Они любили друг друга, эта любовь была едка обществу, почти ненавистна.
"Я люблю тебя навечно, милая, я люблю тебя больше себя и больше каждого мною любимого.
Я люблю тебя больше, чем тот щенок, которого мы приютили во время дождя, подарили ему имя и новую жизнь.
Я люблю тебя больше, чем маленькая девочка любит прошедшего мимо вкусно пахнущего мужчину, что подал не мелочь, как остальные, а целых пять долларов и шоколадку.
Я люблю тебя больше, чем ты любила меня, когда я об этом не знал, когда ты терпела мою не любящую невыносимость, глупость и пустоту.
Я люблю тебя."
Он говорил это, проводя ладонью по ее вискам, щекам, скулам, шее, плечам, ладоням.
Маленький город разбухал и надувался от их нежности, он был похож на тюльпаны, чьим лепесткам не дает распуститься нитка, обвязанная словно петля вокруг их бутона.
Наверное, это было единственно счастье этого города, последнее счастье.
Вскоре его взбивали, как сливки, бомбы жестокие.
И люди умирали, и люди плакали над умирающими.
Влюбленные прощались будто мгновение, хотя, под щелчки пуль за окнами, они простояли, обнявшись, несколько часов, не смея отпускать, может, навсегда.
Ему так шел военный костюм, ей так не шла бледность лица и дрожь в руках и веках.
Он не хотел показывать слез, она не хотела поднимать глаз. Война почти убила их, война почти пулей унесла его от возлюбленной своей.
Она писала письма, грела из поцелуями, надеясь, что ее тепло дойдет в письме до его губ.
" Милый мой, ангельчик, не умирай.
Я жду. И никогда больше не отпущу тебя, если ты вернешься. Нет, тоской тянет от этих слов, ведь ты точно вернешься, иначе для чего вся я. Ведь, как неважно, что мы любим друг друга больше всего на свете, если ты умрешь, если ты умрешь. Я люблю тебя."
Выходя на ухоженное солнцем поле, слушая щебет глупых птиц, она ждала только возвращения того человека, который принесет смысл солнцу и пению птиц.
Маленьким февральским днем, когда солнце серым пятном за облаками сопит, когда птицы похожи на пятна чернил, вернулся человек важный, человек уставший, ее человек.
И упал в объятия, забыв о нежности ее запястий, но они выдержали его мускулистые из-за войны плечи, она не плакала, будто вела отсчет до этого дня.
Он рыдал слезами всех умирающих перед его глазами людей, клялся, что ее святая душа достойна быть рядом с влюбленной его душой, но не смеет ждать рая, желая рая любимой. Она гладила его ладони, шептала, что их рай всегда будет вместе с ними, что они прекрасны, ведь живы, влюбленны и смиренны.
Они клялись в вечности объятий, зная, что не выдержат более разлуки, потом молились за руки на коленях на пасмурном зимнем замерзшем поле, каялись, радовались вернувшемуся счастью.
Их умиротворение не было не то, чтобы вечным, оно минутным было. Над головами пронеслись самолеты, перед лицами прошагали люди с оружием.
За спинами бежали люди испуганные, и снова выстрелы разорвали сердца.
- Тебе нужно убегать отсюда, милая, ты должна спрятаться.
- Я никуда не уйду без тебя, ты же понимаешь, что ты умрешь здесь из-за пуль или взрыва, тогда и я хочу умереть с тобой.
- Нет, я не хочу, чтобы ты умирала из-за меня.
- Я умру не из-за тебя, а из-за глупой войны. Прошу, позволь погибнуть с тобою за руку,- она не ведала, что говорит, как говорит, и что слезы схожи с водопадами.
Они верили друг другу и знали, что это конец. Но не такой же ужас, не такой страх...
Я не знаю, друзья, как они решились на это, сколько любви должно быть в сердцах, сколько отваги. Только эта смерть и доказала всей глупости человеческой истинную святость вечных чувств.
Невеста была в простом летнем белом сарафане, руки дрожали под полупрозрачной фатой, сделанной из подола свадебного бабушкиного платья. На лице - страх и любовь.
Жених держал за руку ее, поправляя другой галстук, как всегда делают все женихи.
"Я согласна быть твоей женой вечно."
"Я согласен быть твоим мужем навсегда".
Они обменялись не кольцами, колец у них не было. Они обменялись тяжелыми камнями, привязанными к их лодыжкам, и сбросили их в темную воду февральского озера.
Минуту она видела его лицо, туманом уничтоженное, такое грустное, но спокойное, будто умирать не страшно. Лишь бы ей умирать было нестрашно. А когда силы ее закончились, рука ослабела, а губы перестали отвечать на поцелуи, а лишь иногда немного вздрагивала грудь, он так громко закричал вверх, в тот мир за толщей воды, в небо то серое, так закричал. Обнял ее, задрожал, а потом понесся за ней следом, чтобы не оставлять ни на нмиг одну, куда-то в бесконечность, куда-то в неизбежную, страшную мутную пустоту, которую они хотели наполнить любовью.