Оглавление:
Свидание
Сватовство
СВИДАНИЕ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ИГОРЬ - обвиняемый, 20 лет
ЛИДИЯ - мать Игоря, 39 лет
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ – ПОМЕЩЕНИЕ ДЛЯ СВИДАНИЙ С ЗАКЛЮЧЕННЫМИ В ТЮРЬМЕ
ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ – НАЧАЛО ХХI ВЕКА
На сцене – большой стол, два табурета по разные стороны стола. На одном из них сидит левым боком к зрителю Игорь, опустив голову на руки. Видно, что волосы его острижены. Входит Лидия.
ЛИДИЯ. Здравствуй, сынок.
ИГОРЬ (поднимая голову). Привет, маманя. Спасибо, что пришла. Как ты?
ЛИДИЯ. Не знаю, что и сказать, Игоречек. Так я будто здорова, а душа, душа моя больна, сыночек. Больна душа моя. Из-за тебя больна моя душа, Игоречек. Как ты мог человека зарезать? Как? Разве я тебя для этого родила и воспитывала? Для этого?
ИГОРЬ. Не жалей. Одним поганым жидом меньше стало. Жалко, что других не успел замочить. Там, в их проклятой синагоге не меньше десятка было. Не знал я, что сторож ихний – русский человек, да еще и с пистолетом. Если б не он, подсевала жидовский, я бы не меньше пятерых добавил …
ЛИДИЯ. Что ты говоришь, Игореша?! Да как ты можешь?! Отец Феодосий на проповедях совсем не тому нас учит. А благородству мыслей.
ИГОРЬ (хохочет). Да это и есть благородство – жидов мочить. Ты что, не знаешь, что они Христа распяли? А еще – верующая, проповеди слушаешь!
ЛИДИЯ. Так ведь Христос и сам был … из этих … ну … Дева Мария же …
ИГОРЬ. Брось, ничего ты не понимаешь. Они, жиды, всю Россию споили еще тогда, при царе! И сейчас все капиталы в России жиды позахватывали, кровососы! А народ бедствует. Гитлер правильно распорядился: гнать их прочь. А они не уехали, остались – вот тогда и стал он их мочить! Да и Сталин под конец понял – и хотел от жидов советский народ избавить …
ЛИДИЯ. Ну что ты, Игорь? Люди ведь евреи, они ведь тоже - народ. У нас на заводе, даже в цеху нашем есть евреи-рабочие, евреи-мастера, есть евреи-технологи и конструктора …
ИГОРЬ. Да что ты заладила «евреи-рабочие», евреи прочие?! Ты посмотри в корень: все они – на Америку шпионят. Потому как там евреи правят. Нашу родину жиды не любят, ругают ее всяко. Поняла?
ЛИДИЯ. Не знаю, кто там в Америке правит, да только я слышала, что там еще не было ни одного президента-еврея! А теперь и вовсе негр.
ИГОРЬ. Ну и что? Знаешь ты, сколько там жидов около президента крутится, на ухо ему шепчут? Знаешь, какими они миллиардами баксов ворочают? Всякие там банкиры, хозяева заводов и фирм – все они жиды. Даже в Нью-Йорке, в самом ихнем большом городе, мэр города – жид! Вот ведь до чего дошло!
ЛИДИЯ. Если мэр толковый, то пусть он будет хоть обезьяной, лишь бы людям хорошо было с ним.
ИГОРЬ. Все! Кончили! Принесла передачу?
ЛИДИЯ. Я там отдала, тебе передадут.
ИГОРЬ. Как же! И половины не оставят. Ну ладно, спасибо. Ты вообще-то пришла проведать меня или жидов хвалить?
ЛИДИЯ. Хвалить евреев я не собираюсь, не люблю сама их, а тебе вот хочу правду открыть, сынок. Хоть и горька будет тебе та правда. Ты знаешь, кого ножом в живот пырнул?
ИГОРЬ. Знаю. Жида.
ЛИДИЯ. Так-то оно так, да еще есть кое-что. Отца своего ты пырнул ножом!
ИГОРЬ. Ты что несешь, маманя? Свихнулась? Отец мой умер, когда мне еще и годика не было, сама же ты рассказывала. И дядя из Иркутска помогал нам.
ЛИДИЯ. Нет, сынок, это я тебе говорила, что отец твой умер. А он был жив. И это он нам помогал, а не дядя. Нет у тебя никакого дяди. Тетка старая есть в Иркутске, так она ведь сама бедствует. А отец твой, Борис Наумович Шнайдер, в нашем городе живет … жил. Пока ты … пока ты его не пырнул. Отца ты порешил, Игореша.
ИГОРЬ. Не смей! Не может жид моим отцом быть. Зря выдумала эту басню.
ЛИДИЯ. Сынок, не вру я нисколько. Я же тебя родила, грудью вскормила. Я мама твоя. Я тебя воспитывала.
ИГОРЬ. Улица меня воспитывала, а не ты. Это сейчас ты святой заделалась, потому как в отца Евпатория, видно, влюбилась …
ЛИДИЯ. Отца Феодосия, а не Евпатория.
ИГОРЬ. И священник твой с нерусским именем. Не могли назвать Кириллом, Филиппом. Ну да ладно, не мое дело. Давай о тебе вспомним, как ты меня воспитывала. Как мужики в нашей квартире менялись. Как напивались до того, что под столом спали. Забыла? Как в вытрезвитель попадала, тоже не помнишь? Эх, маманя … Гуляла ты не с умом, и веруешь ты не по-умному, да еще жидовской подпевалой заделалась.
ЛИДИЯ. Борис – отец твой. Борис. Ты же на него похож, Игоречек мой. Сам посмотри в зеркало да сравни себя с ним. До чего же похож! И если бы мы не разошлись, был бы ты тоже евреем и звали бы тебя Фроим, как Борису хотелось. А не Игорь, как я настояла.
ИГОРЬ. Врешь, маманька! Мой отец евреем не был. А почему разошлись-то?
ЛИДИЯ. Я виновата. Я, дура, изменила Борису. Тебе еще годика не было, ты в кроватке своей лежал, а ко мне пришел один дружок бывший, выпить принес … ну и муж застукал меня с тем парнем …
ИГОРЬ. Не диво, ты, маманя, всегда была слаба на перед.
ЛИДИЯ. Да как ты смеешь! Если хочешь знать правду, меня в двенадцать лет, девчоночку, изнасиловали. Я тебе не говорила, а сегодня скажу. Потому как достал ты меня. Да, шестеро меня насиловали парни с нашего двора, потому что некому было отомстить. Отец мой, дедушка твой, погиб, когда я еще в школу не ходила. А мама болела тяжело, была опухоль в мозгу. Поздно определили, умерла на операции. И осталась я сироткой. Тетка только и помогала. Присылала переводы из Иркутска.
ИГОРЬ. Да слыхал я сто раз и про деда, и про бабку, и про тетку твою. А вот, что тебя насиловали, не знал. Выйду - всех замочу. Что не жаловалась на них? А, маманя?
ЛИДИЯ. Какой умный! Они сказали, что если пожалуюсь, убьют. У них такие ножи были огромные! Потом … (запинается). Нет … Не скажу тебе.
ИГОРЬ. Говори, раз уж начала. Не тяни резину!
ЛИДИЯ. Потом они меня стали каждый день … Свет был мне не мил. Я и сбежала из дому. Уехала на поезде, тетке не сказавши … А там …
ИГОРЬ. Дальше понятно. На поезде, короче, попала ты в компанию. Так?
ЛИДИЯ. Так. В поездах они воровали, а меня стали держать за приманку. Ну, и одевали меня, как куколку, кормили, поили, а главный меня как бы женой сделал. Он любил меня. С ним мне было хорошо.
ИГОРЬ. Это в двенадцать-то лет!
ЛИДИЯ. Мне уж тринадцать было. Долго нам везло, но поймали. Суд был. Меня как малолетку в детскую колонию направили. И досрочно освободили за хорошее поведение. Вышла я. Вернулась в город, получила квартирку обратно. И тут в меня влюбился твой отец, Борис Наумович Шнайдер. Он, конечно, был меня старше намного. Мне было семнадцать, а ему – сорок шесть.
ИГОРЬ. Ах, старый хрен! Оторвал так оторвал женушку! Все они, жиды, такие.
ЛИДИЯ. Он меня так любил! Так ласкал! Все мои капризы выполнял, будто я царица, а он мой раб. В общем, жила я, как в сказке.
ИГОРЬ. Мало, что за жида вышла, так еще и за старика (хохочет). Только не говори, что ты его полюбила! Ради денег вышла за него, так?
ЛИДИЯ. Не был он стариком. Сильный был мужчина. Конечно, я его не любила. Но благодарна была, уважала его, жалела, жила с ним хорошо. Он же портной. У него шили не простые люди. Мастер он был классный! Художник! А меня как он обшивал!
ИГОРЬ. Да пошла ты со своим портным, подстилка жидовская! Зачем рассказала мне все это, зачем? Я не сын его! Он, видно, отчим мой, вот что! А ты все врешь, жидовкой стала!
ЛИДИЯ. Вот ведь как обзываешь мать родную. Давай, обзывай, заслужила я. Он меня баловал, а я, дура, заелась, стала вертеть хвостом. И он застукал меня с другим … А я уже в то время беременна была …
ИГОРЬ. И он, гад, тебя выгнал? На улицу отправил беременную?
ЛИДИЯ. Нет, сынок, он сам ушел. В чем был. Все-все мне оставил. И алименты платил мне аккуратно. Хоть сперва и не верил он, что ты его сын, не верил, пока тебе не исполнилось четыре годика.
ИГОРЬ. А что случилось? С чего это жид решил, что он мой отец?
ЛИДИЯ. Он никогда до этого не подходил к тебе близко. А тут … Посмотрел он на тебя, вынул фото из пиджака, где ему тоже четыре года. Показал мне … Копия … (плачет). Заплакал Боренька. И ушел. Он ведь уже на другой был женат в то время …
ИГОРЬ. На жидовке, конечно? На старой жидовке? Так, что ли?
ЛИДИЯ. Не знаю, сынок, кто она.
ИГОРЬ. Как это не знаешь?
ЛИДИЯ. Так. И знать не хочу. Потому что все равно мне. Когда я увидела его слезы, что-то со мной стало. Посмотрела я на себя. На жизнь свою. Со стороны посмотрела. И пошла я куда глаза глядят, и принесли меня ноженьки мои в церковь, в храм наш. А там как раз отец Феодосий о грехах говорил … И о милости Б-жьей … И я покаялась … Но не простил меня Г-сподь, потому что сын мой отца своего убил … За грехи мои это, за грехи мои тяжкие! И почему ты так евреев ненавидишь, что они тебе сделали?
ИГОРЬ. Почему?! Маманька, да ты вспомни, вспомни! Когда мне было как раз четыре годика, я услышал, как люди что-то такое говорят и слово «евреи» услышал. И я тебя спросил, кто такие евреи. И что ты мне ответила?
ЛИДИЯ. Не помню я, Игорь. Столько лет прошло.
ИГОРЬ. А я тебе напомню. Ты, пьяная, завопила, будто режут: «Сыночек, евреи – это самые-самые плохие люди! Самые плохие! Запомни!» И я запомнил. Хорошо запомнил. И ненавидел тех самых плохих людей, тех евреев, тех жидов, с того дня. И сегодня ненавижу. Потому что крик твой такую сильную злобу во мне разбудил, слов нет рассказать, какую сильную.
ЛИДИЯ. Не помню я такого, сынок, не помню. Наверно, это было до того, как твой отец заплакал … когда фото смотрел …
ИГОРЬ. Не смей этого жида моим отцом называть! Даже если ты меня от него родила, не может моим отцом быть жид. Поняла, мама? Не может. И все.
ЛИДИЯ. Умер твой отец. Умер бедный Боренька. Знаешь, что он успел сказать мне, когда его везли на операцию?
ИГОРЬ. А мне без разницы.
ЛИДИЯ. Я бежала рядом с каталкой. Он подманил меня и прохрипел: «Умру я, Лидунька. А ты не говори Игорю, что я его отец. Совесть его замучит. Не надо, чтоб он мучился! Бедный мальчик …»
ИГОРЬ. Вот хитрый жид! Вот хитрый жид! Вот хитрый жид!
Звучит «Реквием» Моцарта. Занавес закрывается под вопли Игоря и музыку. Из-за закрывшегося занавеса продолжают нестись вопли: Вот хитрый жид! Вот хитрый жид! Музыка становится все тише, а вопли все громче и громче. Когда они достигают максимума громкости, то вдруг обрываются. Пауза длится миг. Снова звучит «Реквием». Воплей больше нет.
СВАТОВСТВО
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ЭЛИЭЗЕР – крепкий, еще работающий мужчина, 65 лет
ИОСИФ – старый и слабый мужчина, 80 лет
ХАВА – стоматолог, 60 лет
Место действия – Израиль, один из не очень больших городов Большого Тель-Авива
Салон в доме Хавы. Мебель Дакс (или любая другая). На столе – фрукты, Хава ставит на стол бутылку пепси-колы. Звонок в дверь. Зло, громко и басовито лает собака.
ХАВА. Это звонит жених, свататься приехал. А бедная собака голодна, моя верная Венера голодна! Я дрянь, я забыла из-за этого сватовства ее покормить. (Кричит). Венера! Я тебя сегодня побалую! (Радостный лай). Чуть позже накормлю тебя, моя собачка. (Громко). Венера, я уже готовлю твой обед! (Радостный лай). Вот и славно (Открывает дверь). Проходите, пожалуйста. (Входят Иосиф и Элиэзер). Как?! Вы вдвоем? Я думала, что придет только один человек … Мойше сказал …
ИОСИФ. А у вас тут хорошо. Домик почти приличный снаружи. Собачонка хорошо заперта? Когда я ее увидел во дворе за ветхой загородкой, то принял за теленка. А когда залаяла, ахнул.
ХАВА. Венера умная, знает, на кого бросаться, и знает, что нельзя ломать загородку – даже ветхую. Садитесь, пожалуйста, за стол. Наверно, хотите пить? Пепси-кола только что из холодильника. Меня зовут Хава Гольдберг, как вам, наверно, сказал мой коллега Мойше.
Хава садится на диван, изучающее разглядывает гостей.
ИОСИФ. Очень приятно, Хава (садится за стол). Я Иосиф. Иосиф Декельбаум. Иосэф бен Хаим. Или Осип Ефимович – так меня звали в Омске и последние два года в Москве. А это мой друг – Элиэзер.
ЭЛИЭЗЕР. Да-да. (Хочет сесть на диван, смущается, передумывает. Садится за стол). Меня зовут Элиэзер.
ИОСИФ. В Киеве и в Москве друзья звали его Лазарь. А вообще - Анатолий. Анатолий Авдеевич. Потому что его папу звали Авигдор, то есть Авдей. Да, согласитесь, что «Лазарь» и «Анатолий» звучит почти одинаково. Правда? Особенно у косноязычных. Я в Москве работал вместе с ним два последних года перед репатриацией. А родился я и до того жил в Омске. Я сибиряк.
ХАВА. Скорее я бы подумала на вашего друга Элиэзера, что он сибиряк. Он такой крепкий мужчина, такой солидный. А вы …
ИОСИФ. Я тоже в его годы, пятнадцать лет назад, был мужчина крепкий и солидный. Плечи у меня были – во! (показывает раскинутыми руками и хохочет) Я мог часами ходить по Тель-Авиву в июле и не пить воду.
ХАВА. Не может быть! Вас бы давно в живых не было!
ИОСИФ. Честное слово, ни капли воды. Правда, пил пепси-колу. Много. Я мог не прятаться на улице в тень в самый жаркий полдень. Да-да. Я не прятался в тень, я просто ходил по огромному каньону Дизенгоф или другому и делал маленькие покупки несколько часов. А иногда не покупал ничего. И еще я мог не есть ничего от завтрака до ужина. То есть двенадцать часов. Ничего. Представляете?
ХАВА. Нет. Не представляю.
ИОСИФ. Ничего не ел. Плитка шоколада – и все. Никакой еды! Да я еще и сейчас хожу по утрам каждый день по десять километров пешком…
ХАВА. Почему вы все время говорите и говорите о себе?! Дайте и Лазарю что-то сказать о себе!
ЭЛИЭЗЕР. Абсолютно правильно.
Элиэзер снимает с плеча сумку, вынимает бутылку водки, ставит ее на стол.
ИОСИФ. Ай да Лазарь! Молодец! Коль акавод (молодец, иврит. А.Г.) Вот она – мудрость жизни. Водка. Без лишних слов. Действительно, давайте, идн (евреи, идиш. А.Г.) для знакомства по рюмочке. Тогда язык и у Лазаря развяжется. Я думаю, под водку закуски немного найдется у вас, Хава? Фрукты под водку как-то не очень, понимаете? Может быть, колбаска, селедочка, а? Или даже котлетка, а?
ХАВА. Вы от скромности не умрете, адони (господин мой, иврит.А.Г.). Но у меня есть все. Зря вы тащили эту бутылку. Но сначала скажите, кто из вас сватается? Или вы конкуренты? Или … я вообще ничего не понимаю.
ИОСИФ. Видите ли, Лазарь в принципе вдовец, а я в принципе женат. Отсюда следует, что как бы сватается он. Ну, и я тоже как бы с ним приехал …
ХАВА. Что? И вы тоже сватаетесь? Вы от жены уходите? Или что? Не понимаю, Мойше мне сказал, что один кандидат будет. Что же случилось?
ИОСИФ. Спокойно, савланут (терпение, иврит. А.Г.) Таки да один кандидат. И это - Лазарь. Я просто взят для словесной поддержки. Суть такова. Лазарь уже два года безутешный вдовец. Мы ему посоветовали жениться. Что жить бобылем?! Но ведь надо найти подходящую женщину. Верно? Вот шадхан (сват, посредник при заключении брака в иудаизме.А.Г.) Мойше Гамус указал вас.
ХАВА. Простите, Мойше – мой коллега, он семейный врач, а не шадхан.
ИОСИФ. Ну да. Он и наш семейный врач, поэтому он как толковый врач и решил, что и вам, и Лазарю хорошо будет вместе. Поэтому выступил в роли свата, шадхана. Но, как видите, Лазарь – скромняга, смущается, робеет. Поэтому попросил меня поехать вместе с ним.
ХАВА. Так, значит, свататься приехали вы, Элиэзер?
ИОСИФ. Он. Он, именно он приехал свататься. Можете не сомневаться. Я, например, на его месте только к вам бы и посватался.
ЭЛИЭЗЕР. Ну да. Ну да.
ХАВА. Отлично. Все поняла. Сейчас принесу закуски и графинчик коньячку.
ИОСИФ и ЭЛИЭЗЕР вместе. Коньячку! Графинчик! Отлично!
ХАВА. Сию минуту.
Хава уходит. Иосиф встает, ходит по комнате. Он явно недоволен.
ИОСИФ. Лазарь, она права: почему я должен говорить за тебя? Кто приехал жениться на этом богатстве? На этом пышном теле? На этой роскошной усадьбе? На этой огромной собаке. Я или ты?
ЭЛИЭЗЕР. Да ты мне рта не даешь раскрыть. Но женщина мне не очень нравится. Она какая-то невеселая, недоверчивая, заторможенная.
ИОСИФ. Ерунда. Она довольно милая. А грудь какая пышная?! А губы какие трепетные?! А какие умные глаза?! Ты заелся, дорогой друг мой! Если бы я не стоял на пороге золотой свадьбы со своей Мирэлэ, я бы стал твоим соперником в борьбе за эту женщину.
ЭЛИЭЗЕР. Да разве можно ее сравнить с твоей Мирой?! Мира – стройная, характер - спокойный, у нее такое чувство юмора! А какие у нее волосы! В ее-то возрасте! И как готовит гефилте фиш!
ИОСИФ. А пироги какие!! А кисло-сладкое жаркое?! А компот?! А салат «Оливье»?! Ты не подумал, что эта ... невеста ... может готовить ничуть не хуже, а то и еще лучше?
ЭЛИЭЗЕР. Будь Мира лет на пятнадцать моложе, я бы отбил ее у тебя.
ИОСИФ. Наконец-то я слышу речь не мальчика, но мужа. Вернее, жениха. Не исключено, что и эта Хава отлично готовит, что она будет спокойна, выйдя за тебя замуж, что к ней вернется чувство юмора. И что благодаря любви и браку она станет даже более стройной. Завидую я этой, вскоре уже твоей, усадьбе! Мы же с Мирой останемся в своей однокомнатной квартирке, где все удобства спрессованы …
ЭЛИЭЗЕР. Эта Хава какая-то нервная. Настороженная. Ты же заметил?
ИОСИФ. Это понятно. Ты ведь тоже насторожен по отношению к ней.
ЭЛИЭЗЕР. И, может быть, даже фригидная.
ИОСИФ. Идн, послушайте его! Когда ты видел фригидную еврейку? Где?
ЭЛИЭЗЕР. У нее собака коровьих размеров. Что если не признает меня?
ИОСИФ. Это будет и твоя собака. Рад ей будешь. Собака – друг человека, вернее, друг своего хозяина. А ты станешь ее хозяином.
ЭЛИЭЗЕР. Дом - старый, нужен капитальный ремонт, а то и не один, я буду рабом-ремонтником на всю оставшуюся жизнь, понимаешь?
ИОСИФ. Это же будет ваш общий дом, а тыпыш (глупец, идиш. А.Г.) а нар (дурак, идиш. А.Г.), придурок! Ты же будешь жить в хоромах, во дворце! После капитального ремонта еще двадцать лет можно будет обходиться одной легкой косметикой.
ЭЛИЭЗЕР. Да еще здесь у нее дочь с внучкой приехала из Хайфы после развода со своим мужем. Это же нагрузка на мою психику.
ИОСИФ. Когда Мойше сказал нам об этом, ты почему-то не прореагировал. А что тебе? Будешь иметь мать, трахнешь не раз молодую дочь, если постараешься. Обе под боком. Это же – мечта любого пожилого жениха.
ЭЛИЭЗЕР. Циник! Замолчи!
Возвращается Хава, везет нагруженный сервировочный столик на колесиках.
ХАВА. Давайте выпьем за наше знакомство. (Садится за стол между мужчинами). Тост принимается? (Мужчины кивают). Лэхаим (за ваше здоровье, идиш и иврит. А.Г.)!
Все выпивают коньяк и закусывают фруктами).
ХАВА. Значит, мы все – члены больничной кассы «Маккаби» и наш общий рофе мишпаха (семейный врач, иврит. А.Г.) – Мойше Симхович. А банк у вас какой, друзья?
ИОСИФ. У меня – «Леуми», у него - «Апоалим».
ХАВА. У меня тоже «Апоалим». Хороший банк.
ИОСИФ. Нет уж, извините, «Леуми» - самый лучший банк в Израиле.
ЭЛИЭЗЕР. Да ладно, не спорь. Давайте выпьем за наш народ. И за нашу страну.
ХАВА. Отличный тост. (Пьют). Какое счастье, что есть страна Израиль. Мы с мужем приехали в семьдесят первом году после отказничества. Голые и босые. Но нам помогли, мы получили квартиру, работу. И, наконец, сумели купить себе этот домик.
ИОСИФ. «Домик?!» Домина! Домище! Два этажа, двор, махсан (склад, иврит. А.Г.) , подвал.
ХАВА. Здесь был только один этаж. Мой покойный (плачет)... мой муж своими руками построил все остальное. Я помогала ему, как могла. И еще приходилось нанимать подъемный кран для тяжелых … этих …
ИОСИФ. Конструкций.
ХАВА. Да, конструкций. И несколько раз нанимала рабочих.
ИОСИФ. Арабов?
ХАВА. Да.
ИОСИФ. Вы с мужем ... покойным ... – молодцы. Кстати, можно пройтись по вашему дому, посмотреть его более пристально?
ХАВА. Какой вы неугомонный! Бедная жена ваша! Идите, смотрите. (Иосиф уходит. Молчание затягивается). Я вам не понравилась, Лазарь? Угадала? И дом старый. Ремонта требует. Верно? И собака здоровенная. Да?
ЭЛИЭЗЕР. Гм. Понимаете ли …
ХАВА. Ничего не говорите. Не утруждайте себя. Я вас понимаю. Но вы не все видели. У меня козочка есть, куры. Козочка дает молочко полезнейшее, а куры несут прекрасные яйца. Конечно, за всеми нужен уход. Но собирать яйца и доить козу я вас не заставлю. За вами будут только корма. Зато вы будете питаться прекрасной натуральной пищей. А резать кур для обеда, когда надо будет, я прошу шойхета (шойхет – резник, идиш. А.Г.). Варить и жарить кур тоже буду я. Вы только их ощиплете.
ЭЛИЭЗЕР. Мне не хочется вас обижать, но … дело в том, что ...
ХАВА. Я уже поняла, что не нравлюсь вам. Жаль. А вы мне понравились. Кто вы по специальности?
ЭЛИЭЗЕР. Инженер-строитель. Был там, в той жизни, главным инженером строительно-монтажного треста, а здесь попытался быть кабланом (каблан – подрядчик, идиш. А.Г.), но конкуренты разорили, угробил все сбережения, которые сумел притащить. А тут у жены возник рак, бедная, она растаяла за один год. Сейчас в Раанане пять подъездов убираю, заработка мне хватает. Есть автомобиль «Субару». Квартирка есть: салончик, кухонька и две спаленки.
ХАВА. Это - собственная квартира?
ЭЛИЭЗЕР. Нет, откуда, это схар дира (арендуемая квартира, иврит. А.Г.). Мы с женой снимали ее долго, хозяин – хороший мужик, плату не повышал. Когда она … (пазуа) ушла после … (пауза) остался там же. И вспоминаю ее …
ХАВА. Вы сильно любили свою покойную жену?
ЭЛИЭЗЕР. Сначала – да, а потом была скорее крепкая привычка. Она была очень хорошая. Как родная. Понимаете?
ХАВА. Понимаю. И сочувствую. Я тоже любила мужа. Он был славный. Настоящий еврей: умный, сильный, заботливый, не мелочный. А как он меня любил?! И я – его! Все было прекрасно, как дивный сон. Но вот ведь судьба! Пьяный мотоциклист! Прямо на переходе сбил его … Муж еще успел оттолкнуть меня. А сам погиб. Вместе с мотоциклистом. (Плачет). Простите. Не ко времени этот разговор, наверно.
ЭЛИЭЗЕР. Мы приехали в девяносто первом, жена была врач, как и вы, но не стоматолог, а педиатр. Иврит у нее не шел, поэтому она работала как метапелет у одной вреднющей старухи. И на мадрегот, на лестнице в подъездах – тоже. Тосковала по своей работе былой … по любимой работе …
ХАВА. И напрасно. Многие наши женщины довольно просто на эту перемену смотрят. Моя приятельница-рентгенолог убирает четыре подъезда в Раанане и имеет дополнение к пенсии большее, чем сама ее пенсия.
ЭЛИЭЗЕР. Нет, она переживала ужасно. От этого, видно, и заболела. И, как свеча, сгорела. Вы не сердитесь, мне трудно представить себе семейную жизнь с другой женщиной.
ХАВА. Нисколько не сержусь, у меня такакя же ситуация. Я ведь почему попросила доктора Мойше найти мне человека? Мне в последнее время стало страшно одиноко. Я работаю много, потому что деньги нужны. Поэтому устаю за день, а уснуть не могу, мысли допекают. Мужа любимого потеряла. Дочь по глупости оставила прекрасного мужика, она сама виновата. Теперь сюда приехала, и ребенка суд ей оставил. Пока не работает, ищет, где получше, я кормлю ее и внучку. Вот они рядом, казалось бы, о чем еще думать? Нет. Трудно мне. Да и хозяйство вести не просто. И … ласки хочется. Простите мне мою откровенность.
ЭЛИЭЗЕР. Да-а-а … Вы работаете по специальности. Как это вам удалось?
ХАВА. Прежде всего, язык. Ивритом я овладела еще там, на доисторической родине. Точнее, в Молдавии. Учил нас с мужем мой покойный отец, он знал великолепно не только идиш, но и иврит, читал свободно Тору. Его мечта была – Израиль, и мы оформились … Он все боялся, что в какой-нибудь инстанции передумают, что нас не выпустят.
ЭЛИЭЗЕР. Понимаю. Я тоже боялся этого. Только в самолете успокоился.
ХАВА. Перед самым вылетом отец почувствовал себя плохо, вызвали «Скорую». Ему что-то впрыснули, как будто стало лучше. Я уже хотела остаться, но он уперся: летим сейчас! В самолете ему снова стало плохо, но мы с мужем купировали приступ. А когда в аэропорту ждали оформления документов, он вдруг страшно крикнул – и ...
ЭЛИЭЗЕР. Инфаркт?
ХАВА. Да, обширный инфаркт. (Входит Иосиф. Садится к столу. Наливает рюмку. Выпивает). Ну, Иосиф, как вам мой домик?
ИОСИФ. Армон! (Дворец, иврит. А.Г.) ... Но какой? Развалины Помпеи. Срочно требуется капитальный ремонт. Лазарь, как ты считаешь,
подрядимся мы по блату
ремонтировать ту хату?
Поработаем вдвоем,
много денег не возьмем.
А? Давай-ка сам его осмотри как следует. Тебе здесь жить, а не мне.
ЭЛИЭЗЕР. Вообще-то ... (Иосиф делает знаки ему, Хава не видит их). Вы позволите, Хава?
ХАВА. Конечно, посмотрите, я буду вам благодарна за вашу резолюцию. (Элиэзер уходит). Я не понравилась вашему другу. Дом и двор тоже, кажется, не пришлись ему по душе. А еще, думаю, не понравилось то, что здесь живут моя дочь и внучка. Может быть, он лодырь?
ИОСИФ. О нет! Он великий труженик. Но после смерти жены …
ХАВА. Я знаю. Знаю. Что же вы мне посоветуете? Продолжить наши маса-у-матан (переговоры, иврит. А.Г.) или попрощаться с ним по-дружески навсегда? Я вам доверяю почему-то, хоть вы и болтаете много.
ИОСИФ. Ваша дочь скоро придет?
ХАВА. Нет, мы договорились с ней, что сегодня она до самого вечера будет гулять с внучкой по Тель-Авиву. Вы же понимаете …
ИОСИФ. Понимаю. Вот что. Дам вам совет. И совершенно бесплатно. Я сейчас как бы вспомню про свои дела и удеру. А вы решительно идите на штурм. Если Лазарь вам действительно понравился.
ХАВА. Как это «на штурм»? Нельзя ли поточнее?
ИОСИФ. Ну, это … Обнимите нежно… Поцелуйте его нежно и страстно …
ХАВА. Но я же ему не нравлюсь! И вообще это нехорошо. Мужчина – активная сторона. Всегда. Это – природа. Женщина должна либо поломаться и поддаться, либо отказать мужчине сразу наотрез. Но не ринуться в атаку, будто танк.
ИОСИФ. Чушь. Дикая чушь! Средневековье! Двадцать первый век на дворе. Не давайте ему рассуждать, вперед и только вперед! Действуйте! Но не словами! Губами! Руками! И так далее.
ХАВА. Так вот сразу? Без его предварительного ухаживания за мной, без нашего узнавания вкусов и взглядов друг друга, без выяснения нашей совместимости по взглядам и по вкусам?
ИОСИФ. Что? Может быть, еще и по гороскопу? По европейскому, по китайскому и японскому, по картам Таро? Еще каким образом? (сердито машет рукой). Опомнитесь, вы же цивилизованный человек!
ХАВА. Есть еще и … сексуальная совместимость. О ней вы не забыли? А что если ваш друг …
ИОСИФ. Нет, нет, мой друг Лазарь – не импотент. Впрочем, на сто процентов не ручаюсь ни за кого. Проверьте сами на практике. Практика – критерий истины, как говорят классики марксизма, чтоб они горели в аду.
ХАВА. И зачем я затеяла это сватовство? Ну скажите мне – зачем? И как это все правильно решить? Без атаки …
ИОСИФ (напевает на мотив «Тумбалалайки»). Вэмэн цу немен ун нит фаршемен? Вэмэн цу немен ун нит фаршемен? (Кого взять и не стыдиться? Идиш. А.Г. ) Берите Элиэзера. Не ошибетесь. Он не болтлив, деловит. Хороший хозяин. Он добрый человек. И это – главное. А секс – в порядке. Он изголодался. Как и вы, думаю. Все, я удаляюсь. Успеха вам! Вперед!
ХАВА. Всего доброго. Не обессудьте …
ИОСИФ. Да ладно! Я ведь и для него старался! Друзья же мы. Ему будет хорошо с вами. Я уверен. Вперед! На штурм! Успеха!
Иосиф уходит. Возвращается Элиэзер. Садится за стол. Наливает стопку. Выпивает. Пересаживается на диван рядом с Хавой. Снова идет к столу. Закусывает. Возвращается на диван. Молчит. Хава подсаживается поближе к нему.
ХАВА. Ваш товарищ уехал, какое-то срочное дело. Я поняла, милый Лазарь, что не нравлюсь вам как женщина. Мое имущество тоже вас не интересует. Даже пугает. И вы не знаете, как мне сказать обо всем этом, чтобы меня не обидеть. Хорошо, не женитесь на мне. Но вы мне очень понравились, и я хочу поцеловать вас на прощанье. Один поцелуй. Только один. (Целует Элиэзера – долго и страстно). Все. До свиданья. Вернее, прощайте.
ЭЛИЭЗЕР. Гмм … Нне … Не торопитесь, Хава. Вы не совсем поняли … Знаете, что? Давайте выпьем на брудершафт. Нам будет легче общаться на «ты», как все здесь в Израиле общаются. И тогда … Тогда … Я налью. Один момент!
Элиэзер встает и идет к столу. Хава поднимается с дивана, отнимает у него стопку, ставит ее на стол, обнимает Элиэзера и снова целует его. Это длится некоторое время. Элиэзер жарко обнимает Хаву, она гуляет руками по его телу.
ХАВА. Я чувствую твое желание, Лазарь. Оно такое сильное! Иди ко мне, милый! Ну иди же! (Он пытается раздеть ее). Нет, не здесь, глупенький! Не здесь! В спальне! Милый, миленький! (Жарко целует его и тянет в спальню). Скорее! Скорее! Скорее! (Лает собака. Зло. Громко и басовито.) Не обращай внимания, мы включим музыку. Милый, милый (жаркие объятия). Туда, туда! В спальню! Собака – потом, потом, потом!
ЭЛИЭЗЕР. Да! Да! Да!
Уходят, обнявшись. Тут же раздается музыка, очевидно, из телевизора или радиоцентра. Она звучит все громче и, наконец, полностью заглушает собачий лай.
ЗАНАВЕС.