Промокший город, с подсохшими проплешинами асфальта. Хрусткий лед под колесами трещит от веса машины и лопается, обнажая весенние лужи.
Я заруливаю в старый дворик. Тот, в котором, провела детство. Девятиэтажный дом. Он сильно отличается от новостроек, которыми окружен весь квартал. Посеревший, безликий.
Выхожу из машины, прохожу по газону, влипая сапогами в грязь.
Скрипящие, проржавевшие качели, с облупившейся краской и деревянной седушкой, расписанной фразами. Вот и наша: «Мы здесь были. 11.07.1994». Почти стерлась.
Я закрываю глаза.
Солнечный луч назойливо лезет сквозь паутину штор, слепит меня через закрытые веки. Я жмурюсь, морщу нос и чувствую, как мама целует меня в щеку. Просыпаюсь, скидываю одеяло и босиком мчусь на кухню. Сажусь на стул и подсовываю руки под попу – холодно. Бултыхаю ногами - жду, пока мама положит мне завтрак.
За окном гудят машины, троллейбусы – выглядываю в окно. Напротив нашего дома стоит девятиэтажка, она в тени. Там, наверняка, еще прохладно. Закидываю в себя блинчик и запиваю всё это молоком из треугольного пакета.
Переодеваюсь за пару минут, и вытаскиваю с балкона «Салют». Мама едва успевает чмокнуть меня в макушку, как я уже спускаюсь с велосипедом по лестнице, гремя разболтанной рамой, на весь подъезд.
Кручу педали, и запускаю время – мимо проносятся подъезды, раскрашенные коричневой краской; асфальтовая площадка, на которой мальчишки играют в баскетбол; аллея деревьев, с зелеными листочками.
На улице еще никого нет, но я точно знаю, что когда доеду до третьего подъезда и тренькну в блестящий звонок велосипеда – с балкона четвертого этажа высунется лохматая голова с двумя косичками и Ленка махнет мне рукой. А через две минуты она выбежит из подъезда со своим велосипедом «Кама», а вслед ей будет кричать мама, чтобы Ленка вернулась и доела бутерброд. Но мы уже не услышим – будем далеко.
Сворачиваем в переулок и проезжаем по всем ямам. Мы несемся в Речной Порт – там по утрам очень много теплоходов, отправляющихся в путешествие и нам жуть, как хочется посмотреть на них и помахать им рукой.
Огромная каменная дамба уносится далеко вперед. Ложимся животом на каменный парапет и свешиваемся вниз. Плиты, сложенные, как клеточки в тетрадке, падают узором к воде.
- Пойдем, - Ленка заговорщически улыбается.
Переваливаемся через перегородку и мелкими перебежками спускаемся к реке. Вдалеке сигналит пароход, под ногами мелкие камушки, прибитые волнами. Садимся на раскаленные квадратики плит и затихаем. «Омик» фыркает и разрезает реку на две половинки. В этом месте вода снова склеивается, слепляется и становится ровной гладью.
Мы сидим так уже час, кажется. Солнце напекло голову, а в глазах уже пляшут зайчики. Поворачиваюсь к Ленке и она вся – расплывчатое пятно. Смеюсь:
- Ленка, ты один сплошной солнечный заяц. Ушей не хватает.
Поднимаемся к парапету, садимся на велики, и проезжаем мимо толпы людей – они только сошли с «Омика». Маленький карапуз идет с эскимо – оно капает и стекает на его пальцы и он не успевает их облизывать. Подъезжаем к тетеньке под зонтиком, достаем несколько монет и отдаем ей. Взамен получаем два холодных эскимо - на шоколадной глазури до сих пор изморозь.
- И газировку, - протягивает Ленка еще одну монетку.
Шипучий лимонад смешно пузырится, брызгает в нос, и всё время хочется чихнуть.
- Поехали на колхозку? – предлагаю я.
Едем по дамбе Речного Порта, проезжаем пляж «Локомотив» – показываем пальцем на пузатого дядьку, в красных плавках. Он смешно выпятил живот и прикрыл глаза рукой – загорает или высматривает кого-то?
Доезжаем до Центрального железнодорожного вокзала, сворачиваем в улочку и выезжаем прямо к рынку. Цветное тряпье, сваленное в кучу; горы семечек с картонками «Кубанские»; пирамиды из урюка, кураги и чернослива. Здесь же стоят улыбчивые продавцы, в пилотках из вчерашних газет – продают арахис в кожурке. Рядом со мной проходит большая тетка, у неё на шее огромная связка баранок. Они висят на веревке плотными кольцами и пахнут на весь торговый ряд. Только сейчас понимаю, как сильно хочу кушать. Тетка такая большая, что сама очень похожа на теплую и ароматную баранку. Она перехватывает мой взгляд, улыбается и протягивает мне один кругляш:
- Держи.
Я хватаю кружок булки с дыркой посередине и кричу:
- Спасибо!
Мы выезжаем с рынка, и я останавливаюсь. Ленка встает рядом со мной и завороженно смотрит, как я разламываю баранку, отдаю ей одну половину. Мы вгрызаемся зубами в половинки колечка и прислоняемся к кирпичной прохладной стене какого-то здания.
- Куда еще поедем? – Ленка дожевывает последний кусочек.
Я пожимаю плечами.
- Поедем на ту сторону? – шепчет Ленка.
Я круглю глаза – на «ту сторону» мы никогда не ходили. Нам внушают, что ходить «туда» одним нельзя. Но любопытство берет верх, и я киваю – едем!
Трущобы – они пугают безмолвием и гулким эхом. Кажется, здесь уже давно никто не живет. Посеревшие подбоченившиеся дома стоят в ряд и друг напротив друга. Хранят хмурость прошлого, привлекают своей запретностью. Ленка стоит, жмется к дереву и боится идти первая. Глупая бравада толкает меня к этому замшелому дворику.
Кажется, что время здесь остановилось, замерло, застыло. И только дребезжание сломанной рамы моего велосипеда нарушает эту тишину. Пыльные грязные окна подглядывают за каждым моим движением. За горло хватает страх, цепляется липкими лапами и скользит по спине холодной ладонью. Оборачиваюсь – Ленка стоит, вжавшись в березу.
Зачем я сюда иду? Пощекотать свои нервы? Детское любопытство. Оно толкает меня дальше. Кажется, в окне второго этажа мелькнул силуэт. Ноги трясутся. Сжимаю кулаки. Слышу шорох – снова оборачиваюсь, Ленка прикрывает рот рукой. Под ноги бросается что-то – визжу изо всех сил! Полосатый бездомный кот шарахается от меня в сторону и шипит. Выдыхаю. Машу Ленке – иди сюда. Семенит, опасливо оглядываясь. Шикает на кота, и мы идем уже вместе.
Теперь, мне не так страшно, ведь нас двое. Ленка идет сзади. Проходим по небольшому дворику - полуразрушенные дома стоят в ряд. В некоторых осталась только одна стена, украшенная зелеными обоями – такие продают во всех магазинах – одинаковые. Время остановилось.
- Ленка, - шепчу, - Ленка, ты велик, там оставила?
- Ик, да, - икает подруга.
- Быстро беги, если чего. Я-то тебя обгоню, поэтому, изо всех сил старайся.
Ленка икает в два раза быстрее и резко перестает.
Сзади раздается кашель. Хриплый, страшный, жуткий. Я чувствую, как сердце ныряет куда-то и стучит везде – в горле, в груди и даже в коленках. И громкий визг под ухом. У меня уже нет сил - визжать, за меня это делает Ленка. Она заливается сиреной. Я медленно оборачиваюсь и вижу, что в том конце дворика, откуда мы пришли – стоит невысокий мужичок.
Густые брови нависают над глазами, клочковатые волосы торчат в разные стороны. На нем оборванная рубаха и растянутые треники, а на ногах тапки – один из них с дыркой на большом пальце. Я успеваю заметить это всё за секунду. Он снова кашляет и рычит.
Ленка срывается с места и бежит. Убегает от меня, и я вижу, как она проносится мимо этого старика и исчезает. А у меня ноги, как будто прибиты к земле, словно их набили ватой и я не могу двигаться. Мне жутко и я уже представляю, как мои родители будут плакать и говорить, что у них росла замечательная дочь, что она училась в музыкальной школе, приносила из школы одни пятерки. И я точно знаю, что они не будут обижаться на меня, за то, что я сюда полезла. Они меня поймут. И я так сильно их люблю!
Старик снова зарычал, что-то, потом вдруг прокашлялся и сказал хриплым голосом:
- Иди сюда, дочк.
Я, повинуясь какому-то непонятному чувству, переставляю ноги и подхожу ближе. Чувствую, что колеса велосипеда, который я держу за руль и веду рядом - не едут. Смотрю вбок – так и есть…спустило колесо. Не уеду. И не сбежишь – велик жалко. Папа подарил. Они его всей мастерской собирали из «Рябинки», «Салюта» и еще какого-то аппарата. И колеса мне папа новые поставил. И раму обещал прикрутить… Я стискиваю зубы и кричу старику:
- Я тебя не боюсь! Понял? У меня папа ого-го! Понятно? Уходи щас же!
Но старик тоже меня не боится. Он беззубо улыбается и подзывает жестом. Почему-то подхожу еще ближе. Старик хрипло смеется и чешет локоть - в этом месте у рубахи тоже дырка.
- Колесо прохудилось, - рычит он. – Погоди, щас сделаем.
Ленка приезжает обратно с мальчишками с нашего двора. Они вооружились палками и настроены воинственно. Видят меня, сидящую на крылечке разваленного дома, грызущую яблоко. Старик пыхтит и качает колесо. У всех глаза лезут на лоб.
Спустя полчаса мы уже все вместе сидим на скрипучем крыльце, и старик рассказывает нам историю этих трущоб. Как он жил здесь со своей семьей, как они с женой ждали переезда. Жена умерла, так и не дождавшись новой квартиры. Детей у них не случилось.
Мы молчали. Я спросила:
- А почему же вы не переедете? Ведь, в новых домах, наверное, так красиво!
Старик затянулся папироской и выдохнул серый дым:
- Это мое прошлое. Это мой город, - взъерошил волосы. – Я уже не смогу сюда вернуться, если уйду.
Захохотал и прорычал:
- А теперь, по мамкам, по папкам! Ну-ка! Бегом!
Мы вернулись во двор, когда уже стемнело. Собрались вокруг качели и молчали. Потом, Ленка достала палочку, и долго выскабливала на деревянной седушке: «Мы здесь были.» А кто-то из мальчишек добавил: «11.07.1994».
- Чтобы все знали, что мы здесь жили.
Я открыла глаза.
Качели скрипнули.
В этом дворе больше никто не ездит на велосипедах. Ни один. Теперь, здесь нет детской площадки - вместо неё огромная стоянка для автомобилей. На месте трущоб стоит новая четырнадцатиэтажка и не осталось ни одной детали, напоминающей о прошлом. Но я побывала в городе моего детства. Он есть, в моей памяти. И всегда будет. Стоит только закрыть глаза.
Достаю из сумки ручку и выцарапываю синим: «Я сюда возвращалась. 13.03.2011».