А солнце воя и ослепляя, уже обрушилось на его мир, выталкивая из него все "прошлости", переворачивая его из стороны в сторону и вот приближалась рука, готовая теребить его непокорные волосы и встряхнуть его устоявшееся бытиё. И он, в спасительном отдалении, пока еще не зная сам, затаился в тени так, что Она-Муза слышала тайный шепот и гул лесов, уходивших вдаль. И когда сорока резко, безумно вскрикнула, и криком вернув его в реальность, его голубые ясные глаза обратились к самому себе и он заговорил:
- Я жил, как обычно живет человек. Жил в противоестественном мире, невольно творил добро или зло, а чаще добро пополам со злом, согласно порочным законам мира. А время, словно развеянный ветром дым, проносилось мимо того, кто жил. Я в исступлении ярости или восторга вливал кровь в свое слепое самодовлеющее самодовольное семя во взвихренную воронку, которую мы называли грядущим. Где мой кедр?
И этот, еще пока зарождающийся мальчишка, которому были обращены эти слова, посмотрел на него, такого пока еще нестарого, сильного "вояку", на его руки, спокойно лежащие на джинсах и понял только одно:
- Мне еще так далеко идти до истины Кедра. Я еще так мал перед всей его историей.
А в это время, его Муза спокойно вершила дела, вытворяя на своей кухне целое коммунальное побоище - одной рукой очищала картошку ото лжи, а другой оттирала истины от всех многочисленных родственников, успевших за такой короткий срок, так их разбросать по всему пространству, что правде ногой уже ступить было негде и она перепрыгивая через все это, чтобы ненароком не подскользнуться и при этом не попасть в травпункт. И вся в ожидании необыкновенных своих иллюзий, воплощенных в реальность, успевала напевать что-то под нос, отвечать на звонки, вечно ноющих подруг на свою неудачную любовь и сочувственно качая головой, переворачивать котлеты на чугунной сковороде.
- Ну, вся в тетю Софу, - слышала они эти слова, доносившиеся сверху, из самого круглого отверстия красного абажура такого же полинявшего, как и сам этот верх. - А ведь, подавала большие надежды! Да, это все древние греки! Вольностей добавили на нашу печать грусти на лице. Никакого благородства! На чугунной сковороде, да еще жарить котлеты. Про рыбу вспоминать только в рыбный день один раз в високосный год - кощунство! И это моя гордость?! Только и осталась, что прямая спина...
Но гордость уже не слышала продолжения всей этой душераздирающей истории о ее родословной, доносившейся регулярно сверху от ее бабули - мир праху ее, специально следившей за нею и давая ценные советы, по приготовлению форшмака, при этом вспоминая отца Музы, который наградил всю их родословную "пролетарскими выходками в свет", черными кудрями и вольными словечками не в пользу вышестоящих лиц.
---
продол. след.
---
продол след.