Предисловие
Я впервые в жизни предоставляю (открываю) читателю свой любимый текст – «Дети идеалов» (либо идей– как кому нравится), написанный довольно давно, в 2003-2005 году, в крайней юности – и впоследствии, когда я осознал его ценность по крайней мере для меня самого, набранный на компьютере насколько возможно точно, без правок.
Не сказать, чтобы я не сомневался, выставляя его напоказ, поскольку мало ложится он в известные представления о литературности, о достоинствах литературного произведения. Он труден для чтения и зачастую непонятен, живет по каким-то своим законам. Наконец, сложна эдиционная история: есть варианты одних глав разных лет, есть главы, так и не написанные, и разные события, герои со временем мною изменялись. Осознавая это, я не раз подумывал написать на его основе новый роман, отредактированный, солидный, правильный. Может быть, даже и напишу когда-нибудь. Но тут возникает дилемма из Регины Спектор: you can write but you can’t edit – текст сопротивляется всякой редактуре. Его можно лишь написать заново, переписать, следовательно, создать уже совершенно другую сущность. Вероятно, таки более комфортную и приятную читающим глазам, да и мне самому. Но тогда неизбежно придется выпрямлять, редуцировать – цена акта облагораживания этого варварства, недостроенности. И станут «Дети идей» проще и скучнее, и растеряют свою первоначальную мрачную искренность и травматизм. Да и я теперь мыслю иначе, что редактуру, изменение исключает.
Так что я публикую текст абсолютно не отредактированным: таким он был в тетрадках, таким (за исключением слов, не поддающихся чтению) я его набрал пару лет назад, оставив местами скудные комментарии – свидетельства чисто графоманской веры в формульные и вечные истины творчества (тяжкое наследие окончания школы). Так что даже комментарии тут уже артефактны, памятны. Современного комментария к тексту быстро не создашь: мало-мальски осмысленный его разбор займет больше оригинала, а он, между прочим, весьма немаленький – сотни страниц, несколько толстых тетрадей в моих убористых каракулях. Соблюден мною и хронологический порядок, в результате чего начнется все со второй части: несколько глав первой, написанные еще раньше, в августе-сентябре 2003 года, давно уже утеряны, как ни жаль.
«Дети идей» называются в исходном варианте романом, но по сути это не так. Никакого романного сознания тут нет – оно гипертрофировано, переросло в раковую опухоль, образовав в итоге нечто среднее между классицизмом и комиксом. Вот возможный римейк романом бы стал.
При этом текст построен, каким бы абсурдным он с первого взгляда ни казался (а он долгое время казался полнейшим бредом даже мне), очень продуманно и коварно. Он приглашает читателя довериться, принять все причуды – и тогда войти внутрь по-дружески; но покуда не примешь, не поверишь, он чертовски неподатлив и абсурден. Однако, как бы то ни было, в «Детях идей» полно горьких размышлений о человеке и мире, о природе социума, о биоцентризме (хи-хи), очень черного юмора, злобной иронии отчаяния (когда все так плохо, что остается только шутить) и «готичности» (в современном понимании термина: когда я писал, я был эстетически чист от нынешней культуры и даже не подозревал, что мой дискурс окажется со стороны именно готическим). Не то чтобы это ново – но весело. В сущности, «Дети идей» жутко веселая книга. А что до крайне подробного изложения всего, что только можно, и специфического стиля, то это результат не менее специфического мироощущения, которое и сближает текст с классицизмом, с дореалистической литературой: отражать не новое, не типичное, а что угодно, нечто произвольно выбранное, не стесняясь при этом повториться многократно. Любое проявление жизни ценно и значимо, и мир, материя дается в неклассифицированном, неупорядоченном виде: в ней чистота свободы и нейтральности, отсутствие всякой властной структуры, отбора.
В публикуемой версии я убрал из набранного текста мелкие варианты и вычеркивания, оставив лишь наиболее заметные из них; также в самом тексте сохранились мои позднейшие «заметки на полях» и собственно то, что на полях писалось в процессе создания текста (эти фрагменты приводятся в конце каждой главы). Будто бы реализация мечты постструктуралистов: наблюдать текст в процессе создания, а не в виде законченного произведения. И погружению в атмосферу домашнего, варварского творчества, в подростковое сознание способствует.
Дети Идей (Идеалов), Падший Ангел
Роман
Малишевского Игоря Александровича
Точная копия рукописного оригинала
Памяти Н. А.,
пятнадцатилетней, умершей
(придумано 22.01.08.)
Тетрадь 1 (28.09.03 – 19.07.04)
Исходный текст:
Часть вторая.
Хелена Холиавская (Колдовской ребенок*)
…Некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
Н. С. Гумилев. «Память» 1921.
I. Начало последнего года.
Как читателю известно, автор описал до сих пор достаточно вместительные события, происходившие в Российской Империи с 2053 по 2092 годы, т. е. события тридцати девяти лет; читатель наверно поразится: если уже описано тридцать девять лет, то сколько еще годков можно написать за целых две части? Нет, дорогой читатель, автор спешит тебя уверить, обе данные части расскажут о происшествиях занимающих всего около года; таким образом, стоит иметь в виду даже название приписанное главе; однакож не стоит далее задерживаться, вперед!
Гаргонто (Комментарий: в дальнейшем – Эмиус Гаргат) встретил новый 2093 год не как обыкновенно в Петербурге, а в родном Воронеже; причиной тому было отнюдь не чувство ностальгии, а скандальное, хотя и незначительное восстание людей в вышеуказанном городе; ничего особенного в восстании не было – сто или менее убитых гаргатинцев, несколько до основания разрушенных зданий и подавление восстания за день-полтора. Но Гаргат все же поехал; его тревожило по поводу восстания одно чрезвычайно странное сообщение; сообщение гласило, что у повстанцев имелись написанные русскими, пускай и не дореволюционными буквами лозунги! Это-то обстоятельство и произвело колоссальный скандал, который, впрочем, удалось скоро загладить; люди не умеют и не имеют никакого права писать, они низкие подлые твари! – знал каждый гаргатинец; какой же недоброжелатель Гаргата научил их? Государь решил разобраться; половина восставших погибла под тяжелейшими пытками, и лишь пара-тройка утверждали, что учила их исключительно некая Дракония; таковые результаты Гаргата в совершенстве не удовлетворили; кроме того, каким-то шестерым повстанцам удалось бежать; по Воронежу снарядили при участии Третьего Отделения соответствующие поиски, а оставшихся людей четвертовали.
Гаргат обитал в Воронежском дворце, стоявшем на месте Белого дома, в котором давным-давно заседал мэр города; находясь целый день в делах, Гаргат, тем не менее, грандиозно скучал; каждый вечер, дабы развеять скуку, он вместе с Дмитрием Федорычем и его дамой направлялся в театр: то на «Ревизора» в драматический, то на оперу «Евгений Онегин» в Оперный, то (курсив: в) на «Капитанскую дочку» в Детский Государев Воронежский Театр; однакож скука его абсолютно не развеивалась. Гаргату с недавних пор все время казалось, что гаргатинцев вокруг него нет, и что его окружают только ненавидимые им люди; значения сего понимания Гаргат не представлял, но в голове у него звучало: «Плохо, больно, умру…»; Гаргат не выносил ощущения людей. Так что, когда ему неожиданно доложили о наступлении тридцать первого числа декабря, Гаргат отреагировал весьма флегматично и даже поразительно:
–Да… Да ну их, пошлите в Питер депешу – не могу! Что уж сегодня выезжать? Здесь праздновать будем. Монеток пораздаем и все такое… Правда ведь, Дмитрий Федорыч, что нам туда теперь?
–Правда, ваше величество, – отвечал равнодушным тоном Дмитрий Федорыч.
–Ну и извольте-с, что тут! С размахом, господа! – рассмеялся Гаргат. – Плакаты повесьте, сцену! Концерт будет, скажите, что я сам выступать буду. Подарки пораздаем, во дворце – стол для дворянства, бал соответственно, как и надо! Что мелочиться, родной ведь город, Дмитрий Федорыч? Вам тоже родной? Родной! Ну и отлично! Тем более праздник, все по правилам. А вы, к слову, Дмитрий Федорыч, – зашептал на ухо Дмитрию Федорычу Гаргат, – тоже дремать не будете… Вы того… скептиков (неразборчиво) своих по всем местам пошлите, а то праздник, усыпление внимания, сами видите… Чтобы не бездельно день прошел, понимаете?
–Понимаю, ваше величество.
–Ну и замечательно! Ну и лучше некуда! – уже громче воскликнул Гаргат. – И извольте еще заметить, праздник в девять начнется! Чтоб к девяти вечера все было на местах, а то на губу мигом! – шутливо пригрозил под конец он. – Ну, с Богом! Извольте расходиться!
Город был оборудован и украшен в чрезвычайно короткие сроки, как и желал Гаргат, в связи с предстоящим торжеством весь погрузившийся в многочисленные новые заботы. (;) Погода превосходно соответствовала замечательному празднику; снег был весьма густой и особенно приятный; (вариант: погода стояла несколько морозная и солнечная) мороз все же имелся, однакож в самую необходимую меру; солнце светило грандиозно; по всей же Европе шли страшные дожди и стояла невыносимая слякоть, так как природа сама знала кого уважать, а кому мстить за неуважение. Город сиял; на площади Гаргатинского Величия сконструировали помост вокруг памятника Гаргату; на помосте поставили несколько украшенных елок; по всему Воронежу пестрели флаги Российской Империи – двуглавые золотистые орлы на зеленоватом фоне; весьма достойно оборудовали парк, окружавший площадь; завели аттракционы, установили радужные балаганы, покрыли гирляндами ели и пихты. Несмотря на раннее время, в парке уже появлялись компании, в основном из молодых военных; встречались и штатские, но довольно редко; город ожидал предстоящего веселого праздника.
Наконец, наступили чудесные девять часов; часы эти возвещали о колоссально и несомненно многом; в парке и на площади, преодолевая запреты охраны, набралось даже чрезмерное общество, составляющее собой несколько тысяч гаргатинцев; терпение всех этих закоснелых провинциалов, желающим, тем не менее, развлечений и выступления самого императора, накалилось чрезвычайно; дворянства в составе общества насчитывалось сравнительно немного; главным образом общество составляли различные чиновники, купцы, разночинцы, мелкое духовенство, ремесленное население; примыкала к ним различная прислуга, а также отставные фронтовики. Образовался заметный шум; аттракционы и балаганы еще не открылись, и потому общество волновалось и требовало срочного своего удовлетворения.
Наконец, послышались обрадованные возгласы: «Император идет! Император идет!». Общество зашевелилось и двинулось к помосту; было уже темно, и при появлении императора загорелись исключительно все источники света на площади; кроме разноцветных электрических гирлянд зажгли еще и факелы, служащие для слабого обогрева. В свете факелов и гирлянд на помост поднялся Гаргат с посохом в руке; одет он был в штатское, т. е. в тройку, шляпу котелком и меховую дорогую теплую шубу; в другой руке Гаргат нес увесистый шелковый мешочек, в котором звенели заманчиво монеты; Гаргат чрезвычайно довольно и таинственно улыбался и махал шумящему обществу посохом. Вслед за императором на помост степенно зашли Дмитрий Федорыч, с ним компания генералов и маршалов, одетых в военное; компания бойко переговаривалась и шутила с Дмитрием Федорычем; но Дмитрий Федорыч, известный обыкновенно в высшем свете как редчайший острослов и шутник, сейчас был хмур и даже немного мрачен, а на шутки генералов отвечал вялыми комментариями.
Гаргату подали кресло, на чрезвычайно тонких длинных ножках, и он в него немедленно уселся, протянув Дмитрию Федорычу трость (вариант: посох); Дмитрий же Федорыч и его знакомые встали справа и слева от кресла в совершенстве в почтительных позах; перед личным особенным выступлением Гаргат порешил не более минуточки отвлечься и поманил когтем к себе немедленно Дмитрия Федорыча, который тут же с усердием наклонился и уважительно произнес:
–Слушаю-с, ваше величество.
–Молчи, Дмитрий Федорыч, молчи! – тихонько сказал ему Гаргат. – Черт с ними, с генералами и их присутствием. Слушай, Дмитрий Федорыч, зря мы все равно в это дело влезли… Сказали бы, что нездоровится мне, да и дело с концом. А ведь оно и вправду нездоровится, с утра голова вон как болит! Так что, Дмитрий Федорыч… нехорошее у меня предчувствие, что ты не говори… случится ведь какая-нибудь тут гадость!
–Не беспокойтесь, ваше величество, мы полностью руководим обстановкой, – пожал плечами без значительного энтузиазма граф Аракчеев.
–Не, Дмитрий Федорыч, не дело ты говоришь! Будет гадость тут, говорю. Да ладно уж, нечего теперь… Впрочем, побыстрее закончим, и хорошо! Часика с них речи и всего прочего… присутствия хватит! А если и ничего не случится, я спать пораньше пойду! Часов в одиннадцать. А то завтра рано в Питер… Да, снаряди, Дмитрий Федорыч в Питер пораньше и меня разбуди! Поездом поедем, черт с ним.
–Я бы, ваше величество, уже начинать советовал. Вот как народ волнуется, еще усмирять придется. А войска повстанцев ловят, сами понимаете…
–Да и правда пора! Правильно, Дмитрий Федорыч! Встать мне или нет?
–Это уж как вам угодно, ваше величество, – выпрямился Дмитрий Федорыч; Гаргат взял у него обратно сверкающий серебром и резкой зеленью посох и ловким движением поднялся, подойдя к самому готически огороженному краю помоста.
Толпа, сообразив, что сбываются окончательно ее чаяния, принялась медленно умолкать; Гаргат облокотившись на ограду, несколько времени выслушивал данное замолкание; когда настала совершенная и достойная тишина, он заговорил ораторским тоном, с чрезвычайною гордостью и умением:
–Итак, судари и сударыни, подданные вы мои! В этот раз праздную я Новый год в родном моем городе – Воронеже, который и вам в основном тоже родной. Да-с, господа, император всея Руси родом именно из Воронежа, хотя многие из вас, я догадываюсь, эти факты знают, ибо читали недавнюю мою «Автобиографию». Ведь все же здесь ее читали? Все! Прекрасно! Милые мои, дорогие подданные, судари и сударыни! Дайте мне тут сказать откровенно, от души, хотя, может быть, и не поймут некоторые! Этот великий праздник, который мы сейчас с вами праздновать будем, я в родном городе праздную лишь случайно, вы уж извините меня, что искренен. Старик, судари и сударыни, ужаснейший ваш император старик! Сто третий год пошел уже, так что невозможный старик. Вот и под старость сентиментальным особенно стал, а вы как хотите, так и понимайте. Да, впрочем, что я так сильно отвлекаюсь! Так вот, вы уж простите меня, оказался я здесь из одних подлых людишек! Эти богомерзкие, уродливые твари желают своей жалкой свободы, чтобы снова друг друга по желанию бить и убивать, и грабить, как это на Западе делается! Подлые они, не хотят они мира! Да, впрочем, снова я отвлекаюсь, – бессвязно говорил Гаргат. – Я вправду, все отвлекаюсь, в то время, как к главному пора теперь приступить, господа! К именно главному, – Гаргат горделиво приосанился и поправил «бабочку» у себя на воротнике. – так как ради всего этого главного я и говорю. Сегодня у нас великий и несомненно нужный нам всем праздник – Новый год! И ради того, чтобы этот праздник хорошо провести, вы все и собрались на площади. И я вам тоже желаю этого замечательного праздника, отдохнуть вам, господа, всем и повеселиться. Кто из вас дворянин, в десять и позже попрошу пожаловать на бал и на пиршество во дворце, на милое даже знакомство… э-э… с Дмитрием нашим, к примеру, Федорычем, графом Аракчеевым и его дамой, так сказать. Мы же, как его императорское величество, тоже будет принимать до одиннадцати или даже позже бал. Остальные же, кто не дворянство, а таковых большинство, бесплатно имеют чертово колесо, балаганы и прочие увеселения, какие нами были расставлены в парке. И также трактиры, рестораны, все удовольствия и развлечения здесь! Развлекайтесь же, господа, довольствуйтесь, веселитесь! Великий сегодня праздник! – провозгласил торжественно Гаргат и ударил кулаком по готической ограде; он сам веселился и горел даже в своем грандиозном ораторском азарте. – Все у нас есть, все! Радуйтесь, развлекайтесь, смейтесь! Хорошая сегодня ночь, теплая, так что празднуйте! Да ложась под утро, помолитесь Богу за нас всех и чтоб человечишки не мутили нам воды больше! Да, да! Бог с вами! Радуйтесь! Да еще концерт! Где оркестр, вводите оркестр, гимны, новые песни, выступления поэтов, оды, все как надо! Вводите оркестр, до десяти я на свежем воздухе! Радуйтесь, радуйтесь! Эх, уж больно ночь хороша! Но господа, подождите еще капельку, совсем самую малость! Я вам хочу последний свой подарок перед развлечением поднести, сюрприз! А вообще, тут и всякий сюрприз, в подарке-то в этом, отсутствует, откровенно говоря. Ну да что говорить! Подходите! – Гаргат отложил в сторону зеленый посох и потряс в воздухе ужасно заманчиво мешочком с чем-то звенящим; (вариант: толпа) общество сразу же оживилось и засуетилось.
–Золотые! Золотые! Рубли! – раздавались возгласы из недр общества.
–Именно, именно! Золотые! Берите, господа, нарасхват! – силился перекрыть шум общества Гаргат; он зачерпнул свободной рукой содержимого мешочка и, словно сеятель, с весельем и радостью, метнул в самый центр столпотворения; в мешочке действительно были одни золотые монеты, исключительно сотенные и пятисотенные, сверкающие, удивительно красивые; суета у помоста разрасталась и приобретала даже неприличный вид. – Берите, хватайте, господа! – задорно вещал Гаргат. – Все ваше! В мешке этом пятьдесят тысяч золотых, все на ваше усмотрение! Вы сегодня получите еще много подарков, господа, прекрасных подарков, но этот вам будет лично от меня, золото это прямо из моих сбережений, только из моих, из сбережений его императорского величия! Благодарите Бога и государя, молитесь Богу! Молитесь за государя! А пока – берите это золото, берите и делите!
Гаргат, бросив вниз остаток золота вместе с шелковым мешочком, чрезвычайно резким движением, подобрав посох, отскочил назад и устроился вновь в удобном кресле; он был взбудоражен и, казалось, немного нетрезв, хотя и не принимал в тот день ни бокала вина; кресло его отодвинули вправо, так как требовалось разместить подошедший оркестр. Для оркестру оборудованы были три ряда удобных и совершенно подходящих к ситуации стульев; перед стульями имелось наилучшее место для дирижера, а меж креслом и оркестром осталось довольно прилично места для выступающих певцов; само собой, в оркестре отсутствовали, равно как и в обществе, человеческие лица; наибольшую часть составляли гаргатинцы, руководящую – Темные гаргатинцы; однакож певцы еще только готовились к выступлению, и по той причине народ потихоньку расходился в рестораны, питейные заведения, в балаганы, на различные аттракционы и прочие увеселительные мероприятия. Гаргат хотел распустить сопровождавших генералов, но те ответили, что подождут лучше вместе с ним и Дмитрием Федорычем бала; пара самых низших по чинам все-таки решилась временно отлучиться, дабы сделать круг-другой на чертовом колесе и заодно приказать подать себе и остальным горячительных напитков и легкой закуски.
–А вам, ваше величество, кушаний-то тоже каких? – неказисто спросил один из удаляющихся.
–Не, я, господа, до бала потерплю, до ужина! – отвечал Гаргат.
–А вам, Дмитрий Федорыч, не хотите ли?
–А мне рюмочку, не больше да икорки к ней бутербродик, – небрежно усмехнулся в ответ Дмитрий Федорыч. – А ты, Лиза, не хочешь ли чего?
–Спасибо, Дмитрий Федорыч, я тоже потерплю теперь, – спокойно говорила графиня Аракчеева.
Гаргат в то время встал и в прекраснейшем расположении духа направился к краю помоста в сторону, где в темноте сверкало огнями тяжело вращающееся чертово колесо; к нему от помоста степенно и важно двигались те самые два генерала, разговаривая при этом весьма развязно и непринужденно.
–Ух, хитрецы! – усмехнулся Гаргат. – Хе-хе, бегут! И чего им, господа, так хочется на колесе покататься? Боже мой, в их ли годы, господа, колесо? Генералы ведь уже, не недоросли! А все колесо…
–Молоды они, ваше величество, – заметил Дмитрий Федорыч, – это мы с вами старики, мне и то семьдесят, а вам сколько… А им, ваше величество, больше тридцати и не насчитаешь. Зато согреться нам принесут, господа.
–Да-а… согреться, – как-то странно и машинально проговорил Гаргат; выглядел он задумчиво и рассеянно.
–А что ж не согреться, ваше величество? – вмешался в разговор один из маршалов: – винцо приличное, отчего же не согреться?.. И закусим отлично. А вы, между прочим, зря даже отказались, лучше бы вам было…
–Да и правда, голова ведь у вас, ваше величество, побаливала, – сказала в приятных тонах Лиза.
–Нет, господа, не болит у меня больше голова! – загорелся Гаргат. – Не бо-лит! Нет-с, господа, определенно-с! А вообще, знаете, господа, – неожиданно спокойно произнес он, – погода замечательная… Даже на бал принимать идти не хочется, какая отличная погода и воздух какой. Не протестуйте, свежий, хороший определенно воздух, от него и голова проходит. Послушаем-ка мы, так что, господа, концерт, хотя концерт в общем-то для черни устроен… Чернь тоже порадовать можно, хоть потому, что гаргатинцы, а не люди… Или люди? Да ну, что я говорю?! Брежу я господа, совершеннейший вздор у меня на уме… хорошая сегодня ночь…
–А вы говорили, что тревога есть какая-то, ваше величество, – с заметным укором ответил Дмитрий Федорович, во всеобщем разговоре чрезвычайно развеселившийся. – Вон вы только взгляните на колесо! Это же наши генералы так сидят, как парят!
–Вино им, видно, туда же подали, – сказал кто-то.
–Вот именно, сейчас напьются и один другого скинет вниз! Вы увидите, господа, прямо на колесе кутить начнут! – шутила компания.
–Оставьте, оставьте, господа! – воскликнул вдруг самым непредсказуемым образом Гаргат. – Умоляю, оставьте, вздор вы говорите и я вздор говорю! Вздорные мы все, господа, очень вздорные! Однакож что же я? Я же совершенно про другое желал сказать, из-за какой причины я тут забеспокоился и предчувствие, как я вам говорил, появилось. Это я, господа, очень дурной сон видел и притом необычайно глупый сон!
–Вы в сны верите, ваше величество?
–Причем здесь верю али не верю? Да причем здесь я, господа? Ведь сон! Впрочем, да, суеверный я господа, очень суеверный. Но тут уж извините, таковым, господа, уродился, но это я так сказал все, кстати! Я же собирался про сон вам рассказать, а тут отвлекся. Вы знаете, кого я видел во сне? Нет, нипочем не угадаете! Впрочем, вы, Дмитрий Федорыч, угадайте, вы-то не так молоды, как остальные, и можете несомненно угадать!
Дмитрий Федорыч без особого энтузиазму пожал плечами.
–Представить не могу, о ком или о чем вы говорите, ваше величество.
–Э-э, Дмитрий Федорыч, Дмитрий Федорыч, – укоризненно заговорил Гаргат, – представить даже не могу, куда такая ваша сообразительность делась… Просто кошмар, господа! Но нет, я вас не срамлю, Дмитрий Федорыч, попрошу простить, но я и так догадывался, что не отгадаете. Да и никто не отгадает!
–Так кого же вы, ваше величество, видели? – перебила Лиза.
–Да, господа, позвольте-с… Кого я видел? Да, господа! Я видел во сне Кошку, господа! Кошку!
–Помилуйте, ваше величество, что ж тут особенного? – иронизировал граф Аракчеев. – Мало ли кому снятся коты и кошки, тем более в столь биоцентрической стране, как наша!
–Нет, Дмитрий Федорыч, не только память у вас улетучилась, но и сообразительность ваша! Но не подумайте, что я вас только оскорбляю – старость не младость! Это известно, – покачал головой возбужденный Гаргат. – Я видел не кошку, то есть обыкновенную кошку, животное, так сказать. Нет, господа, я видел другого Кошку, помните, Дмитрий Федорыч, того бандитика с большим носом, который на собственной же установке против нас-то взорвался, со всею своею компанией?
–Как же не помнить, ваше величество! Даже нос его огромный помню, – отвечал Дмитрий Федорыч.
–Да, вот его-то я и видел. Представляете, как интересно, однакож и тревожно. Но не потому главным образом, господа, тревожно, что был там Кошка (он, кстати, был в своем боевом, так сказать, облачении), а что стояла у меня во сне какая-то длинная труба, вся кирпичная и закопченная, на крыше какого-то железного здания, (представляете себе?) и пускала зловонные клубы дыма. Вот эта труба, весьма, можно выразиться, эпатажная, меня и чрезвычайно встревожила. Меня во сне зачем-то бросили в нее, и я летел вниз и почему-то не сопротивлялся совершенно. А за мною следом полетел в трубу и Кошка, а за ним этот… зовут его Хольявский Чародей, который у нас год назад гробницу требовал, но вы знаете; вместе с Чародеем с этим летела одна из его приспешниц, прямо из Вирмийского Конклава. Как я нос разглядел, я и сам не представляю, но вот достаточно хорошо разглядел. Это, что мы летели по столь странной трубе, меня и наиболее испугало. Да-с, господа, сон весьма занимательный, но и тревожный. Хе-хе-хе! Хе-хе-хе! А что же вы, господа, думаете, о чем этот сон или что-либо в таковом же роде?
–Хм! Гм! Необычный сон, очень, как вы выразились, эпатажный, – закашлял ближайший к Гаргату военачальник.
–Я бы советовал вас обратиться к толкователям снов, ваше величество! – совершенно непринужденно рассмеялся Дмитрий Федорыч.
–А меня эта сцена с трубой, эта вся труба, будто на человеческом заводе, взволновала и даже испугала, ваше величество, – напыщенно и печально сказала Лиза.
–Нет, господа, нет, нет и нет! – подскочил Гаргат. – Что бы вы господа не говорили, как бы вы над столь необыкновенным сном не смеялись – хотя на слово свое право вы имеете и его высказываете, я не возражаю – вздор и бред перед нами, исключительный бред! Но все это, как хотите, великое множество толкований и рассуждений. Так что я предлагаю вернуться к более существенному, нежели мой сон.
–И совершенно правильно, ваше величество, – заметил Дмитрий Федорыч.
–Да, именно, А кстати, господа, извольте-с, а когда же начнется концерт? Что-то определенно задерживается. Да и когда же поднесут вас, господа, стол и вино соответствующее? Да-с, господа…
–Закатались наши генералы, – безжалостно пошутил один голос.
–Да вот бежит же вроде бы, господа, кто-то! – указал рукою иной голос.
–Да не генералы это, господа!
–И не лакеи!
–Да там же всего одно лицо бежит, господа!
–Однакож, кажется, это офицер. Да, да, в мундире, но по каким причинам он этак торопится?
–Али пьяный?
–Нет-с, господа, не пьяный! Да вон у него срочная депеша! – перекрывал голоса других своим верещащим и режущим чрезвычайно громким голосом Гаргат. По узенькой дорожке от дворца до помоста, абсолютно свободной от празднующего общества и огороженной служилыми пауками, задыхаясь, весьма быстро шел, переходя иногда на бег, офицер рангом скорее всего ниже капитана; офицер данный держал в руках объемистый наскоро запечатанный пакет; наконец, офицер достиг окончательно помоста и взошел по лестнице к ожидавшей его компании; лицо офицера было сильно раскрасневшимся, испуганным, с повисшими усами; офицер тяжело дышал и бессмысленно размахивал пакетом.
–Срочнейшее дело! Важное сообщение! Графу Аракчееву или самому императорскому величеству в руки! – захрипел офицер.
–Попрошу-с, сюда! – подозвал к себе офицера Гаргат.
–Ваше величество, слуга я ваш покорный, не заметил, извините, не заметил! – перепугался офицер и желал броситься императору в ноги.
–Вставай, у тебя тут серьезное дело! И запомни: Бог милостив, государь тоже милостив. Пакет потом будет, к черту пакет, на словах рассказывай, что случилось.
–Разведка же, граф Аракчеев, ваше величество, разведку послал, вам известно, что разведка. Нашли мы, нашли, не всех их перебили! Ночлежка есть у Северного моста, недавно люди это место не знаю каким образом, ваше величество, но выкупили, за две с половиной тысячи золотых, и ночлежку там невесть зачем выстроили, и налог уже два года как выплачивают по двести золотых в месяц…
–Кто позволил такой гуманизм да в таком прекрасном государстве! – разозлился Гаргат. – Я вас всех, ироды! В родном городе императора, третьей столице – и такое головотяпство! Как вы, проклятые, смели на такой договор с погаными человечишками пойти!
–Да позвольте-с! – воскликнул городской генерал-губернатор. – Ваше величество, простите меня грешного, но ведь выгода от этого чистейшая! Сколько, ваше величество, этот клочок земли ранее приносил доходу? Почти что ноль, а то и убытки. А то люди сколько платят! Ведь там хоть пять лавок рыночных позволь развести – и то больше ста золотых в месяц не наберешь, одна ассигнация. А тут – и откуда же они такие чрезвычайные финансы нашли?
–Да в том-то и дело, что откуда, вот он, господа, самый каверзный вопрос. Хе-хе-кхе! – ядовито и саркастически захохотал Гаргат. – Хе-хе-кхе! И ведь на этом, господа, необычайно каверзном вопросе и открывается суть нашей администрации всей, всего градоуправления родной его императорскому величеству губернии! Какое же вы, господин генерал-губернатор, бессмысленное и недалекое лицо, если позволяете… хе-хе-хе!.. такой бред… Да перед вашим носом работает тайная людская организация, и та самая Дракония, или как ее называют, которая на допросах упоминалась всему делу зачином и является. Генерал-губернатор, ваши огромнейшие желтые глаза уже два года глядят на это безобразие и ничего притом не видят! У меня глаза втрое ваших меньше, а я по приведенным вами фактам в столь краткий срок, мгновенно даже все понял и увидел!
–Извините, виноват, ваше величество…
–Молчать, господа! Окружено ли место пауками? – обратился Гаргат к прибежавшему офицеру.
–Так точно, ваше величество.
–Мундир и Викторию (молодую, любимую Гаргатом необычайно рысь-гаргатинку) мне, немедленно, господа! Бал я принимать отныне не буду! Да-с, господа. А вы, Дмитрий Федорыч, тоже на рысь и возьмите еще с десяток подпоручиков, чтоб на рысях и с соответственным вооружением. На выполнение приказа десять минут! Мы сами едем на место, господа! А вас, генерал-губернатор, я коллежским асессором завтра же устрою, это я вам обещаю окончательно. 28.09.03. – 1.10.03.
Заметок на полях нет.