мельчайшие детали даже на таком огромном расстоянии. Она видела странных животных, прогуливающихся под сенью тамарисков, баобабов и высоких эвкалиптов. Среди многочисленных пальм с узорчатыми, как у папоротника, листьями, она увидела заросли стройного бамбука, который стоял сплошной изумрудной стеной; между газонами, изгибаясь, журчали быстрые серебристые ручьи, ярко блестело на солнце оперение павлинов и розовых фламинго. Серафима с трудом выбралась из объятий этого чарующего мира, из этой свежести, этих благоухающих ароматов иной части света, куда, казалось, она перенеслась по волшебству.
Подлетев к противоположному окну, Серафима увидела узкий канал, который слева, разливаясь, образовывал небольшое озеро, со всех сторон окруженное свежей зеленью. Огромной величины смоковницы и эбеновые деревья протянулись до самого горизонта. Они раскинули свои густые кроны, и их листва образовала столь плотный шатер, что на, примыкающей ко дворцу, аллее царила почти полная тьма, лишь где-то вдали блестела, окаймляя цветущие долины, раскаленная кромка пустыни.
Серафима захлопала в ладоши, увидев шествующего по аллее белого слона. Его бивни были украшены серебряными кольцами, а, с важным видом восседающий на слоне,
краб-погонщик заставлял неповоротливое животное исполнять всевозможные трюки. Ему даже удалось заставить слона принять такие непристойные позы, что Серафима покраснела и решила, что она уже достаточно посмотрела и пора уходить. Но тут к ней подплыла маленькая пучеглазая рыбка с пушистым хвостом и тоненько запищала:
- Подожди-ка, Серафима! Сейчас! Сейчас ты увидишь Его!
Серафима инстинктивно взглянула наверх и едва не задохнулась от неожиданности: огромная волна, разбившись о призрачный потолок и стремительно пройдя сквозь его дрогнувшие своды, распалась на несметное множество пузырьков – красных, зеленых, синих, всех цветов радуги, - которые стремительно обрушились вниз, искрясь в лучах солнца, пронизывающих толщу воды. Перед Серафимой, испуганно закрывшей лицо руками, словно выросла литая серебряная стена. Затем, неожиданно, это водяное зеркало снова разлетелось разноцветным роем осколков-пузырьков и клочьями пены. Самым поразительным при этом было то, что все это происходило совершенно беззвучно, хотя Серафима чувствовала, что весь дворец содрогается от гула прибоя. Она проплыла немного вперед и, оглядевшись, увидела, что прямо у нее над головой, неприятно поблескивая, чернело замшелое, облепленное колючими раковинами и обрывками водорослей, брюхо громадного тритона. Вода возле него была пронизана длинными золотыми полосами солнечного света, ярко вспыхивавшими и гаснувшими в глубине. Вокруг Серафимы струилась прозрачная синева нежнейшего пастельного оттенка, какой ей когда-либо приходилось видеть, и, казалось, будто она плывет в отливающем перламутром голубом просторе, безмятежном, почти оживотворенном и полном какого-то неуловимого мерцания, словно сотканного из солнечного света и небесной лазури.
Серафима и в самом деле невесомо парила в прохладной воде, почти не ощущая на лице гнетущую тяжесть, падающей сверху, гигантской тени. Где-то вдали это слабое мерцание мало-помалу меркло, и толща воды, принимая бледный золотисто-серебристый оттенок, прорезалась длинными мутно-белыми снопами света, перебегавшими, исчезавшими и снова возникавшими по мере движения волн, которые наподобие призм преломляли солнечные лучи, то и дело изменяя их направление.
Наконец, Серафима взглянула вниз и у нее захолонуло сердце. Она висела на самом краю бездонной пропасти, головокружительным, зияющим чернотою провалом переходившей в невыразимую беспредельность океана. Откуда-то послышалась тягучая песня, исполняемая низким, грудным голосом; стройный хор теноров вторил ему, обволакивая душу печальным крещендо:
Как тает на древних склонах снег, - уходят в песок века…
Стал Зверем я и покинул Сад у Горного Родника,
Где, взявшись за Плащ, не сумел отличить острых шипов от роз.
Теперь лишь мечтаю свободу вернуть и трон обрести средь звезд.
Могучие крылья пронзает боль; свернулась змеей душа.
Князем рожденный, судьбою раба живу я, едва дыша!
Что сделал – все обратилось в прах; что начал – уже не успеть;
И эту песню услышит Мельфор и снова не даст допеть…
Серафима горько заплакала. Смертельная тоска стиснула ей сердце. Между тем, очертания предметов становились все более расплывчатыми, неясными, так что теперь она могла различить лишь размытые контуры каких-то фантастических фигур, темные пятна скал и странные тени, бесшумно передвигавшиеся с места на место. За всем этим, в самой глубине, начинался сплошной мрак, пустота, казавшаяся особенно зловещей из-за своей неосязаемости.
- Кто ты? – еле сдерживая рыдания, спросила Серафима.
- Я – Йормунгандер, царь этого мира! – громогласно ответило огромное нечто, так что Серафима всем телом ощутила, обжигающее холодом, дыхание невидимого исполина. – Почему ты не захотела петь со мной?
- Твоя песня пугает меня!
- Ты все равно будешь петь со мной, - услышала Серафима, дрожа от страха и тщетно пытаясь припомнить что-то, - что-то безымянное, давно забытое, но такое необходимое ей сейчас. Неожиданно из туманной дымки выплыло несколько больших серых груперов с мутными, словно вылезающими из орбит, глазами.
- Почему ты не слушаешься, Серафима? – глухо спросил один из них, открыв свою безобразную пасть. – Не бойся, я – дядюшка Окунь, а это – два моих кузена. Сейчас мы прочтем тебе наше любимое место из Книги Книг, страницы которой давно облетели на ветру, - тут дядюшка Окунь громко рыгнул, исторгнув наружу серебристый пузырь воздуха. Проводив его долгим бессмысленным взглядом, он продолжил, - но весна зарождается из осени, а сегодняшние розы питаются истлевшими останками прошлогодних трав…
- …блестящие переливы звериного меха, рыбьей чешуи или птичьего оперения, - ласково вторил ему другой групер, - изящные движения всех живых существ…
- …смелое порхание колибри, медленное и величественное парение орлов и альбатросов, невыносимая жажда полета у беззащитных птенцов… - подал голос третий, весь покрытый отвратительными наростами, групер.
- …стрекот сверчков, громкое цоканье копыт или причудливый изгиб плавника, - снова заговорил дядюшка Окунь, - жизнь черпает силу в смерти: сваленное дерево дает приют миллиардам жучков-короедов, которые не могли бы существовать без бурелома. Послушай же, Серафима, послушай…- и Серафима почувствовала, как ее медленно затягивает на глубину; мир вокруг нее потемнел, стал таять и оседать, оплывая по краям, подобно тому, как оплывает разогревшаяся восковая свеча. Она изо всех сил ударила по воде руками, пытаясь удержаться на месте, как вдруг заметила прямо перед собой холодный черный глаз, лишенный век, который, не мигая, смотрел на нее пульсирующим вертикальным зрачком. Голос, раздавшийся в следующее мгновение, окончательно разметал все вокруг и стал монотонно обрушивать в душу Серафимы тяжелые и острые камни диковинных, нечеловеческих слов:
«Дарующий Сладость был печален, когда трое Обремененных Вторичными Явлениями спустились с Исчезающего Холма, близ водопада. Вид их был не прост и осторожен. С трудом несли они вещи, возникшие незадолго до перехода в Константный Мир, а именно:
Лакмусовые Зеркала, Определитель Неизбежных Падений и Желанную Сестру свою, чьи мысли спасли Древо Улыбок.
Дарующий Сладость изумился, увидев их: "Как удалось вам пройти Задальнюю Грань без ключей моих?". – "О, Пернствующий! Имеем ли мы право отвечать на этот вопрос?" – и, пав ниц, все трое приветствовали Его фокусировкой. Дарующий Сладость улыбнулся, и Обремененные Вторичными Явлениями поняли это правильно.
Меж тем, Дарующий Сладость обратил свои взоры на Желанную Сестру их: "Милая, где восседаешь ты помимо?". – "О, Пернствующий, слова Твои вызывают во мне стыд…", - призналась дева и закрыла свой лик страницами Веселящей Книги. Дарующий Сладость прочел ее не раскрывая и изрек: "Отныне ты не сестра им. Поди в мои луга, укройся в травах моих, пусть дух твой спит, а тело пусть будет покрыто фосфорицирующими организмами. Позже я приду за тобой".
Так сказал Пернствующий, и Желанная Не Сестра их удалилась в указанном направлении.
"Что ждете вы? – спросил у Обремененных Вторичными Явлениями Дарующий Сладость, - и чем намерены вы превзойти меня и подданных моих?". – "О, Пернствующий, имеем ли мы право ответить и на этот вопрос?", - и, сказав так, они сложили пред Дарующим Сладость вещи извечных скитальцев Размежья, которые не замедлили развоплотиться.
Дарующий Сладость улыбнулся во второй раз, и лицо Его стало прозрачным сосудом, внутри которого теплился свет и плескалась музыка, подобная пению растительноядных львов, пасущихся вдоль семи с половиной строений Храма Пернствующего. И узнали они имена свои. Имя первого из них – Вздох, имя же второго – Умение, и третьего имя – Вещество.
"Обременены ли вы вторичными явлениями теперь, когда нашли вы имена свои?" – спросил Дарующий Сладость.
"О, Пернствующий! Имеем ли мы право ответствовать на третий вопрос, который задал ты?" - говоря это, они уже были не те, что прежде: сила их удесятерилась, а мысли их стали подобны.
И в третий раз улыбнулся Дарующий Сладость и предстал во всей славе Своей. И увидели они, что нет у Пернствующего Крылатого Дара для них. И, увидев это, перестали ждать порицаний за несовершенство желаний своих.
Дарующий Сладость тем временем ступил в Эфирный Дождь, сияющий и благовонный, но длящийся недолго. В руке своей держал Он чашу невидимую, покрытую ветхими перьями тех, кто был наделен Крылатым Даром, но принял смерть за рождение. Наполнив чашу, Пернствующий вышел из Эфирного Дождя и на фоне оного пригубил. Трое, Узнавших Имена Свои, смотрели на Него с восхищением и, храня молчание, внимали голосу Его.
"Возьмите же чашу сию, - сказал Дарующий Сладость, - и разделите поровну то, чему надлежит быть выпитым. Вкусите нектар Истины Моей и будьте таковы". Так говорил Пернствующий и слова Его не гасли во времени. Так и сделали те, чьи имена отныне и до века: Вещество, Умение и Вздох…Так сделаешь и ты, Серафима…».
- У меня нет выбора… - пролепетала Серафима, словно вернувшись из небытия, - у меня нет выбора…
- Правильно-правильно! Выбора нет! – с подобострастной горячностью заверил ее дядюшка Окунь, давясь очередным пузырем, вылезающим из недр его бездонной глотки.
Со всех сторон, вдруг, раздались чьи-то торопливые приглушенные голоса:
- Верно! Выбора нет! Иди к нам, Серафима! Иди к нам!
- Иди же к нам, Серафимушка! Воспаришь с нами аки птица перьеносная!
- Человеку крылья нужны не из перьев! - неожиданно для себя воскликнула Серафима. – А душенька моя и без того крылата!..
В этот самый миг где-то глубоко под землей тяжко ударил колокол; нескоро, разбивающиеся о скалы, волны заглушили его далекий тревожный звон.
Испуганная Серафима не сразу заметила, уже знакомую ей, большую черепаху, которая появилась сзади, легко скользя сквозь золотистые потоки воды и изящно двигая ластами.
Теперь ее панцирь был покрыт ковром зеленого мха и множеством морских звезд. Черепаха снова заговорила и Серафима мгновенно захмелела от ее речей, погружаясь в невыразимое блаженство. Теплое лазурное море покрыло ее чело солеными поцелуями, пенящийся шепот волн, как игривый щенок, ласково льнул к ее ногам и, вот, наконец, показалось огромное красное солнце. Перед Серафимой соткался пейзаж, полный тишины, свежести и тени, словно вид на заснеженные горы с одинокой лодки, скользящей по зеркальной глади лесного озера в спокойную погоду. Тем временем черепаха продолжала убаюкивать ее своим мелодичным голосом:
-… разве пред тобой не распахнулись двери рая, Серафима? Разве не радовалась ты немеркнущему сиянию гиацинтов, карбункулов, изумрудов, рубинов? Разве не плыла ты вдоль перламутровых берегов к своему самому сокровенному желанию?
Затем зеленая черепаха произнесла магические слова и массивная плита в каменном полу, испещренная таинственными печатями, отодвинулась. Они спустились в подземелье, где хранились несметные сокровища Йормунгандера; черепаха показала Серафиме, сияющие ослепительным блеском, груды сказочных богатств со словами:
- Здесь ты увидишь больше чудес, чем в глубинах Страны Кромешной Ночи, где меж корней Горы спрятаны сокровища черных ангелов!
Потрясенная Серафима не могла вымолвить ни слова. Вокруг нее возвышались, мерцающие алмазными бивнями, слоны из нефрита; увитые бесконечными жемчужными нитями, золотые доспехи и мраморные статуи; высокие хрустальные деревья, на которых пели и махали крыльями птицы из драгоценных камней; павлины, веером распускавшие свои хвосты, украшенные солнцами бриллиантов; горы изумрудных кристаллов, ограненных в форме дынь и покрытых сеткой филиграни; шатры из шелка, бархата и парчи на узорчатых шестах из серебра; глубокие каменные колодцы, наполненные, как зерном, золотом, серебром и жемчугом.
Быстрые лучи пробегали по дну, отбрасывая длинные тени, искусно вплетая борозды, оставленные приливом, в фантасмагорию обманчивых барельефов. Все дно было изрыто глубокими радужными воронками. Они зияли в песке, словно круглые, спиралью уходящие в глубину, провалы, и Серафима видела, как некоторые из них, словно пульсируя, то вбирали, то выталкивали струйки воды, насыщенной яркими жемчужинами и мельчайшими частицами золота. Тонкие нити водорослей выглядели здесь еще живописнее, отдельными силуэтами выступая на фоне искрящихся сокровищ, - они как будто исполняли призрачный колдовской танец, вздымая к небу умоляющие руки и снова склоняясь к земле.
Широкие входы в боковые пещеры темнели раскрытыми ртами между длинными неровными грудами ярко-желтых слитков. Бриллиантовые радуги, окаймленные стеблями диковинных растений и инкрустированные красными и лиловыми губками, уходили в сумрачную даль. Бесконечные ряды подвесок, ожерелий, браслетов, диадем, нагрудных и поясных украшений, рассыпанных вдоль гребней самоцветных хребтов, словно дышали в такт колыханию воды. Они холодно поблескивали, и серебристая поверхность океана, отражая их свет, отбрасывала на дно нежные бледные полосы, воспроизводившие движение бегущих волн.
- Ты можешь навсегда забыть все, что ты увидела здесь, Серафима, - молвила, наконец, черепаха. – В постылой и однообразной суете, от которой ты тщетно пыталась уберечь свою душу, в мире, где даже ангелоликие дети испокон веку играют в Царя Горы, упражняясь в звериной ловкости и жестокосердии, ты даже в самых сокровенных мечтах не могла бы вообразить того, что готов отдать тебе Йормунгандер! Неужели ты не хочешь стать свободной, чтобы принадлежать лишь себе самой? Неужели ты не хочешь научиться придумывать и создавать новые чудеса, наполняя их волшебством с той легкостью, как если бы ты просто поднесла к лицу сорванный цветок и вдохнула его аромат?
«Как можно сорвать цветок, думая о волшебстве?» – хотела спросить у черепахи Серафима, но промолчала, увидев, что вокруг медленно разворачивается удивительный мир, в котором не было полутонов и где тени принимают формы, борющихся друг с другом, гигантов, где ничто не пребывает в покое хотя бы минуту, где под сводами узких пещер со спускающимися сверху сталактитами, висят, легко покачиваясь, призрачные, витиевато перекрученные, существа. Песчаное дно сокровищницы местами либо ярко окрасилось, либо погрузилось в полную тьму. Ничто не смягчало контрастов, лишь отсветы с поверхности слегка озаряли тени, но и они не разряжали, а скорее усиливали темноту.
Внезапно воздух наполнился теплым золотистым сиянием, неземным свечением, не имеющим никакого видимого источника, которое то разгоралось, то блекло. Откуда-то из глубины, из самого сердца древнего океана послышалась тихая музыка, первые звуки которой вернули Серафиме остроту восприятия. Зеленая черепаха закрыла сверкнувшие глаза и, плохо скрывая досаду, быстро спросила:
- Неужели, Серафима, ты действительно хочешь все потерять?
- Потеря благодати страшнее всех потерь, - не узнавая свой голос, откликнулась Серафима. Она напряженно вслушивалась в согревающие отзвуки прекрасной, но все еще далекой мелодии. Вскоре Серафима услышала слова, такие простые и светлые,
странно-знакомые, похожие на легкий весенний ветерок, вдруг потревоживший в старом саду ветви цветущих вишен. Серафима словно вспомнила что-то безнадежно забытое, а вспомнив – улыбнулась и запела тихонечко, полушепотом, почти не размыкая губ, боясь оборвать эту тонкую незримую нить, связывающую ее с пресветлым и спасительным источником:
Дикий Лев,
Лев Крылатый;
На нем –
Вечно юный
Мельфор.
Лев звенит, как хрусталь,
И летит тяжело
Над осенней травой;
Взмахи крыльев его
Поднимают порывы
И листья
Возносятся
Вверх.
Крылья его
Оставляют следы
На ветру
(В виде линий,
Искрящихся золотом).
Крылья его
Задевают деревья;
И деревья дрожат,
И совсем облетают…
Однако, допеть эту песню до конца Серафиме не позволили. Сначала из темноты, из громоздившихся повсюду золотых дюн, донесся слабый шорох, подобный потрескиванию рвущегося шелка. Затем в глубине раздался низкий органный вздох, всколыхнувший толщу воды и спугнувший тысячи рыб. Этот утробный звук очень обеспокоил Серафиму:
Слишком много в нем было погребального, жутко-тоскливого и угрожающего. Мир снова потемнел и съежился. Поднявшийся ветер, завывая все громче и надсаднее, забросал Серафиму клочьями бурой пены. Тяжелые свинцовые волны с ревом окружили ее. Неровный свет мерцал и вспыхивал, отбрасывая причудливые тени на закипающий океан. Эти тени зияли, как черные входы в туннели, идущие к центру земли. Отовсюду вверх устремились сотни колючих щупалец и острых, как бритва, шипов. Из глубоких расщелин высовывались огромные изогнутые крючья. Скользкие валуны, утопая в каменном крошеве, с грохотом катились по дну. Новый порыв ветра завертел Серафиму и бросил ее в цепкие ветви коралла. Мгновение она лежала ошеломленная. В темноте возникли очертания следующего вала, черного на фоне пенящегося неба. Он надвигался все ближе, рос, и верхушка его хищно загибалась. Серафима с криком вырвалась из когтистых, больно ранящих, кораллов и нырнула в сторону. В следующее мгновение волна подняла ее и бросила во тьму. Серафиму протащило еще немного и швырнуло на широкий песчаный гребень. Увязнув в топком песке, она стала отчаянно трепыхаться, тщетно пытаясь вылезти на поверхность. Воздух из ее легких выходил, поднимаясь безучастными стайками пузырьков. Серафима чувствовала, что слабеет с каждым мигом. У нее потемнело в глазах, но когда она была уже готова потерять сознание, новая волна освободила ее. Серафима выбралась на осклизлые камни и легла там, тяжело дыша и выплевывая горький песок.
В этот момент ей привиделось, что солнце начало клониться к закату, заливая все вокруг расплавленным золотом. Внезапно откуда-то сверху, из самой небесной выси донесся слабый жалобный крик, похожий на крик диких гусей в пору, когда дует северный ветер. Серафима взглянула на небо и замерла. Над нею пролетала стая розово-красных фламинго, и их крылья пламенели в лучах заходящего солнца. Рассекая темные клубы облаков, они летели сияющим клином с вожаком впереди. Их были сотни. Крылья птиц горели багровым огнем, а самые их кончики были бархатно-черные.
- Ты победила, Серафима! – кричали ей птицы. – Ты победила!
Не переставая кричать, фламинго пролетели над, плачущей от счастья, Серафимой и повернули обратно. В этот же миг солнце скрылось за горизонтом, унеся вместе с собой
свет и погрузив небо и океан в темноту.
Некое подобие свежести, которая на земле чувствуется в сентябрьском воздухе перед началом листопада, коснулось лица Серафимы, и она поняла, что это прохладное течение, поднимающееся с большой глубины. Пока это был только холод, предупреждающий о том, что откроется впереди, но Серафима вновь сжалась в комок и задрожала от страха.
Ее охватило острое чувство одиночества. Ей казалось, что она одна на свете и кроме нее в этом мире никого нет. Вскоре волны снова подхватили Серафиму, и уже через мгновение дно под ее ногами стало более мягким и податливым, а песок стал медленно двигаться, сползая в сторону неведомой бездны. Серафима в ужасе закричала, чувствуя поднимающуюся снизу пустоту. Песчаный склон все уходил и уходил в глубину, в ошеломляющую расплывчатость. На самом краю пропасти как будто стояла стена леденящего страха. Серафима пошевелила ногой. Струйка песка двинулась оползнем по склону, стремительно увеличиваясь в объеме. Со дна поднялось облачко мельчайшего ила, неторопливо отошло в сторону и рассеялось. В этом оползне было что-то змеиное, ползучее, ничего похожего на обвал на суше – лишь медленное, мягкое сползание в бездну. Серафима представила себе, как, должно быть, это ужасно - беспомощно скользить навстречу смерти, падая в темноту и постепенно растворяясь в ней вместе с последними лучами света. Мрак будет усиливаться, пока обморок не сделает его полным – постепенное сгущение цвета от ультрамаринового в лазурный, от темно-голубого в иссиня-черный, а затем – совершенная тьма.
Тук-тук, тук-тук – едва слышный звук собственного сердца вернул Серафиму к действительности. Она оглянулась назад. Плоская, состоящая из песка и каменистых уступов, равнина, изборожденная трещинами, незаметно повышалась к поверхности – постепенный и почти неуловимый уклон, глядя на который в сердце невольно закрадывалась надежда…
Неожиданно на Серафиму упала тень. Она увидела темную полосу на песке, которая тяжело продвигалась в сторону пропасти и, соскользнув с ее закругленного края, слилась с чернотой водной толщи. Серафима взглянула вверх и едва не вскрикнула, увидев в десяти-пятнадцати метрах над головой огромного рогатого тритона. Он летел – иначе этого не выразить – в средних слоях воды, словно гигантская летучая мышь или чудовищный дракон, и казался выходцем из самой Преисподней. Раскрыв свои широченные черные крылья, тритон скорее даже парил, а не плыл в воде. Серафима застыла на месте. Еще раз махнув крыльями, тритон слегка повернул и, миновав край обрыва, плавно славировал в бездну. Серафима начала было подниматься по склону, но оглянувшись снова замерла от ужаса: чудовище возвращалось!
Теперь его громадное тулово появилось справа – он медленно поднимался из черной глубины. Подплыв к самому краю пропасти, тритон еще раз взмахнул крыльями и двинулся прямо на Серафиму. Были видны его, опущенные вниз, головные плавники, похожие на большие рога. Тритон стремительно приближался к Серафиме, разинув свою пунцовую пасть, сверкающую острыми, как кинжалы, зубами. Расстояние между ними все сокращалось. Пятнадцать метров. Десять. Пять – Серафима уже ждала, что ее раздавят эти огромные черные крылья, но тритон проплыл над самой ее головой и, яростно заревев, резко ушел влево. Когда он поворачивал, Серафима разглядела обращенные на нее большие кроваво-красные бельма в белесой радужной оболочке. В них горела ненависть.
Тритон повернул к краю пропасти, и вскоре его очертания растаяли в туманной дымке. Остался лишь зловещий песчаный откос, уходящий вниз, в бесконечность; песок, полная тьма и тишина, гнетущая своей неопределенностью и неосязаемостью.
Убедившись, что тритон исчез, Серафима повернулась и стала подниматься вверх по откосу. Высоко над краем пропасти виднелось золотистое свечение, снова вспыхнувшее вдали. От бессилия у Серафимы кружилась голова, но она упорно двигалась вперед – вверх по склону. Когда она достигла первого каменного уступа, сверкающая масса серебристых, глухо постукивающих друг о друга, панцирей потянулась мимо нее вниз. Это был тесный косяк больших черепах, направлявшийся в бездну. Последней одиноко плыла та самая зеленая черепаха; увидев Серафиму, она испуганно спрятала голову в панцирь и резко взмахнула ластами.
Они встретились на полпути: черепаха возвращалась во тьму и вечный холод,
а Серафима – в прекрасный, овеянный воздухом, солнечный мир.