Открылась выставка русского художника 19 века Николая Ге в Третьяковской галерее на Крымской набережной. Одна из мыслей – кто разрешил? Как был он оппозиционером к власти, так и остался. Запрещали выставлять его работы при жизни; даже знаменитые «Христос и Пилат» под запретом были. Ввозил в Россию портрет Герцена собственной кисти, оказывается, контрабандой.
Тогда не удивительно, что художников сейчас на границах шмонают, как уголовников. Особенно полицейские славной Украины, с вилами на погонах, любят поиздеваться над «мазилами», намекая на откат в российских рублях. Этюды, хоть свежие, хоть с разрешительными бумагами, раз пахнут, то нужно делиться.
Прочитал книгу лидера авангарда 50-х, Валентина Воробьева «Враг народа». И он, и его друзья народовольцы, начиная с конца 50-х годов, как стая обложенных волков, бегали кругами под бодрым присмотром охранников из организации секретных "имажинистов". И обе стороны ждали, когда это все кончится, и как бы подороже продать свою шкуру. Конечно, все шло под флагом борьбы за свободу.
Когда в 57 –м году пробил звездный час Толи Зверева, а затем и многих других борцов за свободу с кистью в руках, я отбывал последний год в детском саду в Сах-заводе близ станции Кара-Балта у подножья красивейшего Киргизского Тянь-шаньского хребта. Так что сияние этих бенгальских огней прошли далеко от нас, киргизят.
Когда я приехал в 1972 году осваивать Москву, нон-конформисты уже упаковывали чемоданы, и разъезжались кто на Запад, кто на Восток, с именами и без. В 1974 году, когда я пахал в стройотряде на строительстве Саяно-Шушенской ГЭС, Валя Воробьев брал билет в далекий Париж.
Законченный абстракционист, он, проницательный псевдо-алкоголик и острый наблюдатель, остался сочинителем собственной жизни и судьбы, замешанных на брянской каше.
В одном из писем Эдуарду Штейнбергу он рассказывает о своих проблемах.
«Эд, в письме ты затронул тему «Литературы» в искусстве, очень меня волнующуюся сейчас. В результате многолетних терзаний я пришел к выводу, что лучшее в искусстве – от Иконы, через Рембранта, к Шагалу, - сплошная иллюстрация к Библии и Жизни, с точным обозначением времени и пространства.
Два года назад я был в Сицилии и увидел греческие театры и храмы, где босиком бегал Архимед. Мне очень хотелось его нарисовать бегущего с криком «Эврика!» Нарисовать не анонимного старика желтого цвета на черном фоне, а именно Архимеда с кудрявой бородой и плешью на голове.
Работу я загубил, потому что задача оказалась очень сложной; и сохранить «чистую живопись», и не забыть, каким был кувшин у греков. Я выбираю очень популярных и легендарных людей: Икара, Распутина, Гагарина, Сократа в их органической среде плюс мое воображение на композицию и цвет. Как это получается – другое дело, но сделать что-то путное в этом направлении очень хочется.
Есть ли такая картина «иллюстрация» и «литература»?
И «да» и «нет»! Тут нужно долго копаться в классическом искусстве высокого сорта, чтоб найти исчерпывающий ответ. Ясно одно – картины «фигуративны», забавны, красочны, необычны по компоновке, потому что я упразднил «земное приятяжение», птицы, звери, люди, топоры «плавают» в пространстве холста, как космонавты вдали от земли, в самых необычных позах.
На выставке в «арт-клош» таких картин, два метра на полтора, было штук двадцать, и должен похвастать, что они произвели значительное впечатление на художников, а трое из них просто начали без всякого стеснения подражать.
Вот тебе и вся литература!»
В книге «Враг народа» Валентин Воробьев рассказал, как он спас картины Любови Поповой, а мне впору рассказать, как и его, Валентина Воробьева, 6 картин я вытащил из помойки и сдал на хранение в Третьяковскую галерею.
Было это в ту пору, когда народ ужирался водкой и быстренько уплывал в вечный счастливый мир. «Вся наша жизнь – сплошная Хакамада» - сказал знаменитый философ Арсений Чанышев и вылетел из 18 этажа корпуса «А» Московского Университета.
После похорон Оли Серебряной, портрет которой есть в книге «Врага народа», я вытащил из её брошенной квартиры на Сухаревки не денежки-банкноты, заплаченные ей Грузинским князем за последнюю фиктивную прописку, а шесть обтертых и сомнительных полотен, которые были оставлены ей «на сохранение» парижским эмигрантом-легендой Валей Воробьем.
Так кто же напишет о ценности этих шести обтертых и сомнительных полотен, кто поставит автора их на полочку или воткнет в архивную клетку? Где искусствоведы, или они только обслуживают Рублевское шоссе, дабы отличить фальшак от подлинного Шишкина? Где Натальи Шмельковы, или на худой конец Нади Семеновы, вытирающие пыль с попы Владимира Ильича на знаменитом портрете Арнольда Семенова?
Вот и нужно, оказывается, художнику самому заниматься самокопательством в своем творчестве, делая замес биографического сказа с ресторанным ценником.
Валентин Воробьев ясно показал, нужен ли русский художник там, в Париже, и вообще нужен ли он где-то. Он рассказал, как в 60-х они мешались под ногами власти, и потому с ними вынуждены были считаться. Выходит, художник становится художником только в революционной, обостренной ситуации.
И если сейчас в Африке, а далее в Италии, Испании и Греции идет волна революции, то можно ожидать, что скоро нужны будут символы, лозунги Окон Роста, а далее козлы отпущения и кандидаты на виселицы.
Так что картины нонкоформистов сейчас в цене. Они полоскаются из галереи «Романов» в галерею «Зураб», клонируясь в виде фальшаков. В «Винзаводе» выставляются современные картины, срезы гламурной жизни, например: на веревке висит грязное белье, стоят в ряд огнетушители, в бочка рассола рабочий день купается голая авторша.
Саша Шилов тоже трясется за свою галерею, отданную ему навечно Лужковым в кепке, и не поможет ему умение накапать слезу в глаз умирающего коня. Теперь его стерегут бывшие жены, жаждая урвать кусок с мертвого тела. Раз Лужков рухнул, то и Шилов, и Церетели, кажется, пойдут в ту же степь.