- Если ты хочешь еще увидеть свою дочь живой и здоровой, то найдешь деньги, - голос в трубке был насмешливым, но убедительным.
- Но я клянусь, клянусь, это все, что у меня есть – триста восемьдесят тысяч – и все, все! Я даже занял сотню! – он слышал свой голос, осипший, срывающийся и сам себе не верил.
- Ну смотри, если не найдешь еще сто двадцать до пятницы – то можешь заказывать красивые похороны для своей студентки-красавицы.
- Но я…
Связь прервалась, и он почувствовал, как по спине бежит отвратительная холодная струйка пота.
Он подумал, что они, возможно, знают про тот оффшорный счет, и тогда он зря сейчас клялся. Они вытрясут из него все до копейки, а Марину все равно не вернут.
Потом пришла слабая, плохо читаемая, сумбурная мысль, что если…в конце концов, есть же Антон, уже почти взрослый и самостоятельный Антон…наследник и вообще…если вдруг…А с Ларисой тогда разведусь - отчетливо услышал он свою мысль , ужаснулся и от ужаса проснулся.
Уже начинало светать, и сквозь шторы спальни пробивался серый утренний свет. Сердце все еще билось сильно, и он встал с постели, стараясь не разбудить жену.
Проходя по коридору на кухню, тихонько открыл дверь в комнаты дочери.
Та спала, обняв куклу, одеяло сбилось почти на пол.
Он хотел поправить, но передумал, послушал сонную тишину детской, прикрыл дверь и прошел на кухню.
Приснится же такое, подумал он, куря в приоткрытое окно, - оффшоры какие-то, выкуп, Антон, что за Антон?…Бред…
Потом он посидел еще немного, глядя, как под окнами идет первый, еще пустой, трамвай, и отправился досыпать.
- Слава богу, все хорошо, - думал он, накрываясь одеялом.
Ему предстоял сложный день, сегодня должен был решиться вопрос с его повышением, и он хотел поспать еще час до того, как Лариса проснется и начнет собирать дочку в садик.