Эту историю в былые времена как-то рассказал мне мой научный руководитель (имя его обнародую позже, если он даст на это своё согласие).
После успешного полёта станции Луна-16, доставившей на Землю лунный грунт, готовился полёт следующей станции, Луна-17. Поскольку наше ведомство было заинтересовано в результатах экспериментов, которые должна была провести эта станция, и в рамках своей компетенции участвовало в подготовке этих экспериментов, до самого пуска ракеты на Байконуре дежурили наши сотрудники. Некоторое время пришлось этим заниматься и мне с моим коллегой, в те времена тоже достаточно молодым и перспективным научным работником. Занятие это заключалось в необходимости находиться в пределах досягаемости руководства -- как нашего, так и самого высокого, -- "на всякий пожарный" -- и, как и все подобные занятия, было наискучнейшим. Дело осложнялось тем, что погода не благоприятствовала прогулкам на вольном воздухе (был ноябрь с обычными для этого месяца в тех краях "прелестями" в виде пронизывающего ветра, мокрого снега и ледяного дождя), из-за чего львиную долю времени приходилось проводить в отведённом для нас помещении -- длинной и узкой комнате, напоминающей то ли часть коридора, то ли школьный пенал. На второй день было выпито всё привезённое из Москвы спиртное, на третий прочитаны все взятые с собой журналы, и наступила уже самая настоящая, не сдерживаемая ничем, тоска.
Вместе с нами в комнате находился какой-то генерал. Каковы были его задачи, я не знаю до сих пор. Видимо, они были в чём-то схожи с нашими, потому что точно в назначенное время он, как и мы, появлялся в "пенале", здоровался кивком головы и, не снимая шинели, усаживался на стул. Иногда он просто сидел,
уткнувшись взглядом в пространство, иногда доставал из кармана сложенную газету (подозреваю, что всегда одну и ту же). Но каждые десять-пятнадцать минут неизменно вскакивал и начинал метаться по комнате, всякий раз нарушая нашу дремоту. Маленький, поджарый, он носился вдоль комнаты с каким-то остервенением, после чего выскакивал на улицу и пропадал там добрые пять минут. Возвратившись в комнату, снова кидался на стул и затихал на некоторое время, после чего всё повторялось сначала. Несмотря на приличный возраст, это вынужденное безделье тяготило его сильнее, чем нас двоих, молодых и полных сил, вместе взятых. Мы ведь всё-таки имели какую-никакую закалку в виде опыта работы в НИИ, которой, похоже, он не имел совсем.
И вот однажды, после очередного своего броска на улицу, он неожиданно подошёл к нам и безо всяких предисловий сказал:
-- А что, ребята, слабо жопой достать потолок?
Мы, два серьёзных (как мы тогда ещё считали) научных работника, оценивающим взглядом посмотрели на потолок, до которого было никак не меньше трёх с половиной метров, и выдали единодушное глубокомысленное заключение:
-- Это невозможно.
Не говоря лишних слов, он протянул жёсткую, как байдарочное весло, ладонь.
-- Коньяк?
Мы были настолько уверены в справедливости и, главное, научной обоснованности данного нами заключения, что нас нисколько не смутило полное отсутствие в наших пожитках какого бы то ни было спиртного, самым безобразным образом сочетающееся с очень поздним часом, повергающим в прах любые попытки изменить это положение вещей. В нас бушевал научный снобизм, густо приправленный высокомерием молодости, -- очень опасный коктейль. Хотя иногда и он творит чудеса, как и полагается спиртному.
Но сейчас не об этом.
Заключив пари, наш генерал порывисто, как всё, что он делал, скинул шинель, повесил на спинку стула китель, весь размалёванный разноцветными орденскими планками, и засучил рукава рубахи. Мы, кажется, даже подались к нему, чтобы определить, что же он станет делать дальше.
Наше фиаско было простым и весомым в своей убедительности.
Закатав рукава, генерал прошёл в самый конец комнаты -- обиднее всего, что именно в тот, в котором обычно находились мы с товарищем -- и, упираясь руками в стену, а ногами в выступ, который, как оказалось, был в этом конце комнаты (то ли заброшенная печь-голландка, то ли встроенный шкаф, открывающийся из коридора), начал быстро подниматься к потолку.
Поднявшись, он, как мне показалось, посмеиваясь над нами, потёрся задом о потолок, убедительно испачкав побелкой свои брюки с лампасами, после чего пружинисто спрыгнул на пол. Вся операция едва ли заняла больше двух минут.
Мы подбежали и энергично стали отряхивать от побелки генеральскую задницу. И при этом мы не испытывали ни капли стыда. Ни капли подобострастия и самоуничижения перед высоким чином. Что мы действительно испытывали, отряхивая генеральские штаны, так это огромное уважение к пожилому человеку, на наших глазах сделавшему то, что под силу далеко не каждому, даже сильному и молодому.
И ещё. Это было уважение к человеку, давшему решение задачи, казавшейся до него невыполнимой.
И, наконец, это была готовность признать свою неправоту -- вещь, для любого научного работника незаменимая.
Но сейчас не об этом.
Отряхнули мы, значит, генеральскую задницу, скорее гордость испытывая, чем стыд.
Стыдно нам стало потом.
Надел он свой китель с разноцветной грудью, повернулся к нам и повторил сакраментальное:
-- Коньяк?
И тут он продемонстрировал качество, достойное самого великого человека. Поглядев лишь несколько секунд на наши опущенные ниже ушей головы, он бодрым командирским голосом, в котором не слышалось ни капли упрёка, обиды или осуждения, сказал:
-- Будете должны.
И, как бывало, энергично заходил по комнате. Но на этот раз на его лице читалась какая-то конструктивная мысль. Он явно что-то обдумывал.
Внезапно остановившись, он произнёс себе под нос, тихо, но внятно: "Маленький солдатик". И вышел в коридор. Было слышно, как он говорил по телефону из прихожей, если судить по интонации, с человеком, младшим по званию.
В комнату он зашёл, потирая руки и хитро поглядывая на нас. Это было до того похоже на тот, первый раз, закончившийся для нас так плачевно, что мы, не сговариваясь, оба решили не принимать больше никаких предложений этого ловкого генерала, какими бы заманчивыми они нам ни казались.
Он характерным жестом щёлкнул себя по горлу и вопросительно вскинул голову:
-- Не возражаете?
-- Не... -- замялись мы, сами толком не понимая, как именно хотели бы закончить фразу, но, наконец, промямлили что-то насчёт трезвости, насчёт того, что мы о долге помним и, дескать, завтра, как только забрезжит рассвет...
Он не стал слушать нашу белиберду, а спросил прямо, недоверчиво потряхивая головой:
-- Неужели откажетесь?
-- А... где взять-то? -- слегка оправившись от шока, сказали мы. -- Ночь ведь на дворе...
-- Уже не ваша забота, -- отчеканил он строго. -- Всё будет. Если не заснёте.
-- Это нево... -- начал было я, но тут же осёкся, вспомнив о необыкновенных способностях этого человека.
-- Всё будет! -- Усмехнулся он. Но!
Тут он поднял палец и с некоторым нажимом и элементом таинственности в голосе закончил:
-- Нескоро. Часа два с гаком. Так что смотрите, не засыпайте.
Прошло около трёх часов, прежде чем в дверь деликатно постучали. На голос генерала вошёл усатый сержант, молодцевато отдал генералу честь и положил на стол обшитую тканью солдатскую фляжку и защитного цвета полотняный мешок, в котором что-то тенькнуло очень похоже на то, как стучат друг о друга банки с тушёнкой. Запахло хлебом.
-- Соточку дёрнешь? -- Деловито спросил генерал.
-- Никак нет! -- Звонко отрапортовал сержант.
Генерал довольно усмехнулся. По лицу было видно, что, будь ответ другим, он без колебаний налил бы служивому, но всё-таки отказ порадовал его больше.
-- Разрешите идти?
-- Иди, -- ответил генерал. -- Командиру привет.
-- Есть привет!
Сержант исчез за дверью.
-- Свежей водички в графин! -- Распорядился генерал, привычно вспарывая банку с тушёнкой карманным ножом хороших мужских размеров.
Я пулей полетел за водой. Было радостно и хотелось подчиняться.
Когда выпили по третьей, генерал неожиданно подмигнул нам:
-- Ну, как Королёвский спиртик? Забирает?
Языки уже развязались, порог неловкости был преодолён, и мы поинтересовались уже запросто:
-- А почему "Королёвский"?
Он ухмыльнулся:
-- Не знаете?
И рассказал нам эту историю.
Где-то там в ракете -- разумеется, я не знаю, где именно (а я от себя попутно напоминаю, что рассказчик -- мой шеф -- является специалистом совсем не в области ракетной техники)-- есть большая ёмкость со спиртом. При разработке чертежей конструктор принял решение выполнить эту ёмкость глухой. То есть она должна была соединяться только с технологическим трубопроводом и не иметь никаких
дополнительных отверстий.
Когда это решение показали тогда ещё здравствовавшему Сергею Павловичу Королёву, он неожиданно рассвирепел.
-- Вы понимаете, что делаете, или нет? Это же спирт! Дыру проковыряют, в самом неожиданном месте провертят, мы ничего и не заметим! Под аварию меня подведёте!
И мгновенно принял решение:
-- Просверлить отверстие, поставить кран и опломбировать.
И вот этот-то самый Королёвский кран, как открыли впоследствии дошлые люди, имеющие доступ к этой технике, в пределах пломбы можно слегка повернуть. Так, что примерно за два часа можно накапать целую фляжку. Но доступ к месту, где стоит этот кран, очень тесен, поэтому протиснуться туда может только человек с достаточно маленькими геометрическими размерами. Так открылся смысл таинственных слов "маленький солдатик".
-- Вот такой у нас сегодня Королёвский спирт. Угощение от Сергея Павловича. Хорош?
Мы дружно кивнули. "Гениальное решение", -- подумал я. Гениальное и простое.
Он налил еще, молча опрокинул свой стакан, крякнув, закусил хорошим куском тушёнки и, словно продолжая полемизировать с нами, проворчал:
-- "Невозможно, невозможно"... В Советской армии нет ничего невозможного! Вот так.
С этими словами он подошёл к соседнему столу, не обезображенному нашим пиршеством, и свалился на него в глубоком сне.