У кого имеется в собственности хоть шесть соток земли, знает, сколь труден бывает путь до них, если нет своего автомобиля. Особенно в выходные рано утром. Первое сражение начинается в автобусе. В любом случае ты будешь стоять – редко бывали случаи, чтобы заставал пустые места. Даже если улыбнётся удача, придётся, повинуясь голосу совести, уступить место какой-нибудь старушке. С каждой остановкой народу прибавляется, а кислороду уменьшается. По традиции окна наглухо закрыты, как и люки в потолке. Как правило, сидящие у окон старушки не сильно желают открывать их. Ведь будет дуть, причём так сильно, что все известные заболевания сразу же накинутся на одряхлевший организм. Самый ужас, когда всё пространство салона заполняется людьми. Даже кондукторша уже не в силах проталкиваться среди них, с робкой надеждой требуя передать ей деньги. А как передать, если рукой пошевелить не можешь? Вот многие поневоле и становятся зайцами.
Но автобус продолжает останавливаться, в него пытаются воткнуться (именно воткнуться) всё новые пассажиры. Уже ждёшь, когда же затрещат кости и тела выдавят стёкла окон. А «новички» нагло требуют потесниться, что остальные воспринимают почти как оскорбление.
-Да куда вы лезете? Ещё автобусы будут.
Кричат водителю:
-Да не останавливайся ты! Едь дальше.
На что кондукторша поясняет:
-Уже как-то проехали, так жалобу написали, что автобус не остановился. Хотя тоже под завязку был.
Зажатый между не очень хорошо пахнущими телами (видимо тоже по традиции), чувствуешь, как завтрак постепенно выдавливается наружу.
-Да откройте кто-нибудь окно или люк!
Я-то дотянуться не могу, но некий гражданин, упирающийся головой в потолок, делает это. Тут же возмущённый голос:
-Закройте, а то дует.
-Так местами поменяйтесь с кем-нибудь.
Возмущавшаяся девушка меняется местами…, становясь под самым люком. Каким-то образом вытягивает руку и захлопывает его, вызывая общее негодование.
-Ничего, не сахарные, не растаете.
Высокий гражданин открывает люк.
-Меня продует! – люк закрывается. Высокий снова открывает, и недобро сверху смотрит на девушку. Та больше не возмущается.
Притока воздуха недостаточно – грудная клетка так сжата, что не может толком расшириться.
-Хоть кондиционер включи!
Водитель вспоминает, что в автобусе есть кондиционер, и над ухом начинает жужжать. Правда, толку мало.
-Да что ж это за издевательство?!
-Так один маршрут отменили из-за нерентабельности.
-А «десятки» так и едут одна за другой, лучше бы «одиннадцатых» больше сделали.
Дальше нелицеприятные возгласы в сторону «автобусного» начальства, руководства города, области, страны, даже водителя и кондуктора. Кто-то встаёт на защиту последних.
-Они тут причём? Подневольные люди.
-А что они начальству ничего не скажут?
-Щас, их послушают.
-Вот сами жалобу и напишите.
-И напишу, губернатору напишу.
-Хоть сразу премьер-министру.
-Разворовали страну, разнаркоманили, распродали, пропили…, - ещё много глаголов вспомнили поборники справедливости.
Помимо недовольства политическим и социальным устройством государства, люди успевают поговорить друг с другом о жизни. Кто женился, кто развёлся, кто уволился, у кого сына в армию забрали, у кого он из армии вернулся. У кого невестка наглая и неблагодарная, после развода прислала список личных вещей, которые и не её вовсе, но дороги ей как память. Все разговоры касаются в основном родственников и друзей, соседей по лестничной клетке и даче, и лишь изредка говорят о себе. Всегда удивлялся, как в тесноте, при недостатке кислорода, люди умудряются не только делиться новостями со знакомыми и незнакомыми, но даже громко смеяться. Насколько знаю, при смехе потребляется больше кислорода, чем обычно. А в закупоренном автобусе это почти преступление. Ведь не только у себя, но и у других воздух воруют.
Выглядываю в окно, ожидая, когда появятся знакомые пейзажи, сигнализирующие о приближении к нужной остановке, и об окончании пытки. До кнопки сигнала дотянуться не могу, решаю громко известить о своём намерении выйти. Толпа вокруг зашевелилась. Представил, что придётся как-то выкарабкиваться отсюда, а прежде умудриться поднять с полу сумку. С поклажей всегда были проблемы. Ладно, если коробочка с макаронами и термос с чаем. А ведь в последнее время приходится возить вещи и потяжелее, и побольше. Иногда доброжелательные женщины предлагают подержать мою сумку с едой и рабочими вещами. Сейчас же таких не нашлось. Когда лямка всё-таки оказывается в моих руках, начинаю разворачиваться. Оглядываюсь на мать – та тоже пытается пробраться ближе к дверям.
Автобус останавливается, я протискиваюсь к выходу, выдавливая наружу нескольких человек. Наконец на свободе. Осталось пройти мост, спуститься по узкой крутой тропке, и по извивающейся дороге добраться до дачи. Правда, так делаю я. Мать предпочитает пройти ещё несколько десятков метров, до другой дороги, прямо идущей до самого угла прямоугольника, образованного коттеджами, где и находится наша собственность. Шагаю неторопливо, дыша полной грудью, в который раз поражаясь гигантизму местных растений, в сравнении с которыми сам себе кажусь насекомым. Вход на участок – калитка из дощечек, обвитых колючей проволокой, как обычно закрыт дикой малиной, вырубить которую всё руки не доходят. Сколько её не отгибай, всё равно на своё место возвращается. Несмотря на извилистый путь, я пришёл раньше матери.
Примерно с полгода назад бабушка, которой и принадлежал участок, собралась его продавать. Мол, здоровье не то. Ничего кроме лука и чеснока она уже не садила. Ездила в последнее время редко и только вместе со мной. Опасалась, что отправившись в одиночку, назад уже не вернётся, поскольку отсюда её несколько раз увозили врачи. Один раз, когда инфаркт случился, хорошо соседи «скорую» вызвали. С ними – Ольгой и Николаем, она была очень дружна до определённого момента. Во второй, уже при мне, микроинсульт. Не разбирающийся в симптомах, я не смог сразу понять, что случилось. Просто сидела на стульчике перед грядкой, и начала заваливаться на правую сторону. Сначала решил, что просто потеряла равновесие, да и в сознании она была, и говорила. Но потом вовсе упала. Помог добраться до избушки, и почему-то сначала позвонил матери (маменькин сынок), а она уже врачам. Я побежал на трассу дожидаться машину, чтобы показать путь. Бегал туда-сюда, мысли горькие в голову лезли. В раздумьях чуть не пропустил машину. Закричал, догнал, сел, стал указывать дорогу. Когда остановились возле нашего забора, сначала побежал смотреть, всё ли с бабушкой в порядке. Водитель закричал, чтобы я проводил врача – видимо сквозь заросли они входа не увидели. Я вернулся, получил от доктора нагоняй, провёл к бабушке. Вместе с ней поехал в больницу, и до самого вечера ухаживал за ней, водил от одного кабинета до другого, от томографии до рентгена, пока мама не сменила меня на посту. Всё время, что она лежала в больнице, я ездил на дачу, выкапывал чеснок, собирал ягоду, боролся с малиной и травой. И начал относиться к этой земле, как своей. Я стал уже её частью, вложился в неё и не мог теперь отказаться.
Бабушка владела двумя участками. Зачем её понадобился второй, до сих пор не понимаю. Может потому, что соседи, как она говорила, «прихамили» два небольших участка, то есть приобрели не вполне честным путём. Однако оба бабушкиных участка числились за дачным товариществом. И однажды, члены этого самого товарищества решили отнять второй участок, поскольку он не обрабатывался, а значит, не использовался по назначению. Голосование было практически единогласным, включая Николая и Ольгу, чего бабушка простить им не смогла. Однако, благодаря бабушкиному упорству, участки остались за ней, и она немедленно приступила к их приватизации. Процесс затянулся больше чем на год. Ей приходилось часто ездить по разным инстанциям, чуть ли не ежедневно звонить туда, собирать документы. Всё решила делать сама, не подпуская нас. Но, к стыду своему скажу, мы не особенно рвались в это влезать. Сестра, Дарья, недавно вышла замуж, и решала семейные проблемы, мать работала, я ленился. К этому присовокупились интриги руководства товарищества. Бабушка говорила, что администрация города давно передала документы на приватизацию. Но, поскольку дачники платили товариществу за пользование участками, управление документы скрыло. Но не той женщиной была Ирина Петровна Артемьева, чтобы спустить такую несправедливость. Ей даже угрожали, пытались задавить машиной, но не тут-то было. Участки перешли в её полноправную собственность. Хоть и пришлось выплатить некий долг, который накопился у неё за полгода.
С соседями тоже началась война. Они решили установить электрический столб для своих нужд. Правда, почему-то решили сделать это на нашей территории. Вернувшаяся домой бабушка долго возмущалась вероломным вторжением на свой участок. Рассказывала, что будто они пол огорода снесли, когда его устанавливали. Так всем знакомым и сообщила. Когда я всё же съездил туда, действительно обнаружил столб. Правда, полоса выкорчеванной земли тянулась по краю участка, но факт нарушения границы присутствовал. Бабушка даже как-то оставила на столбе записку с требованием убрать столб, а не то она сама его спилит. В гневе решила, как говорится, «сжечь все мосты», причём, не только фигурально. Наши и соседские участки разделяла канава, через которую был переброшен мост из досок и труб. Именно его бабушка и поручила мне уничтожить. Трубы оказались гораздо длиннее, и глубоко вкопанными в землю. Пришлось сильно повозиться с ними. Теперь они лежат возле стены, затрудняя путь за избушку. Того и гляди, ногу подвернёшь. И столб стоит до сих пор, к их дому через него уже подведены провода, а мать, наладившая с соседями дружеские отношения, видимо решила эту тему не поднимать.
Когда-то нам с матерью не очень нравилось заниматься дачными делами, хоть дача и кормила нас круглый год. Нас бабушка подключала, когда следовало вскопать грядки, урожай собрать. Пока были силы, всё делала сама. И вот, решила от земли избавиться. Вот тогда и началось: «Как, собралась продавать? А мы?» Да, эгоизм, но все люди эгоисты. Моё нежелание, чтобы дача продавалась, в основном было продиктовано недовольством матери. Я пошёл у неё на поводу, и принялся убеждать бабушку передумать, говорил, если землёй вплотную заняться, то она вполне ещё может приносить пользу, там можно построить дом, отдыхать. Дачный домик до сих пор заменяла странная конструкция, напоминающая скорее барак со скошенной крышей, в котором я мог стоять прямо только на входе. Но всегда называлась избушкой. Даже на починку требовались большие деньги, а не то, что снести её к чёрту, и построить что-нибудь стоящее. Бабушка была непреклонна, полагая, что мы не «земляные люди», что ничего нам не надо, и пусть лучше на этой земле работает «настоящий хозяин». Когда мы с матерью стали чаще ездить туда, и приводить участки в порядок, она часто говорила нам вслед с нескрываемым ехидством:
-Ишь, хозяева поехали.
Как-то мать поручила мне вырубить малину, заполонившую второй участок. Защищать заросли бросились тучи комаров, выбравшие их своим обиталищем. Вообще, помимо трудной работы, именно летающие кровососы являлись главным фактором, не способствующим возникновению любви к этому месту. Конечно помимо трудностей пути к нему. Причём комары огромные, злые, кусающие больно даже сквозь одежду. Но, тем не менее, большая часть малины была вырублена. Несмотря на то, что я затратил на второй участок много сил, именно его я и предложил продать бабушке, раз ей так хотелось что-нибудь продать. «Приобщившись» к природе, я захотел привести в порядок и основную территорию, которая мне казалась гораздо важнее. Но бабуля снова отказалась.
-Кому нужны четыре сотки? Людям нужно больше.
-Если земля им так нужна, то и четырёх соток будет вполне достаточно.
Звонившим нам по поводу покупки дачи (а звонили всё чаще и чаще, после того, как бабушкина продвинутая подруга дала объявление в интернете) она тщательно объясняла, где это находится, а потом называла цену. Сначала миллион, потом 500 тысяч, затем 250 тысяч. Скидка росла вместе с числом отказов. Видимо их главной причиной была удалённость участков, находившихся рядом с Военным городком.
Несмотря на скорую возможную продажу, я больше стал ездить туда. Траву скосить, землю вскопать. Когда-то тут всё тонуло в море сорняков. Не отличишь от какого-нибудь луга. Чего только не росло, и всё огромное, с меня высотой. Постепенно, метр за метром я их одолел. В порыве энтузиазма срезал серпом ряд цветов, не отделяя от других растений. За что бабушка и отругала, когда всё-таки решила посмотреть, как там дела. В этот момент я занимался освобождением от одуванчиков обнаруженных мной островков земляники, когда-то занимавшей две грядки. Не выдержав, я повысил голос, заявив, что какое ей дело, если она вообще собралась всё продать. Но мои заслуги терялись на фоне цветочной трагедии. Они высаживались бабушкой, и были ей, видимо, очень дороги. Да, я разозлился, получив оскорбление вместо благодарности, и одновременно начал мучиться угрызениями совести, что не смог себя сдержать. Она пригрозила, что я больше сюда не приеду, что продаст её первому, кто позвонит. Но не получилось.
Потом нагоняй получил от матери, наоборот считавшей, что я работал недостаточно, и чем я вообще занимался? Только книжки читал? Была у меня такая привычка - привозить с собой почитать, чтобы отдохнуть после схватки с сорняками. Бабушка с иронией заметила, что мы делим шкуру неубитого медведя, хотя заговаривала о продаже всё реже. Особенно после того, как я стал привозить ягоду, которая на участках всегда водилась в избытке. Раз не кабачки с огурцами, то хоть клубничка со смородинкой. Её она продавала на рынке по сто рублей за банку. Смородина того стоила - крупная, блестящая, ранняя. Правда одна из покупательниц при мне заявила, что та "слишком постная", то есть не сладкая. На что бабушка ответила:
-А что вы хотите? Дождей-то не было, с чего ей соком напитаться?
Но, тем не менее, всё продавалось довольно быстро, как "горячие пирожки". Сбор ягоды был не таким уж и простым делом. Основную проблему составляла жимолость - огромные кусты посреди большого участка. Следовало, преодолевая сопротивление упругих ветвей, дотянуться до середины, балансируя на одной ноге, ведь необходимо всё собрать, чтобы не пропало. И вроде бабуля отказалась от идеи с продажей. Но вскоре умерла.
Как было сказано выше, на даче ей иногда становилось плохо. Все твердили, чтобы она больше туда ни ногой: и врачи, и мать, и я. Но она никого не послушалась - слишком упрямая. Даже как-то сказала:
-Если помру, там меня и похороните.
Это было уже после случая с цветами. Сначала мы собирали жимолость – я стоя, она - сидя на стульчике, потом я уничтожал сорняки. Всё было нормально, пока ей зачем-то не вздумалось лезть в канаву. Она упала, и уже подняться не смогла. Мне пришлось её оттуда вытаскивать, затем накапать валерьянки в стаканчик с водой. Мне бы тогда вызвать врачей, но она наотрез отказалась. Ей вроде стало лучше. Уже потом, в городе на остановке она чуть не потеряла сознание, и я позвонил матери, чтобы помогла довести бабушку до дома. Сколько раз я потом ругал себя за слабохарактерность и нерасторопность. Если бы позвонил не матери, а в "скорую", если бы убедил бабушку снова лечь в больницу, если бы... Странный ступор напал на меня тогда, полное безразличие к окружающему. Оно нарастало во мне словно защитная реакция на грядущую беду. Ещё пару дней всё было спокойно, она сходила на рынок, продала жимолость. А утром, часов в шесть услышал вскрик и шум на кухне. Прибежал и увидел её лежащую на полу, словно спящую. Но разбудить её я не мог, хоть она ещё и была жива. Попробовал поднять, понял, что сил не хватит - вес слишком большой, разбудил мать. Даже вдвоём мы не смогли её переложить на кровать. Постелили прямо на полу подушки, вызвали «скорую». Через два дня она умерла.
Всё время, что велась подготовка к похоронам, и ещё в течение сорока дней мать запрещала мне какие-либо работы на участках из-за суеверия. И отвоёванные с таким трудом метры, снова оказались захвачены зеленью. Наконец, мне было дано задание, привести землю в порядок. Борьба с травой раньше заключалась не только в вырывании, но и в вскапывании, а именно, вырезался квадрат земли с травой, затем переворачивался вверх корнями. Мать сказала, что данный способ неэффективен, и корни заново прорастают. Теперь следовало уничтожить всё, что можно было. И я принялся за дело с энтузиазмом. Однако это оказало ещё сложнее, чем в прошлый раз. Я задействовал тяпку, пытаясь удалять растения с корнями, буквально выкорчёвывая их. Снова и снова проклинал нашу финансовую несостоятельность, не позволявшую приобрести мотоблок. Растения упорно цеплялись глубоко проросшими корнями за почву, как и любое живое существо, всеми силами стараясь выжить. А ведь эту зелень ещё следовало сгрести граблями в кучу, затем вилами или на руках перетащить её на второй участок, который стал играть роль свалки.
Второй оказался во власти невысокой травы с покрытыми колючками стеблями и листьями, названной матерью огуречником. Во время ликвидации кустов малины, несколько я всё-таки пощадил, ради ягоды, и потом пожалел об этом, поскольку пробираться к ним следовало через этот самый огуречник. Рвалась эта трава на удивление легко, но её было так много, и так плотно была переплетена, что нечего было и думать справиться с ней вручную. Да и серп (косы-то нет - бедность) запросто в ней запутывался. И мать решила просто. На тех клочках земли на большом участке, незатронутых лопатой, на которых я оставил кучи зелёного мусора, трава под кучами сопрела и сгнила, как выразилась мать - "сгорела". И то же самое решили сделать с огуречником. Просто покрыть его толстым слоем всякого хлама, и оставить гнить. Так второй участок и превратился в свалку.
Тяжёлая работа стала для меня способом психологической разгрузки. Уничтожая очередной сорняк, я словно освобождался от пороков, одолевавших меня, воспоминаний, причинявших боль. Иногда перед глазами появлялись образы людей, заставлявших меня страдать, и тогда лезвие тяпки с особой яростью вонзалось в почву. Я забывал о мире за пределами участка, только труд становился смыслом жизни, и этот труд был нелёгким. Один раз я даже со злости швырнул тяпку подальше. Потом успокоился, и решил, как действовать. Я стал подрубать корни и сворачивать слой накрепко переплетённых ими растений, словно ковёр. Получился довольно крупный и тяжёлый рулон. Перетащить его на «свалку» целиком не представлялось возможным, только разве разрубив на части. По освобождённой земле вдруг засновали ящерицы. Видимо, под зелёным покровом у них были норы. У некоторых отсутствовал хвост. Скорее всего, отсёк лопатой. Ну что ж, извините, но это моя земля. Такой выбор – либо ваш дом, либо мой.
Мне вспомнилось, как однажды, увлёкшись, вырубая кусты на большом участке, чуть не уничтожил гнездо с птенцами. Можно сказать, им сильно повезло. Пушистые комочки жадно распахнули жёлтые клювы, когда моя тень упала на них. Решили, наверно, родители кормить прилетели. Стоял жаркий день, и палящие лучи могли их изжарить. Я согнул ближайшие высокие стебли, соорудив что-то вроде шалашика над гнездом, набросав сверху листьев. Забеспокоился, не испугаются ли родители, не застав привычной обстановки, не бросят ли птенцов. Удостоверившись, что перегревание им не грозит, занялся своими делами. Потом, когда приезжал, проведывал их. Благо было дело летом, на дачу мог ездить часто. Вид у них был вполне удовлетворительный. Вскоре нашёл гнездо пустым. Видимо, встали на крыло.
Сейчас история с птенцами и ящерицами навела на размышления. Эти животные жили здесь давно, может ещё до того, как здесь поселились люди. Растения же существовали испокон веков. У них всех гораздо больше прав на эту землю. Но она должна обрабатываться, жить, приносить пользу. В этом её предназначение. Она способна прокормить мою семью, детей и внуков. И потому буду рвать, дёргать и копать. Но я также понимаю, что в борьбе с природой победа невозможна. Снова участки покроются травой, и я её опять уничтожу. Кто-нибудь и после меня станет это делать. Но всё же, как часто человек задумывается о последствиях своей «хозяйской» деятельности? Насколько он вообще хороший хозяин? Ведь мы, люди, полагаем себя хозяевами планеты. Мы вырубаем леса под пашни и для древесины, не заботясь о тех, кто всегда их населял. Присвоив себе звание Венца Творения, мы присвоили и право решать судьбы остальных жителей Земли. Сколько видов уже сгинуло, просто соприкоснувшись с нами? Мы так ждём Конца света, потому что не верим, что можем стать лучше, не верим, что лучше можем жить. Конечно же, ведь жить так трудно. И если однажды нас не станет, сразу станет очевидно, насколько иллюзорной была наша власть. Всё созданное человеческим разумом, обратится в прах, скроется под землёй, которая уже поглотит наши тела. Как бы ни старались разграничить себя с природой, мы остаёмся её частью. И умерев, станем чьим-то кормом, клетками новых организмов. Мы исчезнем, чтобы вернуться в новом качестве. Но кто тогда будет помнить о нас? Что мы после себя оставим?
Я гляжу на 4 грядки с чесноком и луком, недавно посаженные матерью. Они жутко напоминают свежие могильные холмы, только надгробных плит не хватает. Вспоминаю, как в яму опускался бабушкин гроб, как кинул горсть земли туда, как рабочие стали деловито закапывать её. И также я однажды окажусь там. И стану землёй, которую кто-то также будет обрабатывать.
Дачный сезон заканчивается. Мы с матерью перетащили на дачу кучу хлама, которому не место в квартире, но здесь может пригодиться. Избушка превратилась в настоящий склад пиломатериалов. Мать обуяла мания обновления. Она не только зачистила участки, с моей помощью, но и дома кучу вещей отправила на помойку. Приказала разобрать старые шкафы из-под посуды и книг, и свезти доски сюда. Думаю, так на неё подействовала смерть её мамы. Она, как и я, почувствовала реальность физического конца, и очень захотела жить. И причём как можно полнее. Она вообще сильно изменилась, стала мягче. Раньше была гораздо импульсивнее и раздражительнее.
Они с бабушкой часто ссорились по реальным и выдуманным поводам, неизменно с сегодняшнего дня переключаясь на прошлое. Думаю, причина конфликта заключалась в мамином отце. Он покончил с собой, бросившись под поезд, и мать винила в этом бабушку, с её характером и стремлением подчинять себе окружающих. Хотя когда-то, именно бабушка и предложила ей, мне и моему отцу жить у неё. Потом отец ушёл, мать снова вышла замуж, и родила мою сестру – полную противоположность мне, бойкую и смелую. С ней у меня перманентная война, хотя сейчас вроде отношения нормализуются. Сестра впоследствии тоже конфликтовала с бабушкой – той не нравился разгульный сестрин образ жизни. Но недавно между ними тремя воцарился мир, как раз перед бабушкиной кончиной. Мать с Дарьей некоторое время не разговаривали, поссорившись из-за Дашкиного мужа – Сергея, когда они у нас жили. Мать хотела, чтобы он тоже платил за коммунальные услуги. На что Дарья сильно обиделась. Хотя скорее обиделся Сергей, а сестра его лишь поддержала. Смерть близкого человека объединила мать и дочь. По поводу дачи, с присущим ей максимализмом, сестра постоянно твердит, что глупостями мы занимаемся, продать её, и дело с концом. Хоть деньги будут.
Сегодня мы собирались натянуть на крыше плёнку, чтобы она не протекла весной, когда снег начнёт таять, вылить из бочек всю воду, и перевернуть кверху дном. Поднявшийся холодный северо-восточный ветер всё время сдувает плёнку, поэтому накидали сверху досок, и даже рулон рубероида. Я натягиваю плёнку, пока мать приколачивает её к стенам. Ветер всё равно заставляет покрытие ходить волнами. Ещё положили досок, мне даже пришлось лечь поперёк крыши в качестве дополнительного груза. Наконец, всё. Напоследок, разломали старую бузину. Мать решила, что ей здесь не место, всё равно сухая. Доставать инструменты из подполья уже лень, да и автобус скоро. Пришлось вручную - тянуть, крутить и дёргать. Акт разрушения, претворяющий созидание. Смерть ради жизни. И, возвращаясь в полупустом автобусе в город, слушая в наушниках «Радио шансон», я буду знать, что ничего никогда не заканчивается. Просто начинается по-другому.