Мама была театралкой. Вернее, поклонницей единственного театра - «Мариинки». Так у коллекционеров бывает – одна страсть на всю жизнь. Мама коллекционировала солистов, режиссеров и художников «Мариинки».
Еще до войны, в школе, была у нее лучшая подруга. Родители подруги служили (так тогда говорили) в оркестре «Мариинки». Каждый вечер подруги ходили в «Мариинку» как к себе домой. Билетерши называли их «наши девочки» и пропускали «в ложе постоять».
Помню, мама рассказывала как блистал в «Мариинке» Николай Печковский. Все девочки с ума по нему сходили и называли себя «печковистками». Другие тенора тоже не были обижены. У каждого был свой фан-клуб.
«Клубы» ходили только на своих теноров, других игнорировали.
И слушали не так, как сейчас. Все оперы были сто раз слушаны-переслушаны, знакомы до последней ноты. В зал входили только прослушать арию. Когда шла "Пиковая дама" и пел Печковский, "печковистки" слушали в первом действии "Я имени ее не знаю" и "Прости, небесное созданье", а потом выходили из зала.
Во втором действии у Германа арий нет. «Печковистки» гуляли по фойе или сидели в кафе. Обсуждали кумира, менялись фотографиями. И так до третьего действия, когда со сцены неслось "Что наша жизнь? Игра!".
Прозвище Печковского было "гордый поляк", потому что он выходил на поклон только раз. И надо было успеть забросать сцену цветами. Так вспоминала мама. Далекое невозвратное время.
Мама срывалась в «Мариинку» всегда неожиданно. Открыв утром газету на последней странице, она смотрела репертуар и прикидывала:
- «Пиковая». Можно и сходить. Интересно, кто будет петь сегодня?
Тут же звонила в оперную режиссерскую, узнавала состав на вечер и окончательно решала: идти или нет. Иногда и раздумывать было не о чем:
- Когда еще Ковалёва будет петь графиню? Надо идти.
То же и с балетом. «Спящая» сегодня, - говорила мама и набирала телефон режиссерской. Изредка танцевала Ирина Колпакова, ученица Вагановой. Такого случая пропустить было нельзя. Любила Габриеллу Комлеву и Нинель Кургапкину.
Поздно вечером я дожидалась маму из театра с рассказами. Как спектакль прошел, и особенно, как же она попала на этот раз. Вариантов было много. Билеты мама доставала виртуозно.
Ну, во-первых, у нее был какой-то особенный нюх на «лишние билетики». В толпе, колыхавшейся перед входом, она безошибочно узнавала отчаявшихся от безнадежного ожидания. Когда звенел второй звонок, мама подходила к такому несчастному и участливо спрашивала: «Простите, у Вас, случайно, билет не пропадает?». И билет доставался ей.
Но чаще маму брали с собой компании студентов Консерватории или Вагановки. Им администратор выдавал контрамарки по списку. Почти всегда оказывалась лишняя контрамарка для мамы.
Иногда она просто спрашивала у администратора, не осталось ли контрамарки. Иногда пропадали отложенные «блатные» билеты. Тогда администратор звонил в кассу: «Сейчас дама подойдет за билетом. Ну, там отложены на Н.».
«Главное – пройти, – говорила мама. - А устроиться всегда можно». Знакомые билетерши ставили для мамы стул в ложу. Стоило это рубль.
А раз было очень смешно. В очереди к администратору (на спектакль уж очень ломились, кажется, были гастроли «Большого») мама приметила одинокого мужчину. В руках у того был «паспорт моряка». У моряков дальнего плавания была своя квота билетов. Мама и попросила купить билет для нее.
Промучившись на балете, морячок в знак благодарности за интересную компанию проводил маму до автобуса. И, неожиданно, предложил ей сходить с ним завтра в кино. Моей маме было тогда пятьдесят, но все отказывались в это верить. Гены моложавости. И мне они передались.