Прочитал однажды изречение: «Человек столько раз человек, сколько языков он знает». Понравилось. Умели же раньше люди говорить изречениями. В Древней Греции, например, все только ими и говорили. Толковые люди были эти древние греки. Жаль, что вымерли.
Задумался - а я чем хуже других? А то говорю, как дурак, только на одном языке, пусть великом и могучем, но всё равно обидно. В результате - жизнь проходит зря и надо с этим что-то делать.
Я и сделал - купил самоучитель греческого языка. Чтобы возродить, значит, давно утраченные традиции героического народа и поднять свой культурный уровень на невиданную доселе высоту.
К языкам оказался неожиданно способным. Кто мы мог подумать...
Зубрил три месяца.
Жена смеялась, тёща крутила пальцем у виска, дети с интересом прислушивались.
По мере овладения языком великого Гомера стал замечать за собой повышенную задумчивость и навязчивое желание говорить красиво. По квартире ходил исключительно в гиматии из пододеяльника и с лавровым венком на голове, вызывая у тёщи острые приступы депрессии.
На работе начал горячо и красиво выступать на собраниях, то восхваляя политику фирмы, то её гневно обличая, особенно после получки.
Вечерами жевал оливки и задумчиво готовил отвар из цикуты, вспоминая начальство.
Всё закончилось, когда в ответ на попытку тёщи отнять мой венок и пустить его в суп, я мрачно пошутил: «Исступлена ты, о, мама, супами, клянусь Апполоном! Такое безумство вовсе тебя не достойно: смири огорченное сердце, в ревности гордой с сильнейшим тебя не дерзай состязаться! И, кстати – может стаканчик цикуты?»
Приведя тёщу в чувство с помощью нашатыря, жена заявила, что с неё довольно. Или я перестаю ходить в простыне и пугать всех плоскими древнегреческими шутками или она первой же галерой отплывает вместе с детьми жить к маме.
Я, конечно, обиделся, но с греческим завязал.
И купил самоучитель французского.
Жена была не против, заметив, что французы люди галантные, не говорят тёщам гадостей и не ходят по дому в постельном белье.
Зубрил три месяца.
Жена с интересом прислушивалась, тёща яростно крутила пальцем у виска, дети смеялись.
По мере овладения языком великого Вольтера становился буквально другим человеком.
Стал часто целовать жену, детей и даже тёщу, ел на завтрак круассаны, на обед лягушачьи лапки в кляре и брился исключительно на ночь. На работе постоянно сыпал комплиментами, припадал к дамским ручкам, изящно шутил и влюбил в себя секретаршу шефа.
Всё закончилось, когда жена случайно прочитала эсэмэску от влюблённой секретарши, в которой та пела о вечной любви и называла меня «мой милый Жан-Пьер».
Приведя жену в чувство с помощью нашатыря, тёща заявила, что с неё хватит. Или я перестаю морочить её дочери голову или она забирает её и внуков и уезжает в своё двухкомнатное имение на Рю де Заводской, что в красном квартале офонаревших слесарей. Тем более, что прыгающие по всей квартире лягушки её сильно напрягают, особенно ночью, когда лезут под одеяло греться.
Я, конечно, обиделся, сказал: «Се ля ви» и с французским тоже завязал.
Зато удачно купил самоучитель немецкого языка.
Супруга покосилась на обложку, но ничего не сказала.
Зубрил три месяца.
Жена угрюмо молчала, тёща окончательно вывихнула о висок палец и дети, по просьбе бабушки, крутили у её головы своими.
По мере овладения языком великого Гёте менялся на глазах.
Стал собранным, пунктуальным и экономным. Повесил в туалете график посещений и зорко следил за его соблюдением с секундомером в руке, выключая свет при малейшем превышении норматива.
Заменил все лампочки в доме на десятиватные, принимал ванну одновременно стирая носки, ввёл хлебные карточки и устроил детей трудиться на соседнюю автомойку.
На работе сидел с поджатыми губами, приводил в порядок всю документацию за пять лет и писал докладные на коллег, зависающих в интернете в рабочее время.
Вечерами, надев шорты с подтяжками, пил на кухне пиво с сосисками и пел тирольские песни, раскачиваясь в такт и ритмично стуча кружкой по столу.
Всё закончилось, когда в семье началась тотальная забастовка, выразившаяся неожиданным ударом сковородкой по моей голове во время вечерней тирольской песни с пивом и сосисками.
Приведя меня в чувство с помощью нашатыря, домашние сообщили, что они больше не желают ставить рекорды скорости в туалете, набивать себе синяки, натыкаясь в сумраке на мебель, мыть чужие машины, чистить зубы с водой из бачка и смотреть телевизор крутя педали электрического генератора.
Дикари – что тут скажешь.
И я прекратил изучение немецкого, тем более, что я уже и сам устал то и дело менять спущенные колёса своей машины на офисной стоянке и читать посвящённые мне мысли коллег, оригинально и с фантазией сформулированные ими на стенах офисного туалета.
Языков я уже знал немало. Следовательно, во мне уже жило много человек.
Это уже радовало.
Причастность к мировому сообществу ощущалась всё сильней. Оно толпилось в моей голове, наперебой гомонило на всех языках и мешало спать.
В итоге, спать я перестал совсем, посвятив освободившееся время изучению новых интересных языков и ощущая в себе небывалый культурный рост.
Вскоре, застав меня сидящим на полу кухни в позе лотоса с самоучителем японского языка в одной руке и кухонным ножом для харакири в другой, жена срочно принялась куда-то звонить.
Через полчаса приехали сёгуны в белых халатах, отобрали нож для харакири и с почётом отвезли меня во дворец к микадо.
Микадо оказался радушным стариканом в очках и белой шапочке. Он назвал меня «батенька-сан» и предложил у него погостить. Я, как самурай, не смог отказать императору.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Дома меня встречали всей семьёй. За месяц я по ним по всем очень соскучился. Особенно по тёще.
На следующий день я выбросил все самоучители в мусоропровод и отправился в книжный магазин. Купил словари Даля и Ушакова и ещё кучу разных пособий по русскому языку.
Надо же знать родной язык, коль уж здесь живу.
А язык индейцев племени сиу от меня никуда не денется.
Потом как-нибудь выучу, тем более - я уже знаю где он продаётся.